VI. Работа сновидения

Все остальные прежние попытки разрешить проблемы сновидения непосредственно связывались с явным содержанием сна, представленным в воспоминании, и были направлены на то, чтобы на его основе прийти к толкованию сновидения; или же, если исследователи отказывались от толкования, то они пытались обосновать свое суждение о сновидении указанием на его содержание. И только для нас дело обстоит совершенно иначе; по нашему мнению, между содержанием сновидения и результатами нашего исследования помещается новый психический материал: скрытое содержание сновидения, полученное с помощью нашего метода, или мысли сновидения. Исходя из скрытого, а не явного содержания сновидения, мы и приступаем к разгадыванию сновидения. Поэтому перед нам встает новая задача, которой до этого никогда раньше не было, – задача исследовать отношения между явным содержанием сновидения и скрытыми мыслями сновидения, а также проследить, благодаря каким процессам из последних образуется первое.

Мысли и содержание сновидений предстают перед нами как два изображения одного и того же содержания на двух разных языках, или, лучше сказать, содержание сновидения представляется нам переносом мыслей сновидения в другой способ выражения, знаки и законы соединения которого мы сможем понять, сравнив оригинал с переводом. Мысли сновидения становятся нам сразу понятны, как только мы их узнаем. Содержание сновидения представлено, так сказать, языком образов, отдельные знаки которого должны быть перенесены в язык мыслей сновидения. Мы, очевидно, впали бы в заблуждение, если бы захотели читать эти знаки по их образному значению, а не по взаимосвязи знаков. Представим себе, что передо мною ребус: дом, на крыше которого лодка, потом отдельные буквы, затем бегущий человек, возле головы которого нарисован апостроф и т. п. Я мог бы тут впасть в критику, объявив бессмысленной и эту композицию, и ее отдельные элементы. Лодку не ставят на крышу дома, а человек без головы не может бегать; кроме того, человек на картинке выше дома, а если вся она должна изображать ландшафт, то при чем тут буквы, которых не бывает в природе. Правильное понимание ребуса получается, очевидно, только тогда, когда я не предъявляю подобных претензий к целому и к его отдельным частям, а попытаюсь заменить каждый образ слогом или словом, находящимся в каком-либо взаимоотношении с изображенным предметом. Слова, получаемые при этом, уже не бессмысленны, – в результате получается прекраснейшее и глубокомысленное поэтическое изречение. Таким же ребусом является и сновидение, и наши предшественники в области толкования сновидений впадали в ошибку, рассматривая этот ребус как рисовальную композицию. В качестве таковой он казался им бессмысленным и ничего не стоящим.

А. Работа сгущения

Первое, что бросается в глаза исследователю при сравнении содержания сновидения с мыслями сновидения, это то, что здесь была произведена колоссальная работа сгущения. Сновидение сжато, скудно, лаконично по сравнению с объемом и богатством его мыслей. Сновидение, если его записать, занимает полстраницы; анализ же, в котором содержатся мысли сновидения, требует в шесть, восемь, двенадцать раз больше места. Это соотношение для разных сновидений разное; но оно никогда, насколько я мог это контролировать, не меняет своего значения. Как правило, степень происходящего сжатия недооценивают, поскольку выявленные мысли сновидения считают окончательным материалом, тогда как дальнейшая работа по толкованию может раскрыть новые мысли, скрывающиеся за сновидением. Мы уже отмечали, что, в сущности, никогда нельзя быть уверенным в том, что сновидение было полностью истолковано; даже если решение кажется удовлетворительным и вроде бы не имеет пробелов, все-таки остается возможность того, что с помощью этого же сновидения передается и другой смысл. Таким образом, мера сгущения, строго говоря, неопределима. В ответ на утверждение, что из несоразмерности содержания сновидения и мыслей сновидения можно сделать вывод о том, что при образовании сновидения происходит сильнейшее сгущение психического материала, можно выдвинуть возражение, которое на первый взгляд выглядит справедливым. У нас часто возникает ощущение, будто мы видели сны всю ночь, а затем большую их часть снова забыли. В таком случае сновидение, которое мы помним при пробуждении, представляло бы собой лишь остаток всей работы сновидения, которая, пожалуй, по своему объему должна была бы соответствовать мыслям сновидения, если бы мы смогли все их вспомнить. В этом, несомненно, есть доля истины; нельзя обманывать себя наблюдением, что сновидение воспроизводится наиболее точно, когда его пытаются вспомнить сразу при пробуждении, и что к концу дня это воспоминание становится все больше и больше отрывочным. С другой стороны, можно, однако, признать, что ощущение, будто нам снилось гораздо больше, чем удается воспроизвести, очень часто основывается на иллюзии, происхождение которой мы обсудим позднее. Кроме того, гипотеза о сгущении в работе сновидения не опровергается возможностью забывания сновидения, ибо оно доказывается множеством представлений, которые относятся к отдельным сохранившимся в памяти частям сновидения. Если действительно большая часть сна нами забывается, то в результате мы лишаемся доступа к новому ряду мыслей сновидения. У нас нет никаких оснований предполагать, что утраченные части сновидения относились только к тем мыслям, которые мы уже знаем из анализа сохранившихся частей.

Ввиду огромного множества мыслей, которые выявляет анализ каждого элемента сновидения, у иного читателя зарождается принципиальное сомнение: можно ли причислять к мыслям сновидения все, что приходит в голову задним числом во время анализа, то есть можно ли предполагать, что все эти мысли присутствовали уже в состоянии сна и содействовали образованию сновидения? Быть может, наоборот, во время анализа возникают новые мысли, которые не участвовали в образования сновидения? Я могу разделить это сомнение лишь отчасти. То, что отдельные связи мыслей возникают только во время анализа, безусловно, верно. Но всякий раз можно убедиться в том, что такие новые связи возникают лишь между мыслями, которые иным образом уже были связаны в мыслях сновидения; новые связи представляют собой, так сказать, параллельные включения, короткие замыкания, возникшие благодаря наличию других, расположенных более глубоко путей соединения. Что касается большинства мыслей, раскрываемых во время анализа, то необходимо признать, что они уже были задействованы при образовании сновидения, ибо, прорабатывая цепочку таких мыслей, вроде бы не связанных с образованием сновидения, неожиданно наталкиваешься на мысль, которая, будучи представлена в содержании сна, является незаменимой для толкования сновидения и все же оказалась доступной только благодаря вышеупомянутой цепочки мыслей. Вспомним, например, сновидение о монографии по ботанике, которое представляет собой результат удивительного процесса сгущения, хотя я и не привел полностью его анализ.

Как же следует себе представлять психическое состояние во время сна, предшествующего сновидению? Существуют ли все мысли сновидения рядом друг с другом, или они возникают одна за другой, или же из разных центров одновременно образуется несколько мыслей, которые затем соединяются? Я думаю, что нам нет надобности создавать себе искусственного представления о психическом состоянии во время образования сновидения. Только не будем забывать, что речь идет о бессознательном мышлении и что этот процесс вполне может быть совершенно другим, чем тот, который мы воспринимаем в себе при целенаправленном, сопровождаемом сознанием последующем размышлении.

Однако тот факт, что образование сновидения основывается на сгущении, остается бесспорным. Как же происходит это сгущение?

Если предположить, что из выявленных мыслей сновидения через образные элементы в сновидении представлены лишь немногие из них, то следовало бы заключить, что сгущение осуществляется с помощью пропусков, поскольку сновидение представляет собой не точный перевод или последовательную проекцию мыслей сновидения, а в высшей степени неполное и отрывочное их воспроизведение. Эта идея, как мы вскоре увидим, является весьма неудовлетворительной. И все же сначала мы на ней остановимся и зададим себе следующий вопрос: если в содержание сновидения попадают лишь немногие элементы мыслей, то какие условия определяют их выбор?

Чтобы разобраться в этом, следует обратить внимание на элементы содержания сновидения, которые должны были удовлетворять искомым условиям. Самым благоприятным материалом для такого исследования будет сновидение, образованию которого способствовало особенно сильное сгущение. Я выбираю

I Сновидение о монографии по ботанике

Содержание сновидения. Я написал монографию о неком растении. Книга лежит передо мной, я перелистываю содержащиеся в ней цветные таблицы. Каждому экземпляру приложено засушенное растение, как в гербарии.

Главным элементом этого сновидения является монография по ботанике. Она относится к впечатлениям предыдущего дня; в витрине книжного магазина я действительно увидел монографию о роде цикламен. Упоминание об этом растении отсутствует в содержании сновидения, в котором остались лишь монография и ее отношение к ботанике. «Монография по ботанике» тотчас обнаруживает свою связь с работой о кокаине, которую я когда-то написал; от кокаина мысли ведут, с одной стороны, к юбилейному сборнику и к определенным событиям в университетской лаборатории, с другой стороны – к моему другу, офтальмологу доктору Кёнигштайну, участвовавшему в исследовании кокаина. Далее, с персоной доктора Кёнигштайна связано воспоминание о прерванном разговоре, который я вел с ним накануне вечером, и разные мысли о вознаграждении за врачебные услуги коллег. Этот разговор является актуальным источником сновидения; монография о цикламене также является актуальным событием, но имеет индифферентный характер. Как я думаю, «монография по ботанике» в сновидении представляет собой связующее звено между двумя переживаниями предыдущего дня: взятая в неизменном виде от безразличного впечатления, через самые разные ассоциативные связи, она соединяется с переживанием, важным в психическом отношении.

Но не только сложное представление «монография по ботанике», но и каждый из его элементов в отдельности – «монография» и «ботаника – благодаря многочисленным связям все глубже и глубже проникает в лабиринт мыслей сновидения. К «ботанике» относятся воспоминания о персоне профессора Гертнера, о его цветущей жене, о моей пациентке, которую зовут Флора, и о даме [госпоже Л.], про которую я рассказал историю с забытыми цветами. Гертнер снова приводит нас к лаборатории и беседе с Кёнигштайном; к этой же беседе относится упоминание об обеих пациентках [Флоре и госпоже Л.]. От дамы с цветами ход мыслей ответвляется к любимым цветам моей жены, исходный пункт которых лежит в названии монографии, мельком увиденной мной накануне. Кроме того, «ботаника» напоминает об одном гимназическом эпизоде и об экзамене в университете, а новая тема, затронутая в том разговоре, тема моих увлечений, посредством названных так в шутку моих любимых цветов – артишоков – связывается с цепочкой мыслей, идущих от забытых цветов. За «артишоками» скрывается воспоминание об Италии, с одной стороны, и о детской сцене – с другой, которой объясняется моя давняя любовь к книгам. Следовательно, «ботаника» представляет собой настоящий узловой пункт, где сходятся многочисленные цепочки мыслей, которые, как я могу уверить, вполне обоснованно были связаны между собой в том разговоре. Здесь словно находишься посреди «фабрики мыслей», которую можно сравнить с ткацким станком:

 

«В нем управленье нитью сложно:

То вниз, то вверх снует челнок,

Незримо нити в ткань сольются;

Один толчок – сто петель вьются».

 

«Монография» в сновидении опять-таки относится к двум темам – к односторонности моих занятий и к дороговизне моих увлечений.

Из этого первого исследования возникает впечатление, что элементы «монография» и «ботаника» вошли в содержание сновидения потому, что они имеют самые разные точки соприкосновения с большинством мыслей сновидения, то есть представляют собой узловые пункты, в которых сходятся многие мысли сновидения, поскольку в аспекте толкования сновидения они являются многозначительными. Факт, лежащий в основе этого объяснения, можно выразить и по-другому, сказав в таком случае, что каждый из элементов содержания сновидения оказывается сверхдетерминированным, представленным в мыслях сновидения многократно.

Мы узнаем больше, если проверим наличие остальных частей сновидения в его мыслях. Цветные таблицы, которые я перелистываю, относятся к новой теме – к критике коллегами моих работ и к уже представленным в сновидении моим увлечениям, а кроме того, к детскому воспоминанию о том, как я распотрошил книгу с цветными таблицами. Засушенные экземпляры растений относятся к гимназическому эпизоду с гербарием и делают это воспоминание особенно ярким. Таким образом, я вижу, каковы отношения между содержанием и мыслями сновидения: не только элементы сновидения множественно детерминированы мыслями, но и отдельные мысли сновидения представлены во сне многими элементами. От одного элемента сновидения ассоциативный путь ведет к нескольким мыслям; от одной мысли сновидения – к нескольким элементам. Следовательно, сновидение образуется не из-за того, что отдельная мысль или группа мыслей дает аббревиатуру для содержания сновидения, а затем следующая мысль сновидения – следующую аббревиатуру в качестве представительства, подобно тому, как из населения выбираются народные представители. Напротив, вся масса мыслей сновидения подвергается определенной переработке, после которой элементы, получившие набольшую и наилучшую поддержку, выдвигаются для включения в содержание сновидения, словно при голосовании по избирательным спискам. Какое бы сновидение я ни подверг подобному разложению, я всегда нахожу в нем подтверждение того принципа, что элементы сновидения образуются из всей массы мыслей и что каждый из них предстает множественно детерминированным в отношении мыслей сновидения.

Разумеется, будет нелишним показать эти отношения содержания сновидения с мыслями сновидения на новом примере, который отличается особо искусным их переплетением. Этот сон приснился одному пациенту, которого я лечу в связи со страхом закрытых помещений. Вскоре станет понятным, что побудило меня озаглавить это необычайно интересное сновидение следующим образом:

II «Прекрасный сон»

Он едет в большом обществе по улице X., на которой находится скромный постоялый двор (на самом деле это не так). В его помещениях играется спектакль; он – то публика, то актер. В конце говорят: он должен переодеться, чтобы вернуться в город. Одна часть персонала направляется в помещения партера, другая – первого этажа. Затем возникает ссора. Стоящие наверху сердятся, что люди внизу еще не готовы, а потому они не могут спуститься. Его брат наверху, сам он внизу, и он сердится на брата из-за того, что так тесно. (Эта часть не очень ясна.) Впрочем, еще по прибытии было решено, кому быть наверху, а кому внизу. Затем в одиночестве он взбирается на возвышенность, к которой его привела улица X. по дороге в город; и он идет с таким трудом, с таким напряжением, что не может сдвинуться с места. К нему присоединяется какой-то пожилой господин и ругает итальянского короля. В конце подъема идти ему становится намного легче.

Затруднения во время подъема были настолько отчетливы, что после пробуждения он какое-то время сомневался, что это было – сон или реальность.

Если следовать явному содержанию сновидения, то оно едва ли может понравиться. Вопреки правилам я начну толкование с той части, которая была охарактеризована сновидцем как самая отчетливая.

Приснившееся и, вероятно, ощущавшееся во сне затруднение – тяжелый подъем, сопровождающийся одышкой, – является одним из симптомов, которые действительно проявились у пациента несколько лет назад; в сочетании с другими явлениями его отнесли тогда к туберкулезу (вероятно, симулированному на истерической почве). Мы уже знаем об этом своеобразном ощущении заторможенности из эксгибиционистских сновидений и снова здесь обнаруживаем, что в качестве всегда имеющегося под рукой материала оно используется в целях изображения чего-то другого. Часть содержания сновидения, в которой изображается, насколько трудным был подъем вначале, а в конце стал простым, напомнила мне во время рассказа известное мастерское введение к «Сафо» Альфонса Доде. Там молодой человек поднимает по лестнице возлюбленную, которая вначале кажется ему легкой, как перышко; но чем выше он поднимается, тем тяжелее становится ноша в его руках, и эта сцена выступает прообразом того, как с течением времени меняются отношения. Изображая ее, Доде хочет предостеречь молодежь не увлекаться всерьез девушками низкого происхождения и с сомнительным прошлым. Хотя я знал, что мой пациент поддерживал и недавно порвал любовные отношения с одной дамой из театра, я все же не ожидал, что эта мысль найдет подтверждение. Кроме того, в «Сафо» мы видим обратное тому, что происходит в сновидении; в последнем подъем вначале был труден, а впоследствии легок. В романе это служило лишь для символизации того, что то, к чему вначале относятся легкомысленно, в конце оказывается тяжким бременем. К моему удивлению, пациент заметил, что это толкование вполне согласуется с содержанием пьесы, которую накануне вечером он видел в театре. Пьеса называлась «Вокруг Вены» и изображала жизнь девушки, которая сначала воспитывается в хорошей семье, затем попадает в полусвет, завязывает отношения с высокопоставленными людьми, благодаря чему «подымается ввысь», но в конце концов «опускается» все ниже и ниже. Эта пьеса напомнила ему также другую постановку, увиденную им несколько лет назад, которая называлась «Со ступеньки на ступеньку» и в объявлении о которой была изображена состоящая из нескольких ступенек лестница.

Продолжим анализ. На улице X. жила актриса, с которой он последнее время поддерживал любовные отношения. Постоялого двора на этой улице нет. Правда, когда ради этой дамы он провел часть лета в Вене, он остановился в небольшой гостинице неподалеку от ее дома. Покидая гостиницу, он сказал кучеру: «Я рад, что там хотя бы не было насекомых». (Между прочим, также одна из его фобий.) Кучер ответил: «Как вы могли там остановиться! Это же не гостиница, а настоящий постоялый двор».

В связи с постоялым двором ему тут же вспоминается одна цитата:

 

«У доброго хозяина

Недавно был в гостях».

 

Однако хозяин в стихотворении Уланда – это яблоня. Цепь мыслей продолжает теперь вторая цитата:

Фауст (танцуя с молодою)

 

«Прекрасный сон я раз видал:

Я перед яблоней стоял;

Вверху два яблочка на ней;

Я влез на яблоню скорей».

 

Красавица:

 

«Всегда вам яблочки нужны

В раю вы ими прельщены.

Я рада, что в моем саду

Я тоже яблочки найду!»

 

Нет ни малейших сомнений в том, что здесь подразумевается под яблоней и под яблочками. Красивая грудь также относилась к тем прелестям, благодаря которым актриса приковала к себе моего сновидца.

Из взаимосвязей, выявленных в анализе, у нас имелись все основания предполагать, что сновидение сводится к детскому впечатлению. Если это правильно, то оно должно относиться к кормилице моего пациента, которому вскоре исполнится тридцать лет. Кормилица, как и Сафо Доде, представляется намеком на недавно покинутую им возлюбленную.

В содержании сновидения появляется и (старший) брат пациента, причем он наверху, а сам пациент внизу. Это опять-таки является инверсией действительных отношений, ибо его брат, как мне известно, утратил свое социальное положение, а мой пациент его приобрел. При воспроизведении сновидения сновидец избежал сказать: «Брат наверху», а сам он находился в «партере». Это стало бы слишком ясным высказыванием, ибо среди нас принято говорить о человеке, что он в «партере», если он лишился имущества или положения, то есть слово «партер» употребляется в том же значении, в каком употребляют слово «опустился». Наверное, есть некий смысл в том, что здесь в сновидении изображается нечто противоположное. Эта инверсия, по-видимому, касается и других отношений между мыслями и содержанием сновидения. Имеется указание на то, где еще раз встречается эта инверсия. Очевидно, в конце сновидения, где с подъемом дело опять-таки обстоит противоположно тому, как в «Сафо». Тогда нам легко понять, какая инверсия имеется в виду: в «Сафо» мужчина несет женщину, находящуюся с ним в сексуальных отношениях; в мыслях сновидения, наоборот, речь идет о женщине, которая несет мужчину, а так как этот случай может произойти только в детстве, это снова относится к кормилице, которая тяжело переносит младенца. Таким образом, конец сновидения следует понимать как изображение Сафо и кормилицы с помощью одного и того же намека.

Подобно тому, как Доде выбрал имя Сафо не без намека на лесбийскую привычку, так и части сновидения, в которых одни люди находятся наверху, а другие внизу, указывают на фантазии сексуального содержания, занимающие сновидца и в качестве подавленных страстных влечений имеющие отношение к его неврозу. То, что в сновидении изображаются фантазии, а не воспоминания о действительных событиях, само по себе толкование не обнаруживает; оно нам выявляет лишь содержание мыслей и оставляет за нами право устанавливать их связь с реальностью. Действительные и воображаемые события вначале кажутся здесь – и не только здесь, но и при создании более важных психических образований, нежели сновидения, – равноценными. Большое общество означает, как мы уже знаем, тайну. Брат – это не кто другой, как привнесенный в детскую сцену посредством «возврата в фантазии» заместитель всех соперников у женщин. Эпизод с господином, который ругает итальянского короля, через посредство недавнего и самого по себе безразличного переживания опять-таки относится к проникновению лиц низшего сословия в высшее общество. Дело обстоит так, словно грудной младенец получает предостережение, аналогичное тому, которое Доде дает молодежи.

Чтобы дать третий пример, демонстрирующий сгущение при образовании сновидений, я приведу частичный анализ другого сновидения, которым я обязан одной пожилой даме, проходящей у меня психоаналитическое лечение. Соответственно тяжелым состояниям страха, которыми страдала больная, ее сновидения изобиловали сексуальным материалом, ознакомление с которым поначалу столь же ее удивило, как и напугало. Поскольку я не имею возможности довести толкование ее сна до конца, создается впечатление, что материал сновидения распадается на несколько групп, не имеющих видимых взаимосвязей.

III «Сон про жука»

Содержание сновидения. Она вспоминает, что у нее в коробочке два майских жука, которых она должна отпустить на волю, иначе они задохнутся. Она открывает коробочку, жуки совсем обессилели; один из них вылетает в открытое окно, другого же раздавливает оконная створка, когда она запирает окно, словно кто-то от нее этого требует (выражения отвращения).

Анализ. Ее муж уехал, рядом с ней в кровати спит четырнадцатилетняя дочь. Девочка обратила вечером ее внимание на то, что в стакан с водой упал мотылек; она забыла, однако, его вынуть и утром сожалеет о бедном насекомом. В романе, который она читала перед сном, рассказывалось, как мальчики бросили кошку в кипяток, и изображались мучения животного. Таковы два самих по себе безразличных повода к сновидению. Ее продолжает занимать тема жестокости по отношению к животным. Несколько лет назад, когда они жили летом в сельской местности, ее дочь проявляла жестокость к животным. Она собирала коллекцию бабочек и попросила дать мышьяк для умерщвления мотыльков. Однажды случилось так, что ночная бабочка с булавкой в теле еще долго летала по комнате; в другой раз обнаружилось несколько умерших от голода гусениц, которые хранились для окукливания. Эта же девочка в еще более нежном возрасте имела привычку отрывать крылья жукам и бабочкам; сегодня она бы ужаснулась всем этим жестоким поступкам; она стала очень доброй.

Это противоречие занимает ее. Оно напоминает ей другое противоречие между внешностью и образом мыслей, изображенное Элиотом в романе «Адам Бед». Красивая, но тщеславная и глупая девушка, а рядом с ней уродливая, но благородная. Аристократ, соблазняющий дурочку, и рабочий с благородными чувствами и поступками. Этого в людях часто не замечают. Кто мог бы заметить, что она мучается чувственными желаниями?

В тот самый год, когда девочка собирала свою коллекцию бабочек, местность, где они жили, страдала от обилия майских жуков. Детей обуяла злоба против жуков, они жестоко их давили. Тогда же она видела человека, который отрывал крылья майским жукам, а затем съедал тело. Сама она родилась в мае, в мае же вышла замуж. Через три дня после свадьбы она написала домой родителям письмо, как она счастлива. Но такой она отнюдь не была.

Вечером накануне сновидения она рылась в старых письмах и читала вслух близким различные серьезные и смешные письма, среди них очень забавное письмо от одного учителя музыки, который ухаживал за ней в юности, и письмо одного ее поклонника-аристократа.

Она упрекает себя за то, что одной из ее дочерей попалась в руки дурная книга Мопассана. Мышьяк, который просила ее дочь, напоминает ей о мышьяковых пилюлях, возвращающих юношеские силы Дюку де Мора в «Набобе» [Доде].

По поводу «отпустить на волю» ей вспоминается одно место из «Волшебной флейты»:

 

«Любить заставить не могу я,

Но и свободы я не дам».

 

По поводу «майских жуков» – слова Кетхен:

 

«Ты же влюблен в меня, как жук».

 

Кроме того, из «Тангейзера»:

 

«Ведь страстью пагубной ты одержим».

 

Она живет в тревоге и беспокойстве об отсутствующем муже. Страх, что в дороге с ним что-нибудь случится, выражается в многочисленных дневных фантазиях. Незадолго до этого во время анализа она обнаружила в своих бессознательных мыслях недовольство его «дряхлостью». Мысль-желание, которое скрывает это сновидение, проще всего, наверное, будет разгадать, если я сообщу, что за несколько дней до сновидения посреди обычных занятий ее вдруг ужасно напугало повеление, обращенное к мужу: «Повесься!» Оказалось, что за несколько часов до этого она прочитала где-то, что при повешении возникает сильная эрекция. Именно желание вызвать эрекцию и вернулось из вытеснения в таком ужасающем облачении. «Повесься» означало то же самое, что и «Добейся эрекции любой ценой». К этому же относятся и мышьяковые пилюли доктора Дженкинса в «Набобе»; но пациентке было также известно, что сильнейший препарат, усиливающий сексуальное влечение, kanthariden (так называемые шпанские мушки), изготовляется путем раздавливания жуков. Этот смысл и имеет главная составная часть содержания сновидения.

Открывание и закрывание окна – одна из постоянных причин ее разногласий с мужем. Сама она любит спать при открытых окнах, а муж панически этого боится. Вялость – главный симптом, на который она жаловалась в эти дни.

Во всех трех представленных здесь сновидениях я выделил шрифтом места, где один из элементов сновидения повторяется в мыслях сновидения, чтобы сделать наглядными различные взаимоотношения первых. Но поскольку ни в одном из этих сновидений анализ не был доведен до конца, пожалуй, есть смысл остановиться на сновидении, анализ которого был представлен более подробно, чтобы показать в нем сверхдетерминацию содержания сновидения. Для этого я выбираю сон об инъекции Ирме. В этом примере мы без труда заметим, что работа сгущения при образовании сновидений пользуется более чем одним средством.

Главный персонаж в содержании сновидения – пациентка Ирма, являющаяся в нем с чертами, присущими ей в жизни, и, следовательно, изображающая вначале саму себя. Но поза, в которой я исследую ее возле окна, заимствована мною из воспоминания о другом человеке, о той даме, на которую я бы хотел поменять мою пациентку, как это показывают мысли сновидения. Поскольку у Ирмы обнаруживаются дифтеритные налеты, которые напоминают мне про беспокойство о моей старшей дочери, она служит для изображения этого моего ребенка, за которым скрывается связанная с ним благодаря созвучию имени персона пациентки, умершей от интоксикации. В дальнейшем ходе сновидения значение личности Ирмы меняется (причем сам ее образ в сновидении не изменился); она становится одним из детей, которых мы исследуем в амбулатории детской больницы, причем мои друзья указывают на различие их духовных задатков. Переход, очевидно, произошел через представление о моей дочери. Из-за сопротивления при открывании рта та же самая Ирма служит намеком на другую, когда-то мною обследованную, даму, а затем в этой же взаимосвязи – на мою собственную жену. Кроме того, в болезненных изменениях, обнаруженных мною в горле, я соединил намеки на целый ряд других лиц.

Все эти люди, на которых я наталкиваюсь, прослеживая мысли об «Ирме», не появляются в сновидении во плоти и крови; они скрываются за персонажем сновидения по имени «Ирма», который, следовательно, становится собирательным образом, наделяемый, правда, полными противоречий чертами. Ирма становится представительницей этих других людей, которыми пожертвовала работа сгущения, поскольку я наделяю ее всем тем, что шаг за шагом напоминает мне об этих людях.

Я могу составить собирательный персонаж, иллюстрирующий сгущение в сновидении, и другим путем, соединив отличительные черты двух или нескольких людей в один образ сновидения. Именно так возник доктор М. в моем сновидении; он носит имя доктора М., говорит и ведет себя, как он. Но его физические особенности и его недуг относятся к другому человеку, к моему старшему брату; единственная черта – бледный внешний вид – имеет двойственную детерминацию, поскольку в действительности она присуща им обоим.

Аналогичным смешанным персонажем является доктор Р. в моем сновидении о дяде. Здесь, однако, образ сновидения возник еще одним способом. Я не объединил черты, присущие одному, с чертами другого и тем самым не сократил образ воспоминания о каждом из них до определенных черт, а применил метод, с помощью которого Гальтон делает свои семейные портреты. То есть он проецирует оба изображения друг на друга, при этом общие черты выделяются, а несовпадающие затушевывают друг друга и становятся на снимке нечеткими. В сновидении о дяде в качестве наиболее яркой черты, относящейся к двум людям, а потому и к расплывчатому лицу, выделяется светлая борода, которая, кроме того, содержит намек на моего отца и на меня самого из-за отношения к седине.

Создание собирательных и смешанных персонажей – это одно из главных рабочих средств сгущения в сновидении. Вскоре у нас будет повод обсудить его в другой взаимосвязи.

Мысль «дизентерия» в сновидении об Ирме также множественно детерминирована: с одной стороны, созвучием с «дифтерией», с другой стороны – отношением к пациенту, истерию которого врачи не распознали и которого я послал на Восток.

Интересным случаем сгущения оказывается также упоминание во сне о «пропилене». В мыслях сновидения содержался не «пропилен», а «амилен». Можно было бы предположить, что здесь при образовании сновидения произошло простое смещение. Так оно и есть, но только это смещение служит целям сгущения, как показывает следующее дополнение к анализу сновидения. Когда я еще на один момент останавливаю свое внимание на слове «пропилен», мне приходит в голову его созвучие со словом «Пропилеи». Но Пропилеи находятся не только в Афинах, но и в Мюнхене. В этом городе за год до своего сновидения я посетил тяжелобольного друга, воспоминание о котором становится несомненным благодаря триметиламину, следующему в сновидении сразу за пропиленом.

Я опускаю бросающееся в глаза обстоятельство, что здесь, как и в других случаях анализа сновидения, для соединения мыслей используются ассоциации самой разной ценности, и уступаю искушению, так сказать, наглядно изобразить процесс, заменив амилен в мыслях сновидения пропиленом в его содержании.

Здесь имеется группа представлений о моем друге Отто, который не понимает меня, упрекает и дарит мне ликер, пахнущий амиленом; там – связанные противоположностью представления о моем берлинском друге (Вильгельме Флиссе), который меня понимает и которому я обязан многими ценными сообщениями, в том числе о химии сексуальных процессов.

То, что из группы «Отто» особенно должно привлекать мое внимание, обусловлено недавними впечатлениями, которые вызвали сновидение; амилен относится к этим элементам, определяющим содержание сновидения. Большая группа представлений «Вильгельм» оживляется благодаря своей противоположности с «Отто», и в ней выделяются элементы, созвучные с элементами, уже активированными в «Отто». Во всем этом сновидении я перехожу от человека, вызывающего у меня недовольство, к другому человеку, которого по своему желанию я могу противопоставить первому, шаг за шагом взываю к другу, противостоящему противнику. Таким образом, «амилен» в группе «Отто» и в другой группе вызывает воспоминания из области химии; триметиламин, находящий подкрепление с разных сторон, попадает в содержание сновидения. Также и «амилен» мог бы попасть в содержание сновидения в неизменном виде, но он подвергается воздействию со стороны группы «Вильгельм», когда из всего объема воспоминаний, скрывающихся за этим названием, отыскивается элемент, способный двояким образом детерминировать «амилен». Поблизости от «амилена» для ассоциации находится «пропилен»; из группы «Вильгельм» ему навстречу идет Мюнхен с Пропилеями. В «пропилен-Пропилеях» обе группы представлений соединяются. Словно благодаря компромиссу этот средний элемент затем попадает в содержание сновидения. Здесь было создано общее среднее, которое допускает множественную детерминацию. Таким образом, нам становится ясным, что множественная детерминация должна облегчить проникновение в содержание сновидения. В целях образования этого среднего, несомненно, и произошло смещение внимания от того, что действительно имелось в виду, к мысли, ей близкой по ассоциации.

Изучение сна об Ирме уже позволяет нам получить представление о процессах сгущения при образовании сновидения. В качестве компонентов работы смещения мы смогли выявить подбор элементов, неоднократно появляющихся в мыслях сновидения, образование новых единиц (собирательных персонажей, смешанных образов) и создание общего среднего. Чему служит сгущение и что ему способствует, мы спросим только тогда, когда будем обсуждать взаимосвязь психических процессов при образовании сновидения. Пока же довольствуемся констатацией того, что сгущение в сновидении представляет собой важное средство соединения мыслей и содержания сновидения.

Наиболее наглядной работа сгущения в сновидении становится в том случае, когда своими объектами она избрала слова и названия. Со словами вообще сновидение часто обходится, словно с предметами, и тогда они вступают в те же взаимосвязи, что и предметные представления. Результатом таких сновидений являются комические и причудливые словообразования.

I

Когда однажды один мой коллега прислал мне написанную им статью, в которой, на мой взгляд, переоценивалось и, главное, в напыщенном тоне превозносилось недавно сделанное физиологическое открытие, на следующую ночь мне приснилась фраза, очевидно, относившаяся к упомянутой статье: «Это поистине норекдальный стиль». Вначале разгадка этого словообразования доставляла мне большие сложности; не подлежало сомнению, что оно пародировало прилагательные в превосходной степени типа «колоссальный, пирамидальный»; но откуда оно все же проистекало, сказать было нелегко. В конце концов, это несуразное слово распалось у меня на два имени: Нора и Экдаль из двух известных пьес Ибсена. Незадолго до этого я прочел газетную статью об Ибсене того же самого автора, последний опус которого я, следовательно, критиковал в сновидении.

II

Одна из моих пациенток рассказала мне короткое сновидение, которое вылилось в бессмысленное сочетание слов. Она со своим мужем находится на деревенском празднике, а затем говорит: «Это кончится всеобщим “Maistollmütz”». При этом в сновидении у нее появляется смутная мысль, что это мучное блюдо из маиса, нечто вроде поленты. Анализ разлагает это слово на Mais – toll – mannstoll – Olmütz; все эти элементы являются частями разговора за столом с ее родственниками. За словом Mais, помимо намека на только что открывшуюся юбилейную выставку, скрываются слова: Meissen (мейсенская фарфоровая фигурка, изображавшая птицу), miss (англичанка, жившая у ее родственников, уехала в Ольмютц), mies – «отвратительный», «скверный» на используемом в шутку еврейском жаргоне; от каждого из слогов этого сгустка слов шла длинная цепочка мыслей и ассоциаций.

III

Молодой человек, к которому поздно вечером наведался один знакомый, чтобы отдать визитную карточку, на следующую ночь видит сон: какой-то бизнесмен ждет поздно вечером, чтобы направить телеграмму по домашнему телеграфу. После того как он ушел, по-прежнему раздаются звуки, но не постоянные, а отдельные удары. Слуга снова приводит мужчину, и тот говорит: «Все-таки странно, что даже те люди, которые обычно tutelrein, не умеют обращаться с такими вещами».

Как мы видим, индифферентный повод к сновидению раскрывает только один из элементов сновидения. Смысл же он вообще приобрел только тогда, когда к нему добавилось прежнее переживание сновидца, которое, будучи само по себе безразличным, было наделено его фантазией, имевшей замещающее значение. В детском возрасте, живя со своим отцом, однажды он, еще не отойдя ото сна, уронил на пол стакан с водой, в результате чего промок кабель комнатного телеграфа, и постоянные звуки разбудили отца. Поскольку «постоянно звучать» соответствует «промокнуть», то в таком случае «отдельные удары» используются для изображения падения капель. Слово «tutelrein» распадается по трем направлениям и, таким образом, относится к трем вещам, представленным в мыслях сновидения: «Tutel» = Kuratel означает опеку; Tutel (или «Tuttel») – это вульгарное обозначение женской груди, а составная часть «rein» (чистый) заимствует первые слоги слова «комнатный телеграф» [Zimmertelegraphen], чтобы образовать слово «zimmerrein», что имеет много общего с «намочить пол» и, кроме того, созвучно с одной из фамилий, носимых в семье сновидца.

IV

В одном длинном хаотическом сновидении, центром которого было морское путешествие, мне снилось, что ближайшая остановка называется Хирсинг, а следующая – Флисс. Последнее – это фамилия моего друга в Б. [Берлине], который часто бывал целью моих поездок. Хирсинг же представляет собой комбинацию из названий станций нашей венской пригородной железной дороги, которые так часто оканчиваются на «инг»: Хитцинг, Лизинг, Мёдлинг (прежнее название Меделиц, meae deliciae, то есть «мой друг»), и английского hearsay (слухи), что указывает на клевету и устанавливает связь с индифферентным возбудителем сновидения – стихотворением из «Листовок», «Sagter Hatergesagt», об одном злоречивом карлике. Если соединить конечный слог «инг» с именем Флисс, получается «Флиссинген», реально существующая остановка во время морского путешествия, которое совершает мой брат, приезжая к нам в гости из Англии. Английское название Флиссинген звучит, однако, как Flushing, что в английском языке означает «покраснение» и напоминает о пациентках со «страхом покраснения», которых я лечу, а также о недавней публикации Бехтерева об этом неврозе, давшей мне повод для недовольства.

V

В другой раз я видел сновидение, состоявшее из двух отдельных частей. Первая – это отчетливо сохранившееся в памяти слово «автодидаскер», другая же в точности совпадает с появившейся у меня несколько дней назад безобидной фантазией на тему того, что в следующий раз, когда я увижу профессора Н., я ему должен сказать: «Пациент, о состоянии которого я недавно у вас консультировался, действительно, как вы и предполагали, страдает только неврозом». Новообразованное слово «автодидаскер» должно не только удовлетворять требованию, что оно содержит в себе сжатый смысл, – этот смысл должен находиться в тесной связи с моим возникшим в бодрствовании намерением дать профессору Н. вышеупомянутое удовлетворение.

Автодидаскер легко разлагается на автор, автодидакт и Ласкер, к которому добавляется имя Лассаль. Первые два слова ведут к – важному на этот раз – поводу к сновидению. Я принес жене несколько томов известного автора, с которым дружен мой брат и который, как я узнал, родился в том же городе, что и я (Й. Й. Давид). Однажды вечером она со мною говорила о глубоком впечатлении, которое произвела на нее захватывающая печальная история о загубленном таланте в одной из новелл Давида, а затем наш разговор перешел к признакам дарований, которые мы обнаруживаем у наших собственных детей. Под впечатлением прочитанного она высказала опасение, относившееся к нашим детям, и я утешил ее замечанием, что как раз такие опасности могут быть устранены воспитанием. Ночью ход моих мыслей продолжился, они включили в себя озабоченность моей жены и связались с разного рода другими вещами. Высказывание, которое сделал писатель моему брату по поводу женитьбы, направило мои мысли по другому пути, сумевшему привести к ситуации в сновидении. Путь этот вел в Бреславль, где вышла замуж одна хорошо нам знакомая дама. Для опасения погибнуть из-за женщины, составлявшего ядро моих мыслей сновидения, я нашел в Бреславле примеры Ласкера и Лассаля, которые вместе с тем позволили мне изобразить два вида этого пагубного влияния. Идея «cherchez la femme», в которой можно обобщить эти мысли, в другом значении приводит меня к моему пока еще неженатому брату, которого зовут Александр. Я замечаю, что Алекс, как мы его сокращенно зовем, звучит чуть ли не как перестановка слова Ласкер и что этот момент, наверное, повлиял на то, что мои мысли пошли окольным путем через Бреславль.

Игра именами и слогами, которой я здесь занимаюсь, имеет, однако, еще и более глубокий смысл. Она выдает желание счастливой семейной жизни для моего брата, причем следующим образом. В художественном романе «L’oeuvre», который по содержанию, по-видимому, близок моим мыслям в сновидении, писатель, как известно, эпизодически изображал самого себя и свое собственное семейное счастье, и он фигурирует в нем под именем Сандо. Вероятно, придумывая это имя, он поступил следующим образом: если прочесть Золя (Zola) наоборот (как это любят делать дети), то получится Алоз (Aloz). Но это, наверное, показалось ему слишком прозрачным, поэтому он заменил первый слог «ал», которым начинается также имя Александр, третьим слогом того же имени «санд», и получилось Сандо (Sandoz). Точно так же возник и мой автодидаскер.

Моя фантазия, будто я рассказываю профессору Н., что обследованный нами больной страдает только неврозом, попала в сновидение следующим образом. Незадолго перед концом моего рабочего года у меня появился пациент, которому я не мог поставить диагноз. Можно было предположить – но не доказать – тяжелый органический недуг, вероятно, даже изменение в спинном мозге. Было бы заманчиво диагностировать невроз и тем самым положить конец всем затруднениям, если бы больной так энергично не отрицал какой-либо сексуальный анамнез, без которого наличие невроза я признать не могу. Попав в затруднительное положение, я призвал на помощь врача, который по-человечески вызывает у меня (как и у других) огромное уважение и перед авторитетом которого я охотно склоняюсь. Он выслушал мои сомнения, счел их оправданными, а затем сказал: «Продолжайте наблюдать за мужчиной, это будет невроз». Поскольку я знаю, что моих взглядов на этиологию неврозов он не разделяет, я не стал ему возражать, но не скрыл своего недоверия. Несколько дней спустя я заявил больному, что не знаю, как с ним поступать, и посоветовал ему обратиться к другому врачу. И тут, к моему глубокому удивлению, он стал просить меня о прощении за то, что меня обманул; ему было очень стыдно, и он раскрыл мне часть сексуальной этиологии, которую я ожидал и которая была мне необходима, чтобы выдвинуть предположение о неврозе. Это было для меня облегчением, но вместе с тем и вызвало чувство стыда; я должен был признаться себе, что мой врач-консультант, не дав себя сбить с толку анамнезом, увидел картину более правильно. Я решил ему это сказать, когда с ним снова увижусь, сказать ему, что он был прав, а я заблуждался.

Именно это я и делаю в сновидении. Но что же это за исполнение желания, если я признаюсь, что не прав? Именно это и есть мое желание; мне хочется оказаться неправым в своих опасениях, точнее говоря, мне хочется, чтобы моя жена, опасения которой я включил в мысли своего сновидения, оказалась неправой. Тема, к которой относится правота и неправота в сновидении, не так далека от того, что действительно интересно для мыслей сновидения. Это та же самая альтернатива органического или функционального ущерба, понесенного из-за женщины, собственно говоря, из-за половой жизни: паралич вследствие сухотки спинного мозга или невроз, к которому легко можно свести гибель Лассаля.

Профессор Н. играет в этом цельном (и при тщательном толковании совершенно прозрачном) сновидении определенную роль не только из-за этой аналогии, но и из-за моего желания оказаться неправым, а также не только из-за его отношений с Бреславлем и с семьей нашей вышедшей там замуж приятельницы, но и из-за небольшого разговора, произошедшего после упомянутой консультации. Завершив врачебную задачу высказанным предположением, его интерес обратился к личным темам. «Сколько же теперь у вас детей?» – «Шесть». – Жест уважения и озабоченности. «Мальчики, девочки?» – «Три и три, это моя гордость и все мое богатство». – «Ну, учтите, с девочками все просто, а вот мальчики доставляют потом трудности в воспитании». Я возразил, что до сих пор они оставались у меня очень послушными; очевидно, этот второй диагноз относительно будущего моих сыновей понравился мне столь же мало, как и первый, что у моего пациента всего лишь невроз. Следовательно, оба этих впечатления связаны между собой смежностью, временной близостью переживаний, и если я включаю в сновидение историю о неврозе, то заменяю ею разговор о воспитании, обнаруживающий еще большую связь с мыслями сновидения, поскольку он так близко соприкасается с высказанными позднее опасениями моей жены. Таким образом, сам мой страх, что Н. со своими замечаниями о трудностях воспитания мальчиков может оказаться прав, включается в содержание сновидения, скрываясь за изображения моего желания, чтобы я оказался не прав в таких опасениях. Эта же фантазия в неизменном виде служит изображению обеих противоположных сторон альтернативы.

VI

Марциновски (1911): «Сегодня рано утром, находясь между сном и бодрствованием, я пережил очень забавное сгущение слов. Перебирая едва сохранившиеся в памяти отрывки сновидения, я натолкнулся на одно слово, которое я видел перед собой как будто наполовину написанным, а наполовину напечатанным. Это слово – “erzefilisch” и относится к предложению, которое безо всякой взаимосвязи совершенно изолированно всплыло в моей сознательной памяти; оно звучит: “Это действует erzefilisch на половое чувство”. Мне сразу же стало понятно, что, собственно говоря, оно должно означать “erzieherisch” (воспитательный, педагогический), а также всерьез задумался, не было ли там на самом деле написано “erzifilisch”. При этом мне на ум пришло слово “сифилис”, и я стал ломать себе голову, начав анализировать еще в полусне, каким образом оно попало в мое сновидение, так как ни лично, ни по профессии у меня не было каких-либо точек соприкосновения с этой болезнью. Затем мне пришло в голову слово “erzehlerisch”, объясняющее “e” и в то же время объясняющее, что вчера вечером наша “воспитательница” завела со мной разговор о проблеме проституции. При этом я действительно дал ей, чтобы “педагогически” повлиять на ее не совсем нормально развитую эмоциональную жизнь, книгу Гессе “О проституции”, после того как я с разных сторон рассказал ей об этой проблеме. И тут мне вдруг стало понятно, что слово “сифилис” следует понимать не в буквальном смысле, а как яд в отношении, разумеется, к половой жизни. Таким образом, в переводе предложение звучит совершенно логично: “Своим рассказом [Erzählung] я хотел педагогически [erzieherisch] повлиять на эмоциональную жизнь моей воспитательницы [Erzieherin], но опасаюсь, что в то же время это может подействовать отравляюще [vergiftend]”. Erzefilisch = erzäh – (erzieh) – (erzefilisch)».

Искажения слов в сновидении во многом похожи на такие же искажения при паранойе, которые, однако, встречаются также при истерии и навязчивых представлениях. Речевые умения детей, которые в определенные периоды относятся к словам как к объектам, а также изобретают новые языки и искусственные словосочетания, являются здесь общим источником как для сновидения, так и для психоневрозов.

Анализ бессмысленных словообразований в сновидении особенно пригоден для того, чтобы показать работу сгущения. Из использованной здесь небольшой подборки примеров нельзя делать вывод, что такой материал наблюдается редко или вообще только как исключение. Скорее, он встречается очень часто, но зависимость толкования сновидений от психоаналитического лечения является причиной того, что отмечаются и сообщаются только немногочисленные примеры, а приведенные анализы в основном понятны лишь человеку, разбирающемуся в патологии неврозов. Таковым, к примеру, является сновидение доктора фон Карпинской (Karpinska, 1914), содержащее бессмысленное словообразование «Svingnum elvi». Следует упомянуть также случай, когда в сновидении появляется слово, которое само по себе имеет смысл, но, отчуждаясь от своего значения, объединяет в себе другие разные значения, по отношению к которым оно ведет себя как «бессмысленное» слово. Так происходит в сновидении о «категории» десятилетнего мальчика, о котором сообщает В. Тауск (Tausk, 1913). «Категория» означает здесь женские гениталии и «категорировать» – то же самое, что уринировать.

Если в сновидении изображается разговор, как таковой разительно отличающийся от мыслей, то здесь действует не имеющее исключений правило, согласно которому разговор в сновидении проистекает от воспоминания о разговоре в материале сна. Дословный текст разговора либо сохраняется в целости, либо претерпевает незначительное изменение; часто бывает, что разговор в сновидении составлен из разных воспоминаний о разговорах; при этом дословный текст сохраняется, а смысл меняется – становится иным или допускает разные толкования. Разговор в сновидении нередко служит простым намеком на событие, во время которого произошел разговор, всплывший в памяти.