В. Соматические источники сновидений

Когда пытаешься заинтересовать обычного образованного человека проблемами сновидения и с этой целью задаешь ему вопрос, из каких источников, по его мнению, проистекают сновидения, то, как правило, замечаешь, что спрошенный ошибочно полагает, будто имеет надежное решение этой части проблемы. Он тотчас упоминает о влиянии, которое оказывают на образование сновидений нарушенное или затрудненное пищеварение («Все сны от желудка»), случайное положение тела и другие незначительные ощущения во время сна, и, по-видимому, не предполагает, что после учета всех этих моментов остается еще кое-что, нуждающееся в объяснении.

Какая роль в образования сновидений отводится в научной литературе соматическим источникам, мы уже подробно рассмотрели во вступительном разделе, а потому нам здесь достаточно будет упомянуть лишь результаты данного исследования. Мы слышали, что различают три вида соматических источников: объективные чувственные раздражения, исходящие от внешних объектов, внутренние состояния возбуждения органов чувств, имеющие только субъективную причину, и физические раздражения, проистекающие изнутри тела. Мы также отметили склонность авторов наряду с выделением этих соматических источников оттеснять на задний план или вообще исключать какие бы то ни было психические источники сновидения. Проверяя доводы, которые выдвигаются в пользу соматических источников раздражения, мы узнали, что значение объективных возбуждений органов чувств – отчасти случайных раздражений во время сна, отчасти таких, которые не прекращаются и в душевной жизни во сне, – доказывается многочисленными наблюдениями, а с помощью эксперимента было подтверждено, что роль субъективных чувственных раздражений проявляется в сновидениях через возвращение гипнагогических чувственных образов и что повсеместно предполагаемое объяснение наших образов сновидений и представлений во сне внутренними телесными раздражениями хотя и нельзя доказать в полном объеме, но можно обосновать всем известным воздействием, которое состояние возбуждения пищеварительных и мочеполовых органов оказывает на содержание наших снов.

Следовательно, «нервное раздражение» и «телесное раздражение» являются соматическими источниками сновидений, то есть, по мнению большинства авторов, единственными источниками сновидений вообще.

Но мы слышали также уже и целый ряд возражений, которые относятся не столько к правильности, сколько к достаточности теории соматических раздражений.

Как бы ни были уверены все сторонники этой теории в правильности ее фактологических оснований – особенно когда речь идет о случайных и внешних нервных раздражениях, для обнаружения которых в содержании сновидения не требуется никаких усилий, – все-таки никто не отрицает того, что выводить богатое содержание представлений в сновидениях только из внешних нервных раздражений, пожалуй, недостаточно. Мисс Мэри Уитон Калкинс (Сalkins, 1893) в течение шести недель изучала свои собственные сновидения и сновидения другого человека с этой точки зрения и выявила лишь 13,2 и соответственно 6,7 процента снов, в которых можно было доказать наличие элементов внешнего чувственного восприятия; только два из собранных ею случаев можно свести к органическим ощущениям. Статистика подтверждает нам здесь то, что мы могли предположить уже из беглого обзора наших собственных наблюдений.

Многие авторы ограничиваются тем, что отделяют «сновидение, вызванное нервным раздражением», в качестве хорошо исследованного подвида сновидений от других форм. Шпитта (Spitta, 1882) разделяет сны на вызванные нервным раздражением и на ассоциативные. Но было ясно, что такое решение проблемы останется неудовлетворительным, пока не удастся установить связь между соматическими источниками сновидений и содержанием их представлений.

Наряду с первым возражением, что внешние источники раздражения не так часто встречаются, в качестве второго можно говорить о недостаточности объяснения сновидений, которое достигается благодаря привлечению такого рода источников. Сторонники этой теории должны дать нам два разъяснения, во‑первых, почему внешний раздражитель не распознается в сновидении в своем истинном виде, а постоянно искажается, и, во‑вторых, почему результат реакции воспринимающей души на этом искаженный раздражитель может столь неопределенно меняться.

В качестве ответа на этот вопрос мы слышали от Штрюмпеля, что душа по причине своей оторванности от внешнего мира во время сна не способна дать правильное истолкование объективному чувственному раздражителю и из-за неопределенного по многим направлениям возбуждения вынуждена образовывать иллюзии. По его словам (Strümpell 1877): «Как только благодаря внешнему или внутреннему нервному раздражению во время сна в душе возникает ощущение или комплекс ощущений, чувство или вообще некий психический процесс, который воспринимается ею, то этот процесс вызывает в душе образы ощущений, относящиеся к кругу представлений, оставшихся от состояния бодрствования, то есть вызывает прежние восприятия либо в чистом виде, либо вместе с относящимися к ним психическими ценностями. Он словно собирает возле себя большее или меньшее количество таких образов, благодаря которым впечатление, проистекающее от нервного раздражения, получает свою психическую ценность. По аналогии с поведением в бодрствовании также и здесь обычно говорят, что душа во сне истолковывает впечатления, проистекающие от нервного раздражения. Результатом такого толкования является так называемое сновидение, вызванное нервным раздражением, то есть сновидение, составные части которого обусловлены тем, что нервное раздражение оказывает свое психическое воздействие на душевную жизнь по законам репродукции».

Сходным с этим учением по всем существенным моментам является утверждение Вундта (Wundt, 1874), что представления в сновидении проистекают по большей части от чувственных раздражителей, а также от раздражителей общего чувства, а потому по большей части представляют собой фантастические иллюзии и, вероятно, лишь в меньшей степени – чистые представления памяти, усилившиеся до галлюцинаций. Для отношения содержания сновидения к раздражителям сновидения, вытекающего из этой теории, Штрюмпель находит меткое сравнение (Strümpell, 1877). Это похоже на то, «как будто десять пальцев совершенно не сведущего в музыке человека бегают по клавишам инструмента». Таким образом, сновидение предстает не душевным явлением, возникшим по причине психических мотивов, а результатом физиологического раздражения, который выражается в психической симптоматике, потому что душевный аппарат, затронутый раздражителем, ни на какое другое выражение не способен. На аналогичной предпосылке построено, например, объяснение навязчивых представлений, которое Мейнерт попытался дать с помощью известного сравнения с циферблатом, на котором отдельные цифры являются более выпуклыми и выдаются вперед.

Какой бы популярной ни стала теория соматических раздражителей и как ни подкупала она своей простотой, все же легко показать ее слабые стороны. Любой соматический раздражитель сновидения, побуждающий во сне душевный аппарат к толкованию посредством образования иллюзий, может дать повод к бесчисленному множеству таких попыток истолкования, то есть добиться своего представительства в содержании сновидения в самых разных формах. Однако теория Штрюмпеля и Вундта не способна указать какой-либо мотив, который регулировал бы отношения между внешним раздражителем и представлением в сновидении, выбранным для его истолкования, то есть объяснить «странный выбор», который «достаточно часто делают раздражители в своей продуктивной деятельности». (Lipps, 1883, 170.) Другие возражения относятся к основному предположению всей теории иллюзий, согласно которой, душа во сне не в состоянии распознать истинную природу объективных чувственных раздражителей. Известный в прошлом физиолог Бурдах доказывает нам, что душа и во сне вполне способна правильно толковать достигающие ее чувственные впечатления и реагировать на них в соответствии с верным истолкованием, утверждая, что некоторые кажущиеся индивиду важными впечатления могут избежать небрежного к себе отношения во время сна (няня и ребенок) и что человек скорее проснется, если произнесут его имя, нежели от безразличного слухового впечатления, а это означает, что душа и во сне различает ощущения. Из этих наблюдений Бурдах делает вывод, что в состоянии сна следует предполагать не неспособность истолковывать чувственные раздражения, а недостаток интереса к ним. Эти же аргументы, которые в 1830 году использовал Бурдах, в неизменной форме снова использует в 1883 году Липпс, критикуя теорию соматических раздражителей. Согласно ему, душа напоминает нам спящего человека из анекдота, который на вопрос: «Ты спишь?» отвечает: «Нет», а на второе обращение: «Тогда одолжи мне 10 гульденов» отделывается отговоркой: «Я сплю».

Недостаточность теории соматических раздражителей можно доказать и другим способом. Наблюдение показывает, что внешние раздражители не обязательно вызывают у человека сновидения, хотя эти раздражители проявляются в содержании сновидения, когда человеку что-нибудь снится. Например, в ответ на раздражение кожи или давление, испытываемое мною во сне, в моем распоряжении имеются различные реакции. Я могу не заметить его, а затем при пробуждении обнаружить, что, например, у меня не накрыта одеялом нога или была сдавлена рука; патология демонстрирует многочисленные примеры того, что разнообразные раздражители, относящиеся к ощущениям и движениям, которые вызывают сильное возбуждение, во время сна остаются бездействующими. Во сне я могу почувствовать ощущение словно сквозь сон, что, как правило, и происходит с болезненными раздражителями, но эта боль не вплетается в ткань сновидения. И в‑третьих, я могу проснуться в ответ на раздражение, чтобы его устранить. И только четвертая возможная реакция заключается в том, что нервное раздражение вызовет у меня сновидение. Однако первые три возможности осуществляются по меньшей мере столь же часто, как образование сновидения. Этого не могло бы случиться, если бы не было мотива сновидения вне соматических источников раздражения.

Дав верную оценку вышеуказанным пробелам в объяснении сновидений с помощью соматических раздражителей, другие авторы – Шернер (Scherner, 1861), к которому присоединился философ Фолькельт (Volkelt, 1875) – попытались точнее определить душевную деятельность, в результате которой из соматических раздражений возникают яркие образы сновидения, тем самым снова сделав акцент при объяснении сущности сновидения на душевной сфере и психической активности.

Шернер не только дал поэтически прочувствованное, яркое описание психических особенностей, которые проявляются при образовании сновидения, – он также считал, что разгадал принцип, по которому душа обращается с предъявляемыми ей раздражителями. По мнению Шернера, фантазия, освобожденная от дневных оков, стремится в сновидении символически отобразить природу органа, от которого исходит раздражение, и характер этого раздражения. В результате получается своего рода руководство для толкования сновидений, сонник, при помощи которого на основании образов сновидений можно судить о физических ощущениях, состоянии отдельных органов и раздражителях. «Так, например, образ кошки выражает дурное настроение, вид светлой, гладкой булочки – наготу». (Volkelt, 1875, 32.) Человеческое тело в целом изображается в сновидении в виде дома, отдельные части тела – в виде частей дома. В «сновидениях, вызванных раздражениями, идущими от зубов», полости рта соответствуют передняя с высоким сводом, а переходу глотки в пищевод – лестница; в «“сновидении, вызванном головной болью”, для обозначения высокого местоположения головы избирается потолок комнаты, усеянный отвратительными, похожими на жаб пауками» (ibid., 33–34). «Эти символы постоянно выбираются и применяются сновидением для одного и того же органа; так, например, дышащие легкие символизируются гудящей печью, в которой бушует пламя, сердце – пустыми ящиками и коробками, мочевой пузырь – круглыми, по форме похожими на мешок или вообще просто имеющими полость предметами». [Ibid., 34.] «Особенно важно то, что в конце такого вызванного телесными раздражителями сновидения фантазия, так сказать, демаскируется, открыто изображая возбуждающий орган или его функцию. Так, например, сновидение, вызванное раздражениями, идущими от зубов, обычно завершается тем, что сновидец вынимает у себя изо рта зубы». [Ibid., 35.] Нельзя сказать, чтобы эта теория толкования сновидений была благосклонно принята авторами. Прежде всего она показалась чересчур экстравагантной; в ней не сумели выявить даже той доли истины, на которую, на мой взгляд, она вправе претендовать. Она, как мы видим, приводит к возрождению толкования сновидений посредством символики, которой пользовались древние люди, разве что область, из которой берется толкование, ограничивается телесностью человека. Недостаток научной обоснованной техники при толковании делает малопригодным учение Шернера. По всей видимости, произвол при толковании сновидений не исключен, тем более что и здесь тоже раздражитель может выражаться в содержании сновидения самым разным образом; так, например, уже последователь Шернера, Фолькельт, не мог согласиться с его утверждением, будто тело изображается в виде дома. Вызывает возражение также и то, что работа сновидения здесь опять-таки предстает в виде бесполезной и бесцельной душевной деятельности, поскольку, согласно обсуждаемой теории, душа довольствуется тем, что фантазирует о занимающем ее раздражителе, не делая ничего для устранения этого раздражителя.

Серьезный удар учению Шернера о символизации физических раздражителей сновидением наносит еще одно возражение. Эти физические раздражители присутствуют постоянно; как принято считать, душа во сне более доступна им, нежели в бодрствовании. В таком случае непонятно, почему душа не грезит всю ночь напролет и не каждую ночь обо всех этих органах. Если попытаться отвести это возражение введением дополнительного условия, что от глаз, ушей, зубов, кишечника и т. д. должно исходить особое возбуждение, чтобы пробудить деятельность сновидения, то возникает проблема, связанная с объективным установлением такого усиления раздражения, – это возможно лишь в незначительном количестве случаев. Если сновидение о полете означает символизацию подъема и опускания стенок легких при дыхании, то, как отмечает сам Штрюмпель (Strümpell, 1877), либо это сновидение должно сниться чаще, либо во время этого сновидения можно доказать повышенную дыхательную активность. Но возможен и третий случай, наиболее вероятный из всех: иногда свое действие оказывают особые мотивы, чтобы привлечь внимание к постоянно имеющимся висцеральным ощущениям. Но этот случай уже выходит за пределы теории Шернера.

Ценность рассуждений Шернера и Фолькельта заключается том, что они обращают внимание на некоторые особенности содержания сновидения, требующие объяснения и, по всей видимости, скрывающие новые научные выводы. Совершенно верно, что в сновидениях содержатся символизации телесных органов и их функций, что вода в сновидении часто указывает на позыв к мочеиспусканию, что мужские половой орган может изображаться в виде вертикально стоящей палки или колонны и т. д. В случае сновидений, в которых быстро сменяются образы и которые изобилуют яркими красками, в отличие от сновидений, где преобладают бледные тона, едва ли можно отвергнуть их толкование как «сновидений, вызванных раздражением органа зрения», точно так же как нельзя оспаривать роль образования иллюзий в сновидениях, содержащих шум и гам. Сновидение, приведенное Шернером (Scherner, 1861), о том, как два ряда красивых белокурых мальчиков выстраиваются друг против друга на мосту, нападают друга на друга, а затем возвращаются на свои исходные позиции, пока наконец сам спящий не садится на мост и не вынимает из челюсти большой зуб; или аналогичное сновидение Фолькельта (Volkelt, 1875), где определенную роль играют два ряда выдвижных ящиков и которое опять-таки заканчивается выниманием зуба, и сходные сновидения, о которых в большом количестве сообщили оба автора, не позволяют отбросить в сторону теорию Шернера как бесполезное изобретение, не исследовав содержащегося в ней зерна истины. В таком случае возникает задача дать другое объяснение мнимой символизации мнимого раздражения, идущего от зубов.

На протяжении всего времени, когда мы рассматривали теорию соматических раздражителей, я не приводил того аргумента, который вытекает из наших анализов сновидений. Если при помощи метода, который другие авторы не применяли к своему материалу сновидений, мы смогли показать, что сновидение как психический акт обладает собственной ценностью, что мотивом его образования служит желание и что переживания предыдущего дня дают первоочередной материал для его содержания, то любая другая теория сновидений, пренебрегающая этим методом и, соответственно, считающая сновидение бесцельной и загадочной психической реакцией на соматические раздражители, не выдерживает никакой критики. Ведь в этом случае, что маловероятно, должно быть два совершенно разных вида сновидений, один из которых наблюдается только нами, а другой – только прежними исследователями сновидений. Нам остается лишь найти место тем фактам, на которые опирается распространенное учение о соматических раздражителях, в рамках нашей теории сновидений.

Первый шаг к этому мы уже сделали, когда выдвинули положение, что работа сновидения вынуждает к переработке в единое целое всех одновременно имеющихся источников его возбуждения. Мы видели, что если от предыдущего дня сохранились два или более переживания, способных произвести впечатление, то вытекающие из них желания объединяются в одном сновидении, а также и то, что впечатление, обладающее психической ценностью для материала сновидения, и безразличные переживания предыдущего дня сливаются, но при условии, что между ними могут образоваться связующие представления. Таким образом, сновидение выглядит как реакция на все то, что в данный момент одновременно присутствует в спящей психике. Насколько нам удалось до этого проанализировать материал сновидений, мы увидели, что он представляет собой скопление психических остатков, следов воспоминаний, за которыми необходимо признать (вследствие предпочтения недавнего и инфантильного материала) психологически неопределимое свойство актуальности. Нам не составит большого труда предсказать, что может произойти, если к этому материалу, состоящему из актуализированных воспоминаний, в состоянии сна добавится новый материал – ощущения. Эти раздражения опять-таки становятся важными для сновидения благодаря тому, что они актуальны; они объединяются с другими актуальными психическими представлениями, чтобы дать материал для образования сновидения. Выражаясь иначе, раздражители во время сна перерабатываются в исполнение желания, другими компонентами которого являются известные нам психические остатки дня. Такое объединение совершается не всегда; мы уже слышали, что к телесным раздражителям во время сна возможно разное отношение. Но если оно происходит, то это значит, что удалось найти материал представлений для содержания сновидения, выражающий оба источника сновидения – соматический и психический.

Сущность сновидения не меняется, когда к его психическим источникам добавляется соматический материал; оно остается исполнением желания, независимо от того, каким образом обусловливается его выражение посредством актуального материала.

Я бы хотел предоставить здесь место для обсуждения ряда особенностей, которые могут по-разному менять значение внешних раздражителей для сновидения. Я утверждаю, что взаимодействие индивидуальных, физиологических и случайных моментов, относящихся к соответствующей ситуации, определяется тем, как будет вести себя человек в каждом конкретном случае объективного интенсивного раздражения во время сна; обычная глубина сна в сочетании с интенсивностью раздражителя порой позволяет подавить раздражитель настолько, что он не нарушает сна, а в другой раз вынуждает проснуться или предпринять попытку справиться с раздражителем, включив его в сновидение. В соответствии с многообразием таких констелляций внешние объективные раздражители у одного человека выражаются в сновидении чаще или реже, чем у другого. У меня – человека, обладающего прекрасным сном и упорно настаивающего на том, что меня нельзя тревожить во сне без причины, – вмешательства внешних источников возбуждения в сновидения очень редки, тогда как психические мотивы, по-видимому, очень легко подводят меня к сновидению. Собственно говоря, я записал только одно сновидение, в котором можно обнаружить объективные, болезненные источники раздражения, и именно на примере этого сновидения можно наглядно показать, какого эффекта достигает внешний раздражитель.

Я еду верхом на серой лошади, вначале робко и неумело, словно прислонившись к ней. Я встречаю коллегу П., который сидит верхом на коне и о чем-то мне напоминает (вероятно, о том, что я неправильно сижу). Я все лучше приспосабливаюсь к моей умной лошади, сажусь поудобнее и замечаю, что чувствую себя совсем как дома. В качестве седла у меня нечто вроде подушки, которая полностью заполняет пространство между шеей и крупом лошади. Я проскакиваю вплотную между двумя нагруженными телегами. Проехав улицу, я сворачиваю и хочу слезть с лошади у маленькой открытой часовни, которая расположена в конце улицы. Затем я действительно слезаю у другой близлежащей часовни; на этой же улице имеется и постоялый двор. Я мог бы пустить лошадь одну, но предпочитаю туда ее отвести. Как будто мне стыдно появиться там верхом. Перед постоялым двором стоит мальчик, который показывает оброненный мною клочок бумаги и смеется надо мной. На клочке бумаги написано и дважды подчеркнуто: «Не есть», и вторая фраза (неясно) – нечто вроде: «Ничего не делать». В связи с этим смутная мысль, что я нахожусь в чужом городе, где мне нечего делать.

В этом сновидении трудно подметить, чтобы оно возникло под влиянием, скорее даже под гнетом, какого-либо болезненного раздражителя. Накануне, однако, я страдал от фурункулов, доставлявших мне муки при каждом движении, а самый большой фурункул в паху, разросшийся до размеров яблока, при любом шаге причинял мне нестерпимую боль. Утомление, отсутствие аппетита, напряженная – вопреки всему этому – работа днем добавились к болям, чтобы испортить мое настроение. Я был не совсем способен справляться со своими врачебными задачами, но при данном характере недуга едва ли можно было придумать иное занятие, которое было бы так столь же непригодным для меня, как верховая езда. И именно этой деятельностью заставляет меня заниматься сновидение; это самое энергичное отрицание недуга, какое можно себе представить. Я вообще не езжу верхом, верховая езда мне никогда не снится; я вообще всего один раз сидел на лошади, да и то она была без седла, и верховая езда мне не понравилась. Но в данном сновидении я еду верхом, словно у меня нет фурункула в паху – вернее, именно потому, что я не хочу его иметь. По описанию мое седло – это припарка, которая позволила мне заснуть. Вероятно, в первые часы сна – благодаря этой мере – я нисколько не чувствовал свой недуг. Затем дали о себе знать болезненные ощущения, которые хотели меня разбудить, но тут появилось сновидение и, успокаивая, сказало: «Спи дальше, ты не проснешься! У тебя же нет фурункула, ведь ты скачешь на лошади, а с фурункулом в этом месте ты бы скакать не мог!» И ему удалось меня успокоить; боль унялась, и я продолжал спать.

Сновидение, однако, не довольствовалось настойчивым «внушением» мне несовместимого с моим недугом представления об отсутствии фурункула, причем оно вело себя подобно галлюцинаторному бреду матери, потерявшей своего ребенка, или торговца, утратившего все свое состояние. Частные детали отвергнутого ощущения и образ, использованный для его вытеснения, служит ему также в качестве материала, чтобы присоединить то, что актуально в моей душе, к ситуации в сновидении и это выразить. Я еду верхом на серой лошади; цвет лошади в точности соответствует костюму цвета перца и соли, в котором я в последний раз встретил за городом коллегу П. Меня лишили острой пищи, которую сочли причиной фурункулеза, тем не менее в качестве этиологического фактора предпочтительнее, на мой взгляд, говорить о сахаре. Приятелю П. нравится быть передо мной на коне, после того как он сменил меня у одной пациентки, с которой я проделывал разные трюки (в сновидении я вначале сижу на лошади в странной позе, словно цирковой наездник). Но на самом деле эта пациентка, подобно лошади в анекдоте про горе-наездника, проделывала со мной, что ей хотелось. Таким образом, лошадь служит символическим выражением моей пациентки (в сновидении лошадь очень умна). «Я чувствую себя совсем как дома» – это соответствует моему положению в доме до того, как меня заменил П. «Я думал, вы прочно сидите в седле», – недавно сказал мне по этому поводу один из немногих моих недоброжелателей среди известных врачей этого города. Каждый день заниматься психотерапией по 8–10 часов с такими болями действительно было трюком, но я знаю, что, не чувствуя себя совершенно здоровым, я не смогу далее выполнять особенно сложную работу, и сновидение полно мрачных намеков на ситуацию, которая должна неизбежно возникнуть – «Не работать и не есть» (записка, с которой неврастеники являются на прием к врачу). В ходе дальнейшего толкования я замечаю, что работе сновидения удалось найти путь от желаемой ситуации, выраженной с помощью верховой езды, к сценам из очень раннего детства – стычкам, происходившим между мной и одним моим племянником, который, впрочем, на год старше меня и живет теперь в Англии. Кроме того, оно использовало элементы моих путешествий в Италию; улица в сновидении состоит из впечатлений о Вероне и Сиене. Еще более глубокое толкование приводит меня к мыслям сексуального характера, и я вспоминаю, что у одной пациентки, никогда не бывавшей в Италии, намеки в сновидении, по-видимому, указывали на эту красивую страну (gen Italien – Genitalien); в то же время это связано с домом, в котором я был врачом до приятеля П., и с тем местом, где возник мой фурункул.

В другом сновидении мне удалось аналогичным образом защититься на этот раз от чувственного раздражения, угрожавшего нарушить мой сон. Однако выявить взаимосвязь сновидения и случайного раздражителя, вызвавшего сновидение, и тем самым понять сон позволило мне лишь счастливое стечение обстоятельств. Однажды утром – это было в середине лета – я проснулся в тирольском горном селении со знанием того, что мне приснилось: Папа римский умер. Толкование этого короткого, лишенного зрительных образов сновидения мне не удалось. Я вспомнил только один повод к этому сновидению: незадолго до этого в газете сообщалось о легком недомогании его святейшества. Однако во время завтрака моя жена спросила: «Ты слышал сегодня утром ужасный звон колоколов?» Мне ничего не было известно о том, чтобы я это слышал, но теперь я понял свое сновидение. Это была реакция моей потребности во сне на шум, которым набожные тирольцы хотели меня разбудить. Я мщу им выводом, составляющим содержание сновидения, и продолжаю спать, не проявляя никакого интереса к колокольному звону.

Среди сновидений, упомянутых в предыдущих разделах, уже имеется несколько, которые могут служить примерами переработки так называемых нервных раздражителей. Одним из них является сновидение о питье воды большими глотками; в нем соматический раздражитель, по-видимому, является единственным источником сновидения, а желание, вызванное ощущением – жажда, – единственным его мотивом. Точно так же обстоит дело и с другими простыми сновидениями, когда сам по себе соматический раздражитель способен вызвать желание. Сновидение больной, которая ночью сбрасывает со щеки охлаждающий аппарат, демонстрирует необычный способ реагировать исполнением желания на болезненные раздражители; похоже, что пациентке удалось на какое-то время перестать чувствовать боль, наделив ею постороннего человека.

Мое сновидение о трех парках вызвано, очевидно, голодом, но оно сумело свести потребность в пище к томлению ребенка по материнской груди и использовать невинное желание для прикрытия более серьезного стремления, которое не может выразиться в столь явном виде. В сновидении о графе Туне мы могли видеть, какими способами возникшая до этого физическая потребность соединяется с наиболее сильными, но и сильнее всего подавленными побуждениями душевной жизни. И если, как в случае, приведенном Гарнье (Garnier, 1872), Первый консул превратил шум взрывающейся адской машины в сновидение о битве, прежде чем он от этого пробудился, то в этом особенно ясно обнаруживается стремление, ради которого душевная деятельность вообще интересуется во сне ощущениями. Молодой адвокат, уснувший после обеда в день своего первого серьезного выступления, ведет себя абсолютно так же, как великий Наполеон. Ему снится неких Г. Райх в Гусятине (город в Галиции), которого он знает по выступлению, но элемент Гусятин (Hussiatyn) продолжает настойчиво навязываться; он просыпается и слышит, как его жена, страдающая бронхитом, сильно кашляет (husten).

Сравним это сновидение Наполеона, обладавшего, кстати, превосходным сном, с другим сновидением – со сновидением привыкшего долго спать студента, которому после слов разбудившей его горничной, что ему пора в госпиталь, снится, будто он спит в больничной койке, а затем продолжает спать, рассуждая: если я и так уже в госпитале, то мне не нужно вставать, чтобы туда идти. Очевидно, что последнее сновидение – это сновидение о комфорте, спящий откровенно признается себе в мотиве своего сна, но вместе с тем раскрывает одну из тайн сновидения как такового. В известном смысле все сновидения – это сновидения о комфорте; они служат намерению продолжить сон, а не пробудиться. Сновидение – это страж сна, а не его нарушитель. По отношению к психическим моментам, вызывающим пробуждение, мы докажем правильность этого утверждения в другом месте; его применимость к роли объективных внешних раздражителей мы можем обосновать уже здесь. Душа либо вообще не интересуется поводами к возникновению ощущений во время сна, если только это возможно в отношении интенсивности и правильно понятого ею значения этих раздражителей, либо она использует сновидение для того, чтобы отрицать наличие этих раздражителей, либо, в‑третьих, когда она вынуждена их признать, подыскивает такое их толкование, которое выставляет актуальное ощущение как составную часть желаемой и сопоставимой со сновидением ситуации. Актуальное ощущение вплетается в сновидение и в результате лишается своей реальности. Наполеон может продолжать спать; ведь его сон хочет нарушить всего лишь воспоминание во сне о канонаде под Арколе.

Следовательно, желание спать (на которое настроено сознательное Я и которое, наряду с цензурой сновидения и упоминаемой в дальнейшем «вторичной переработкой», представляет собой его вклад в сновидение) должно каждый раз учитываться в качестве мотива к образованию сновидения, а каждое удавшееся сновидение является его исполнением. Как соотносится это постоянное и всегда одинаковое желание спать с другими желаниями, из которых то одно, то другое исполняется благодаря содержанию сновидения, – это будет предметом другой дискуссии. Однако в желании спать мы выявили тот момент, который может восполнить пробел в теории Штрюмпеля – Вундта показать ошибочность и изменчивость в толковании внешних раздражителей. Правильное толкование, на которое вполне способна спящая душа, предполагает живой интерес и требует прекращения сна; поэтому из всех возможных толкований душа избирает только такие, которые совместимы с абсолютистской цензурой желания спать. Например, это соловей, а не ласточка. Ибо если это ласточка, то сон кончен – наступило утро. Далее, из всех доступных толкований раздражителя выбирается то, которое может быть наилучшим образом связано с желаниями-побуждениями, имеющимися в душе. Поэтому все однозначно определено и ничего не оставляется на произвол судьбы. Неправильное толкование – это не иллюзия, а – если угодно – отговорка. Но здесь опять-таки, как и при замене посредством смещения, осуществляемой в угоду цензуре сновидения, следует признать отклонение от нормального психического процесса.

Если внешние нервные и внутренние телесные раздражители достаточно интенсивны для того, чтобы привлечь к себе внимание психики, то – в том случае, если их следствием являются сновидение, а не пробуждение – они создают прочную основу для образования сновидений, ядро в его материале, для которого подыскивается соответствующее исполнение желания таким же образом, как и опосредствующие представления между двумя психическими раздражителями сновидения. В отношении многих сновидений можно сказать, что соматический элемент определяет в них содержание сновидения. В этом крайнем случае ради образования сновидения пробуждается как раз не актуальное желание. Однако сновидение не может изобразить желания иначе, кроме как в ситуации, в которой оно исполняется; перед ним словно возникает задача выяснить, какое желание можно изобразить как исполненное с помощью актуальной ситуации. Если актуальный материал имеет болезненный или неприятный характер, то это еще не означает, что из-за этого он не пригоден для образования сновидения. В распоряжении душевной жизни имеются также желания, исполнение которых вызывает неудовольствие; это кажется противоречием, но объясняется наличием двух психических инстанций и цензуры, существующей между ними.

Как мы уже слышали, в душевной жизни имеются вытесненные желания, относящиеся к первой системе, исполнению против которых противодействует вторая система. До сих пор сохраняется мнение, что такие желания существовали, а затем были уничтожены; однако учение о вытеснении, необходимое в науке о психоневрозах, утверждает, что такие вытесненные желания продолжают существовать, но вместе с ними имеется воздействующее на них торможение. В нашей речи мы подмечаем верное, когда говорим о «подавлении» таких импульсов. Психические приспособления, способствующие реализации таких подавленных желаний, сохраняются и готовы к употреблению. Но если случается так, что такое подавленное желание все же осуществляется, то преодоленное торможение второй (способной к осознанию) системы проявляется в виде неудовольствия. Завершим эту мысль: когда во сне имеются неприятные ощущения из соматического источника, то эта констелляция используется сновидением для того, чтобы изобразить – при сохранении в той или иной степени цензуры – исполнение обычно подавленного желания.

Такое положение вещей позволяет объяснить ряд сновидений, сопровождающихся страхом, тогда как другой ряд сновидений, противоречащих теории желания, позволяет выявить другой механизм. Страх в сновидениях может быть психоневротическим, возникать вследствие психосексуального возбуждения, при этом страх соответствует вытесненному либидо. В таком случае этот страх, как и страшный сон в целом, имеет значение невротического симптома, и мы стоим на границе, где присущая сновидению тенденция к исполнению желания терпит фиаско. В других же страшных снах (из первого ряда) ощущение страха передается соматически (например, у легочных и сердечных больных при случайной задержке дыхания), и в таком случае оно используется для того, чтобы помочь исполниться в виде сновидения таким энергично подавленным желаниям, проявление которых во сне по психическим мотивам имело бы следствием такое же появление страха. Объединить эти внешне отдельные случаи несложно. Из двух психических образований, склонности к аффекту и содержания представления, тесно связанных между собой, одно из них, которое актуально, также и в сновидении вызывает другое: то соматически обусловленный страх вызывает подавленное содержание представления, то содержание представления, избавленное от вытеснения и сопровождающееся сексуальным возбуждением, вызывает страх. О первом случае можно сказать, что соматически обусловленный аффект получает психическое толкование; в другом случае все обусловлено психически, но подавленное содержание легко заменяется соматическим толкованием, соответствующим ощущению страха. Трудности, которые здесь возникают для понимания, имеют мало общего со сновидением; они проистекают из того, что этими рассуждениями мы затрагиваем проблемы возникновения страха и вытеснения.

К действенным раздражителям, относящимся к внутренней телесности, без сомнения, относится общее настроение. Не то чтобы оно могло предоставить содержание сновидения, но оно вынуждает мысли сновидения производить выбор из материала, который должен служить для изображения в содержании сновидения, приближая одну часть этого материала как соответствующую его сущности и отодвигая другую. Кроме того, это общее настроение от предыдущего дня связано с психическими остатками, существенными для сновидения. При этом само это настроение может сохраняться в сновидении или преодолеваться, а потому оно, когда исполнено неудовольствием, обращается в противоположность.

Когда соматические источники раздражения во время сна – то есть ощущения во сне – не обладают чрезвычайной интенсивностью, то они, на мой взгляд, играют в образовании сновидения такую же роль, что и оставшиеся свежими, но безразличные впечатления предыдущего дня. Собственно, я имею в виду, что они привлекаются для образования сновидения только в том случае, когда пригодны для соединения с содержанием представлений психических источников сновидения. С ними обращаются как с общедоступным, всегда имеющимся наготове материалом, который используется всякий раз, как только в нем возникает надобность, тогда как ценный материал сам предписывает способ своего применения. Это похоже на то, как меценат приносит художнику редкий камень, оникс, чтобы сделать из него художественное произведение. Размеры камня, его окраска и чистота воды помогают решить, какой портрет или какую сцену в нем следует изобразить, тогда как при не очень дорогом и имеющемся в большом количестве материале, например мраморе или песчанике, художник следует только идее, сложившейся в его уме. Только так, как мне кажется, можно понять тот факт, что содержание сновидения, которое вызывается раздражителями из нашей телесности, не усилившимися до степени чрезвычайного, проявляется все же не во всех сновидениях и не каждую ночь.

Возможно, пример, который вновь возвращает нас к толкованию сновидений, лучше всего прояснит мою мысль. Однажды я пытался понять, что означает ощущение заторможенности, невозможности сойти с места, неловкости и т. п., которое так часто снится человеку и которое столь близко к страху. В ночь после этого мне приснился следующий сон. Не совсем одетый, я поднимаюсь по лестнице из квартиры, расположенной на нижнем этаже дома, на верхний этаж. При этом я каждый раз перескакиваю через три ступеньки, радуясь тому, что так проворно могу подниматься по лестнице. Вдруг я вижу, что навстречу мне вниз по лестнице спускается горничная. Мне становится стыдно, я спешу, и тут возникает та заторможенность, я словно приклеен к ступенькам, и я не могу сдвинуться с места.

Анализ. Ситуация в сновидении заимствована из повседневной действительности. У меня в Вене две квартиры, соединенные между собой только лестницей. На первом этаже находятся приемная и кабинет, а этажом выше – жилые комнаты. Когда поздно вечером я заканчиваю работать, я поднимаюсь по лестнице в спальню. Вечером накануне сновидения я действительно поднялся по лестнице не совсем одетый, то есть я снял воротничок, галстук и манжеты; в сновидении же, как это обычно бывает, я оказался раздет гораздо больше, хотя и непонятно, до какой степени. Перепрыгивание через ступеньки – это моя обычная манера подниматься по лестнице; впрочем, это и исполнение желания в сновидении, ибо благодаря легкости, с которой я выполняю это действие, я убеждаюсь в хорошей работе своего сердца. Далее, такая манера подниматься по лестнице полностью противоречит торможению во второй половине сновидения. Она показывает мне – что не требовало доказательств, – что сновидению не доставляет затруднений изобразить моторные действия во всей их полноте; вспомним хотя бы полеты во сне!

Лестница, по которой я подымаюсь, не похожа, однако, на лестницу моего дома; сначала я ее не узнаю, и только благодаря человеку, идущему мне навстречу, я понимаю, где нахожусь. Этот человек – горничная одной пожилой дамы, которую я посещаю два раза в день, чтобы сделать инъекции; лестница в сновидении очень похожа на ту, по которой я поднимаюсь там два раза в день.

Но как попали эта лестница и эта женщина в мое сновидение? Чувство стыда из-за того, что я не совсем одет, без сомнения, имеет сексуальный характер; горничная, которая мне приснилась, старше меня, ворчлива и совершенно непривлекательна. В ответ на этот вопрос мне приходит в голову только следующее: когда я совершаю утренний визит в этот дом, у меня обычно на лестнице начинается кашель; продукт отхаркивания попадает на лестницу. На обоих этажах нет плевательницы, и я придерживаюсь той точки зрения, что содержание лестницы в чистоте должно происходить не за мой счет, а благодаря приобретению плевательницы. Домоправительница, тоже пожилая ворчливая женщина, которой, однако, присуще стремление к опрятности, придерживается по этому вопросу другой точки зрения. Она подкарауливает, не позволю ли я себе снова указанной вольности, и когда она это обнаруживает, мне приходится слышать ее ворчание. После этого несколько дней она также отказывает мне в обычном проявлении уважения при нашей встрече. Накануне сновидения партия домоправительницы получила подкрепление в лице горничной. Я, как всегда, торопился завершить свой визит к больной, когда в передней меня остановила горничная и высказала замечание: «Господин доктор, вы бы хоть сегодня вытерли ноги, прежде чем войти в комнату. Красный ковер опять весь грязный от вашей обуви». Такова, вероятно, причина появления в моем сновидении лестницы и горничной.

Между моим перепрыгиванием через ступени и отхаркиванием на лестнице существует тесная связь. Воспаление зева, как и сердечный недуг, представляются наказанием за дурную привычку курить, по поводу которой, разумеется, я слышу аналогичные упреки от своей супруги; в одном доме со мной так же мало любезны, как и в другом, а сновидение соединило их в один образ.

Дальнейшее толкование сновидения я должен отложить до тех пор, пока мы не рассмотрим, откуда проистекает типичное сновидение о неполной одежде. В качестве предварительного результата анализа приведенного сновидения я только замечу, что ощущение заторможенности движений в сновидении возникает всегда, когда оно необходимо для некоторой взаимосвязи. Особое состояние моей подвижности во сне не может быть причиной содержания данного сновидения, ведь за мгновение перед этим, словно в подтверждение этого вывода, мне снилось, что я с легкостью перепрыгиваю через ступеньки.