Ж. Абсурдные сновидения – интеллектуальная работа во сне

В наших предыдущих истолкованиях снов мы так часто наталкивались на элемент абсурдности в содержании сновидения, что мне не хотелось бы дальше откладывать обсуждение того, откуда проистекает этот элемент и что он означает. Вспомним только, что абсурдность сновидений давала противникам их толкования главный аргумент, чтобы рассматривать сновидение не иначе, как бессмысленный продукт редуцированной и иссякшей душевной деятельности.

Я начну с нескольких примеров, в которых абсурдность содержания сновидений – только видимость, которая при более глубоком проникновении в смысл сновидения тотчас исчезает. Это несколько сновидений, где речь идет – на первый взгляд случайно – о смерти отца.

I

Сновидение пациента, шесть лет назад потерявшего отца. С отцом случилось большое несчастье [Unglück]. Он ехал ночью по железной дороге, поезд сошел с рельсов, сиденья сомкнулись и сдавили ему голову. Затем он видит его лежащим в постели с вертикальной раной над левой бровью. Он удивляется, что с отцом случилось несчастье (ведь он уже умер, как добавляет сновидец в ходе рассказа). Его глаза очень ясные.

В соответствии с господствующим представлением о сновидениях содержание этого сна следовало бы трактовать таким образом: сновидец, изображая несчастный случай, произошедший с его отцом, вначале забыл, что тот уже несколько лет почивает в могиле; в процессе сновидения это воспоминание пробуждается и становится причиной того, что он сам удивляется своему сну. Однако анализ прежде всего нам показывает, что такие объяснения излишни. Сновидец заказал одному скульптору бюст отца, который он увидел за два дня до приснившегося сновидения. Этот бюст показался ему неудачным [verunglückt]. Скульптор никогда не видел отца, он работал по представленной ему фотографии. Накануне самого сновидения почтительный сын послал в ателье пожилого слугу их семьи, чтобы тот подтвердил или опроверг его мнение о мраморном бюсте, а именно что бюст слишком узок в поперечном направлении от виска к виску. Далее следуют воспоминания, внесшие свой вклад в построение этого сна. Отец, удрученный проблемами на работе или семейными неприятностями, имел привычку прижимать обе руки к вискам, словно желая сжать голову, которая, казалось ему, распухала. Четырехлетним ребенком наш сновидец стал свидетелем того, как из-за выстрела из случайно заряженного пистолета потемнели глаза отца («его глаза очень ясные»). На том месте, где в сновидении изображается рана, у отца, когда он задумывался или грустил, появлялась глубокая морщина. То, что эта морщина заменена в сновидении раной, указывает на второй мотив сновидения. Сновидец фотографировал свою маленькую дочку; фотопластинка выпала из его рук, и когда он ее поднял, увидел трещину, которая, словно вертикальная морщина, проходила по лбу малышки прямо до бровей. Он не мог отделаться от суеверных предчувствий, ибо за день до смерти матери разбил фотографическую пластинку с ее изображением.

Таким образом, абсурдность этого сновидения – лишь результат небрежности оборота речи, не желающего отличать бюст и фотографию от человека. Мы все привыкли говорить: «Не кажется ли тебе, что отец не вышел?» Правда, мнимой абсурдности в этом сне можно было бы легко избежать. Если бы можно было судить на основании единственного опыта, то я бы сказал, что такого рода абсурдность допустима или желательна.

II

Второй, совершенно аналогичный пример из моих собственных сновидений. (Я потерял отца в 1896 году.)

Отец после своей смерти играет видную политическую роль среди мадьяр, способствует их политическому объединению. В связи с этим я смутно вижу следующий образ: толпа народа, как в рейхстаге; на одном или на двух стульях стоит человек, окруженный другими людьми. Я вспоминаю, что на смертном одре он был очень похож на Гарибальди, и радуюсь, что это предзнаменование все же сбылось.

Все это довольно абсурдно. Мне это приснилось в то время, когда в результате парламентской обструкции в Венгрии вспыхнули беспорядки, и она пережила кризис, из которого ее вывел Коломан Сцелль. Несущественное обстоятельство, что сцена, увиденная в сновидении, состоит из небольших картин, имеет определенное значение для объяснения этого элемента. Обычно при изображении наших мыслей сновидение пользуется зрительными образами, которые производят впечатление натуральной величины; однако мой образ сновидения представляет собой репродукцию одной из гравюр из иллюстрированной истории Австрии, где изображена Мария Терезия в парламенте в Пресбурге – знаменитая сцена «Moriamur pro rege nostro». Как там Мария Терезия, так и в моем сновидении отец окружен толпой; но он стоит на одном или двух стульях [Stuhl], то есть как член тайного суда [Stuhlrichter]. (Он объединил их; здесь связующим звеном служит оборот речи: «Нам не нужен судья».) На смертном одре он был похож на Гарибальди, и все мы, стоявшие вокруг него, действительно это заметили. У него было postmortale повышение температуры, его щеки все ярче и ярче рдели… и невольно мы продолжаем:

 

«А позади него, в бесплотном свете

лежало то, что низкое обуздывает в нас».

 

Эта последовательность наших мыслей подготавливает нас к тому, что мы должны заниматься как раз «низким». «Postmortale» повышение температуры соответствует словам «после его смерти» в содержании сновидения. Самым мучительным его недугом все последние недели был полный паралич кишечника (обструкция). С этим ассоциируются всякого рода непочтительные мысли. Один из моих сверстников, потерявший отца еще гимназистом (эта смерть вызвала у меня глубокое потрясение, и я предложил ему свою дружбу), рассказывал мне однажды в ироническом тоне про горе одной своей родственницы, отец которой умер прямо на улице. Его принесли домой, и, когда труп раздели, оказалось, что в момент смерти или postmortal произошло испражнение [Stuhlentleerung]. Дочь настолько расстроилась, что этот отвратительный эпизод, должно быть, омрачал ее память об отце. Здесь мы вплотную подошли к желанию, воплощенному в моем сновидении. Предстать перед детьми великим и чистым после смерти – кто бы этого не желал? В чем же абсурдность этого сновидения? Внешне она проявилась лишь в результате того, что вполне допустимый оборот речи, где мы привыкли не замечать абсурдности, имеющейся между двумя его составными частями, изображается в сновидении совершенно конкретно. Также и здесь мы не можем избавиться от впечатления, что видимость абсурдности является желанной, намеренно вызванной.

Частота, с которой в сновидении, словно живые, появляются умершие люди, говорят с нами и взаимодействуют, вызывала нескрываемое удивление и порождала самые странные объяснения, из которых становится совершенно явным наше непонимание сновидений. И все же объяснение таких снов особых трудностей не представляет. Как часто нам приходится думать: «Если бы отец был жив, что бы он на это сказал?» Это «если» сновидение не может изобразить иначе, кроме как через присутствие в определенной ситуации. Так, например, молодому человеку, которому его дед оставил большое наследство, снится после того, как он потратил большую сумму денег, что дед жив и требует от него отчет. То, что мы считаем протестом против сновидения, возражением, основанным на нашем знании, что данный человек уже умер, на самом деле является лишь утешением: покойному не пришлось этого пережить, или удовлетворением от того, что он уже ничего не сможет на это сказать.

Другой род абсурдностей, встречающихся в сновидениях о покойных родственниках, не выражает иронию и насмешку, а служит категорическим протестом против изображения вытесненной мысли, которую хочется исказить до полной неузнаваемости. Сны подобного рода можно истолковать, только помня о том, что сновидение не делает никакого различия между желаемым и реальным. Так, например, одному мужчине, ухаживавшему за отцом во время его болезни и тяжело переживавшему его смерть, спустя некоторое время приснился следующий бессмысленный сон. Отец снова был жив и говорил с ним, как обычно; но (и в этом заключается странность) он все же был мертв и просто об этом не знал. Это сновидение станет понятным, если слова «он все же был мертв» дополнить: «по желанию сновидца», а к словам «он этого не знал» добавить, «что у сновидца было такое желание». Сын, ухаживая за больным отцом, не раз желал ему смерти, то есть обнаруживал исполненные милосердия мысли, чтобы смерть положила конец этим мучениям. Во время траура после смерти это сострадание превратилось в бессознательный упрек, словно своим желанием он действительно сократил жизнь больного.

Благодаря пробуждению самых ранних детских импульсов, направленных против отца, появилась возможность выразить этот упрек в виде сновидения, но именно из-за столь резкой противоположности между возбудителем сновидения и дневными мыслями сновидению пришлось предстать столь абсурдным.

Сновидения о любимом умершем человеке вообще представляют собой трудную задачу для толкования, которую не всегда удается решить удовлетворительным образом. Причину этого, возможно, надо искать в особенно сильно выраженной амбивалентности чувств, которая царит в отношении сновидца к покойному. Очень часто в таких сновидениях с умершим вначале обращаются как с живым человеком, но затем вдруг выясняется, что он мертв, но в продолжении сновидения он все же остается живым. Это сбивает с толку. В конце концов я догадался, что это чередование жизни и смерти должно изображать безразличие сновидца («Мне все равно, жив он или умер»). Конечно, это безразличие не реальное, а желаемое, оно должно помочь сновидцу отвергнуть свои весьма интенсивные, зачастую противоречивые эмоциональные установки и, следовательно, изображает во сне его амбивалентность. В других сновидениях, в которых сновидец общается с умершим человеком, часто помогает сориентироваться следующее правило: если в сновидении не напоминают о том, что мертвый человек мертв, то это значит, что сновидец приравнивает себя к мертвому, ему снится его собственная смерть. Неожиданно возникающее во сне осознание или удивление: «Да ведь он давно уже мертв» – представляет собой возражение против такого общества и не имеет значения смерти для сновидца. Однако я должен признать, что толкование сновидений подобного содержания далеко еще не раскрыло все их секреты.

III

Пример, который я здесь привожу, дает возможность уличить работу сновидения в том, что оно умышленно фабрикует абсурдность, для которой в самом материале нет никакого повода. Этот пример взят из сновидения, навеянного мне встречей с графом Туном перед моей поездкой в отпуск. Я беру извозчика и велю ему ехать на вокзал. «По самой железной дороге я с вами ехать не могу», – говорю я в ответ на его возражение, будто я его утомил. При этом, похоже, я уже проехал с ним часть пути, которую обычно проезжают на поезде. Относительно этой запутанной и бессмысленной истории анализ дает следующие разъяснения. В тот день я нанял извозчика, который должен был отвезти меня на одну отдаленную улицу Дорнбаха. Дороги он не знал, но в духе этих милых людей продолжал ехать все дальше, пока наконец я это не заметил и показал ему дорогу, не удержавшись при этом от нескольких иронических замечаний в его адрес. От этого кучера связь мыслей отходит к аристократии, которой я еще коснусь позднее. Пока же ограничусь указанием на то, что для нас, буржуазного плебса, аристократия обращает на себя внимание тем, что она охотно занимает место «кучера». Ведь и граф Тун тоже правит государственной колесницей Австрии. Следующая фраза в сновидении относится к моему брату, которого, следовательно, я отождествляю с извозчиком. Я отказался поехать с ним в этом году в Италию («По самой железной дороге я с вами ехать не могу»), и этот отказ явился своего рода наказанием за его вечные жалобы, что в этих поездках я чересчур его утомляю (это попало в сновидение в неизменном виде), ибо слишком быстро меняю места, предлагаю слишком много всяких красот. В этот вечер брат провожал меня на вокзал, но незадолго до трамвайной остановки «Западный вокзал» вышел, чтобы на трамвае отправиться в Пуркерсдорф. Я заметил ему, что еще какое-то время он может побыть со мной и поехать в Пуркерсдорф не на трамвае, а по Западной железной дороге. Из этого в сновидение вошло то, что я проехал в экипаже часть пути, которую обычно проезжают на поезде. В действительности все было наоборот (и «Наоборот также поехал»); я сказал своему брату: «Расстояние, которое ты проедешь на трамвае, ты можешь проехать в моем обществе по Западной железной дороге». Всю путаницу в сновидении я устраиваю только тем, что вместо «трамвая» ввожу в сновидение «экипаж», что, правда, служит хорошую службу отождествлению кучера с братом. Затем я получаю в сновидении нечто абсурдное, кажущееся при разъяснении едва ли понятным и чуть ли не противоречащим моим прежним словам («По самой железной дороге с вами я не поеду»). Но так как мне вообще нет нужды смешивать трамвай с извозчиком, то я, видимо, создал всю эту загадочную историю в сновидении преднамеренно.

Но с каким намерением? Мы узнаем сейчас, что означает абсурдность в сновидении и по каким мотивам она допускается или создается. Решение загадки в данном случае следующее. Я нуждаюсь во сне в абсурдности или в чем-то непонятном в связи со словом «езда» (Fahren), потому что в мыслях сновидения у меня есть определенное суждение, требующее изображения.

Однажды вечером у одной гостеприимной и остроумной дамы, которая в другой сцене этого же сновидения выступает в роли «экономки», я услышал две загадки, которые не смог разгадать. Поскольку остальному обществу они уже были известны, я со своими безуспешными попытками найти решение представлял собой несколько комичную фигуру. Это были два каламбура со словами «потомки» и «предки» [Vorfahren]. Они, как мне кажется, звучали следующим образом:

 

«Господин повелевает,

Кучер сразу исполняет.

Они в гробах, их нет в живых,

Но все из нас имеют их». (Предки.)

 

С толку сбивало то, что вторая загадка наполовину совпадала с первой:

 

«Господин повелевает,

Кучер сразу исполняет.

В колыбельках без помех

Спят они, но не у всех». (Потомки.)

 

Когда я увидел, как величественно проехал (vorfahren) граф Тун, и почувствовал настроение Фигаро, считавшего заслугой высоких господ уже само то, что они дали себе труд родиться на свет (быть потомками), обе загадки стали промежуточными мыслями для работы сновидения. Поскольку «аристократа» легко можно заменить на «кучера» и поскольку извозчиков когда-то величали у нас «Herr Schwager», работа сгущения могла включить в это же изображение и моего брата. Мысль сновидения, стоявшая за всем этим, гласит: «Нелепо гордиться своими предками. Лучше я сам буду предком, родоначальником». В результате такого суждения («нелепо» и т. д.) и появилась нелепость в сновидении. Теперь, пожалуй, разрешается и последняя загадка непонятного места в сновидении, что я вместе с кучером проехал вперед, ехал с ним впереди.

Следовательно, сновидение становится абсурдным тогда, когда в мыслях сновидения в качестве одного из элементов его содержания имеется суждение: «Это нелепо», когда вообще одна из бессознательных мыслей сновидца сопровождается критикой и иронией. Таким образом, абсурдное – это одно из средств, с помощью которого работа сновидения изображает противоречие, подобно инверсии отношений между мыслями и содержанием сновидения, подобно использованию ощущения двигательной заторможенности. Однако абсурдность сновидения не следует переводить простым словом «нет»; она должна воспроизводить склонность мыслей сновидения – наряду с противоречием – иронизировать или подтрунивать. Только с этим намерением работа сновидения дает нечто нелепое. Оно опять-таки здесь превращает часть скрытого содержания в явную форму .

Собственно говоря, мы уже встречались с убедительным примером такого значения абсурдного сновидения. Истолкованное нами без анализа сновидение об опере Вагнера, продолжающейся до без четверти восьми утра, во время которой дирижер управляет оркестром, находясь наверху башни, и т. д., хочет, очевидно, сказать: «Сумасбродный мир, сумасшедшее общество». Кто действительно заслуживает, тот ничего не получает, а кто ничего не делает, имеет все – сновидица сравнивает здесь свою судьбу с судьбой своей кузины. То, что все приведенные примеры абсурдности сновидений были сновидениями об умершем отце, также отнюдь не случайно. Здесь сходятся все условия для образования абсурдных сновидений в типичной форме. Авторитет, присущий отцу, уже в раннем возрасте вызывает критику со стороны ребенка; его строгие требования побуждают ребенка зорко следить за проявлением малейшей слабости у отца, но пиетет в нашем мышлении к персоне отца, особенно после его смерти, усиливает цензуру, которая оттесняет проявления этой критики от осознания.

IV

Еще одно абсурдное сновидение об умершем отце.

Я получаю извещение от совета общины моего родного города с требованием внести плату за содержание в госпитале в 1851 году, которое было мне необходимо в связи с каким-то приступом. Я смеюсь над этим, ибо, во‑первых, в 1851 году меня еще не было на свете, а во‑вторых, мой отец, к которому это могло относиться, уже умер. Я иду к нему в соседнюю комнату, где он лежит в постели, и об этом ему рассказываю. К моему удивлению, он вспоминает, что тогда, в 1851 году, был сильно пьян, и его пришлось то ли держать взаперти, то ли куда-то отвезти. Это было, когда он работал для дома Т. «Так ты, значит, тоже пил? – спрашиваю я. – И вскоре после этого женился?» Я подсчитываю, что родился в 1856 году, что представляется мне событием, произошедшим непосредственно после этого.

Настойчивость, с которой это сновидение демонстрирует свою абсурдность, мы истолкуем – в соответствии с последними рассуждениями – лишь как признак крайне ожесточенной и страстной полемики мыслей сновидения. Но с тем большим удивлением мы отмечаем тот факт, что в этом сне полемика ведется открыто, а отец и есть тот человек, который служит предметом насмешек. Такая откровенность, похоже, противоречит нашим предположениям о роли цензуры в работе сновидения. Однако объяснением служит то, что отец является здесь лишь прикрытием, тогда как спор ведется с другим человеком, который обнаруживается в сновидении благодаря единственному указанию. Если обычно в сновидении речь идет о протесте против других людей, за которыми скрывается отец, то здесь происходит обратное; отец выступает как подставное лицо, чтобы скрыть других, а сновидение может так откровенно заниматься им – человеком, которого обычно свято чтят, потому, что при этом свою роль играет полная уверенность в том, что на самом деле его в виду не имеют. Этот факт вытекает из поводов к сновидению. То есть оно возникло после того, как я услышал, что мой старший коллега, мнение которого считается непререкаемым, выразил критику и удивление по поводу того, что один из моих пациентов уже пятый год продолжает у меня психоаналитическую работу. Вступительная часть сновидения в прозрачной форме указывает на то, что этот коллега когда-то взял на себя обязанности, которые не мог больше выполнять отец (выплаты издержек, помещение в больницу). Но когда наши дружеские отношения начали ослабевать, у меня возник такой же конфликт чувств, который при разногласиях между сыном и отцом неизбежно возникает из-за роли и прежних заслуг отца. Мысли сновидения отчаянно защищаются против упрека в том, что я не движусь вперед быстрее, этот упрек, вначале относящийся к лечению данного пациента, распространяется затем и на многое другое. Но разве он знает кого-нибудь, кто мог бы это сделать быстрее? Разве ему неизвестно, что состояния подобного рода обычно вообще неизлечимы и продолжаются всю жизнь? Что значат четыре-пять лет по сравнению с целой жизнью, тем более если жить пациенту за время лечения стало значительно легче?

Характер абсурдности этого сна во многом обусловлен тем, что фрагменты из различных областей мыслей сновидения нагромождаются друг на друга без каких-либо опосредствующих переходов. Так, например, фраза: «Я иду к нему в соседнюю комнату и т. д.» оставляет тему, связанную с предыдущими фрагментами, и в точности воспроизводит ситуацию, в которой я сообщил отцу о своей помолвке. Таким образом, она хочет напомнить мне о благородном бескорыстии, проявленном тогда пожилым человеком, и противопоставить его поведению другой, новой персоны. Я замечаю здесь, что сновидение вправе насмехаться над отцом, потому что в мыслях сновидения он пользуется полным признанием и ставится в пример другим. Сущность всякой цензуры состоит в том, что о непозволительных вещах можно, скорее, сказать то, что не соответствует истине, нежели правду. Следующий фрагмент, где он вспоминает, будто однажды был сильно пьян, и поэтому его заперли, уже не содержит ничего, что относилось бы к отцу в реальности. Скрывающийся за ним человек – это не больше и не меньше, как великий Мейнерт, по стопам которого я последовал с таким почитанием и отношение которого ко мне после короткого периода предпочтения сменилось открытой враждебностью. Сновидение напоминает мне, во‑первых, его собственный рассказ о том, как в молодые годы он приобрел привычку одурманивать себя хлороформом и из-за этого был вынужден посещать лечебницу, и, во‑вторых, мою встречу с ним незадолго до его кончины. Я вел с ним ожесточенный литературный спор по поводу мужской истерии, которую он отрицал, и когда я навестил его, смертельно больного, и спросил о его самочувствии, он какое-то время описывал свое состояние и закончил словами: «Знаете, я всегда был одним из самых ярких примеров мужской истерии». Так, к моему удовлетворению и к моему удивлению, он согласился с тем, с чем так долго и упорно спорил. Но то, что в этой сцене сновидения я заменяю Мейнерта своим отцом, объясняется не найденной мной аналогией между двумя этими людьми, а тем лаконичным, но вполне достаточным изображением условного предложения в мыслях сновидения, которое в развернутой форме гласит: «Да, если бы я принадлежал ко второму поколению, был сыном профессора или гофрата, я бы наверняка продвигался быстрее». В сновидении я и делаю своего отца гофратом и профессором. Самая грубая и странная абсурдность сновидения заключается в том, что 1856 год ничем не отличается для меня от 1851 года, как будто разница в пять лет не имеет никакого значения. Но именно эта часть мыслей сновидения и должна найти свое выражение. Четыре-пять лет – это промежуток времени, в течение которого я пользовался поддержкой вышеупомянутого коллеги, но также время, которое пришлось ждать моей невесте, прежде чем мы заключили брак, и, наконец, это время, в течение которого моему самому близкому пациенту пришлось ожидать полного выздоровления. Последнее совпадение носит случайный характер, но тем охотнее пользуется им сновидение. «Что такое пять лет?» – задаются вопросом мысли сновидения. «Для меня это не время, я этого даже не беру в расчет. У меня еще много времени, и, точно так же как исполнилось то, во что вы тоже не хотели верить, я сумею сделать и это». Но кроме того, число 51, если убрать цифры столетия, детерминировано еще и иначе, причем в противоположном значении; поэтому оно и встречается в сновидении несколько раз. 51 год – это возраст, наиболее опасный для мужчины, это возраст, в котором внезапно умерло несколько моих коллег, а среди них мой коллега, который за несколько дней до смерти получил долгожданное звание профессора.

V

Еще одно абсурдное сновидение, которое оперирует числами.

Один мой знакомый, господин М., подвергся в одной статье нападкам со стороны, не больше и не меньше, как самого Гёте, по нашему общему мнению, с неоправданной горячностью. Этими нападками господин М. был, разумеется, уничтожен. Он горько жалуется на это, сидя в обществе за столом, но его уважение к Гёте от этих личных переживаний нисколько не пострадало. Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения, которые кажутся мне неправдоподобными. Гёте умер в 1832 году; поскольку его нападки на М. должны были произойти раньше, получается, что М. был тогда совсем молодым человеком. Мне представляется, что ему было восемнадцать лет. Но я не знаю точно, какой у нас сейчас год, и, таким образом, все расчеты погружаются в темноту. Впрочем, эти нападки содержатся в известной статье Гёте «Природа».

Вскоре у нас будут все средства, чтобы показать абсурдность этого сновидения. Господин М., с которым я познакомился в одном обществе за столом, недавно попросил меня обследовать его брата, у которого обнаруживаются признаки паралитического умственного расстройства. Его подозрения оправдались; во время этого визита произошла неприятная сцена: больной без всякого повода стал нападать на брата, намекая на его выходки в юности. Я спросил больного, когда он родился, и несколько раз заставил его произвести несложные вычисления, чтобы определить степень ослабления памяти; впрочем, с этим испытанием он справился вполне хорошо. Я уже понимаю, что веду себя в сновидении как паралитик. (Я не знаю точно, какой у нас сейчас год.) Остальной материал сновидения проистекает из другого источника. Редактор одного медицинского журнала, мой хороший знакомый, поместил в высшей степени нелицеприятную, «уничтожающую» критическую рецензию одного совсем молодого и малосведущего референта на последнюю книгу моего друга Фл. из Берлина. Я счел, что имею право вмешаться, и обратился к редактору, который высказал свое сожаление, но не обещал что-либо поправить. После этого я разорвал свои отношения с журналом, а в своем письменном отказе выразил редактору надежду, что наши личные отношения от этого случая не пострадают. Третьим источником этого сновидения является недавний рассказ одной пациентки о психическом заболевании ее брата, который впал в буйное помешательство с криком: «Природа, природа! [Natur]». Врачи полагали, что эти восклицания объясняются чтением прекрасной статьи Гёте и указывают на переутомление больного от своих натурфилософских занятий. Я же счел более предпочтительным подумать о сексуальном значении, в котором даже малообразованные среди нас люди говорят о «природе». И тот факт, что несчастный больной впоследствии изуродовал себе половые органы, свидетельствовал по меньшей мере, что я не так уж и был неправ. Когда случился первый припадок, больному было 18 лет.

Если я добавлю еще, что столь резко раскритикованная книга моего друга («Невольно спрашиваешь себя, кто сошел с ума, автор или ты сам», – сказал другой критик) посвящена проблеме временных отношений в жизни и сводит также продолжительность жизни Гёте к очень важному в биологии числу, то тогда нетрудно увидеть, что в сновидении я ставлю себя на место своего друга. (Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения.) Но я веду себя как паралитик, и сновидение принимает абсурдный характер. То есть мысли сновидения иронически говорят: «Естественно [natürlich], он [мой друг Фл.] – дурак, сумасшедший, а вы [критики] – гении, и лучше всех во всем разбираетесь. А может быть, наоборот?» И это «наоборот» широко представлено в содержании сновидения: Гёте нападает на молодого человека; это абсурдно, тогда как совсем молодой человек в наше время легко мог бы раскритиковать бессмертного Гёте; я произвожу подсчеты с года смерти Гёте, тогда как в действительности я попросил паралитика вести счет со дня его рождения.

Но я также обещал показать, что ни одно сновидение не руководствуется иными побуждениями, кроме эгоистических. То есть я должен доказать, что в этом сновидении я приписываю себе ситуацию с моим другом и ставлю себя на его место. Моей критической убежденности в бодрствующем состоянии для этого недостаточно. И тогда история 18-летнего больного и разнообразное истолкование его возгласа «природа» служит намеком на оппозицию, в которой я оказался по отношению к большинству врачей со своим утверждением о сексуальной этиологии психоневрозов. Я могу сказать себе: «Тебя ожидает такая же критика, как и в случае твоего друга, и отчасти тебя уже так и критикуют», и могу теперь заменить «он» в мыслях сновидения на «мы»: «Да, вы правы, мы оба дураки». То, что «mea res agitur», энергично указывает мне упоминание о небольшой, несравненно прекрасной статье Гёте, ибо изложение этой статьи в одной популярной лекции подвигло меня, сомневающегося абитуриента, на изучение естественных наук.

VI

За мною остался долг показать, что другое сновидение, в котором не проявляется мое «Я», является эгоистичным. Ранее я упомянул небольшое сновидение, в котором профессор М. говорит: «Мой сын, Миоп…» — и указал, что это лишь вступление к другому сну, в котором я играю определенную роль. Вот недостающее главное сновидение, абсурдное и непонятное словообразование которого требует от нас разъяснения. Вследствие каких-то событий в Риме необходимо вывести из города всех детей, что и происходит. Действие развертывается перед античными двойными воротами (Porta romana в Сиене, как мне становится ясным уже во сне). Я сижу на краю колодца; я очень расстроен, чуть не плачу. Какая-то женщина – сиделка, монахиня – приводит двоих детей и передает их отцу, которым я не являюсь. Старший из них – явно мой старший сын, лица второго я не вижу; женщина, приведшая мальчика, хочет поцеловать его на прощание. У нее большой красный нос. Мальчик целоваться с ней отказывается, но говорит, подавая ей на прощание руку: «Auf Geseres», а нам обоим (или одному из нас): «Auf Ungeseres». У меня появляется мысль, что последняя фраза означает предпочтение.

Это сновидение строится на клубке мыслей, вызванных пьесой «Новое гетто», которую я видел в театре. В соответствующих мыслях сновидения не составляет труда распознать еврейский вопрос, заботу о будущем детей, которым нельзя дать отечества, стремление воспитать их так, чтобы они смогли стать свободными.

«При реках Вавилона, там сидели мы и плакали». – Сиена, как и Рим, славится своими красивыми фонтанами; для Рима мне приходится подыскивать в сновидении замену из известных мне местностей. Возле Porta romana в Сиене мы видели большое, ярко освещенное здание. Мы узнали, что это Маникомио, дом для умалишенных. Незадолго до сновидения я слышал, что один мой единоверец был вынужден отказаться от своего штатного места в государственной психиатрической больнице, добиться которого стоило ему большого труда.

Наш интерес пробуждает фраза: «Auf Geseres» – в ситуации сновидения, где следовало ожидать слова «до свидания» [auf Wiedersehen], и ее совершенно бессмысленная противоположность: «Auf Ungeseres».

По сведениям, полученным мной от ученых мужей, geseres – древнееврейское слово, производное от глагола goiser; его можно перевести как «предопределенные судьбою страдания, злой рок». Исходя из жаргонного употребления этого слова, надо думать, что оно означает «плач и стенания». Ungeseres – это мое собственное словообразование, поэтому оно привлекает к себе мое внимание в первую очередь, но вначале приводит меня в полную растерянность. Небольшое замечание в конце сновидения, что Ungeseres означает предпочтение по сравнению с Geseres, открывает ворота мыслям и вместе с тем пониманию. Ведь такое же отношение касается икры: несоленая [ungesalz] икра ценится дороже соленой [gesalz]. Для народа икра – это «барская прихоть»: в этом содержится шутливый намек на одну женщину из числа моих домочадцев, на которую я возлагаю надежды, что она, будучи моложе меня, позаботится о будущем моих детей. С этим согласуется и то, что другая женщина, также относящаяся к домочадцам, наша славная бонна, явно изображается сновидением в виде сиделки (или монахини). Однако между парами gesalzen-ungesalzen и Geseres-Ungeseres пока еще нет опосредствующего перехода. Он содержится в паре «gesäuert-ungesäuert» [ «заквашенный – незаквашенный»]; во время своего похожего на бегство исхода из Египта дети Израиля не успели заквасить тесто и до сих пор в память об этом едят на Пасху пресный хлеб. Здесь я могу также привести одну внезапную мысль, которая пришла ко мне в этой части анализа. Я вспоминаю, что в последнюю Пасху мы – я и мой друг из Берлина – прогуливались по улицам незнакомого мне города Бреславля. Ко мне подошла маленькая девочка и спросила, как пройти на какую-то улицу; я вынужден был ответить, что не знаю, а затем сказал своему приятелю: «Надо надеяться, что в дальнейшей жизни малышка проявит бо́льшую зоркость при выборе людей, которые будут ее направлять». Вскоре после этого мне бросилась в глаза дощечка на двери: «Д-р Ирод. Приемное время…» Я заметил: «Надо надеяться, что коллега – не детский врач». Между тем мой приятель развивал мне свои взгляды на биологическое значение билатеральной симметрии и одну из своих фраз начал так: «Если бы у нас был всего один глаз посреди лба, как у Циклопа…» Это приводит нас к словам профессора М. в предварительном сновидении: «Мой сын, Миоп». И теперь я прихожу к главному источнику слова «Geseres». Много лет тому назад, когда этот сын профессора М., ныне самостоятельный мыслитель, еще сидел на школьной скамье, у него началась болезнь глаз, которую врач счел внушающей опасения. Он полагал, что пока она остается односторонней, это не будет иметь никого значения, но если она перейдет на другой глаз, то последствия будут серьезными. На одном глазу недуг исчез без следа, но вскоре после этого и в самом деле обнаружились признаки заболевания второго глаза. Напуганная мать тут же вызвала в деревню, где они в это время жили, врача. Но тот теперь встал на другую сторону. «Что вы мучаете себя понапрасну? [Was machen Sie für Geseres?] – прикрикнул он на мать. – Если на одной стороне зажило, заживет и на другой». Так оно и случилось.

Теперь по поводу отношения ко мне и к моим близким. Школьная скамья, на которой обучался первым премудростям сын профессора М., в качестве подарка матери перешла в собственность моего старшего сына, в уста которого я вкладываю в сновидении слова прощания. Одно из желаний, которые можно связать с таким переносом, разгадать нетрудно. Эта школьная парта благодаря своей особой конструкции должна предохранить ребенка от близорукости и однобокости. Отсюда в сновидении Миоп (за этим – Циклоп) и рассуждения о билатеральности. Беспокойство по поводу односторонности имеет различный смысл; наряду с физической односторонностью, здесь может иметься в виду односторонность умственного развития. Более того, не создается ли впечатление, что сцена в сновидении из-за своей абсурдности противоречит как раз этому беспокойству? Сказав свои слова прощания в одну сторону, ребенок говорит в другую сторону совершенно противоположное, словно для того, чтобы восстановить равновесие. Он ведет себя, как будто принимая в расчет билатеральную симметрию.

Таким образом, сновидение часто бывает наиболее глубокомысленным там, где оно кажется наиболее абсурдным. Во все времена те, кому нужно было что-то сказать, но не могли сказать этого, не ставя себя под удар, обычно надевали шутовской колпак. Слушатель, которому были адресованы запретные слова, терпел их, если мог посмеяться при этом и утешиться мыслью, что в неприятных словах явно есть нечто глупое. Точно так же, как в реальности сновидения, ведет себя в пьесе принц, которому приходится притворяться глупцом; поэтому и про сновидение можно сказать то же самое, что говорит о себе Гамлет, заменяя действительную ситуацию шуточно-непонятной: «Я безумен только при норд-норд-весте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли».

Таким образом, я решаю проблему абсурдности сновидения в том смысле, что мысли сновидения никогда не бывают абсурдными – по крайней мере, в сновидениях умственно здоровых людей – и что работа сновидения создает абсурдные сны и сны с отдельными абсурдными элементами, если в мыслях сновидения присутствуют критика, ирония и насмешка, которые необходимо изобразить. Мне остается только показать, что работа сновидения полностью исчерпывается взаимодействием трех упомянутых моментов – а также четвертого, который еще будет упомянут, – что она осуществляется не иначе как в форме перевода мыслей сновидения с учетом четырех предписанных ей условий и что вопрос, использует душа в сновидении все свои духовные способности или только часть из них, поставлен неправильно и не соответствует реальным условиям. Но поскольку есть множество сновидений, в содержании которых встречаются оценка, критика и утверждения, проявляется удивление по поводу отдельного элемента сна, предпринимаются попытки объяснения и предъявляются аргументы, я должен на нескольких избранных примерах опровергнуть возражения, вытекающие из подобных фактов.

Мое возражение таково: все, что в сновидениях внешне предстает как проявление функции суждения, нельзя трактовать как мыслительную деятельность работы сновидения, – оно относится к материалу мыслей сновидения и оттуда в форме готового образования попадает в явное содержание сна. К своему утверждению я бы еще добавил: даже в тех суждениях по поводу запомнившегося сна, которые возникают по пробуждении, в ощущениях, которые вызывает у нас воспроизведение этого сна, многое относится к скрытому содержанию сновидения, и оно должно быть включено в толкование.

I

Наглядный пример этого я уже приводил. Пациентка не хочет рассказать свой сон, потому что он слишком неясен. Ей приснился какой-то человек, и она не знает, кто это был – муж или отец. Затем последовала вторая часть сновидения, где появляется «ведро для мусора» [Misttrügerl], с которым связано следующее воспоминание. В роли молодой хозяйки она как-то в шутку сказала своему юному родственнику, часто бывавшему в их доме, что ее первоочередная забота – приобрести новое ведро для мусора. На следующее утро она получила такое ведро, которое, однако, было наполнено ландышами. Эта часть сновидения служит изображению оборота речи «Это не моя заслуга» [ «Nicht auf meinem eigenen Mist gewachsen»]. Продолжив анализ, я узнал, что в мыслях сновидения речь идет о «последействии» услышанной в юности истории, как одна девушка родила ребенка и ей было не ясно, кто, собственно, его отец. Таким образом, изображение в сновидении вторгается здесь в бодрствующее мышление и позволяет заменить один из элементов мыслей сновидения суждением обо всем сновидении, пришедшим на ум в бодрствовании.

II

Аналогичный случай. Одному моему пациенту приснился сон, который показался ему таким интересным, что сразу после пробуждения он сказал себе самому: «Я должен рассказать его доктору». Сновидение анализируется, в результате чего становятся очевидными явные намеки на любовные отношения, которые он завязал в период лечения и о которых он решил мне ничего не рассказывать.

III

Третий пример из моего собственного опыта.

Я иду в больницу вместе с П. по какой-то местности, на которой расположены дома и сады. При этом у меня появляется мысль, что эту местность я уже раз видел во сне. Но я не очень хорошо ориентируюсь; П. показывает мне дорогу, которая ведет за угол к ресторану (зал, не сад); там я спрашиваю о госпоже Дони и слышу в ответ, что она живет с тремя детьми на заднем дворе в маленькой комнатке. Я иду к ней и встречаю какого-то человека с двумя моими маленькими дочерьми. Постояв некоторое время с ними, я беру их с собой. Своего рода упрек моей жене за то, что она там их оставила.

При пробуждении я чувствую огромное удовлетворение, которое я объясняю себе тем, что сейчас узнаю из анализа, что это означает: мне это уже снилось. Но анализ ничего мне не разъясняет; он только показывает, что чувство удовлетворения относится к скрытому содержанию сна, а не к суждению о сновидении. Это удовлетворение от того, что у меня в браке есть дети. П. – это человек, с которым я прошел часть жизненного пути; затем он значительно опередил меня в социальном и материальном отношении, но его брак оставался бездетным. Два повода к сновидению могут заменить собой доказательство, полученное в результате тщательного анализа. Накануне я прочел в газете объявление, что некая госпожа Дона А… и (из чего я делаю Дони) умерла во время родов; я слышал от своей жены, что роды у покойной принимала та же акушерка, которая ухаживала за ней самой при рождении двух наших младших детей. Имя Дона привлекло мое внимание потому, что незадолго до этого я впервые встретил его в одном английском романе. Другой повод к сновидению вытекает из его даты; это была ночь накануне дня рождения моего старшего, по-видимому, поэтически одаренного сына.

IV

Такое же чувство удовлетворения осталось у меня после пробуждения от абсурдного сна, в котором отец после своей смерти играл видную политическую роль среди мадьяр; оно объясняется продолжением ощущения, сопровождавшего последнюю часть сновидения: «Я вспоминаю, что на смертном одре он был очень похож на Гарибальди, и радуюсь, что это предзнаменование все же сбылось…» (Продолжение было забыто.) В результате анализа я могу теперь вставить то, что относится к этому пробелу в сновидении. Это упоминание о моем втором сыне, которому я дал имя одного великого человека [Кромвеля], очень интересовавшего меня в юношеские годы, особенно после моего пребывания в Англии. Весь год, пока я ждал ребенка, я намеревался дать ему именно это имя, если бы это был мальчик, и с чувством удовлетворения приветствовал его появление на свет. Нетрудно заметить, как подавленная мания величия отца переносится в его мыслях на детей; более того, вполне верится в то, что это один из путей, по которым осуществляется ставшее необходимым ее подавление. Свое право быть включенным во взаимосвязь данного сновидения малыш приобрел тем, что с ним приключился тот же конфуз, вполне простительный для ребенка и для умирающего: он испачкал белье. Ср. в связи с этим намек «член тайного суда» и желание сновидения: остаться для детей великим и чистым.

V

Если мне теперь нужно подыскать суждения, которые остаются в самом сновидении и не продолжаются в бодрствовании или не переносятся на него, то я как огромное облегчение ощущаю, что могу воспользоваться для этого несколькими сновидениями, которые уже рассматривались нами в другом контексте. Сновидение о Гёте, обрушившемся с нападками на господина М., содержит, по-видимому, множество подобных суждений. Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения, которые кажутся мне неправдоподобными. Разве здесь не содержится критического сомнения в том, что Гёте мог обрушиться в литературной статье на молодого человека, моего знакомого? «Мне представляется вероятным, что ему было восемнадцать лет». Однако это вполне выглядит как результат неверного вычисления; а фраза: «Я не знаю точно, какой у нас сейчас год» – могла бы служить примером неуверенности или сомнения в сновидении.

Однако теперь из анализа этого сновидения я знаю, что акты суждения, осуществляемые, по-видимому, только в сновидении, допускают иную трактовку текста, благодаря которой они становятся необходимыми для толкования сновидений и вместе с тем благодаря которой устраняется любая абсурдность. Фразой: «Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения» – я ставлю себя на место своего друга [Флисса], который действительно пытается прояснить временные соотношения в жизни. Тем самым фраза теряет значение суждения, которое противоречит бессмыслице предыдущих фраз. Дополнение: «…которые кажутся мне неправдоподобными» – связано с последующим: «Мне представляется». Примерно теми же словами я возразил даме, рассказывавшей мне о болезни своего брата: «Мне представляется неправдоподобным, что восклицание “Природа, природа!” имеет что-нибудь общее с Гёте; мне кажется гораздо более вероятным, что оно имело известное вам сексуальное значение». Здесь, правда, имеется некое суждение, пришедшее на ум, однако, не в сновидении, а в реальности; которое вспоминается и используется мыслями сновидения. Содержание сновидения присваивает это суждение подобно любому другому фрагменту мыслей сновидения.

Число 18, с которым бессмысленным образом связано в сновидении это суждение, все еще сохраняет следы взаимосвязи, из которой вырвано реальное суждение. Наконец, фраза: «Я не знаю точно, какой у нас сейчас год» – означает не что иное, как мою идентификацию с паралитиком, в обследовании которого сновидение действительно получило для себя отправную точку.

При разъяснении мнимых актов суждения в сновидении можно руководствоваться вышеуказанным правилом толкования, согласно которому связь отдельных элементов, созданную в сновидении, можно оставить в стороне как несущественную внешнюю видимость, подвергнув анализу каждый элемент сновидения как таковой. Сновидение – это конгломерат, который в целях исследования должен быть снова раздроблен на части. Но с другой стороны, наше внимание обращают на то, что в сновидениях проявляется психическая энергия, создающая эту мнимую связь; то есть полученный благодаря работе сновидения материал подвергается вторичной переработке. Мы имеем здесь дело с проявлениями той силы, которую мы обсудим позднее в качестве четвертого момента, имеющего непосредственное отношение к образованию сновидений.

VI

Я ищу другие примеры работы суждения в уже приведенных сновидениях. В абсурдном сне об извещении от совета общины я спрашиваю: «Ты вскоре после этого женился?» Я подсчитываю, что родился в 1856 году, что представляется мне событием, произошедшим непосредственно после этого. Это облекается в форму вывода [Schluß]. Отец женился в 1851 году, вскоре после приступа; я, старший, родился в 1856 году; это верно. Мы знаем, что этот вывод фальсифицирован исполнением желания, что идея, господствующая в мыслях сновидения, такова: «Четыре или пять лет – это не время, его даже не стоит брать в расчет». Однако каждая часть этого вывода как по содержанию, так и по форме детерминируется мыслями сновидения по-другому: жениться сразу после лечения собирается мой пациент, на терпение которого жалуется мой коллега. То, как я обращаюсь с отцом в сновидении, напоминает допрос или экзамен и вместе с тем вызывает воспоминание об одном университетском преподавателе, который, записывая студентов, обычно выспрашивал анкетные данные: «Когда родились?» – «В 1856-м». – «Отец?» Ему называли имя отца с латинским окончанием, и мы, студенты, предполагали, что гофрат из имени отца делает выводы, которые не всегда позволяли ему сделать имя заносимого в список студента. Таким образом, умозаключение в сновидении – это лишь повторение умозаключения, проявляющегося как часть материала в мыслях сновидения. Отсюда мы узнаем нечто новое. Если в содержании сна имеется вывод, то он, несомненно, исходит из мыслей сновидения; но в них он, возможно, содержится как часть материала воспоминаний, либо он может в качестве логической связи соединять ряд мыслей сновидения. В любом случае вывод в сновидении представляет собой вывод из мыслей сновидения.

Анализ этого сновидения следовало бы здесь продолжить. С допросом профессора связано воспоминание о списке студентов университета (в мое время составлявшемся на латыни). Далее, о моих учебных занятиях. Пяти лет, предусмотренных для обучения медицине, опять-таки оказалось для меня слишком мало. В последующие годы я беззаботно втягивался в работу, и в кругу моих знакомых меня считали беспутным, сомневаясь, что когда-нибудь я буду «готов». Тогда я решил поскорее сдать экзамены и своего добился – несмотря на отсрочку. Новое подкрепление мыслей сновидения, которые я упорно противопоставлял моим критикам: «Пусть вы не хотите в это верить, потому что я упускаю время, я все же буду готов, я приду к завершению [Schluß]. Так уже часто бывало».

Это же сновидение в своей начальной части содержит некоторые высказывания, за которыми нельзя не признать характера аргументации. И эта аргументация отнюдь не абсурдна, она с таким же успехом могла бы относиться и к бодрствующему мышлению. Я смеюсь в сновидении над извещением совета общины, ибо, во‑первых, в 1851 году меня не было еще на свете, а во‑вторых, мой отец, к которому это могло относиться, уже умер. И то и другое не только справедливо само по себе, но и полностью совпадает с реальными аргументами, которые я мог бы привести, получив подобное извещение. Из предыдущего анализа мы знаем, что это сновидение возникло на почве мыслей, исполненных язвительным сарказмом; если, кроме того, мы примем во внимание мотивы цензуры, то поймем, что работа сновидения имеет все основания создать безупречное опровержение абсурдного предположения по образцу, содержащемуся в мыслях сновидения. Однако анализ показывает нам, что на работу сновидения не возлагается здесь задача свободного творчества – она должна была воспользоваться для этого материалом из мыслей сновидения. Все это похоже на то, как если бы в алгебраическом уравнении, помимо знаков «плюс» и «минус», имелись еще знаки степени и радикала, и кто-нибудь, описывая это уравнение и не понимая его, переписал бы эти знаки вместе с цифрами в полном беспорядке. Оба аргумента [в содержании сновидения] можно свести к следующему материалу. Мне неприятно думать, что некоторые предположения, которые я кладу в основу своего психологического понимания психоневрозов, став известными, вызовут недоверие и насмешки. Так, например, я утверждаю, что уже впечатления второго года жизни, а иногда даже первого, оставляют прочный след в эмоциональной жизни будущего больного, и, хотя эти впечатления многократно искажаются и преувеличиваются памятью, они все-таки могут служить первой и самой глубокой основой истерического симптома. Пациенты, которым я об этом рассказываю в подходящий момент, обычно пародируют полученное разъяснение, выискивая воспоминания о том времени, когда их еще не было на свете. Такой же прием, согласно моим ожиданиям, может встретить и выявление неожиданной роли, которую в самых ранних сексуальных побуждениях у больных женщин играет отец. И все же, по моему глубокому убеждению, и то и другое верно. В подтверждение этого я перебираю в уме отдельные примеры, когда ребенок потерял отца в очень раннем возрасте, а последующие события, которые нельзя объяснить иначе, доказывали, что ребенок все же бессознательно сохранил воспоминания о столь рано исчезнувшем человеке. Я знаю, что оба мои утверждения покоятся на выводах, справедливость которых оспаривается. Таким образом, исполнение желания здесь заключается в том, что для создания безупречных выводов работой сновидения используется материал именно тех выводов, оспаривания которых я опасаюсь.

VII

В сновидении, которое ранее я затронул лишь вскользь, вначале отчетливо проявляется удивление по поводу возникающей темы.

«Старый Брюкке, должно быть, поставил передо мной какую-то задачу; странным образом она касается препарирования нижней части моего собственного тела – таза и ног. Я вижу их перед собой, как в анатомическом театре, но не чувствую, что у меня их нет, и нисколько не испытываю при этом ужаса. Рядом стоит Луиза Н. и производит со мной работу. Таз выпотрошен; его видно то сверху, то снизу. Можно увидеть большие кровавые наросты (в связи с которыми еще во сне я думаю о геморрое). Надо было также тщательно отделить то, что находилось над ними и напоминало смятую фольгу. Затем я снова стал владельцем собственных ног и прошелся по городу, но (из-за усталости) взял извозчика. К моему удивлению, извозчик въехал в ворота какого-то дома, которые сами открылись, и мы попали в узкий проезд, который в конце завернул за угол и привел на открытую местность. В конце концов я отправился куда-то вместе с альпийским проводником, который нес мои вещи. Какое-то расстояние он нес меня, потому что у меня устали ноги. Почва была болотистой; мы шли по краю. На земле, словно цыгане или индейцы, сидели люди, среди них одна девушка. Перед этим я шел по этой болотистой местности самостоятельно, все время удивляясь тому, что у меня это так хорошо получается после препарирования. Наконец мы пришли в какой-то маленький деревянный дом, который оканчивался открытым окном. Там проводник спустил меня на пол и положил на подоконник две лежавшие рядом доски, чтобы я мог перебраться через ров под окном. Тут я действительно испугался за мои ноги. Но вместо ожидаемой переправы я увидел двух взрослых мужчин, лежавших на деревянных скамьях вдоль стен, и рядом с ними двух спящих детей. Как будто не доски, а дети должны были обеспечить переправу. Я просыпаюсь с неприятными мыслями.

У кого появилось должное впечатление об интенсивности процесса сгущения в сновидении, тому нетрудно представить себе, сколько страниц должен занять подробный анализ этого сновидения. Однако ради связности изложения я воспользуюсь им лишь как примером удивления во сне, которое выражается вставкой: «Странным образом». Перехожу к поводу сновидения. Им послужил визит той самой дамы Луизы Н., которая ассистирует и в сновидении. «Дай мне что-нибудь почитать». Я предлагаю ей роман «Она» Райдера Хаггарда. «Странная книга, но в ней много скрытого смысла, – начинаю я говорить, – здесь и вечная женственность, и бессмертие наших чувств». И тут она меня перебивает: «Это я уже знаю. Нет ли у тебя чего-нибудь своего?» – «Нет, мои собственные бессмертные произведения еще не написаны». – «Так когда же выйдут твои так называемые последние разъяснения, которые, как ты обещал, можно будет прочесть также и нам?» – спрашивает она чуть язвительно. Теперь я заметил, что ее устами со мной говорит другой, и замолкаю. Я думаю о том, как мне придется преодолевать себя, чтобы представить общественности работу о сновидениях, в которой я вынужден раскрыть столько подробностей своей личной жизни.

 

«Все лучшие слова, какие только знаешь,

Мальчишкам ты не можешь преподнесть».

 

Таким образом, препарирование собственного тела, которое мне видится во сне, есть не что иное, как самоанализ, связанный с сообщением сновидений. Старый Брюкке вполне здесь уместен; уже в эти первые годы научной работы случилось так, что я оставил в стороне одно открытие, но он заставил меня его опубликовать, дав соответствующее задание. Однако дальнейшие мысли, связанные с разговором с Луизой Н., простираются слишком глубоко, чтобы стать осознанными; они отклоняются от своего пути из-за материала, который при этом возник из-за упоминания о романе «Она» Райдера Хаггарда. Мое суждение «странным образом» восходит к этой и к еще одной книге – «Сердце мира» – того же автора, а многочисленные элементы сновидения заимствованы из двух этих фантастических романов. Болотистая почва, по которой несут человека на себе, ров, который нужно перейти по принесенным с собой доскам, и т. п. относятся к роману «Она»; индейцы, девушка и деревянный домик – к «Сердцу мира». В обоих романах есть женщина-проводница, в обоих идет речь об опасных странствованиях, в романе «Она» – о полном приключений пути в неизведанную страну, где едва ли ступала нога человека. Усталые ноги – это, судя по замечанию, которое я делаю в сновидении, реальное ощущение от предыдущих дней. Вероятно, этому соответствовала общая усталость и полная сомнений мысль: «Сколько еще будут носить меня ноги?» В романе «Она» приключения завершаются тем, что проводница, вместо того чтобы обеспечить бессмертие себе и другим, находит смерть в таинственном «центральном огне». Очевидно, такой же страх возник в мыслях сновидения. «Деревянный дом» – это, несомненно, гроб, то есть гробница. Однако, изображая эту самую неприятную из всех мыслей посредством исполнения желания, работа сновидения создала мастерское произведение. Я действительно был однажды в гробнице, но это была этрусская гробница в окрестностях Орвиетто, тесная комнатка с двумя каменными скамьями вдоль стен, на которых лежали скелеты двух взрослых людей. Точно так же выглядит внутри деревянный дом в сновидении, разве что камень заменен деревом. Сновидение, по-видимому, говорит: «Если уж тебе суждено пребывать в гробу, то пусть уж это будет этрусская гробница», и этой подменой оно превращает самые печальные ожидания в поистине желанные. К сожалению, как мы увидим, оно может обратить в свою противоположность лишь представление, сопровождающее аффект, но далеко не всегда сам аффект. Поэтому я просыпаюсь с «неприятными мыслями», после того как находит свое изображение еще одна мысль, что дети, быть может, достигнут того, чего не достиг отец, – новый намек на странный роман, в котором утверждается мысль о сохранении идентичности человека на протяжении двух тысяч лет благодаря целому ряду поколений.

VIII

В связи с другим сновидением тоже проявляется выражение удивления по поводу пережитого во сне. Но оно связано с попыткой столь необычного, вычурного и чуть ли не остроумного объяснения, что уже по одной этой причине мне пришлось бы подвергнуть анализу все сновидение, даже если бы в нем не было двух других элементов, представляющих для нас интерес. Ночью с 18 на 19 июля я еду по Южной железной дороге и слышу во сне: «Голлтурн, десять минут!» У меня тут же возникает мысль о Голотурии – естественно-историческом музее, – что это место, где храбрые люди безуспешно боролись с превосходящими силами своего правителя. – Да, контрреформация в Австрии! – Как будто это место в Штирии или Тироле. И вот я смутно вижу небольшой музей, в котором хранятся останки или завоевания этих людей. Я хочу выйти из вагона, но не решаюсь. На перроне много женщин, торгующих овощами; они сидят, подобрав ноги, и протягивают пассажирам корзины. Я не решался выйти из вагона, сомневаясь, есть ли у нас еще время, но мы продолжаем стоять. Вдруг я оказываюсь в другом купе, в котором сиденья такие узкие, что упираешься спиной прямо в спинку. Я удивляюсь этому, но ведь мог же я в сонном состоянии перейти в другое купе. Здесь несколько человек, среди них брат с сестрой, англичане; на полке на стене целый ряд книг. Я вижу «Национальное достояние» и «Материя и движение» ([Клерка] – Максвелла) – толстые книги в коричневых холщовых переплетах. Мужчина спрашивает сестру, не забыла ли она взять книгу Шиллера. Эти книги то ли мои, то ли их. Мне хочется, ответив утвердительно, вмешаться в их разговор… Я просыпаюсь весь в поту, потому что все окна в купе закрыты. Поезд стоит в Марбурге.

Сновидение начинается с названия станции; должно быть, возглас кондуктора не полностью меня разбудил. Я заменяю это название, Марбург, Голлтурном. То, что я с первого или, возможно, со второго раза услышал восклицание «Марбург», доказывается упоминанием в сновидении о Шиллере, который родился в Марбурге, пусть и не в Штирии. В этот раз я ехал в очень некомфортных условиях, хотя и в первом классе. Поезд был переполнен, в купе, в которое я вошел, уже сидели господин и дама очень важного вида, которые не умеют себя вести или не сочли нужным хоть как-то скрыть свое неудовольствие, вызванное моим вторжением. На мое вежливое приветствие они не ответили; хотя мужчина и женщина сидели рядом (в направлении, противоположном движению поезда), женщина поспешила занять своим зонтиком место напротив у окна, прямо перед моими глазами. Двери они сразу закрыли, демонстративно заговорив об открытом окне. Наверное, по мне было видно, что я испытываю недостаток воздуха. Ночь была теплая, и в купе, закрытом со всех сторон, вскоре стало нестерпимо душно. По опыту своих поездок я знаю, что такое бесцеремонное поведение отличает людей, которые свои билеты вообще не оплачивали или оплатили только половину их стоимости. Когда пришел кондуктор и я предъявил свой дорогой билет, раздался надменный, чуть ли не грозный окрик дамы: «У моего мужа есть удостоверение». Она была внушительного вида с недовольным выражением лица, в возрасте, близком к тому, когда увядает женская красота; ее муж вообще не произнес ни слова и сидел безучастно. Я попытался уснуть. Во сне я учиняю страшную месть своим нелюбезным спутникам; трудно представить себе, какие оскорбления и ругательства скрываются за отрывочными фрагментами первой половины сновидения. После удовлетворения этой потребности дало о себе знать второе желание – сменить купе. Сновидение так часто меняет сцену, причем даже без малейшего повода к изменению, что едва ли было бы что-нибудь необычное в том, если бы вскоре я заменил своих попутчиков более приятными, взятыми из моих воспоминаний. Но здесь получается так, что что-то возражает против изменения сцены и считает необходимым дать ему объяснение. Как я попал вдруг в другое купе? Я ведь не мог вспомнить, чтобы я пересаживался. Имелось только одно объяснение: должно быть, я покинул вагон в сонном состоянии – редкое явление, примеры которого, однако, приводят невропатологи. Мы знаем о людях, которые предпринимают путешествия по железной дороге в сумеречном состоянии, ничем, однако, не выдавая своего ненормального состояния, пока на какой-то станции они не приходят полностью в себя, а затем сами удивляются пробелам в своей памяти. Именно таким случаем «automatisme ambulatoire» я и объясняю уже в сновидении то, что произошло со мной.

Анализ позволяет дать и другое истолкование. Попытка объяснения, которая так меня озадачивает, когда я приписываю ее работе сновидения, не оригинальна, а скопирована с невроза одного из моих пациентов. Я уже рассказывал в другом месте об одном высокообразованном и мягкосердечном в жизни молодом человеке, который вскоре после смерти родителей начал обвинять себя в преступных наклонностях и страдал от предохранительных мер, которые ему приходилось применять для защиты от них. Это был случай тяжелой формы навязчивых представлений при полностью сохранном рассудке. Сначала ему отбивала охоту к прогулкам по улице необходимость отдавать себе отчет в том, куда исчезают встречные прохожие; если кто-нибудь вдруг ускользал от его преследующего взгляда, у него возникало неприятное ощущение и свербела мысль, не мог ли он его «устранить». За этим, помимо прочего, скрывалась фантазия о Каине, ибо «все люди братья». Из-за невозможности справиться с этой задачей он отказался от прогулок и проводил свою жизнь, запершись в четырех стенах. Однако в его комнату через газеты постоянно попадали сообщения об убийствах, совершаемых в городе, и его совесть внушала ему в виде сомнения, что он и есть искомый преступник. Сознание того, что он уже несколько недель не покидал своей квартиры, какое-то время защищало его от этих обвинений, пока однажды ему не пришла в голову мысль, что он мог покинуть свой дом в бессознательном состоянии и, таким образом, сам того не ведая, совершить убийство. После этого он запер парадную дверь, передал ключ старой экономке и категорически запретил ей отдавать ему этот ключ даже по его требованию.

Таким образом, отсюда берет начало попытка моего объяснения, что я перешел в другое купе в бессознательном состоянии, – она в готовом виде была принесена в сон из материала мыслей сновидения и, очевидно, должна служить в сновидении отождествлению меня с личностью того пациента. Воспоминание о нем пробудилось во мне в результате напрашивающейся ассоциации. Несколько недель назад я совершил с этим мужчиной свою последнюю ночную поездку. Он выздоровел и сопровождал меня в провинцию к своим родственникам, которые пригласили меня к себе; мы заняли отдельное купе, оставили открытыми на ночь все окна и, пока я не лег спать, мило беседовали. Я знал, что причиной его заболевания были враждебные импульсы против отца, возникшие в его детстве на сексуальной основе. Таким образом, отождествив себя с ним, я хотел признаться себе в чем-то аналогичном. Вторая сцена сновидения действительно объясняется озорной фантазией, что мои стареющие попутчики вели себя со мной столь нелюбезно именно потому, что своим появлением я помешал их нежностям, которыми они задумали обменяться ночью. Эта фантазия восходит, однако, к сцене из раннего детства, когда ребенок, побуждаемый, вероятно, сексуальным любопытством, проникает в спальню родителей, но изгоняется оттуда властным окриком отца.

Я считаю излишним нагромождать другие примеры. Все они лишь подтвердили бы вывод, сделанный нами из уже приведенных примеров, что акт суждения в сновидении представляет собой лишь повторение некоего прототипа из мыслей сновидения. Чаще всего это неудачно пристроенное, введенное в неподходящий контекст повторение, но иногда, как в наших последних примерах, использованное настолько умело, что поначалу складывается впечатление самостоятельной мыслительной деятельности в сновидении. В дальнейшем мы обратимся к рассмотрению той психической деятельности, которая хотя, по-видимому, и не всегда содействует образованию сновидений, но, если содействует, стремится безупречно и осмысленно слить воедино элементы сна, несопоставимые по своему происхождению. Но перед этим нам кажется необходимым рассмотреть выражения аффектов, возникающих в сновидении, и сравнить их с теми аффектами, которые выявляет анализ в мыслях сна.