Г. Типичные сновидения

Как правило, мы не в состоянии истолковать сон другого человека, если он не желает передать нам бессознательные мысли, скрывающиеся за содержанием сновидения, и этим серьезно затрудняется практическое применение нашего метода толкования сновидений. Однако в противоположность свободе человека индивидуальным образом по-особому обставлять свой мир сновидений и тем самым делать его недоступным пониманию других людей, существует определенное количество сновидений, которые снятся каждому в одинаковой форме. В их отношении принято считать, что у каждого человека они имеют одно и то же значение. Особый интерес эти типичные сновидения вызывают также тем, что предположительно у всех людей они проистекают из одинаковых источников, а поэтому кажутся особенно пригодными для того, чтобы разъяснить нам источники сновидений.

Итак, мы с особыми ожиданиями приступаем к испытанию нашей техники толкования сновидений на материале этих типичных снов, и только с большой неохотой признаемся, что именно на этом материале наше искусство не совсем подтверждается. При толковании типичных сновидений, как правило, мысли сновидца, обычно приводившие нас раньше к пониманию сновидения, отсутствуют, или же они становятся неясными и недостаточными, из-за чего мы не можем решить с их помощью свою задачу.

Откуда это проистекает и как мы устраняем этот недостаток нашей техники, будет показано в другом месте нашей работы. Тогда читателю станет также понятным, почему я могу рассмотреть здесь лишь некоторые сновидения из группы типичных снов, а другие намереваюсь обсудить в другом контексте.

(α) Смущающее сновидение о наготе

Сновидение о том, что голый или плохо одетый человек находится среди посторонних, может и не сопровождаться чувством стыда и т. п. Но нас сновидение о наготе интересует только в том случае, когда человек испытывает в нем чувство стыда и смущение, хочет убежать или скрыться и при этом ощущает своеобразное торможение – не может сдвинуться с места и чувствует себя неспособным изменить неприятную ситуацию. Только в этой взаимосвязи сновидение является типичным; ядро его содержания может включаться в самые разные соединения или разбавляться индивидуальными примесями. В сущности (то есть в типичной форме), речь идет о неприятном ощущении стыда, о том, что человеку хочется скрыть – чаще всего при помощи локомоции – свою наготу, но сделать этого он не может. Я думаю, что большинству моих читателей уже доводилось бывать в такой ситуации в сновидении.

Обычно то, насколько раздет человек, не очень понятно. Можно услышать, как кто-то рассказывает, что был в сорочке, но это редко бывает четкой картиной; чаще всего эта ситуация настолько неопределенная, что в рассказе она воспроизводится в виде альтернативы: «Я была либо в сорочке, либо в нижней юбке». Как правило, дефект туалета не настолько существенен, чтобы оправдать связанное с ним чувство стыда. Для того, кто носит офицерский мундир, нагота часто заменяется противоречащей уставу экипировкой. «Я иду по улице без сабли и вижу, как приближаются офицеры, либо без галстука, либо на мне гражданские брюки в клеточку» и т. п.

Люди, которых стыдятся, – это почти всегда посторонние с неопределенно невозмутимым выражением лица. Никогда в типичных сновидениях не бывает так, чтобы другие выказывали недовольство или обращали на внимание на одежду, которая у самого человека вызывает смущение. Напротив, люди делают равнодушные или, как я это сумел подметить в одном особенно отчетливом сновидении, торжественно натянутые мины. Это дает пищу для размышлений.

Стыдливое смущение сновидца и безразличие людей создают противоречие, которое часто встречается в сновидении. Ощущению сновидца больше подходило, если бы посторонние люди на него с удивлением смотрели и посмеивались или возмущались. Однако я думаю, что эта непристойная черта устранена исполнением желания, тогда как другая, сдерживаемая какой-то силой, сохраняется, и в результате обе части плохо сочетаются друг с другом. У нас имеется одно интересное доказательство того, что сновидение в своей частично искаженной исполнением желания форме не нашло верного понимания. Это сновидение стало основой одной сказки, которая всем нам известна в изложении Андерсена («Новое платье короля»), а совсем недавно подверглась поэтической переработке Л. Фульдой в «Талисмане». В сказке Андерсена рассказывается о двух обманщиках, соткавших для короля драгоценное платье, которое, однако, могли видеть только добрые и верные подданные. Король выходит на улицу в этом невидимом платье, и, напуганные испытанием, все люди ведут себя так, словно не замечают наготы короля.

Последнее, однако, представляет собой ситуацию нашего сновидения. Пожалуй, не нужно особой смелости, чтобы предположить, что непонятное содержание сновидения дает повод к представлению о наготе, в котором вспоминаемая ситуация становится осмысленной. При этом она лишается своего первоначального значения и служит чуждым целям. Мы услышим, однако, что такое неверное понимание содержания сновидения со стороны сознательной мыслительной деятельности второй психической системы встречается очень часто, и это следует признать фактором окончательного формирования сновидения. Далее мы узнаем, что при образовании навязчивых представлений и фобий главную роль играет такое же неверное понимание – опять-таки в сфере той же самой психической личности. Также и относительно нашего сновидения можно сказать, откуда берется материал для иного толкования. Обманщик – это сновидение, король – сам сновидец, а морализирующая тенденция обнаруживает смутное знание того, что в скрытом содержании сновидения речь идет о недозволенных желаниях, ставших жертвой вытеснения. Взаимосвязь, в которой проявляются такие сновидения в ходе моих анализов у невротиков, не оставляет никакого сомнения в том, что в основе сновидения лежит воспоминание из самого раннего детства. Только в детстве было время, когда нас видели недостаточно одетыми наши родные, воспитатели, горничные и гости, и тогда мы не стыдились своей наготы. У многих детей и в старшем возрасте можно наблюдать, что раздевание действует на них словно опьяняюще, вместо того чтобы вызывать у них чувство стыда. Они смеются, прыгают, хлопают себя по телу, а мать или кто-то другой, кто при этом присутствует, им выговаривает: «Фу, как не стыдно, так делать нельзя». Дети часто обнаруживают эксгибиционистские наклонности; едва ли можно пройтись по деревне в нашей местности, не встретив двух- или трехлетнего малыша, который бы не поднял перед прохожим, быть может, его приветствуя, свою рубашонку. У одного из моих пациентов сохранилось воспоминание об эпизоде из детства, когда ему было восемь лет. Однажды, раздевшись, перед тем как лечь спать, он захотел было отправиться в рубашке к своей маленькой сестренке в соседнюю комнату, но прислуга ему запретила. В рассказах невротиков о своем детстве раздевание перед детьми противоположного пола играет важную роль; бред параноика, будто другие наблюдают за ним, когда он одевается и раздевается, объясняется этими переживаниями; среди тех, у кого сохранилась перверсия, имеется класс людей, у которых инфантильный импульс возрос до симптома, – класс эксгибиционистов.

Это детство, лишенное чувства стыда, кажется нам впоследствии раем, а сам по себе рай есть не что иное, как массовая фантазия о детстве человека. Поэтому и в раю люди ходят обнаженными и не стыдятся друг друга до того момента, когда у них пробуждаются стыд и страх изгнания из рая; начинается половая жизнь и цивилизованная работа. В этот рай сновидение может переносить нас еженощно; мы уже высказывали предположение, что впечатления раннего детства (начиная с доисторического периода и примерно до исполнения полных трех лет) требуют воспроизведения сами по себе, возможно, независимо от их содержания, и что повторение их представляет собой исполнение желания. Таким образом, сновидения о наготе – это эксгибиционистские сновидения.

Ядро эксгибиционистского сновидения составляют собственный образ, относящийся, однако, не к детству, а к настоящему времени, а также недостатки в одежде, которые из-за наслоения многочисленных более поздних воспоминаний о неглиже или под воздействием цензуры предстают в неясном виде; к этому добавляются люди, которых стыдится сновидец. Я не знаю ни одного примера того, чтобы во сне вновь появлялись действительные очевидцы тех детских эксгибиционистских поступков. Сновидение никогда не бывает просто воспоминанием. Как ни странно, те люди, к которым относился в детстве наш сексуальный интерес, не воспроизводятся ни в сновидении, ни при истерии, ни при неврозе навязчивости; и только при паранойе снова возникают образы зрителей и проявляется фанатичная убежденность – даже если они оставались невидимыми – в их присутствии. Те, кем они заменяются в сновидении, «многочисленными посторонними людьми», не обращающими никакого внимания на предлагаемое им зрелище, представляют собой желаемую противоположность тому конкретному, хорошо знакомому человеку, перед которым когда-то обнажался сновидец. Впрочем, «многочисленные посторонние люди» часто также встречаются в сновидениях в самых разных контекстах; в качестве желаемой противоположности они всегда означают «тайну». Нужно заметить, что при восстановлении прежнего положения вещей, происходящем при паранойе, учитывается это противоречие. Человек уже не находится в одиночестве, за ним, несомненно, наблюдают, но наблюдатели – это «многочисленные посторонние люди с неопределенно невозмутимым выражением лица».

Кроме того, в эксгибиционистском сновидении проявляется вытеснение. Неприятное ощущение во сне представляет собою реакцию второй психической системы на то, что отвергнутое ею содержание эксгибиционистской сцены все-таки проявилось в виде представления. Чтобы его избежать, эту сцену не следовало бы воскрешать в памяти.

Об ощущении заторможенности мы еще раз поговорим чуть позже. В сновидении оно превосходно служит тому, чтобы изобразить конфликт воли, отрицание. В соответствии с бессознательным намерением эксгибиционизм необходимо продолжить, в соответствии с требованием цензуры он должен быть прерван.

Связь наших типичных сновидений со сказками и другим поэтическим материалом, несомненно, не является ни единичной, ни случайной. Иногда проницательный поэтический взгляд аналитически распознает процесс превращения, инструментом которого обычно является сам поэт, и прослеживает его в обратном направлении, то есть сводит поэзию к сновидению. Один мой приятель обратил мое внимание на следующее место из «Зеленого Генриха» Готфрида Келлера: «Не желаю вам, дорогой Ли, чтобы вы когда-нибудь на своем опыте испытали чрезвычайно пикантное положение Одиссея, когда он, голый, покрытый лишь мокрой тиной, предстает пред Навсикаей и ее подругами! Хотите знать, как это происходит? Возьмем пример. Если вы находитесь вдалеке от родины и от всего, что вам дорого, бродите по чужбине, многое видели и многое слышали, а на душе у вас заботы и горе, вы чувствуете себя несчастным и брошенным, то ночью наверняка вам приснится, что вы приближаетесь к своей родине; она предстает перед вами в ярких сверкающих красках; навстречу вам выходят милые вашему сердцу близкие люди. И тут вы вдруг замечаете, что вы в оборванном платье, чуть ли не голый, покрытый лишь слоем грязи и пыли. Вами овладевает неописуемый стыд и страх, вы хотите прикрыться, спрятаться и просыпаетесь весь в поту. Это, с тех пор как существуют люди, является сновидением исполненного печалью, метающегося человека, и Гомер взял эту ситуацию из глубочайшей и извечной сущности человечества».

Глубочайшая и извечная сущность человечества, на пробуждение которой у своих слушателей, как правило, рассчитывает поэт, – это и есть те побуждения душевной жизни, которые коренятся в ставшем затем доисторическим периоде детства. Позади доступных осознанию и непредосудительных желаний безродного человека в сновидении прорываются подавленные и ставшие непозволительными детские желания, и поэтому сновидение, объективированное легендой о Навсикае, постоянно превращается в страшный сон.

Мое собственное сновидение о том, как я скачу по лестнице, а потом не могу сойти с места, – это тоже эксгибиционистский сон, поскольку обнаруживает его важные составляющие. Поэтому его следовало бы свести к детским переживаниям, а зная их, мы могли бы разъяснить, в какой мере поведение горничной по отношению ко мне, ее упрек, что я испачкал ковер, связано с тем положением, которое она занимает в сновидении. Я действительно могу дать желанные разъяснения. В психоанализе научаешься связь по времени заменять связью по существу; две мысли, внешне друг с другом не связанные, но непосредственно следующие друг за другом, относятся к некоему единству, о котором надо догадаться, подобно тому, как буквы а и б, которые я пишу друг подле друга, должны быть произноситься как слог: аб. Точно так же обстоит дело с последовательностью сновидений. Упомянутый сон о лестнице выхвачен из ряда сновидений, другие члены которого известны мне по их толкованию. Включенное в него сновидение должно относиться к тому же контексту. В основе других сновидений, составляющих один ряд, лежит воспоминание о няне, ухаживавшей за мной с младенческого возраста до двух с половиной лет, о которой у меня в сознании сохранилось смутное воспоминание. По сведениям, полученным мною недавно от матери, она была старая и некрасивая, но очень умная и трудолюбивая. Из анализа моих сновидений я могу сделать вывод, что она не всегда обращалась со мною ласково, и мне приходилось слышать от нее строгие слова, когда я был недостаточно понятлив в вопросах соблюдения чистоты и порядка. Таким образом, стараясь продолжить эту воспитательную работу, горничная в сновидении претендует на то, чтобы я относился к ней как к воплощению моей «доисторической старухи». Пожалуй, следует предположить, что ребенок, несмотря на строгое обращение воспитательницы, все же ее любил.