В. Об исполнении желаний

Вышеупомянутое сновидение о горящем ребенке дает нам желанный повод оценить трудности, на которые наталкивается учение об исполнении желаний. Все мы, наверное, с удивлением восприняли то, что сновидение есть не что иное, как исполнение желания, и не только, например, из-за противоречия, связанного со страшными снами. После того как первые разъяснения, полученные в результате анализа, убедили нас в том, что за сновидением скрываются смысл и психическое значение, мы отнюдь не ожидали столь однозначного определения этого смысла. Согласно правильному, но скупому определению Аристотеля, сновидение – это мышление, продолжающееся, поскольку человек спит, в состоянии сна. Если же наше мышление днем создает столь разнообразные психические акты – суждения, умозаключения, опровержения, предположения, намерения и т. п., то что же тогда заставляет его ночью ограничиваться созданием только желаний? Разве нет множества снов, которые превращают в образ сновидения психический акт иного рода, например беспокойство, и разве вышеупомянутое, совершенно очевидное сновидение отца таковым не является? В ответ на мерцание света, падающего ему, спящему, в глаза, он делает исполненный беспокойством вывод, что упала свеча и мертвое тело может загореться; этот вывод он превращает в сновидение, облекая его в форму очевидной ситуации, относящейся к настоящему времени. Какую роль играет при этом исполнение желания и как можно здесь не увидеть превосходящей силы мысли, продолжающейся с состояния бодрствования или вызванной новым чувственным впечатлением?

Все это правильно и заставляет нас подробнее остановиться на роли исполнения желания в сновидении и значении мыслей, которые появились в бодрствовании и продолжаются во сне.

Именно исполнение желания побудило нас разделить сновидения на две группы. Мы обнаружили сновидения, представлявшие собой явное исполнение желания; в других сновидениях исполнение желания было неочевидным, нередко всячески завуалированным. В последних из них мы распознали плоды цензуры сновидения. Неискаженные сны-желания мы встречали главным образом у детей; короткие откровенные сны-желания, по-видимому — я делаю ударение на этой оговорке – случаются и у взрослых.

Мы можем задаться вопросом: откуда всякий раз берется желание, которое осуществляется в сновидении? Однако к какому противоречию или к какому разнообразию мы относим это «откуда»? Я полагаю – к противоречию между дневной жизнью, ставшей осознанной, и психической деятельностью, оставшейся бессознательной, которая может заявить о себе только ночью. Я нахожу три возможности происхождения желания. Оно может 1) возникнуть днем и в силу внешних обстоятельств не найти удовлетворения; в таком случае для ночи остается признанное и неисполненное желание; 2) оно может возникнуть днем, но быть отвергнутым; в таком случае у нас остается неисполненное, но подавленное желание; или 3) оно может быть не связанным с жизнью в бодрствовании и относиться к тем желаниям, которые подавлены и активизируются у нас только ночью. Если обратиться к нашей схеме психического аппарата, то желание первого рода мы поместим в систему Псз; по поводу желания второго рода мы предположим, что из системы Псз оно было оттеснено в систему Бсз и могло удерживаться только там. Что касается желания-побуждения третьего рода, то мы полагаем, что оно вообще не способно перешагнуть через систему Бсз. Обладают ли желания, проистекающие из этих разных источников, одинаковой ценностью для сновидения, одинаковой способностью стимулировать сны?

Обзор сновидений, имеющихся в нашем распоряжении для ответа на этот вопрос, заставляет нас прежде всего добавить в качестве четвертого источника желания в сновидении актуальные, возникающие ночью импульсы желания (например, жажду, сексуальную потребность). Далее, мы убеждаемся, что происхождение желания нисколько не влияет на его способность вызывать сновидение. Я напомню сновидение маленькой девочки, продолжающее прерванную днем морскую прогулку, и другие детские сны; они объясняются неисполненным, но не подавленным дневным желанием. Можно привести огромное множество примеров того, что подавленное днем желание дает себе волю во сне; здесь я мог бы добавить самое простое сновидение подобного рода. Одна весьма злоязычная дама, юная подруга которой обручилась, в течение дня отвечает на вопросы знакомых, знает ли она жениха и что она о нем думает, восторженной похвалой, скрывая свое настоящее мнение, ибо она охотно сказала бы правду: «Он человек дюжинный». Ночью ей снится сон, будто ей задают тот же вопрос, на который она отвечает штампом: «При дополнительных заказах достаточно указать номер». И наконец, в том, что во всех сновидениях, подвергшихся искажению, желание происходит от бессознательного и не могло заявить о себе днем, мы убеждались в результате многочисленных анализов. Таким образом, похоже, что все желания имеют для образования сновидения одинаковую ценность и одинаковую силу.

Я не могу здесь доказать, что дело все же обстоит иначе, но я склоняюсь к предположению о более строгой обусловленности желания в сновидении. Детские сновидения не позволяют усомниться в том, что возбудителем сновидения может быть желание, не исполненное днем. Но нельзя забывать, что в данном случае – это желание ребенка, побуждение, обладающее особой интенсивностью инфантильного как такового. Но у меня есть большие сомнения в том, что взрослому человеку достаточно не исполненного днем желания, чтобы создать сновидение. Скорее мне представляется, что в результате постоянно усиливающегося контроля над жизнью наших влечений благодаря мыслительной деятельности мы все больше отказываемся от образования или поддержания таких интенсивных желаний, какие знакомы ребенку, считая это ненужным. При этом, однако, могут проявиться индивидуальные различия: у одного человека инфантильный тип душевных процессов сохраняется дольше, чем у другого; такие же различия существуют и с точки зрения ослабления первоначально отчетливых зрительных представлений. Но в целом, как я полагаю, для образования сновидения у взрослого человека недостаточно желания, оставшегося не исполненным днем. Я охотно допускаю, что импульс желания, проистекающий из сознательного, может дать толчок к образованию сновидения, но, вероятно, не более того. Сновидения не возникло бы, если бы предсознательное желание не сумело бы получить подкрепления из другого места.

А именно из бессознательного. Я полагаю, что сознательное желание только тогда становится возбудителем сновидения, когда ему удается пробудить созвучное бессознательное желание, благодаря которому оно усиливается. Эти бессознательные желания я считаю, в соответствии с данными, полученными из психоанализа неврозов, всегда живыми, в любое время готовыми найти себе выражение, лишь только им представляется возможность объединиться с сознательным побуждением, перенести свою большую интенсивность на их незначительную. В таком случае должно казаться, будто само по себе сознательное желание реализовалось в сновидении; однако одна небольшая особенность в образовании этого сновидения станет для нас указанием на то, как напасть на след могущественного помощника из бессознательного. Эти всегда живые, так сказать, бессмертные желания нашего бессознательного, напоминающие мифических титанов, на которых с древних времен лежат бременем тяжелые горные массивы, когда-то взваленные на них торжествующими богами и до сих пор время от времени потрясаемые подергиваниями их членов, – эти находящиеся в вытеснении желания, я бы сказал, имеют инфантильное происхождение, о чем нам известно благодаря психологическому исследованию неврозов. Поэтому я бы хотел устранить ранее высказанное утверждение, будто происхождение желания в сновидении значения не имеет, и заменить его другим, которое звучит следующим образом: желание, изображаемое в сновидении, должно быть инфантильным. В таком случае у взрослого оно проистекает из системы Бсз, у ребенка, у которого разделения и цензуры между Псз и Бсз пока еще нет или у которого оно только лишь постепенно создается, это – неисполненное, невытесненное желание из жизни в бодрствовании. Я знаю, что это воззрение нельзя доказать в целом; но я утверждаю, что его часто можно доказать, даже тогда, когда это и не предполагалось, и его нельзя опровергнуть в целом.

Таким образом, импульсы желаний, оставшиеся от сознательной жизни в бодрствовании, с точки зрения их роли в образовании сновидений я отодвигаю на задний план. Я не собираюсь приписывать им никакой иной роли, кроме той, что принадлежит, например, материалу актуальных ощущений во время сна в содержании сновидения. Я останусь на линии, которую мне диктует этот ход мыслей, перейдя теперь к рассмотрению других психических побуждений, оставшихся от жизни днем и не являющихся желаниями. Нам может удаться временно устранить энергетические катексисы нашего бодрствующего мышления, когда мы решаем заснуть. Кто способен на это, тот обладает хорошим сном; образцом людей такого типа, по-видимому, был Наполеон. Но это нам удается не всегда и не полностью. Из-за нерешенных проблем, неприятных хлопот, чересчур сильных впечатлений мыслительная деятельность продолжается также во сне, и они поддерживают психические процессы в системе, которую мы обозначили как предсознательную. Если нам потребуется классифицировать эти сохраняющиеся во сне побуждения к мыслительной деятельности, то мы можем составить такие группы: 1) то, что днем не было доведено до конца из-за случайной задержки; 2) то, что не было закончено, завершено из-за ослабления силы мышления; 3) то, что было отвергнуто и подавлено днем. К этому в качестве важной четвертой группы добавляется то, что активизировалось днем в нашем Бсз в результате работы предсознательного. И наконец, в качестве пятой группы мы можем присоединить индифферентные и поэтому оставшиеся неоконченными впечатления дня.

Психические интенсивности, которые из-за этих остатков дневной жизни переносятся в состояние сна, особенно из группы того, что не было решено, не следует недооценивать. Несомненно, эти возбуждения стремятся найти себе выражение также и ночью, и точно так же мы можем предположить, что состояние сна делает невозможным обычное продолжение процесса возбуждения в предсознательном и его завершение посредством осознания. Из-за того, что также и в ночное время мы можем обычным путем осознать наши мыслительные процессы, мы и не спим. Какое изменение вызывает состояние сна в системе Псз, я указать не могу; однако не подлежит сомнению, что психологическую характеристику сна, в сущности, следует искать в изменениях катексиса именно этой системы, которая обладает также доступом к парализованной во сне подвижности. И наоборот, я не знаю ни одного повода из психологии сновидения, который заставил бы нас предположить, что в отношениях системы Бсз сон нечто меняет не только вторичным образом. Стало быть, ночному возбуждению в Псз не остается иного пути, кроме того, по которому направляются импульсы желания из Бсз; оно должно искать подкрепления из Бсз и идти по окольным путям бессознательных возбуждений. Но как соотносятся предсознательные дневные остатки со сновидением? Нет сомнения в том, что они с избытком проникают в сновидение, что они используют содержание сновидения для того, чтобы и в ночное время навязаться сознанию; более того, порой они доминируют и в содержании сновидения, вынуждают его продолжить дневную работу; несомненно также и то, что дневные остатки могут носить любой другой характер, а не только характер желаний; но при этом в высшей степени поучительно, а для теории исполнения желаний еще и крайне важно понять, какому условию должны они соответствовать, чтобы войти в сновидение.

Возьмем один из предыдущих примеров, допустим, сон, в котором приятель Отто привиделся мне с признаками базедовой болезни. Накануне днем у меня возникло беспокойство, поводом к которому послужил внешний вид Отто, и это беспокойство я принял близко к сердцу, как и все, что касается этого человека. Оно преследовало меня – как я полагаю – и во сне. Вероятно, мне хотелось узнать, что с ним не так. Ночью это беспокойство нашло свое выражение в приведенном мной сновидении, содержание которого, во‑первых, было бессмысленным, а во‑вторых, исполнению желания не соответствовало. Я начал, однако, допытываться, откуда взялось неподобающее выражение почувствованного днем беспокойства, и благодаря анализу я обнаружил взаимосвязь, ибо я отождествил его с бароном Л., а себя самого – с профессором Р. То, почему я выбрал именно эту замену дневным мыслям, имеет лишь одно объяснение. Должно быть, в Бсз я всегда был готов отождествить себя с профессором Р., поскольку благодаря такой идентификации исполнялось одно из бессмертных детских желаний – стремление быть великим. Нехорошие, отвергнутые днем мысли по отношению к моему другу воспользовались возможностью, чтобы добиться изображения; но и дневное беспокойство пришло к особому выражению благодаря замене в содержании сновидения. Дневная мысль, которая сама по себе была не желанием, а, наоборот, опасением, должна была каким-то образом создать себе связь с детским, ныне бессознательным и подавленным желанием, давшим ей возможность «возникнуть» для сознания, хотя и в основательно подправленном виде. Чем более доминировало это беспокойство, тем более насильственной могла быть создаваемая связь; между содержанием желания и содержанием беспокойства связи вообще могло не существовать, и ее не было и в нашем примере.

Возможно, имеет смысл этот же вопрос рассмотреть также в форме исследования, как ведет себя сновидение, если в мыслях сновидения содержится материал, который полностью противоречит исполнению желания, а именно обоснованные тревоги, неприятные размышления, болезненные озарения. В таком случае различные возможные результаты можно будет классифицировать следующим образом: а) работе сновидения удается заменить все неприятные представления противоположными и подавить соответствующие неприятные аффекты. Тогда получается сон об удовлетворении в чистом виде, очевидное «исполнение желания», к которому, похоже, ничего больше нельзя добавить; б) неприятные представления, более или менее изменившиеся, но все же вполне узнаваемые попадают в явное содержание сна. Именно этот случай пробуждает сомнение в теории исполнения желания в сновидении и нуждается в дальнейшем исследовании. Такие сны неприятного содержания могут либо восприниматься индифферентно, либо вызывать весь неприятный аффект, который, как кажется, оправдан содержанием представления, либо – при развитии чувства страха – вести к пробуждению.

Анализ доказывает тогда, что и эти неприятные сны представляют собой исполнения желаний. Бессознательное и вытесненное желание, исполнение которого могло быть воспринято со стороны «Я» сновидца не иначе как неприятное, воспользовалось возможностью, предоставленной ему сохранением катексисов неприятных дневных остатков, подкрепило их и благодаря этому сделало способными войти в сновидение. Однако если в случае а бессознательное желание совпадало с сознательным, то в случае б обнаруживается расщепление между бессознательным и сознательным – между вытесненным и «Я», – и осуществляется ситуация из сказки о трех желаниях, которые фея предлагает загадать супругам. Удовлетворение от исполнения вытесненного желания может оказаться настолько большим, что оно поддерживает в равновесии неприятные аффекты, связанные с дневными остатками; в таком случае сновидение по своему чувственному тону становится индифферентным, хотя, с одной стороны, оно является исполнением желания, а с другой стороны – опасением. Или может случиться так, что спящее «Я» принимает еще более активное участие в образовании сновидения, что оно реагирует на произошедшее удовлетворение вытесненного желания сильнейшим негодованием и само в страхе кладет конец сновидению. Таким образом, нетрудно увидеть, что неприятные и страшные сны, согласно теории, являются такими же исполнениями желания, как и самые обычные сны об удовлетворении.

Неприятными снами могут быть также «сны о наказании». Следует согласиться, что благодаря их признанию к теории сновидений в известном смысле добавляется нечто новое. То, что благодаря им исполняется, – это опять-таки бессознательное желание, желание наказать сновидца за вытесненное непозволительное побуждение. В этом отношении сновидения соответствуют отстаиваемому здесь требованию, что энергия, необходимая для образования сновидения, должна поставляться желанием, принадлежащим бессознательному. Более тонкий психологический анализ позволяет, однако, увидеть их отличие от других снов, связанных с желаниями. В случаях группы б бессознательное желание, образующее сон, принадлежало вытесненному, в случае сновидений о наказании речь тоже идет о бессознательном желании, которое, однако, мы должны отнести не к вытесненному, а к «Я». Следовательно, сны о наказании указывают на возможность еще более деятельного участия Я в образовании сновидения. Механизм образования сновидения вообще будет гораздо более понятным, если вместо противоположности «сознательное» и «бессознательное» говорить о «Я» и «вытесненном». Но этого нельзя делать без учета процессов при психоневрозах, а потому в данной книге осуществлено не было. Я только замечу, что сны о наказании не всегда связаны с неприятными дневными остатками. Скорее, им проще всего возникнуть при противоречивых условиях, когда дневными остатками являются мысли приятного характера, которые, однако, выражают непозволительное удовлетворение. В таком случае из этих мыслей в явное сновидение не попадает ничего, кроме их прямой противоположности, подобно тому, как это происходило в сновидениях группы а. Следовательно, важная особенность снов о наказании заключается в том, что у них образом сновидения становится не бессознательное желание, относящееся к вытесненному (к системе Бсз), а реагирующее на него, принадлежащее «Я», хотя и бессознательное (то есть предсознательное) желание наказания.

Кое-что из того, о чем здесь говорилось, я хочу пояснить на примере собственного сновидения, – прежде всего то, как работа сновидения поступает с дневными остатками неприятных ожиданий:

«Начало неясное. Я говорю моей жене, что у меня есть для нее сообщение, нечто совершенно особенное. Она пугается и не хочет ничего слышать. Я заверяю ее, что, наоборот, это нечто такое, что ее очень обрадует, и начинаю рассказывать, что офицерский корпус, где служит наш сын, послал некую сумму денег (5000 крон?), то ли в знак признания… распределение… При этом я вместе с ней зашел в небольшую комнату, похожую на кладовую, чтобы что-то найти. Вдруг я вижу моего сына, он не в обмундировании, а, скорее, в облегающем спортивном костюме (как тюлень?), с небольшим колпаком. Он поднимается на корзину, которая находится сбоку от ящика, чтобы на этот ящик что-то положить. Я зову его; никакого ответа. Мне кажется, что у него перевязано лицо или лоб, он поправляет себе что-то во рту, что-то себе вставляет. Также и его волосы имеют серый отблеск. Я думаю: “Неужели он так истощен? И у него что – вставные зубы?” Прежде чем снова я его смог окликнуть, я просыпаюсь – без страха, но с сердцебиением. Часы показывают два с половиной ночи».

Также и в этот раз я не могу привести здесь полный анализ. Я ограничусь тем, что выделю некоторые важные места. Поводом к сновидению послужили мучительные ожидания днем; от сражавшегося на фронте сына вновь уже больше недели не было ни одного сообщения. Легко увидеть, что в содержании сновидения выражается убеждение, что он ранен или убит. В начале сновидения можно заметить энергичную попытку заменить неприятные мысли их противоположностью. Я должен сообщить нечто очень радостное, что-то о денежном переводе, признании, распределении. (Денежная сумма связана с отрадным происшествием во врачебной практике, то есть к данной теме вообще не относится.) Однако эта попытка не удается. Мать подозревает что-то ужасное и не хочет меня выслушивать. Маскировка также слишком тонка, повсюду просвечивает связь с тем, что должно быть подавлено. Если сын погиб, его товарищи вышлют его вещи; я должен буду распределять то, что после него останется, я должен буду распределить между братьями, сестрами и другими; знаками признания офицера часто награждают после его «героической смерти». Стало быть, речь в сновидении идет о непосредственном выражении того, что сначала оно хотело отвергнуть, причем тенденция, связанная с исполнением желания, становится заметной еще и благодаря искажениям. (Изменение местности в сновидении, пожалуй, следует понимать как пороговую символику по Зильбереру (1912). Правда, мы не знаем пока, что придает ему для этого необходимую энергию. Сын появляется, однако, не как один из тех, кто «пал», а как один из тех, кто «поднимается». Он ведь был к тому же смелым альпинистом. Он появляется не в форменной одежде, а в спортивном костюме, то есть несчастье, которого мы теперь боялись, заменилось более ранним, тем, что произошло во время спортивных занятий, когда, катаясь на лыжах, он упал и сломал бедро. Но то, что в своем наряде он похож на тюленя, тотчас напоминает о маленьком мальчике, нашем забавном внуке; седые волосы напоминают о его отправившемся на войну отце, нашем зяте. Что это значит? Но довольно об этом; кладовая, ящик, взобравшись на который он хочет что-то взять (в сновидении – что-то на него положить), – все это несомненные намеки на несчастный случай, произошедший со мной, когда мне было больше двух, но меньше трех лет. Я взобрался в кладовой на табуретку, чтобы взять какой-то предмет, лежавший на столе или на ящике. Табуретка опрокинулась и ударила меня своим краем по нижней челюсти. Я мог выбить все зубы. При этом доносится предостережение: «Так тебе и надо», словно враждебный импульс против храброго воина. Углубленный анализ позволяет мне затем найти скрытый импульс, удовлетворить который могло бы несчастье сына, которого мы боялись. Этот импульс – зависть к молодости, которую состарившийся человек, как он полагает, сумел основательно задушить, и очевидно, чтобы ослабить интенсивность мучительного волнения, если бы такая беда действительно произошла, понадобилось бы разыскать исполнение такого вытесненного желания.

Я могу теперь четко определить, что бессознательное желание означает для сновидения. Я признаю, что существует целый класс сновидений, стимулом к которым преимущественно или даже исключительно служат остатки дневной жизни, и полагаю, что даже мое желание стать когда-нибудь наконец внештатным профессором, наверное, позволило бы мне проспать ту ночь спокойно, не будь по-прежнему деятельным то возникшее днем беспокойство о здоровье моего друга, если бы не было налицо остатка моей дневной заботы о друге. Но это беспокойство не создало бы еще сновидения; движущую силу, которая требовалась сновидению, должно было придать желание, и уже делом самого беспокойства было раздобыть такое желание в качестве движущей силы. Приведем сравнение: вполне возможно, что дневная мысль играет для сновидения роль предпринимателя; но предприниматель, у которого, как говорят, есть идеи и стремление их осуществить, ничего все же не может сделать без капитала; ему нужен капиталист, который покроет издержки, и этим капиталистом, предоставляющим в распоряжение сновидения психический капитал, всякий раз непременно – какими бы ни были дневные мысли – является желание из бессознательного.

В другой раз капиталист и есть сам предприниматель; для сновидения это даже более типичный случай. В результате работы днем оказалось возбужденным бессознательное желание, и оно создает теперь сновидение. Также и для всех остальных возможностей экономических отношений, приведенных здесь в качестве примера, процессы сновидения остаются параллельными; предприниматель сам может внести небольшую часть капитала; к одному капиталисту могут обратиться несколько предпринимателей; несколько капиталистов могут совместно оплатить необходимое для предпринимателя. Так, существуют сновидения, движимые более чем одним желанием, и есть еще больше подобных вариаций, которые легко упустить из виду и которые уже не представляют для нас интереса. То, что в этих рассуждениях о желании в сновидении пока остается неполным, мы сможем дополнить лишь позже.

Tertium comparationis использованных здесь сравнений, некое количество, предоставленное в свободное распоряжение в определенном объеме, допускает еще и более тонкое применение для прояснения структуры сна. В большинстве сновидений можно выявить центр, наделенный особой чувственной интенсивностью, о чем шла речь ранее. Как правило, это непосредственное изображение исполнения желания, ибо, если мы аннулируем смещения, возникшие в результате работы сновидения, то обнаружим, что психическая интенсивность элементов мыслей сновидения заменена чувственной интенсивностью элементов в содержании сна. Зачастую элементы вблизи исполнения желания не имеют ничего общего с его смыслом, а оказываются производными неприятных мыслей, идущих вразрез с желанием. Благодаря зачастую искусственно созданной взаимосвязи с центральным элементом они приобрели, однако, такую интенсивность, что стали способными к изображению. Таким образом, изобразительная сила исполнения желания диффундирует через определенную сферу взаимосвязей, внутри которой все элементы, в том числе и сами по себе «неимущие», достигают интенсивности, необходимой для изображения. В сновидениях с несколькими стимулирующими желаниями без труда удается разграничить сферы отдельных исполнений желаний, а также часто понять пробелы в сновидении как пограничные зоны.

Хотя предыдущими замечаниями мы ограничили значение дневных остатков для сновидения, все-таки им стоит уделить еще немного внимания. Ведь они, должно быть, являются необходимым ингредиентом образования сновидений, если опыт способен вызвать у нас удивление тем, что в содержании каждого сновидения можно выявить связь с недавним дневным впечатлением, зачастую самым индифферентным по своему характеру. Необходимость этой добавки в смеси сна мы пока еще понять не способны. Она также становится очевидной только в том случае, если, учитывая роль бессознательного желания, обратиться за информацией к психологии неврозов. Из нее узнаешь, что бессознательное представление как таковое вообще не способно войти в предсознательное и что там оно может вызвать только одно воздействие: вступить в соединение с безобидным, уже принадлежащим предсознательному представлением, перенести на него свою интенсивность и им прикрыться. В этом и состоит факт переноса, которым объясняется так много необычных явлений в душевной жизни невротиков. Перенос может оставить без изменений представление из предсознательного, которое тем самым достигает незаслуженно большой интенсивности, или же вынудить его самого к модификации благодаря содержанию переносимого представления. Пусть мне простят мою склонность к сравнениям из повседневной жизни, но меня так и подмывает сказать, что с вытесненным представлением дело обстоит точно так же, как с американским зубным врачом в нашем отечестве, который не может практиковать, если не пользуется именем действительного доктора медицины в качестве вывески и прикрытия перед законом. И подобно тому, как далеко не самые занятые врачи вступают в такие союзы с зубными техниками, так и в сфере психического для прикрытия вытесненных представлений выбираются не те предсознательные или сознательные представления, которые сами в достаточной мере привлекали к себе внимание, действующее в предсознательном. Бессознательное опутывает своими соединениями главным образом те впечатления и представления предсознательного, которые либо, будучи индифферентными, остались без внимания, либо лишились этого внимания вследствие отвержения. В теории ассоциаций существует известный тезис, подтвержденный всем опытом, что представления, вошедшие в очень тесную связь в одном направлении, занимают, так сказать, отрицательную позицию ко всем группам новых связей; однажды я попытался обосновать теорию истерических параличей, основываясь на этом тезисе.

Если мы предположим, что эта же потребность в переносе вытесненных представлений, с которой нас знакомит анализ неврозов, проявляется также и в сновидении, то тогда мы объясним сразу две загадки сна: что любой анализ сновидения обнаруживает связь с недавним впечатлением и что этот свежий элемент зачастую носит самый индифферентный характер. Добавим то, о чем мы уже узнали в другом месте: эти недавние и индифферентные элементы так часто попадают в содержание сна в качестве замены самых ранних мыслей сновидения именно потому, что им при этом меньше всего приходится опасаться сопротивления цензуры. Но если свобода от цензуры объясняет нам лишь предпочтение тривиальных элементов, постоянство свежих элементов позволяет нам понять необходимость в переносе. Притязанию вытесненного представления на пока еще свободный от ассоциаций материал отвечают обе группы впечатлений: индифферентные – потому, что они не дают повода к чрезмерному количеству связей, недавние – потому, что у них не было еще для этого времени.

Итак, мы видим, что дневные остатки, к которым мы можем причислить теперь индифферентные впечатления, участвуя в образовании сновидения, не только заимствуют нечто у Бсз, а именно движущую силу, которой обладает вытесненное желание, но и сами дают бессознательному нечто незаменимое – необходимую привязку для переноса. Если бы мы захотели здесь глубже проникнуть в психические процессы, то должны были бы четче прояснить взаимодействие возбуждений между предсознательным и бессознательным, к чему, пожалуй, нас подталкивает изучение психоневрозов, но само сновидение оснований не дает.

Еще одно замечание по поводу дневных остатков. Не подлежит никакому сомнению, что они-то и являются истинными нарушителями сна, а вовсе не сновидение, которое, скорее, старается оберегать сон. Позднее мы еще вернемся к этому вопросу.

До сих пор мы прослеживали желание в сновидении, выводили его из области Бсз и разбирали его отношение к дневным остаткам, которые, со своей стороны, могут быть либо желаниями, либо психическими побуждениями какого-либо иного рода, либо просто недавними впечатлениями. Таким образом, мы оставили место для требований, которые можно выдвинуть с точки зрения того значения, которое мыслительная работа в бодрствовании – во всем ее многообразии – имеет для образования снов. Не было бы ничего невозможного в том, что на основании вереницы наших мыслей мы объяснили бы даже те крайние случаи, в которых сновидение, продолжая дневную работу, доводит до удачного завершения задачу, которая была не разрешена в бодрствовании. Нам разве что недостает примера такого рода, чтобы посредством его анализа раскрыть инфантильный или вытесненный источник желания, привлечение которого столь успешно подкрепило усилия предсознательной деятельности. Но мы ни на шаг не приблизились к решению загадки, почему бессознательное во сне не может дать ничего, кроме движущей силы для исполнения желания. Ответ на этот вопрос должен пролить свет на психическую природу желания; мы попытаемся его дать, используя схему психического аппарата.

Мы не сомневаемся, что и этот аппарат достиг своего нынешнего совершенства лишь путем длительного развития. Попробуем перенести его на более раннюю ступень функционирования. Гипотезы, имеющие под собой иное обоснование, говорят нам о том, что вначале этот аппарат стремился по возможности оберегать себя от раздражений и поэтому в первоначальной своей конструкции принял схему рефлекторного аппарата, которая позволяла ему поступавшее к нему извне чувственное возбуждение тотчас отводить по моторному пути. Но жизненная необходимость нарушает эту простую схему; ей психический аппарат и обязан толчком к дальнейшему совершенствованию. Жизненная необходимость предстает вначале перед ним в форме важных телесных потребностей. Вызванное внутренней потребностью возбуждение будет стремиться к оттоку в подвижность, которую можно охарактеризовать как «внутреннее изменение» или как «выражение душевного движения». Голодный ребенок будет беспомощно кричать или вертеться. Ситуация, однако, не меняется, ибо возбуждение, проистекающее из внутренней потребности, соответствует не подталкивающей в данный момент, а непрерывно действующей силе. Перемена может наступить только тогда, когда каким-то образом – у ребенка благодаря посторонней помощи – появляется опыт переживания удовлетворения, устраняющего внутреннее раздражение. Важная составная часть этого переживания – появление определенного восприятия (например, еды), образ воспоминания о котором отныне остается ассоциированным со следом памяти о возбуждении, вызванном потребностью. Как только эта потребность появляется в следующий раз, благодаря установившейся связи возникает психический импульс, который стремится вновь катектировать образ воспоминания о том восприятии и снова вызвать само восприятие, то есть, по существу, воспроизвести ситуацию первого удовлетворения. Такой импульс и есть то, что мы называем желанием; повторное появление восприятия – это исполнение желания, а полный катексис восприятия возбуждением, вызванным потребностью, – кратчайший путь к исполнению желания. Нам ничего не мешает допустить примитивное состояние психического аппарата, в котором действительно совершается этот путь, то есть в котором желание выливается в галлюцинацию. Стало быть, эта первая психическая деятельность направлена на идентичность восприятия, а именно на повторение того восприятия, которое связано с удовлетворением потребности.

Горький жизненный опыт заставляет эту примитивную мыслительную деятельность измениться в более целесообразную, вторичную. Создание идентичности восприятия коротким регредиентным путем внутри аппарата не имеет в другом месте последствий, связанных с катексисом извне того же самого восприятия. Удовлетворение не наступает, потребность сохраняется. Чтобы внутренний катексис сделать равноценным внешнему, его пришлось бы непрерывно поддерживать, как это и в самом деле происходит при галлюцинаторных психозах и в фантазиях, вызванных голодом, которые исчерпывают свою психическую работу удерживанием желанного объекта. Чтобы достичь более целесообразного использования психической энергии, необходимо остановить полную регрессию, чтобы она не вышла за рамки образа воспоминания и, основываясь на нем, смогла бы найти себе другие пути, которые в конечном счете ведут из внешнего мира к созданию желанной идентичности. Это торможение, а также последующее отклонение возбуждения становятся задачей второй системы, которая управляет произвольной подвижностью, то есть к работе которой добавляется использование подвижности в упомянутых ранее целях. Однако вся эта сложная мыслительная деятельность, которая развертывается от образа воспоминания до создания внешним миром идентичности восприятия, представляет собой лишь окольный путь к исполнению желания, ставший необходимым вследствие опыта. Ведь мышление – это не что иное, как замена галлюцинаторного желания, и если сновидение представляет собой исполнение желания, то само собой разумеется, что только желание и способно побуждать наш психический аппарат к работе. Сновидение, исполняющее свои желания коротким регредиентным путем, тем самым лишь сберегло для нас образец первичного – отвергнутого как нецелесообразного – принципа действия психического аппарата. Как будто в ночную жизнь изгнано то, что некогда царило в бодрствовании, когда психическая жизнь была еще юна и нерадива; как будто мы снова находим в детской давно оставленное примитивное оружие взрослого человечества, лук и стрелы. Сновидение – это кусок устаревшей детской душевной жизни. При психозах эти принципы действия психического аппарата, обычно подавленные в бодрствовании, снова заставляют с собой считаться и затем обнаруживают свою неспособность удовлетворять наши потребности, относящиеся к внешнему миру.

Бессознательные импульсы желания стремятся, по-видимому, заявить о себе и днем, а факт переноса, а также психозы свидетельствуют о том, что они стремятся через систему предсознательного проникнуть в сознание и управлять подвижностью. Стало быть, в цензуре между Бсз и Псз, предположить которую нас прямо-таки заставляет сновидение, мы должны видеть и чтить стража нашего душевного здоровья. Но не будет ли неосторожным со стороны этого стража, что ночью он ослабляет свою деятельность, позволяет выразиться подавленным импульсам Бсз и вновь допускает галлюцинаторную регрессию? Я полагаю: не будет, ибо, когда критический страж отправляется отдыхать – у нас есть доказательства того, что сон его все же неглубокий, – он закрывает также ворота к подвижности. Какие бы импульсы ни стремились попасть на сцену из обычно сдержанного Бсз, к ним можно относиться спокойно, они остаются безобидными, потому что не способны привести в движение моторный аппарат, без которого нельзя повлиять на внешний мир, что-либо в нем меняя. Состояние сна гарантирует безопасность охраняемой крепости. Не так безобидно все складывается, когда смещение энергий происходит не в результате ночного снижения расхода энергии со стороны критической цензуры, а вследствие патологического ее ослабления или вследствие патологического усиления бессознательных возбуждений в то время, когда предсознательное катектировано, а ворота к подвижности открыты. Страж терпит тогда поражение, бессознательные возбуждения подчиняют себе Псз, овладевают оттуда нашей речью и нашими действиями или вынуждают к галлюцинаторной регрессии и управляют не предназначенным для них аппаратом вследствие притягательности восприятий, влияющих на распределение нашей психической энергии. Это состояние мы называем психозом.

У нас здесь есть самая благоприятная возможность продолжить работу по возведению психологического остова здания, которую мы оставили после добавления систем Бсз и Псз. Но у нас есть еще достаточно мотивов, чтобы задержаться на оценке желания как единственной психической движущей силы сновидения. Мы выяснили, что сновидение всякий раз представляет собой исполнение желания потому, что оно является продуктом системы Бсз, которая не знает иной цели своей работы, кроме исполнения желаний, и не располагает иными силами, кроме импульсов желаний. Если мы хоть на мгновение дольше будем настаивать на своем праве заниматься далеко идущими умозрительными психологическими рассуждениями, основываясь на толковании сновидений, то мы будем обязаны показать, что благодаря им мы включаем сновидение во взаимосвязь, способную охватить и другие психические образования. Если система Бсз – или нечто аналогичное ей в контексте наших рассуждений – существует, то сновидение не может быть ее единственным выражением; любой сон может быть исполнением желания, но, кроме сновидений, должны существовать еще и другие формы отклоняющегося от нормы исполнения желаний. И действительно, теория всех психоневротических симптомов сводится к одному положению, что и они тоже должны пониматься как исполнения желаний бессознательного. Благодаря нашему объяснению сновидение становится лишь первым членом чрезвычайно важного для психиатра ряда, понимание которого означает решение чисто психологической стороны психиатрической задачи. У других членов этого ряда исполнений желаний, например у истерических симптомов, мне известна, однако, существенная особенность, которой не хватает в сновидении. Из исследований, неоднократно упоминавшихся в этой работе, я знаю, что для образования истерического симптома должны соединиться два течения нашей душевной жизни. Симптом – это не просто выражение реализованного бессознательного желания; должно добавиться еще и желание из предсознательного, которое исполняется посредством того же симптома, а потому симптом детерминируется по меньшей мере двояким образом, двумя желаниями находящихся в конфликте систем. Дальнейшей сверхдетерминации – как и в случае сновидения – не установлено никаких границ. Насколько я понимаю, детерминация, не происходящая из системы Бсз, обычно является реакцией на бессознательное желание, например самонаказанием. Следовательно, я могу в целом сказать: истерический симптом возникает лишь там, где в одном выражении могут совпасть два противоположных исполнения желаний, каждое из которых имеет источником свою психическую систему. (Ср. мои последние формулировки возникновения истерических симптомов в статье «Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности», 1908а.) Примеры едва ли принесут здесь пользу, поскольку только полное раскрытие имеющихся осложнений может пробудить убеждение. Поэтому я довольствуюсь утверждением и приведу пример просто не по причине его доказательной силы, а из-за его наглядности. Истерическая рвота одной моей пациентки оказалась, с одной стороны, исполнением бессознательной фантазии, относящейся к ее пубертатному возрасту, а именно желания постоянно быть беременной, иметь бесчисленное количество детей, к которому затем добавилась мысль: от как можно большего числа мужчин. В ответ на это необузданное желание возник сильнейший защитный импульс. Но так как от рвоты пациентка могла утратить свою полноту и красоту и из-за этого не понравилась бы ни одному мужчине, симптом был верен также карающим мыслям и, допущенный с обеих сторон, мог реализоваться. Этот же способ обращаться с исполнением желания избрала парфянская царица в отношении триумвира Красса. Она считала, что он предпринял поход из-за жажды золота, и поэтому велела влить в глотку трупа расплавленное золото. «Вот тебе то, чего ты хотел». О сновидении до сих пор мы знаем лишь то, что оно выражает исполнение желания бессознательного; похоже, что господствующая предсознательная система позволяет исполнить желание, вынудив сновидение совершить определенные искажения. И в самом деле, как правило, невозможно выявить ход мыслей, противоположный желанию в сновидении, который, как и его антагонист, осуществляется во сне. Лишь кое-где при анализе сновидений нам попадались признаки реактивных образований, например нежное чувство к приятелю Р. в сновидении о дяде.

Мы можем, однако, в другом месте отыскать недостающую составляющую из предсознательного. Сновидение может выразить желание из Бсз после всякого рода искажений, тогда как господствующая система сосредоточилась на желании спать, реализовала это желание, вызвав возможные для себя изменения катексиса в психическом аппарате, и поддерживает его на протяжении всего сна.

Это поддерживаемое желание спать, относящееся к предсознательному, в общем и целом облегчает образование сновидения. Вспомним сон отца, которого свет в комнате покойника заставляет предположить, что тело могло загореться. В качестве одной из психических сил, сыгравших решающую роль в том, что отец делает в сновидении этот вывод, вместо того чтобы проснуться от мерцания света, мы выявили желание хотя бы на мгновение продлить жизнь представившегося во сне ребенка. Другие желания, проистекающие из вытесненного, вероятно, от нас ускользают, поскольку проанализировать это сновидение у нас нет возможности. Однако в качестве второй движущей силы этого сновидения мы можем добавить потребность отца во сне; подобно тому, как благодаря сновидению продлевается жизнь ребенка, точно так же на мгновение продлевается и сон отца. Пусть будет это сновидение, – гласит эта мотивировка, – иначе мне придется проснуться. Как в этом, так и во всех других сновидениях желание спать оказывает бессознательному желанию свою поддержку. Ранее мы рассказывали о сновидениях, которые со всей очевидностью предстают как сновидения об удобстве. Собственно говоря, все сновидения претендуют на это название. В снах, приводящих к пробуждению, которые перерабатывают внешний чувственный раздражить таким образом, что он становится сочетаемым с продолжением сна, вплетают его в сновидение, чтобы лишить его требований, которые он мог бы предъявить в качестве напоминания о внешнем мире, действенность желания продолжить спать обнаружить проще всего. Оно же, однако, должно вносить свою лепту в допущение всех других сновидений, способных посягать на состояния сна лишь изнутри. То, что Псз порой говорит сознанию, когда сновидение заходит чересчур далеко: «Не тревожься и продолжай спать, ведь это всего лишь сон», – в общем и целом описывает, пусть это и не произносится вслух, отношение нашей господствующей душевной деятельности к сновидениям. Я вынужден сделать вывод, что в состоянии сна мы всегда твердо знаем, что нам что-то снится, как знаем и то, что мы спим. Совершенно необходимо пренебречь возражением, что на одну мысль наше сознание не направляется никогда, на другую – только по определенному поводу, когда цензура, так сказать, чувствует себя застигнутой врасплох. Напротив, есть люди, у которых ночное знание о том, что они спят и видят сны, становится совершенно явным, и которым, стало быть, по-видимому, присуща сознательная способность управлять жизнью во сне. Такой сновидец, например, недоволен оборотом, который принимает сновидение, он прерывает его, не просыпаясь, и начинает его сызнова, чтобы по-другому продолжить, подобно тому, как популярный писатель по желанию дает своей пьесе более счастливый конец. Или в другой раз он рассуждает про себя во сне, когда сновидение ввергло его в сексуально возбуждающую ситуацию: «Я не хочу дальше видеть сон про это и истощить себя поллюцией, я лучше приберегу это для реальной ситуации».

Маркиз д’Эрве (1867; Vaschide, 1911) утверждал, что приобрел такую власть над своими снами, благодаря чему мог по своему желанию ускорить их течение и дать им любое направление. Похоже, что у него желание спать предоставило место другому предсознательному желанию – желанию наблюдать свои сновидения и наслаждаться ими. С таким желанием-намерением сон может уживаться точно так же, как и с ограничением, выступающим условием пробуждения (сон кормилицы). Также известно, что интерес к сновидениям у всех людей значительно повышает количество запоминающихся после пробуждения снов.

О других наблюдениях, касающихся управления снами, сообщает Ференци: «Сновидение со всех сторон перерабатывает именно ту мысль, которая занимает психику, при грозящей опасности неудачи в исполнении желания создает во сне образ, испытывает его с точки зрения новой формы решения, пока наконец ему не удается исполнить желание удовлетворительным, компромиссным способом».