Д. Первичный и вторичный процессы. Вытеснение

Отважившись на попытку глубже проникнуть в психологию процессов снови́дения, я взялся за трудную задачу, которая едва ли по силам моему искусству изображения. Воспроизвести одновременность столь сложной взаимосвязи при помощи последовательности в изложении и при этом при выдвижении любого тезиса казаться бездоказательным – слишком тяжело для меня. Этим я расплачиваюсь за то, что при изложении психологии сновидений не могу следовать за историческим развитием своих взглядов. Точка зрения на понимание сновидений была мне дана предшествующими работами в области психологии неврозов, на которые я здесь не могу и в то же время должен постоянно ссылаться, тогда как мне лично хотелось бы идти обратным путем и от сновидения перекинуть мост к психологии неврозов. Я знаю все трудности, возникающие из-за этого для читателя, но не знаю средства, как их избежать. Неудовлетворенный таким положением вещей, я охотно остановлюсь на другой точке зрения, которая, по-видимому, повысит ценность моего труда. Я выявил тему, в отношении которой в воззрениях авторов царили острейшие противоречия, как это было показано во введении в первой главе. При обсуждении проблем сновидения мы уделили внимание большинству этих противоречий. Лишь два высказанных мнения – что сновидение бессмысленно и что оно представляет собой соматический процесс – мы вынуждены были категорически опровергнуть. Что касается всех остальных противоречащих друг другу мнений, то их правоту хоть в каком-либо месте запутанной взаимосвязи мы признаем и можем подтвердить, что в них содержится нечто верное. То, что в сновидении продолжают существовать побуждения и интересы жизни в бодрствовании, в общем и целом подтвердилось благодаря обнаружению скрытых мыслей сновидения. Их занимает лишь то, что нам кажется важным и необычайно интересует. Сновидение не растрачивает себя по мелочам. Но мы признаем и обратное: что сновидение собирает индифферентные побочные продукты дня и может проявить большую заинтересованность дневными событиями не раньше, чем этого интереса в известной степени будет лишена работа бодрствования. Мы сочли это верным для содержания сновидения, которое путем искажения дает мыслям сна измененное выражение. Мы говорили, что в силу законов механики ассоциаций процесс снови́дения проще овладевает свежим или индифферентным материалом представлений, на который еще не был наложен запрет со стороны бодрствующей мыслительной деятельности, и по причинам цензуры он переносит психическую интенсивность с чего-то важного, но вместе с тем предосудительного на индифферентное. Гипермнезия сновидения и использование детского материала легли в основу нашего учения; в нашей теории сновидения мы приписали желанию, проистекающему из детства, роль незаменимой движущей силы при образования сновидения. Сомневаться в экспериментально подтвержденном значении внешних чувственных раздражителей во сне нам, разумеется, не приходило и в голову, но мы включили этот материал в такие же отношения с желанием во сне, что и сохранившиеся от работы днем остатки мыслей. То, что сновидение иллюзорно истолковывает объективный чувственный раздражитель, нам оспаривать не приходится; но мы добавили мотив этого толкования, остававшийся не проясненным другими авторами. Толкование происходит таким образом, что воспринятый объект становится безвредным с точки зрения нарушения сна и пригодным для исполнения желания. Субъективное состояние возбуждения органов чувств во сне, которое, по-видимому, доказано Трамбеллом Лэддом (1892), мы не считаем особым источником сновидения, но можем объяснить его регредиентным оживлением воспоминаний, стоящих за сновидением. Также и внутренним органическим ощущениям, которые многие кладут в основу объяснения сновидений, принадлежит, по нашему мнению, определенная, хотя и более скромная роль. Они предоставляют нам – в виде ощущений падения, парения, заторможенности – всегда готовый материал, которым работа сновидения в случае необходимости пользуется для изображения мыслей сна.

Утверждение, что процесс сновидения стремителен, мгновенен, кажется нам верным с точки зрения восприятия сознанием сновидения, содержание которого уже было заранее подготовлено; что касается предшествующих стадий процесса снови́дения, то мы сочли вероятным медленное, спокойное течение. По поводу загадки чрезвычайно богатого содержания сновидения, втиснутого в самое короткое мгновение, мы говорили, что речь здесь идет о привлечении уже готовых образований психической жизни. То, что сновидение искажается и коверкается воспоминанием, мы сочли верным, но не затруднительным, ибо это является всего лишь последней очевидной частью искажающей работы, совершаемой с самого начала образования сновидения. В ожесточенном и, похоже, непримиримом споре о том, спит ли ночью душевная жизнь или, как днем, располагает всей своей работоспособностью, мы признаем правоту обеих сторон и вместе с тем не можем считать ни одну из них полностью правой. В мыслях сновидения мы нашли свидетельства крайне сложной интеллектуальной работы с использованием почти всех средств психического аппарата; и все же нельзя отрицать, что эти мысли сновидения возникли днем, и, безусловно, следует допустить, что состояние сна душевной жизни все-таки существует. Таким образом, мы признаем теорию частичного сна; но особенность состояния сна мы усмотрели не в распаде психических взаимосвязей, а в настроенности психической системы, которая властвует днем, на желание спать. Отвлечение от внешнего мира сохранило свое значение и в нашем подходе; оно способствует, хотя и не в качестве единственного момента, регрессии изображения в сновидении. Отказ от произвольного управления течением представлений сомнений не вызывает; однако психическая жизнь не становится из-за этого бесцельной, ибо мы слышали, что после устранения желательных целевых представлений начинают царить нежелательные. Мы не только признали наличие слабой ассоциативной связи в сновидении, но и даже придали ей гораздо большее значение, чем можно было предполагать; однако мы обнаружили, что она служит всего лишь вынужденной заменой другой связи – правильной и осмысленной. Разумеется, мы тоже называли сновидение абсурдным; но примеры могли показать нам, насколько умно сновидение, притворяясь абсурдным. В вопросе о функциях, приписываемых сновидению, у нас нет никаких расхождений. То, что сновидение, словно клапан, разгружает психику и что, по выражению Роберта (1886), всякого рода вредности в результате представления во сне становятся безвредными, не только в точности совпадает с нашим учением о двояком исполнении желаний сновидением, но и даже в своей формулировке становится для нас более понятным, чем у Роберта. Свободное проявление душой своих способностей соответствует у нас предоставлению сновидению свободы посредством предсознательной деятельности. «Возвращение к эмбриональной позиции душевной жизни в сновидении» и замечание Хэвлока Эллиса (1899): «An archaic world of vast emotions and imperfect thoughts» – представляются нам удачным предвосхищением наших рассуждений о том, что примитивные, подавленные днем методы работы могут участвовать в образовании сновидения; утверждение Салли (1893): «Наши сновидения являются средством возвращения ранних последовательных стадий развития личности. Засыпая, мы возвращаемся к старым способам смотреть на вещи и размышлять о них, к импульсам и действиям, которые когда-то давно у нас преобладали» – мы могли бы в полном объеме сделать своим собственным; как у Делажа (1891), так и у нас, «подавленное» становится движущей силой снови́дения.

Роль, которую приписывает Шернер (1861) фантазии во сне, и сами толкования Шернера мы приняли в полном объеме, но должны, так сказать, отвести ей другое место в проблеме. Не сновидение образует фантазию, а наоборот, в образовании мыслей сновидения наибольшее участие принимает бессознательная деятельность фантазии. Мы остаемся обязаны Шернеру указанием на источник мыслей сновидения; однако чуть ли не все, что он приписывает работе сновидения, необходимо отнести на счет деятельности активного днем бессознательного, которая дает сновидениям не меньше импульсов, чем невротическим симптомам. Работу сновидения мы должны были отделить от этой деятельности как нечто совершенно отличное и гораздо более связное. Наконец, мы не только не отрицали взаимосвязи снов с душевными расстройствами, но и дали ей более прочное обоснование с новых позиций.

Благодаря тому новому, что содержится в нашем учении о сновидениях и обеспечивает, подобно единице более высокого уровня, его прочность, мы обнаруживаем, что самые разные и противоречивые выводы авторов включены в нашу систему; некоторые из них получили иную трактовку и лишь немногие были отвергнуты полностью. Но и наше строение пока еще не закончено. Не говоря уже о многих неясностях, с которыми мы столкнулись, проникая вглубь психологии, нас, по-видимому, поджидает еще одно новое противоречие. С одной стороны, мы допустили, что мысли сновидения возникают в результате совершенно нормальной умственной работы, но, с другой стороны, среди мыслей сновидения, а через них и в содержании сновидения мы обнаружили целый ряд отклоняющихся от нормы мыслительных процессов, которые мы затем воспроизводим при толковании снов. Все, что мы называли «работой сновидения», похоже, так далеко от процессов, которые мы считаем корректными, что самые резкие суждения авторов о низких психических результатах сновидения, пожалуй, должны показаться нам обоснованными.

Здесь, наверное, лишь путем дальнейшего продвижения мы сможем прийти к прояснению и преодолению затруднений. Я хотел бы остановиться на одной из констелляций, ведущих к образованию сновидения.

Мы узнали, что сновидение замещает множество мыслей, которые относятся к нашей жизни днем и совершенно логично друг с другом связаны. Поэтому мы не можем сомневаться в том, что эти мысли проистекают из нашей нормальной духовной жизни. Все качества, которые мы высоко ценим в своих цепочках мыслей и благодаря которым они характеризуются как сложные результаты работы высшего уровня, мы обнаруживаем в мыслях сновидения. Однако нет никакой надобности предполагать, будто эта мыслительная работа была осуществлена во сне, что серьезно поколебало бы наше прежнее представление о психическом состоянии сна. Скорее, эти мысли происходят от того, что происходило днем; получив толчок, они, незаметно для сознания, могут продолжиться, а затем после засыпания предстать в готовом виде. Если мы что и должны извлечь из такого положения вещей, то в лучшем случае это будет доказательство того, что самая сложная мыслительная работа возможна без участия сознания, что, впрочем, нам и так было известно из психоанализа истерических больных или людей, страдающих навязчивыми представлениями. Несомненно, что сами по себе эти мысли сновидения доступны сознанию; если днем мы их не сознаем, то это может иметь различные причины. Осознание связано с привлечением определенной психической функции, внимания, по-видимому используемого лишь в определенном количестве и способного отвлекаться от данного хода мыслей на другие задачи. Другой способ, с помощью которого такие цепочки мыслей могут скрываться от сознания, следующий. Благодаря нашим сознательным размышлениям мы знаем, что при использовании внимания мы следуем определенным путем. Если на этом пути мы наталкиваемся на представление, которое не выдерживает критики, мы прерываемся, допуская снижение катексиса внимания. По всей видимости, начатый и оставленный ход мыслей может затем продолжаться без участия внимания, если только в каком-либо месте он не достигает особенно большой интенсивности, которая заставляет обратить на себя внимание. Первоначальное отвержение мыслительного акта из-за его оценки сознанием как неправильного или непригодного для насущных целей может быть, следовательно, причиной того, что незаметно для сознания мыслительный процесс продолжается до самого засыпания.

Подытожим: такой ход мыслей мы называем предсознательным, считаем его совершенно корректным и полагаем, что им могут пренебрегать, а также его могут прерывать и подавлять. Скажем также открыто, в каком виде можно изобразить течение представлений. Мы полагаем, что от целевого представления вдоль по ассоциативным путям, избранным этим целевым представлением, перемещается определенная величина возбуждения, которую мы называем энергией катексиса. Ход мыслей, которым «пренебрегают», такого катексиса не получает; от «подавленного» или «отброшенного» его забирают назад; оба течения мыслей оказываются предоставленными их собственным возбуждениям. Катектированный целью ход мыслей при определенных условиях способен привлекать к себе внимание сознания, и тогда благодаря его содействию он получает «гиперкатексис». Наши допущения о природе и работе сознания мы поясним несколько позже.

Такой ход мыслей, возбужденный в предсознательном, может спонтанно угаснуть или сохраниться. Первый случай мы представляем себе таким образом, что его энергия диффундирует по всем исходящим от него ассоциативным направлениям и приводит всю вереницу мыслей в состояние возбуждения, которое длится какое-то время, а затем исчезает, по мере того как нуждающееся в отводе возбуждение преобразуется в бездействующий катексис. Если имеет место такой исход, то далее этот процесс никакого значения для образования сновидений не имеет. Однако в нашем предсознательном ждут своего часа другие целевые представления, проистекающие из источников наших бессознательных и постоянно активных желаний. Они могут овладеть возбуждением в предоставленном самому себе круге мыслей, установить связь между ним и бессознательным желанием, перенести на него энергию, присущую бессознательному желанию, и отныне «пренебрегаемый» или подавленный ход мыслей способен сохраниться, хотя благодаря этому усилению он все же не претендует на доступ к сознанию. Мы можем сказать, что ход мыслей, бывший до сих пор предсознательным, оказался вовлечен в бессознательное.

Другие констелляции образования сновидений следующие: предсознательный ход мыслей с самого начала связан с бессознательным желанием и поэтому наталкивается на отвержение со стороны господствующего целевого катексиса; или же бессознательное желание стало активным по другим (например, соматическим) причинам и безо всякого содействия пытается перенестись на психические остатки, не катектированные из Псз. В конечном счете все эти три случая совпадают в общем выводе, что в предсознательном совершается ход мыслей, который, лишаясь предсознательного катексиса, получает катексис от бессознательного желания.

Вслед за этим ход мыслей претерпевает ряд превращений, которые мы уже не считаем нормальными психическими процессами и которые дают результат, вызывающий у нас недоумение, – психопатологическое образование. Попытаемся теперь его выделить и сопоставить.

1). Интенсивности отдельных представлений во всем своем объеме становятся способными к оттоку и переходят с одного представления на другое, в результате чего образуются отдельные представления, наделенные большой интенсивностью. После того как этот процесс много раз повторяется, интенсивность всего хода мыслей в конце концов может оказаться сосредоточенной на одном-единственном элементе представлении. Это и есть феномен компрессии или сгущения, с которым мы познакомились при рассмотрении работы сновидения. На нем и лежит главная вина за странное впечатление от сновидения, ибо чего-либо аналогичного ему в нормальной и доступной сознанию душевной жизни мы совершенно не знаем. Также и здесь у нас есть представления, которые в качестве узловых пунктов или конечных результатов верениц мыслей обладают большим психическим значением; но эта ценность не выражается в каком-либо очевидном для внутреннего восприятия свойстве; поэтому то, что в ней представлено, отнюдь не становится интенсивнее. В процессе сгущения вся психическая взаимосвязь преобразуется в интенсивность содержания представления. Точно так же обстоит дело, когда некое слово в книге, которому я придаю особое значение для понимания текста, я прошу напечатать вразрядку или жирным шрифтом. В разговоре я произнес бы это слово громко, медленно и с ударением. Первое сравнение ведет непосредственно к примеру, заимствованному из работы сновидения (триметиламин в сновидении об инъекции Ирме). Искусствоведы обращают наше внимание на то, что самые древние в истории скульпторы следуют аналогичному принципу, выражая знатность изображенных людей размерами статуи. Царь изображается вдвое или втрое выше, чем его свита или поверженный враг. Произведения искусства римской эпохи для достижения этой же цели пользуются более тонким средством. Художник поместит фигуру императора посередине, придаст ей величественную осанку, с особой тщательностью будет совершенствовать его образ, положит врагов у его ног, но уже не будет изображать его великаном средь карликов. Между тем поклон подчиненного перед начальником до сих пор представляет собой в нашем обществе отголосок этого древнего принципа изображения.

Направление, по которому следуют сгущения во сне, определяется, с одной стороны, корректными предсознательными отношениями мыслей сновидения, с другой стороны – привлекательностью зрительных воспоминаний в бессознательном. Результат работы сгущения достигает тех интенсивностей, которые необходимы для прорыва систем восприятия.

2). Опять-таки благодаря свободному переносу интенсивностей и в целях сгущения образуются промежуточные представления – своего рода компромиссы (ср. многочисленные примеры). Это тоже нечто небывалое в нормальном течении представлений, где речь идет прежде всего о выборе и фиксации «правильных» элементов представлений. И наоборот, когда мы подыскиваем словесное выражение предсознательным мыслям, очень часто возникают смешанные и компромиссные образования, которые приводят в качестве примеров «оговорок».

3). Представления, переносящие друг на друга свои интенсивности, имеют между собой очень непрочную связь и объединены такими ассоциациями, которыми наше мышление пренебрегает и которые используются только для достижения комического эффекта. В частности, равноценными другим являются ассоциации по созвучию.

4). Противоречащие друг другу мысли не стремятся уничтожить друг друга, а существуют рядом друг с другом, нередко объединяясь в продукты сгущения, словно между ними не существует противоречия, или образуют компромиссы, которые мы бы никогда не простили нашему мышлению, но которые одобряем в своих поступках.

Таковы некоторые из наиболее выделяющихся аномальных процессов, которым в ходе работы сновидения подвергаются ранее рационально образованные мысли во сне. Их главной особенностью можно считать стремление сделать подвижной и способной к отводу энергию катексиса; содержание и собственное значение психических элементов, к которым привязаны эти катексисы, становятся второстепенной вещью. Можно было бы предположить, что сгущение и образование компромиссов происходят лишь в угоду регрессии, когда речь идет о превращении мыслей в образы. Однако анализ – и еще отчетливее синтез – таких сновидений, которые лишены регрессии к образам, например, анализ сновидения «автодидаскер – разговор с профессором Н.», выявляет те же процессы смещения и сгущения, что и в других случаях.

Таким образом, мы не можем игнорировать вывод, что в образовании сновидений участвуют психические процессы двоякого рода, различные по своей сути. Один из них создает совершенно корректные мысли сновидения, равноценные нормальному мышлению; другой поступает с ними крайне странным, некорректным образом. Последний процесс мы уже выделили в разделе VI в качестве собственно работы сновидения. Что мы можем теперь сказать о происхождении этого психического процесса?

Мы не смогли бы дать здесь никакого ответа, если бы не проникли чуть глубже в психологию неврозов, в частности истерии. Из нее мы узнаем, что такие же некорректные психические процессы – и еще другие, неперечисленные – определяют возникновение истерических симптомов. Также и при истерии мы обнаруживаем вначале ряд совершенно корректных мыслей, равноценных нашему сознательному мышлению, о существовании которых в этой форме ничего узнать мы, однако, не можем и которые мы реконструируем только задним числом. Если они когда-либо проникли в наше восприятие, то в результате анализа образованного симптома мы убеждаемся, что эти нормальные мысли подверглись аномальной обработке и посредством сгущения, образования компромисса, через поверхностные ассоциации, под прикрытием противоречий, возможно, также путем регрессии были переведены в симптом. При полной тождественности особенностей работы сновидения и психической деятельности, выливающейся в психоневротические симптомы, мы будем считать себя вправе перенести на сновидение выводы, к которым вынуждает нас истерия.

Из учения об истерии мы заимствуем положение, что такая аномальная психическая переработка нормального хода мыслей происходит только тогда, когда он становится переносом бессознательного желания, которое проистекает из инфантильного материала и находится в вытесненном. Ради этого принципа мы построили теорию сновидения на допущении, что побуждающее желание во сне всегда проистекает из бессознательного, что, как мы сами признали, не всегда можно доказать, хотя и нельзя опровергнуть. Но чтобы суметь сказать, что такое «вытеснение», чье название мы часто уже использовали, мы должны будем построить еще одну часть в нашем психологическом сооружении.

Мы углубились в рассмотрение вымышленного примитивного психического аппарата, работа которого регулируется стремлением избежать накопления возбуждения и по возможности поддерживать себя в невозбужденном состоянии. Поэтому он был построен по схеме рефлекторного аппарата; подвижность – прежде всего путь к внутреннему изменению тела – представляла собой отводной путь, находящийся в его распоряжении. Далее мы обсудили психические последствия переживания удовлетворения и могли бы при этом добавить второе предположение: что накопление возбуждения – различными, нас не интересующими способами – ощущается как неудовольствие и приводит аппарат в действие, чтобы снова вызвать чувство удовлетворения, при котором уменьшение возбуждения ощущается как удовольствие. Такой исходящий из неудовольствия, нацеленный на удовольствие поток в аппарате мы называем желанием; мы говорили, что привести в действие аппарат не может ничего, кроме желания, и что течение возбуждения в нем автоматически регулируется восприятиями удовольствия и неудовольствия. Первым желанием, пожалуй, является галлюцинаторный катексис воспоминания об удовлетворении. Однако эта галлюцинация, если ее не поддерживать до изнеможения, оказывается неспособной утолять потребность, то есть доставлять удовольствие, связанное с удовлетворением.

Таким образом, оказалась необходимой вторая деятельность – на нашем языке: деятельность второй системы, – которая не позволяла бы катексису воспоминания проникать к восприятию и оттуда связывать психические силы; он должен направлять возбуждение, исходящее от потребности, на окольный путь, который в конечном счете благодаря произвольной моторике настолько изменяет внешний мир, что может произойти реальное восприятие объекта удовлетворения. В общем и целом мы уже прослеживали схему психического аппарата; обе системы представляют собой зачаток того, что в качестве Бсз и Псз мы включаем в полностью сформированный аппарат.

Чтобы иметь возможность посредством моторики целесообразно изменять внешний мир, необходима аккумуляция большой суммы переживаний в системах воспоминаний и разнообразная фиксация связей, возникающих в этом материале воспоминаний под влиянием различных целевых представлений. Пойдем дальше в наших гипотезах. Деятельность второй системы, заключающаяся в многократном ощупывании, испускании катексисов и убирании их обратно, с одной стороны, нуждается в возможности свободно распоряжаться всем материалом воспоминаний; с другой стороны, было бы излишней расточительностью, если бы она посылала большие количества катексиса на отдельные мыслительные пути, которые растекались бы затем нецелесообразным образом и уменьшали бы количество, необходимое для изменения внешнего мира. Ввиду этой целесообразности я постулирую, следовательно, что второй системе удается сохранить в покое большую часть энергетических катексисов и использовать для смещения лишь незначительную их часть. Механика этих процессов мне совершенно неизвестна; кто захотел бы всерьез отнестись к этим представлениям, должен был бы подыскать аналогии из физики и проложить себе путь к наглядному объяснению процесса движения при возбуждении нейронов. Я лишь придерживаюсь представления, что деятельность первой ψ-системы направлена на свободное истечение возбуждения и что вторая система благодаря исходящим от нее катексисам препятствует этому истечению, способствует преобразованию в бездействующий катексис, возможно, при повышении уровня. Я предполагаю, следовательно, что протекание возбуждения при господстве второй системы связано с совершенно другими механическими условиями, чем при господстве первой. Когда вторая система завершает свою пробную мыслительную работу, торможение и застой возбуждений прекращаются, что позволяет им обрести подвижность.

Если принять во внимание взаимосвязь такого сдерживания оттока второй системой и регуляции посредством принципа неудовольствия, то возникает любопытный ход мыслей. Подыщем противоположность первичному переживанию удовлетворения – внешнее переживание испуга. На примитивный аппарат воздействует воспринимаемый раздражитель, который является источником боли. Тогда беспорядочные моторные проявления будут продолжаться до тех пор, пока одно из них не лишит аппарат восприятия и вместе с тем боли, и при новом появлении восприятия оно сразу же будет повторяться (например, в виде бегства) до тех пор, пока восприятие вновь не исчезнет. Здесь, однако, не остается никакой склонности вновь катектировать восприятие источника боли, будь то галлюцинаторным или еще каким-либо образом. Скорее, в первичном аппарате будет иметься склонность сразу же оставлять этот неприятный образ воспоминания, если он так или иначе вновь пробуждается, ибо перетекание его возбуждения на восприятие вызвало бы (вернее, начинает вызывать) неудовольствие. Уклонение от воспоминания, являющееся лишь повторением прежнего бегства от восприятия, облегчается также тем, что воспоминание, в отличие от восприятия, не обладает достаточным качеством, чтобы возбудить сознание и тем самым привлечь к себе новый катексис. Это без труда и регулярно происходящее уклонение психического процесса от воспоминания о том, что когда-то было неприятным, дает нам модель и первый пример психического вытеснения. Всем известно, в какой мере эта страусиная политика, это уклонение от неприятного сохраняется в душевной жизни обычного взрослого человека.

Итак, согласно принципу неудовольствия, первая ψ-система вообще не способна включить во взаимосвязь мыслей что-либо неприятное. Эта система может только желать. Но если бы все оставалось так, то мыслительная работа второй системы, которой необходимо располагать всеми отложившимися в опыте воспоминаниями, была бы парализована. Здесь открываются два пути: либо работа второй системы полностью избавляется от принципа неудовольствия и продолжает свой путь, не обращая внимания на неприятные воспоминания; либо ей удается катектировать неприятное воспоминание таким образом, что она избегает при этом высвобождения неудовольствия. Первую возможность мы можем отвергнуть, ибо принцип неудовольствия выступает также регулятором течения возбуждения второй системы; тем самым мы указываем на вторую возможность, что эта система катектирует воспоминание таким образом, что отток от него, то есть отток, сопоставимый также с моторной иннервацией, который приводит к развитию неудовольствия, сдерживается. Следовательно, к гипотезе о том, что катексис со стороны второй системы одновременно представляет собой сдерживание отвода возбуждения, мы приходим с двух исходных позиций: исходя из принципа неудовольствия и исходя из принципа наименьших иннервационных затрат. Теперь констатируем, – и это будет ключом ко всей теории вытеснения, – что вторая система может катектировать представление только тогда, когда она способна затормозить исходящее от него развитие неудовольствия. То, что не поддается этому торможению, остается недоступным и для второй системы и – в соответствии с принципом неудовольствия – должно быть вскоре оставлено. Между тем торможение неудовольствия не обязательно бывает полным; его начало должно быть дозволено, поскольку это демонстрирует второй системе природу воспоминания и, например, его недостаточную пригодность для преследуемой мышлением цели.

Психический процесс, который допускает первая система, я буду теперь называть первичным процессом; другой процесс, происходящий при торможении со стороны второй системы, – вторичным. Я могу еще в одном пункте показать, с какой целью вторая система должна корректировать первичный процесс. Первичный процесс стремится к отводу возбуждения, чтобы с помощью накопленной таким образом величины возбуждения добиться идентичности восприятия (с переживанием удовлетворения); вторичный процесс оставляет это намерение и вместо него ориентируется на другое – достичь идентичности мыслей. Все мышление – это всего лишь обходной путь от воспоминания об удовлетворении, принятого в качестве целевого представления, до идентичного катексиса того же воспоминания, который должен быть снова достигнут через моторный опыт. Мышление должно интересоваться соединительными путями между представлениями, не позволяя сбивать себя с толку их интенсивностями. Вместе с тем очевидно, что сгущения представлений, промежуточные и компромиссные образования препятствуют достижению этой цели идентичности; заменяя одно представление другим, они отклоняются от пути, который вел от первых. Поэтому вторичное мышление тщательно избегает таких процессов. Легко также упустить из виду, что на пути к достижению идентичности мыслей принцип неудовольствия создает также трудности мыслительному процессу, которому обычно предоставляет важнейшие отправные точки. Таким образом, мышление должно склоняться к тому, чтобы все больше освобождаться от исключительной регуляции со стороны принципа неудовольствия и благодаря мыслительной работе ограничивать развитие аффектов до минимума, который по-прежнему может использоваться в качестве сигнала. Это повышение качества работы должно быть достигнуто благодаря новому гиперкатексису, которому содействует сознание. Однако мы знаем, что даже в нормальной душевной жизни это редко удается сделать полностью и что наше мышление всегда остается доступным для фальсификаций из-за вмешательства принципа неудовольствия.

Но не это является недостатком работоспособности нашего душевного аппарата, из-за которого становится возможным то, что мысли, представляющие собой результат вторичной мыслительной работы, подвергаются воздействию первичного психического процесса. Этой формулой мы можем теперь описать работу, приводящую к сновидению и к истерическим симптомам. Случай недостаточности возникает при совпадении двух моментов из истории нашего развития, один из которых всецело относится к душевному аппарату и оказывает решающее влияние на отношения обеих систем; другой дает о себе знать в меняющейся степени и вводит в душевную жизнь движущие силы органического происхождения. Оба проистекают из периода детства и представляют собой результат того изменения, которое с тех инфантильных времен претерпел наш психический и соматический организм.

Назвав один психический процесс в душевном аппарате первичным, я сделал это, имея в виду не только ранговый порядок и дееспособность, но и временны́е отношения. Хотя психического аппарата, который бы обладал только первичным процессом, насколько нам известно, не существует, и поэтому он является лишь теоретической фикцией, однако все говорит о том, что первичные процессы даны в нем с самого начала, тогда как вторичные развиваются в течение жизни лишь постепенно, сдерживают первичные, накладываются на них и достигают полного господства над ними, вероятно, только в зените жизни. Вследствие этого запоздалого проявления вторичных процессов ядро нашей сущности, состоящее из бессознательных побуждений, остается недоступным и неподвластным для предсознательного, роль которого раз и навсегда ограничивается указанием наиболее целесообразных путей импульсам, проистекающим из бессознательного. Для всех последующих душевных устремлений эти бессознательные желания представляют собой принуждение, под которое они должны подлаживаться; но они могут попытаться его отвести и направить на более высокие цели. Кроме того, вследствие такого запаздывания большая область материала воспоминаний остается недоступной для предсознательного катексиса.

Среди этих проистекающих из детского возраста, неразрушимых и неудержимых импульсов имеются также такие желания, исполнение которых вступает в противоречие с целевыми представлениями вторичного мышления. Исполнение этих желаний вызвало бы уже не удовольствие, а аффект неудовольствия, и именно это превращение аффекта и составляет сущность того, что мы называем «вытеснением». Каким путем, при помощи каких движущих сил может происходить такое превращение – в этом и состоит проблема вытеснения, которую мы должны здесь только затронуть. Нам достаточно констатировать, что такое превращение аффекта совершается в ходе развития (вспомним хотя бы о появлении первоначально отсутствующего отвращения в детстве) и что оно связано с деятельностью вторичной системы. Воспоминания, из которых бессознательное желание высвобождает аффект, никогда не были доступны Псз; поэтому высвобождение их аффектов и нельзя сдержать. Именно из-за такого развития аффектов эти представления недоступны теперь и предсознательным мыслям, на которые они перенесли свою силу желания. Более того, в действие вступает принцип неудовольствия и заставляет Псз отвернуться от этих перенесенных мыслей. Они предоставляются самим себе, «вытесняются», и, таким образом, наличие комплекса детских воспоминаний, с самого начала не доступных Псз, становится предпосылкой вытеснения.

В лучшем случае развитие неудовольствия прекращается, когда перенесенные мысли в Псз лишаются катексиса, и этот исход характеризует вмешательство принципа неудовольствия как целесообразное. Иначе, однако, обстоит дело в том случае, когда вытесненное бессознательное желание получает органическое подкрепление, которое оно может ссудить своим мыслям, тем самым позволяя им благодаря своему возбуждению попытаться проникнуть далее, даже если они лишены катексиса Псз. Это приводит затем к оборонительной борьбе, поскольку Псз усиливает противодействие вытесненным мыслям (контркатексис), а в дальнейшем к проникновению перенесенных мыслей, являющихся носителями бессознательного желания, в форме некоего компромисса благодаря образованию симптома. Однако с того момента, когда вытесненные мысли оказываются катектированными бессознательным импульсом-желанием и, наоборот, лишаются предсознательного катексиса, они подлежат первичному психическому процессу, нацелены только на моторный отвод либо, если путь свободен, на галлюцинаторное оживление желанной идентичности восприятия. Ранее мы эмпирически обнаружили, что описанные некорректные процессы происходят только с мыслями, подвергшимися вытеснению. Теперь мы поймем еще одну часть этой взаимосвязи. Эти некорректные процессы представляют собой первичные процессы в психическом аппарате; они возникают везде, где представления лишаются предсознательного катексиса, предоставляются самим себе и могут осуществиться благодаря несдерживаемой, стремящейся к оттоку энергии бессознательного. К этому добавляются некоторые другие наблюдения, подтверждающие идею, что эти процессы, названные нами некорректными, на самом деле являются не фальсификациями обычных ошибок мышления, а свободными от торможения способами работы психического аппарата. Так, мы видим, что перетекание предсознательного возбуждения к двигательной сфере совершается с помощью тех же процессов и что связывание бессознательных представлений со словами обнаруживает точно такие же смещения и смешения, приписываемые невнимательности. Наконец, доказательство усиления действия, необходимого при торможении этих первичных способов работы, вытекает из того факта, что мы достигаем комического эффекта, избытка, который должен быть отведен с помощью смеха, когда позволяем этим способам работы мышления проникнуть в сознание.

Теория психоневрозов с полной убежденностью утверждает, что только сексуальные побуждения, относящиеся к инфантильному периоду, которые подверглись в ходе развития в детстве вытеснению (превращению аффекта), способны возобновляться в более поздние периоды развития, будь то вследствие сексуальной конституции, которая формируется из первоначальной бисексуальности, будь то вследствие неблагоприятных влияний половой жизни, и придавать этим силы для образования всякого рода психоневротических симптомов. Только благодаря включению этих сексуальных сил удается заполнить пробелы, которые по-прежнему можно обнаружить в теории вытеснения. Я хочу оставить открытым вопрос, может ли требование сексуального и инфантильного свойства относиться и к теории сновидения; я оставлю ее здесь незавершенной, потому что уже самой гипотезой о том, что желание в сновидении всегда происходит из бессознательного, я сделал шаг за пределы доказуемого. Я не хочу также продолжать исследование того, в чем состоит различие в проявлении психических сил при образовании сновидений и при образовании истерических симптомов; для этого нам недостает точных знаний об одном из подлежащих сравнению звеньев. Но другому пункту я придаю большое значение и должен заранее признаться, что только ради этого пункта я и привел здесь все рассуждения о двух психических системах, способах их работы и вытеснении. Собственно, дело не в том, правильно ли я в целом понял рассматриваемые психологические отношения или, как это часто бывает в таких сложных вещах, – искаженно и фрагментарно. Как бы ни менялось истолкование психической цензуры, корректной и отклоняющейся от нормы переработки содержания сновидения, остается справедливым то, что такие процессы действуют при образовании сновидения и что в сущности они обнаруживают несомненную аналогию с процессами, выявленными при образовании истерических симптомов. Сновидение – не патологический феномен; его предпосылкой не является нарушение психического равновесия; оно не ослабляет психической работоспособности. Возражение, что мои сновидения и сновидения моих невротических пациентов не дают права судить о сновидениях здоровых людей, можно, пожалуй, отклонить без обсуждения. Когда по явлениям мы судим об их движущих силах, мы обнаруживаем, что психический механизм, которым пользуется невроз, не создается болезненным нарушением, охватывающим душевную жизнь, а уже имеется наготове в нормальной конструкции психического аппарата. Обе психические системы, цензура на переходе между ними, торможение и наслоение их деятельности друг на друга, связь обеих с сознанием (или то, что могло бы дать вместо этого более правильное истолкование действительных условий) – все это относится к нормальной конструкции нашего душевного инструмента, и сновидение показывает нам один из путей, ведущих к познанию его структуры. Если мы захотим ограничиться минимумом знаний, за которые можно ручаться полностью, то мы скажем: сновидение доказывает нам, что подавленное продолжает существовать и у нормального человека, оставаясь способным к психическому функционированию. Сновидение и есть одно из выражений того, что было подавлено; согласно теории, оно является этим всегда, согласно имеющемуся опыту – во множестве случаев, в которых отчетливее всего проявляются главные особенности жизни во сне. Психически подавленное, проявлению которого в бодрствующей жизни воспрепятствовало антагонистическое разрешение противоречий и которое было изолировано от внутреннего восприятия, в ночной жизни при господстве компромиссных образований находит себе пути и средства, чтобы проникнуть в сознание.

Толкование же сновидений есть via regia к познанию бессознательного в душевной жизни.

Следуя за анализом сновидения, мы делаем шаг вперед в понимании устройства этого самого удивительного и самого таинственного инструмента. Правда, этот шаг небольшой, но он кладет начало тому, чтобы, исходя из других – называемых патологическими – образований, продвинуться в изучении этого инструмента. Ибо болезнь – по крайней мере, функциональная, как ее по праву называют – имеет своей предпосылкой не разрушение этого аппарата и не возникновение новых несогласованностей внутри его; ее следует объяснять динамически – усилением и ослаблением отдельных компонентов во взаимодействии сил, которое скрывает так много влияний при нормальном функционировании. В другом месте можно было бы также показать, что благодаря тому, что этот аппарат состоит из двух инстанций, совершенствуется также и его нормальная работа, а в случае только одной инстанции это было бы невозможно.