VII. Психология процессов сновидения

Среди сновидений, которыми я располагаю благодаря сообщениям других людей, имеется одно, которое требует теперь особого нашего внимания. Его рассказала мне пациентка, которая сама узнала о нем на одной лекции о сновидении; его настоящий источник так и остался для меня неизвестным. На эту даму оно произвело впечатление своим содержанием, ибо она не преминула «увидеть его во сне», то есть повторить элементы данного сновидения в своем собственном сне, чтобы с помощью подобного переноса выразить согласие по определенному пункту.

Предварительные условия этого служащего образцом сновидения следующие. Некий отец день и ночь сидел у постели своего больного ребенка. После того как ребенок умер, отец отправляется спать в соседнюю комнату, но оставляет дверь открытой, чтобы из своей спальни видеть помещение, где лежит тело ребенка, окруженное большими свечами. Возле тела сидел пожилой человек, которого наняли бодрствовать, и бормотал молитвы. После нескольких часов сна отцу снится, что ребенок стоит у его кровати, берет его за руку и с упреком шепчет ему: «Отец, разве ты не видишь, что я горю?» Он просыпается, замечает яркий свет в комнате с телом покойного, спешит туда и видит, что седой страж уснул, а одежда и рука тела покойного обгорели от упавшей зажженной свечи.

Объяснение этого волнующего сновидения довольно простое, и, как рассказывает моя пациентка, оно было правильно дано также и лектором. Яркий свет через открытую дверь падал на лицо спящего и заставил его сделать такой же вывод, какой бы он сделал в бодрствовании: из-за того, что упала свеча, возле тела покойного вспыхнул пожар. Возможно, и сам отец лег спать обеспокоенный, что седой ночной страж не сможет справиться со своей задачей.

Мы тоже ничего не будем менять в этом толковании – разве только добавим, что содержание сновидения должно быть сверхдетерминированным, а фраза ребенка должна быть составлена из слов, действительно сказанных им при жизни и связанных с важными для отца событиями. Например, его жалоба: «Я горю» – с жаром, когда он умирал, а слова: «Отец, разве ты не видишь?» – с другим нам неизвестным, но богатым аффектами случаем.

Однако после того как мы выявили, что сновидение – это осмысленный процесс, способный включаться в общую взаимосвязь психических явлений, мы вправе удивиться тому, что сновидение вообще возникло при таких условиях, где требовалось как можно более быстрое пробуждение. Затем мы обратим внимание на то, что и это сновидение не лишено исполнения желания. В сновидении мертвый ребенок ведет себя как живой, он сам обращается к отцу, подходит к его кровати и берет его за руку, как, вероятно, делал это в воспоминании, из которого сновидение взяло первую часть речи ребенка. Ради этого исполнения желания отец и продлил на мгновение свой сон. Сновидению было отдано предпочтение перед размышлениями в бодрствовании, потому что оно могло еще раз показать ребенка живым. Если бы отец сначала проснулся, а затем сделал вывод, приведший его в соседнюю комнату, то он, так сказать, укоротил бы жизнь ребенка на это мгновение.

Не может быть никакого сомнения в том, какими своими особенностями это небольшое сновидение привлекает наше внимание. До сих пор мы интересовались главным образом тем, в чем состоит тайный смысл сновидения, каким путем его можно выявить и какими средствами пользуется работа сновидения, чтобы его скрыть. В центре нашего поля зрения до сих пор находились задачи толкования сновидения. Теперь же мы сталкиваемся со сновидением, не представляющим трудности для толкования, смысл которого дан в незамаскированной форме, и замечаем, что этот сон по-прежнему сохраняет важные характеристики, благодаря которым сновидение явно отличается от нашего бодрствующего мышления и пробуждает у нас потребность в объяснении. Только после устранения всего того, что относится к работе по толкованию, мы можем заметить, насколько неполной осталась наша психология сновидения.

Но прежде чем вступить со своими идеями на этот новый путь, мы хотим остановиться и оглянуться назад, посмотреть, не упустили ли мы в нашем путешествии чего-нибудь важного. Ибо мы должны четко понимать, что удобная и приятная часть нашего пути лежит позади. До сих пор, если я не очень ошибаюсь, все пути, по которым мы шли, приводили нас к свету, знанию и полному пониманию; но с того момента, когда мы захотим глубже проникнуть в психические процессы при снови́дении, все наши тропы будут вести в темноту. Мы не можем объяснить сновидение как психический процесс, ибо «объяснить» – означает свести к известному, а в настоящее время нет такого психологического знания, с которым мы могли бы соотнести то, о чем в качестве основы объяснения можно сделать вывод из психологической проверки сновидений. Напротив, мы будем вынуждены выставить целый ряд новых гипотез, касающихся строения душевного аппарата и взаимодействия его сил, и мы должны будем проявлять осторожность, чтобы не заходить слишком далеко за пределы первой логической взаимосвязи, ибо в противном случае их ценность окажется неопределенной. Даже если мы не совершим ни одной ошибки в выводах и примем в расчет все логически допустимые возможности, нам все равно грозит вероятная неполнота в установлении элементов вместе с полным крушением всех расчетов. Самое тщательное исследование сновидения или другого обособленного явления не позволит нам судить (или, по крайней мере, судить обоснованно) о конструкции и функционировании душевного инструмента – для этого необходимо собрать воедино все то, что оказывается постоянным при сравнительном изучении целого ряда психических проявлений. Таким образом, психологические предположения, которые мы почерпнули из анализа процессов сновидения, должны, так сказать, «стоять на остановке», дожидаясь, пока к ним не присоединятся результаты других исследований, которые, имея иные точки приложения, стремятся пробраться к ядру той же проблемы.