Б. Инфантильное как источник сновидения

В качестве третьей особенности содержания сновидения мы вместе со всеми остальными авторами (за исключением Роберта) утверждали, что в сновидении могут проявиться впечатления самых ранних периодов жизни, которые, по-видимому, не вспоминаются в бодрствовании. Как редко или часто это случается, оценить – понятное дело – трудно, потому что установить происхождение этих элементов сновидения после пробуждения не удается. Следовательно, доказательство того, что речь идет здесь о впечатлениях детства, должно быть приведено объективным путем, а необходимые условия для этого встречаются лишь в редких случаях. В качестве особенно убедительного доказательства А. Маури (Maury 1878) приводит историю одного человека, который однажды решил после двадцатилетнего отсутствия посетить свою родину. В ночь перед отъездом ему приснилось, что он находится в совершенно незнакомой местности и встречает на улице незнакомого господина, с которым вступает в разговор. Приехав на родину, он смог теперь убедиться, что эта незнакомая местность действительно существует неподалеку от его родного города, а незнакомый мужчина из сновидения оказался живущим там другом его умершего отца. Пожалуй, это является убедительным доказательством того, что и улицу, и этого человека он видел в детстве. Впрочем, это сновидение можно истолковать как выражение его нетерпения, как и сновидение девушки, которая носит в кармане билет на вечерний концерт, сновидение ребенка, которому отец обещал прогулку в Гамо, и т. п. Мотивы, по которым у сновидца репродуцируется именно это впечатление из его детства, без анализа, разумеется, раскрыть невозможно.

Один из моих коллег, похвалявшийся тем, что его сновидения очень редко подвергаются искажению, сообщил мне, что недавно ему приснилось, будто его гувернер находится в постели бонны, жившей у них в доме, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Место, где произошла эта сцена, вспомнилось ему еще во сне. Заинтересовавшись этим сновидением, он рассказал его своему старшему брату, который, смеясь, подтвердил реальность приснившегося. Он очень хорошо помнил об этом, ибо в то время ему было шесть лет. Обычно любовники спаивали его, старшего мальчика, пивом, когда обстоятельства благоприятствовали тому, чтобы провести ночь вместе. Младший, в то время трехлетний ребенок – наш сновидец, – спавший в комнате бонны, как помеха не воспринимался.

В другом случае можно также с уверенностью, даже без помощи толкования, констатировать, что сновидение содержит элементы из детства, а именно тогда, когда сновидение носит так называемый повторяющийся характер, когда то, что вначале приснилось в детстве, в дальнейшем время от времени появляется во сне взрослого. К известным примерам этого рода я могу добавить еще несколько из своего опыта, хотя мне самому такие повторяющиеся сновидения неизвестны. Один врач, лет тридцати, рассказал мне, что начиная с раннего детства и до сих пор ему часто является во сне желтый лев, о котором он может дать самые точные сведения. Этот знакомый ему из сновидений лев нашелся однажды в действительности и оказался давно заброшенной фарфоровой безделушкой, и молодой человек услышал тогда от матери, что этот предмет в детстве был его любимой игрушкой, о чем сам он уже не помнил.

Если теперь от явного содержания сновидения перейти к мыслям сновидения, которые раскрывает только анализ, то с удивлением можно констатировать содействие таких детских переживаний даже в таких сновидениях, содержание которых подобного подозрения не вызывало. Уважаемому коллеге, которому снился «желтый лев», я обязан особенно поучительным примером такого сновидения. После чтения книги Нансена о путешествии на Северный полюс, ему приснилось, будто в ледяной пустыне он гальванизирует отважного исследователя в связи с ишиасом, от которого тот страдал! В ходе анализа этого сновидения ему вспомнилась история из его детства, без которой его сон остался бы непонятным. Однажды, когда ему было три или четыре года, он с любопытством слушал, как взрослые разговаривали о научных путешествиях, а затем спросил отца, тяжелая ли это болезнь. Очевидно, он перепутал Reisen (путешествие) с Reissen (болями), а насмешки его брата и сестры позаботились о том, чтобы переживание, вызывавшее у него чувство стыда, не забылось.

Совершенно аналогичный случай – когда при анализе сновидения о монографии о роде цикламен я натолкнулся на сохранившееся детское воспоминание о том, как отец отдал на растерзание пятилетнему мальчику книгу, снабженную цветными таблицами. Тут, правда, может возникнуть сомнение, действительно ли это воспоминание участвовало в формировании содержания сновидения, не могло ли быть так, что в ходе аналитической работы эта связь возникла лишь задним числом. Однако изобилие и четкая последовательность ассоциативных связей говорит в пользу первого предположения: цикламен – любимый цветок – любимое блюдо – артишоки; обрывать, словно артишок, листок за листком (этот оборот речи ежедневно был на слуху в связи с разделением Китайского государства); – гербарий – книжный червь, любимым кушаньем которого являются книги. Кроме того, я могу заверить, что последнее значение сновидения, о котором я здесь не рассказывал, находится в самой тесной связи с содержанием детской сцены.

Анализ других сновидений показывает, что само желание, вызвавшее сновидение, исполнение которого представляет собой сон, проистекает из детской жизни, а потому человек, к своему удивлению, обнаруживает в сновидении ребенка, продолжающего жить своими импульсами.

Я продолжу здесь толкование сновидения, из которого мы уже однажды извлекли много поучительного, я имею в виду сон: приятель Р. – мой дядя. Мы уже настолько далеко продвинулись в его толковании, что мотив-желание получить звание профессора стал нам понятен, и мы объяснили себе нежные чувства во сне по отношению к приятелю Р. как оппозицию и протест против оскорбления обоих коллег, которое содержалось в мыслях сновидения. Сновидение было моим собственным. Поэтому я могу продолжить его анализ с сообщения, что мое чувство еще не было удовлетворено достигнутым решением. Я знал, что мое суждение о коллегах, дискредитированных в мыслях сновидения, в бодрствовании было совершенно иным; сила желания не разделить их участи в связи с получением профессорского звания казалась мне слишком незначительной, чтобы полностью объяснить противоречие между оценкой во сне и в бодрствовании. Если моя потребность в том, чтобы ко мне обращались, называя профессором, столь велика, то это свидетельствует о болезненном честолюбии, которого я в себе не чувствую, которое, на мой взгляд, мне чуждо. Я не знаю, как другие люди, считающие, что знают меня, оценили бы меня по этому пункту; быть может, я и в самом деле обладаю честолюбием; но тогда бы оно давно обратилось на другие объекты, а не на титул и звание экстраординарного профессора.

Откуда в таком случае честолюбие, приписанное мне сновидением? Я вспоминаю, как часто мне в детстве рассказывали, что при моем рождении какая-то пожилая крестьянка пророчила матери, радовавшейся своему первенцу, что она даровала миру великого человека. Такие пророчества, должно быть, часто встречаются; существует так много полных надежд матерей и так много пожилых крестьянок или других старых женщин, власти которых на земле пришел конец, и поэтому они обратились к будущему. И делается это также не в ущерб пророчицам. Так неужели мое честолюбие проистекает из этого источника? Но тут я вспоминаю другое впечатление из более позднего детства, которое, пожалуй, еще более пригодно для объяснения. Однажды вечером в одном из ресторанов на Пратере, куда родители часто брали с собой одиннадцати- или двенадцатилетнего мальчика, мы обратили внимание на одного человека, который ходил от стола к столу и за небольшой гонорар импровизировал стихи на заданную ему тему. Меня послали пригласить поэта к нашему столу, и он оказался благодарным посыльному. Прежде чем спросить о своем задании, он посвятил мне несколько рифм и счел в своем вдохновении вероятным, что когда-нибудь я стану «министром». Впечатление от этого второго пророчества я помню очень хорошо. Это было время гражданского министерства; отец незадолго до этого принес домой портреты гражданских министров Хербста, Гискры, Унгера, Бергера и др., которые мы раскрасили. Среди них были даже евреи; поэтому каждый прилежный еврейский мальчик «носил министерский портфель» в своем ранце. С впечатлениями того времени, видимо, связано даже то, что незадолго до поступления в университет я хотел изучать юриспруденцию и только в последний момент передумал. Медику министерская карьера вообще недоступна. И тут мой сон! Я только теперь замечаю, что он перенес меня из унылого настоящего в полное надежд время гражданского министерства и в меру своих сил исполнил мое тогдашнее желание. Дурно обойдясь с обоими учеными и уважаемыми коллегами, потому что они евреи, словно один из них был «дураком», а другой «преступником», я веду себя так, как будто был министром, я поставил себя на место министра. Какая месть его превосходительству! Он отказывает мне в присвоении звания экстраординарного профессора, а я зато занимаю во сне его место.

В другом случае я смог заметить, что желание, которое вызывает сновидение, хотя и относится к настоящему, тем не менее получает мощное подкрепление от воспоминаний, уходящих в далекое детство. Речь здесь идет о ряде сновидений, в основе которых лежит желание побывать в Риме. Наверное, я еще долгое время буду вынужден удовлетворять это желание с помощью сновидений, ибо в то время года, которым я располагаю для путешествий, от поездки в Рим мне придется отказываться по соображениям опасности для здоровья. Однажды мне приснилось, что из окна купе я вижу Тибр и Мост ангелов; затем поезд трогается, и я понимаю, что в городе я так и не побывал. Вид, открывшийся мне в сновидении, был похож на известную гравюру, которую накануне я мельком видел в салоне одного пациента. В другой раз какой-то человек ведет меня на холм и показывает мне Рим, окутанный туманом; город все еще находится так далеко, что я удивляюсь ясности открывшегося передо мною вида. Содержание этого сновидения богаче, чем я здесь рассказываю. В нем легко распознать мотив «увидеть издали землю обетованную». Город, который я впервые у видел в тумане, – это Любек; холм находит свой прототип в Гляйхенберге. В третьем сновидении я наконец нахожусь в Риме, как мне говорит мой сон. Однако, к моему великому разочарованию, я вижу отнюдь не городской пейзаж, а небольшую речку с темной водой, на одном ее берегу черные скалы, на другом – луга с большими белыми цветами. Я замечаю некоего господина Цукера (с которым я знаком только поверхностно) и решаю спросить у него дорогу в город. Очевидно, что я тщетно пытаюсь увидеть в сновидении город, которого не видел в бодрствовании. Если разложить картину ландшафта на ее элементы, то белые цветы указывают на знакомую мне Равенну, которая какое-то время оспаривала у Рима право называться столицей Италии. В болотах возле Равенны мы нашли посреди черной воды прекраснейшие кувшинки; в сновидении они растут на лугах, словно нарциссы у нас в Аусзее, ибо в тот раз было слишком обременительно доставать их из воды. Темная скала, так близко расположенная к воде, живо напоминает долину Тепль возле Карлсбада. «Карлсбад» позволяет теперь мне объяснить тот особый момент, почему про дорогу я спрашиваю господина Цукера. В материале, из которого соткано сновидение, можно обнаружить два смешных еврейских анекдота, которые скрывают в себе глубокую, зачастую горькую житейскую мудрость и которые мы так охотно цитируем в беседах и письмах. Один из них – это история о «конституции», о том, как один бедный еврей сел без билета в скорый поезд, шедший в Карлсбад. На каждой станции после проверки билетов его высаживали, обходясь с ним все более строго. Наконец, на одной из них, он встречает знакомого, и на его вопрос, куда он едет, отвечает: «Если моя конституция выдержит, то в Карлсбад». Рядом с ним в памяти хранится другая история – об одном еврее, не знавшем французского языка, которому приходится спрашивать в Париже, как пройти на улицу Ришелье. Париж тоже долгие годы был целью моих стремлений, и чувство блаженства, охватившее меня, когда я впервые вступил на парижскую мостовую, я воспринял как гарантию того, что я добьюсь исполнения и других своих желаний. Далее, вопрос о том, как пройти, является непосредственным намеком на Рим, ибо в Рим, как известно, ведут все пути. Кроме того, фамилия Цукер опять-таки указывает на Карлсбад, куда мы направляем всех больных, страдающих конституциональным заболеванием – диабетом. Поводом к этому сновидению послужило предложение моего берлинского друга встретиться на Пасху в Праге. Из вопросов, которые я должен был с ним обсудить, могла возникнуть определенная связь с «сахаром» и «диабетом».

Четвертое сновидение, приснившееся вскоре после того, что было упомянуто последним, снова переносит меня в Рим. Я вижу перед собой угол улицы и удивляюсь тому, что там расклеено так много немецких плакатов. Накануне я пророчески написал своему другу, что Прага едва ли может быть удобным местом для немецких отдыхающих. Следовательно, сновидение выражает одновременно желание встретить его в Риме, а не в богемском городе и возникшую, вероятно, еще в мои студенческие годы заинтересованность в том, чтобы в Праге относились к немецкому языку с большей терпимостью. Впрочем, чешский язык я научился понимать еще в самом раннем детстве, поскольку я родился в небольшом городке Меренс, населенном преимущественно славянами. Один чешский детский стишок, услышанный мною в семнадцать лет, сам собой настолько запечатлелся в моей памяти, что я могу рассказать его и сегодня, хотя у меня нет ни малейшего представления о его смысле. Таким образом, и эти сновидения тоже не лишены самых разных связей с впечатлениями моих первых лет жизни.

Во время моего последнего путешествия по Италии, которое, помимо прочего, привело меня к Тразименскому озера, я увидел Тибр и с болью в сердце был вынужден повернуть обратно, не доехав восьмидесяти километров до Рима; именно тогда я наконец осознал те детские впечатления, которые усиливают мою тоску по вечному городу. Я как раз обдумывал план в следующем году поехать через Рим в Неаполь, и тут мне вспомнилась фраза, которую, должно быть, я прочел у одного из наших писателей-классиков: «Еще вопрос, кто лихорадочнее метался по комнате, задумав в конце концов план отправиться в Рим, – директор средней школы Винкельманн или полководец Ганнибал». Я шел по стопам Ганнибала; мне, как и ему, было не суждено увидеть Рим, и он тоже отправился в Кампанью, когда весь мир ожидал его в Риме. Ганнибал, с которым я достиг этого сходства, был, однако, любимым героем моих гимназических лет; как и многие в этом возрасте, я отдавал свои симпатии в Пунических войнах не римлянам, а карфагенянам. Когда затем в старшем классе ко мне пришло первое понимание последствий моего происхождения от чужой для этой страны расы, а антисемитские настроения среди товарищей заставили меня занять определенную позицию, фигура семитского полководца еще больше выросла в моих глазах. Ганнибал и Рим символизировали для юноши противоречие между упорством еврейства и организацией католической церкви. Значение, которое приобрело с тех пор антисемитское движение для нашей душевной жизни, помогло затем зафиксировать мысли и ощущения из того раннего времени. Таким образом, желание попасть в Рим стало для жизни во сне маской и символом многих других страстных желаний, для осуществления которых надо трудиться со всей выдержкой и терпением карфагенян и исполнению которых судьба благоприятствует пока столь же мало, как исполнению жизненного желания Ганнибала вступить в Рим.

И тут я наталкиваюсь на детское переживание, которое и по сей день проявляет свою силу во всех этих ощущениях и сновидениях. Мне было десять или двенадцать лет, когда отец начал брать меня с собой на прогулки и открывать мне в беседах свои взгляды на вещи этого мира. Так, однажды, желая мне показать, насколько мне лучше живется, чем ему, он рассказал: «Когда я был молодым человеком, я прогуливался в субботу в твоем родном городе, красиво одетый, в новой меховой шапке на голове. Тут ко мне подходит один христианин, сбивает ударом шапку в грязь и при этом кричит: “Прочь с тротуара, еврей!”» – «И что же ты сделал?» – «Я сошел на проезжую часть и поднял шапку», – был спокойный ответ. Это показалось мне небольшим героизмом со стороны большого сильного человека, который вел меня, маленького мальчика, за руку. Этой ситуации, которая меня не удовлетворила, я противопоставил другую, более соответствовавшую моему чувству, – сцену, в которой отец Ганнибала, Гамилькар Барка, заставил своего сына поклясться перед домашним алтарем, что он отомстит римлянам. С тех пор Ганнибал занял определенное место в моих фантазиях.

Мне кажется, что это увлечение карфагенским генералом я могу проследить еще дальше, несколько углубившись в свое детство, а потому речь здесь, пожалуй, идет лишь о переносе уже сформировавшейся аффективной связи на нового носителя. Одной из первых книг, попавших в руки научившемуся читать ребенку, была «Консулат и империя» Тьера; я помню, что на спины своих деревянных солдатиков наклеил маленькие бумажки с именами первых императорских маршалов и что уже в то время Массена (похоже на еврейское имя Менассе) был моим любимцем. (Это предпочтение, пожалуй, объясняется также совпадением дат рождения, отделенных ровно одним столетием.) Сам Наполеон благодаря переходу через Альпы имеет общее с Ганнибалом. И возможно, развитие этого идеала воина можно проследить далее в раннем детстве вплоть до желания, которое должны были вызывать в первые три года жизни у более слабого мальчика то дружеские, то враждебные отношения со старшим на год другом детства.

Чем глубже мы анализируем сновидения, тем чаще мы нападаем на след детских переживаний, которые в латентном содержании сновидения играют роль источников снов.

Мы уже говорили, что сновидение очень редко воспроизводит воспоминания так, чтобы они в полном и неизменном виде образовывали его единственное явное содержание. Тем не менее можно найти несколько примеров этого явления, к которым я могу добавить несколько новых, опять-таки относящихся к сценам из детства. У одного из моих пациентов сновидение почти в неискаженном виде воспроизвело один сексуальный эпизод, и оно было тотчас распознано как воспоминание о реальном событии. Хотя воспоминание о нем никогда полностью не исчезало из памяти, все же с течением времени оно весьма потускнело, а его оживление явилось результатом предшествовавшей аналитической работы. Сновидец в двенадцатилетнем возрасте однажды навестил своего больного товарища, который, по всей видимости, случайно оголился в кровати, сбросив с себя одеяло. При виде его гениталий он, словно под принуждением, обнажился сам и дотронулся до члена товарища. Тот, однако, выглядел таким рассерженным и изумленным, что он смутился и ушел восвояси. Эта сцена со всеми возникшими тогда ощущениями двадцать три года спустя повторилась во сне, но только с тем изменением, что сновидец вместо активной роли играл пассивную, а его школьный товарищ заменился одним из его нынешних знакомых.

Но как правило, детская сцена в явном содержании сновидения предстает лишь в виде намека и должна быть раскрыта путем толкования. Приведение подобных примеров едва ли покажется весьма убедительным, поскольку для подтверждения этих детских переживаний чаще всего нет никаких других доказательств; когда они приходятся на ранний возраст, память затем отказывается их признавать. Право вообще делать выводы из сновидений о таких детских переживаниях возникает в психоаналитической работе из целого ряда моментов, которые в своей взаимосвязи кажутся в достаточной мере надежными. Такое сведение к детским переживаниям, выхваченное в целях толкования сновидения из его взаимосвязи, наверное, не произведет большого впечатления, особенно потому, что я не сообщаю здесь всего материала, на который опирается толкование. И тем не менее я не хочу отказываться из-за этого от приведения этих примеров.

I

У одной из моих пациенток все сновидения имеют характер «спешки»; она спешит, чтобы прийти вовремя, не опоздать на поезд и т. п. В одном из сновидений ей снится, что она должна навестить свою подругу; мать ей сказала, что она должна поехать, а не идти пешком; однако она бежит и при этом падает. Появившийся в ходе анализа материал позволяет обнаружить воспоминания о ситуациях спешки в детстве (мы знаем, что житель Вены называет «спешкой») и позволяет свести, в частности, одно сновидение к любимой среди детей шутке – как можно быстрее произносить предложение: «Корова мчалась, пока не упала», словно это одно-единственное слово, что, в свою очередь, означает «спешку». Все эти безобидные проявления спешки маленькие подружки вспоминают потому, что они заменяют другие, не столь невинные.

II

Из другого ее сновидения: она находится в большой комнате, в которой стоят всевозможные машины – примерно так, как она представляет себе ортопедическую лечебницу. Она слышит, что у меня нет времени и ей придется проходить лечение одновременно вместе с пятью другими пациентками. Однако она возражает и не хочет ложиться на предназначенную для нее кровать (или что-то другое). Она стоит в углу и ждет, что я скажу, что это не так. Другие тем временем высмеивают ее и говорят, что это каприз. Кроме того, как будто она составляет несколько маленьких квадратов.

Первая часть содержания этого сновидения имеет связь с лечением и переносом на меня. Вторая содержит намек на детскую сцену; обе части спаяны между собой упоминанием о кровати. Ортопедическая лечебница сводится к моим словам, когда я сравнил мое лечение по его продолжительности и сущности с ортопедическим. В начале лечения мне пришлось ей сказать, что пока у меня для нее мало времени, но затем я буду уделять ей каждый день целый час. Это всколыхнуло в ней прежнюю чувствительность, являющуюся главной чертой характера предрасположенных к истерии детей. Они ненасытны в любви. Моя пациентка была младшей из шести братьев и сестер (отсюда: с пятью другими) и любимицей отца; но ей казалось, что любимый отец уделяет ей слишком мало времени и внимания. Ее ожидание того, что я скажу, что это не так, имеет следующее происхождение: портной прислал ей платье со своим подмастерьем, и она отдала за него ему деньги. Затем она спросила своего мужа, не придется ли ей еще раз заплатить, если тот их потеряет. Желая ее подразнить, муж ей ответил: «Да» (поддразнивание в содержании сновидения), и она спрашивала все снова и снова, ожидая, что он в конце концов скажет, что это не так. Латентное содержание сновидения можно реконструировать в виде мысли: не придется ли ей платить мне вдвое больше, если я буду уделять ей двое больше времени, – мысли, которая алчна или грязна. (Неопрятность, присущая детям, очень часто замещается в сновидении скупостью; слово «грязный» при этом служит связующим звеном.) Если все, что говорится в сновидении об ожидании того, что я скажу и т. д., должно отобразить слово «грязный», то стояние в углу и нежелание ложиться в кровать согласуются с этим же в качестве составной части детской сцены, когда она запачкала постель, в наказание за это ее поставили в угол, пригрозив, что папа любить ее больше не будет, братья и сестры смеялись над ней и т. д. Маленькие квадраты указывают на ее маленькую племянницу, которая показала ей арифметическую задачу, как вписать в девять квадратов цифры так, чтобы при их сложении во всех направлениях получалась сумма пятнадцать.

III

Сновидение одного мужчины. Он видит двух борющихся мальчиков, а именно мальчиков бондаря, о чем он делает вывод из лежащих вокруг инструментов. Один из мальчиков повалил другого; у мальчика, лежащего на земле, серьги с голубыми камнями. Он бросается на обидчика с поднятой палкой, чтобы его наказать. Тот бежит к какой-то женщине, стоящей у забора из досок, словно она его мать. Это – жена поденщика, которая обращена к сновидцу спиной. Наконец она поворачивается и смотрит на него ужасным взглядом, из-за чего он в испуге убегает оттуда. В ее глазах видна выступающая из-под нижних век красная плоть.

Сновидение в значительной мере использовало тривиальные события предыдущего дня. Вчера он действительно видел на улице двоих мальчиков, один из которых повалил другого. Когда он поспешил к ним, чтобы разнять, они обратились в бегство. Мальчики бондаря: это объясняется только после следующего сновидения, при анализе которого он использовал оборот речи: Dem Faß den Boden ausschlagen. Серьги с голубыми камнями, по его наблюдению, носят в основном проститутки. Таким образом, сюда присоединяется известное шутливое четверостишие о двух мальчиках: «Другого мальчика звали Марией» (то есть это была девочка). Стоящая женщина: после этой сцены он пошел погулять по берегу Дуная и, воспользовавшись уединенным местом, помочился возле дощатого забора. Когда он отправился дальше, ему приветливо улыбнулась прилично одетая пожилая дама, которая хотела дать ему свою карточку с адресом.

Поскольку женщина в сновидении стоит именно так, как стоял он при мочеиспускании, речь идет о женщине, которая мочится, и с этим же связан тогда и ужасный «вид», выступание красной плоти, что можно отнести только к зияющим гениталиям при сидении на корточках, которые, виденные в детстве, в более позднем воспоминании вновь предстают как «дикая плоть», как «рана». Сон объединяет две ситуации, когда маленький мальчик мог видеть гениталии маленькой девочки, – при опрокидывании на землю и при мочеиспускании, и, как вытекает из другой взаимосвязи, он сохраняет воспоминание о наказании или угрозе отца из-за сексуального любопытства, проявленного малышом в этих случаях.

IV

Целый комплекс детских воспоминаний, каким-то образом объединенных в фантазию, обнаруживается в следующем сновидении одной дамы зрелого возраста.

Она в спешке выходит из дома, чтобы сделать покупки. Затем на Грабене она, словно подкошенная, опускается на колени. Вокруг нее собирается много людей, особенно извозчики, но никто не помогает ей встать. Она предпринимает много тщетных попыток встать, и наконец это ей удается; ее сажают в карету, которая должна отвезти ее домой. В окно ей бросают большую, наполненную до отказа корзину (похожую на корзинку для покупок).

Это та же самая женщина, постоянно спешившая в своих сновидениях точно так же, как она спешила будучи ребенком. Первая ситуация в сновидении, очевидно, связана с видом упавшей лошади, равно как и «словно подкошенная» указывает на скачки. В юные годы она ездила верхом, а еще раньше, вероятно, воображала себя лошадью. С падением связано ее первое детское воспоминание о 17-летнем сыне повара, который, упав на улице от эпилептических судорог, был доставлен домой в карете. Об этом, конечно, она только слышала, но представление об эпилептических судорогах, об «упавшем» обрело большую власть над ее фантазией и впоследствии оказало влияние на форму ее собственных истерических приступов. Когда женщине снится падение, то это почти всегда имеет сексуальный смысл, она становится «падшей»; для нашего сновидения это толкование не вызывает ни малейших сомнений, ибо она падает на Грабене, в том месте Вены, которое известно как главная улица проституток. Корзинка для покупок имеет больше одного толкования; как слово [Korb] она напоминает ей о многих отказах, которые она давала своим ухажерам, а позднее, как она полагает, получала сама. Сюда же относится и то, что ей никто не хочет помочь, что она сама истолковывает как презрение к себе. Далее, корзинка для покупок напоминает ей о фантазиях, которые были уже известны из анализа; в фантазии она выходит замуж за человека значительно ниже ее по социальному положению, и теперь сама ходит на рынок. Наконец, корзинку для покупок можно истолковать как атрибут прислуги. К этому добавляются другие детские воспоминания: о кухарке, которую уволили за воровство; она тоже упала на колени, прося о прощении. Пациентке было тогда двенадцать лет. Затем воспоминание о горничной, которую уволили за то, что она сошлась с кучером, за которого, впрочем, впоследствии вышла замуж. Таким образом, это воспоминание позволяет нам выяснить источник появления извозчиков в сновидении (которые в отличие от действительности не заботятся об упавшей). Остается еще разъяснить кидание сумки, причем в окно. Это напоминает ей о том, как отправляют багаж на железной дороге, как к девушке влезают ночью в окно в деревне, о несущественных впечатлениях из деревенской жизни – как один господин кидал даме в ее комнату через окно синие сливы, как ее младшая сестра стала бояться из-за того, что проходивший мимо бродяга заглянул через окно в ее комнату. За всем этим всплывает смутное воспоминание, относящееся к десятому году жизни, о бонне, вступившей в деревне в любовную связь с лакеем, причем кое-что из этих любовных сцен ребенок сумел все же заметить. Бонна вместе со своим любовником была «отправлена», «выброшена» (в сновидении, наоборот, «вброшена»); к этой истории мы приблизились также и некоторыми другими путями. Багаж, чемодан прислуги, пренебрежительно называют в Вене «семью сливами». «Упаковывай свои семь слив и убирайся».

В моей коллекции, конечно, имеется богатый запас таких сновидений пациентов, анализ которых приводит к смутным или вообще уже позабытым детским впечатлениям, зачастую относящимся к первым трем годам жизни. Однако ошибочно будет делать из них выводы, имеющие всеобщее значение для сновидений; ведь речь постоянно идет о невротических, в частности истерических, людях, и роль, которая выпадает детским сценам в этих сновидениях, может быть обусловлена природой невроза, а не сущностью сновидения. Между тем при толковании моих собственных сновидений, предпринимаемом мной все же не из-за грубых симптомов болезни, столь же часто случается так, что в латентном содержании сновидения я наталкиваюсь на инфантильную сцену и что целая серия сновидений порой следует по путям, проложенным одним детским переживанием. Примеры этого я уже приводил, и я приведу по разным поводам и другие. Возможно, будет лучше всего, если я завершу весь этот раздел сообщением о нескольких сновидениях, в которых недавние события и давно забытые детские переживания совместно выступают в качестве источников сновидения.

I

Когда после долгого путешествия, усталый и голодный, я лег спать, великие жизненные потребности дали о себе знать, и мне снится: «Я иду в кухню, чтобы мне дали чего-нибудь поесть. Там стоят три женщины, одна из которых хозяйка; она что-то вертит в руках, словно собирается делать клецки. Она говорит, что я должен подождать, пока она приготовит (ее речь нечеткая). Я проявляю нетерпение и, обиженный, ухожу. Я надеваю пальто; первое, которое я пытаюсь надеть, для меня слишком длинное. Я снимаю его, несколько удивленный, что оно имеет меховой воротник. Второе, которое я надеваю, отделано длинной лентой с турецким узором. Подходит какой-то незнакомый человек с продолговатым лицом и небольшой бородкой и не дает мне надеть пальто, заявляя, что оно принадлежит ему. Я показываю, что оно повсюду вышито турецкими узорами. Он спрашивает: “Какое вам дело до турецких (узоров, лент…)?” Но затем мы очень любезны друг с другом».

При анализе этого сновидения мне неожиданно вспоминается первый роман, который я прочитал примерно в тринадцатилетнем возрасте, причем я начал читать его с конца первого тома. Название этого романа и его автора я никогда не знал, но развязку его живо помню. Герой сходит с ума и постоянно повторяет имена трех женщин, принесших ему в жизни высшее счастье и горе. Одно из этих имен – Пелагия. Но я еще не знаю, какую роль сыграет это воспоминание в моем дальнейшем анализе. Неожиданно эти три женщины превращаются в моих мыслях в трех парк, которые прядут судьбу человека, и я знаю, что одна из этих женщин, «хозяйка» в сновидении, – мать, дающая жизнь, а иногда, как, например, мне, первую пищу. У женской груди скрещиваются любовь и голод. Один молодой человек, как рассказывается в анекдоте, бывший большим поклонником женской красоты, заметил однажды, когда зашел разговор о его красивой кормилице: ему очень жаль, что он не сумел лучше воспользоваться прекрасной возможностью, когда лежал у нее на груди. Обычно я использую этот анекдот для объяснения момента несвоевременности в механизме возникновения психоневрозов. Одна из парк потирает ладони, словно делает клецки (Knödel). Странное занятие для парки, которое срочно нуждается в объяснении. Оно появляется благодаря другому, более раннему детскому воспоминанию. Когда мне было шесть лет и я получал первые уроки у матери, я должен был поверить, что мы сделаны из земли и должны вернуться в землю. Мне это не понравилось, и я усомнился в этом учении. Тогда она потерла руки – точно так же, как когда делают клецки, разве что между ладонями не было теста, – и показала мне черные чешуйки эпидермы, которые при этом отделяются, словно частицу землю, из которой мы сделаны. Мое удивление этой демонстрации ad oculus было безграничным, и я смирился с тем, что впоследствии услышал выраженным словами: «Природе ты обязан смертью». Таким образом, отправляясь на кухню, я действительно иду к паркам, как это часто случалось в детские годы, когда я был голоден, а мать, стоя у плиты, просила меня подождать, пока будет готов обед. Теперь клецки. В связи с одним из моих университетских преподавателей, а именно тем, кому я обязан своими гистологическими познаниями (эпидермис), вспоминается человек по фамилии Кнёдль, которого он обвинил в плагиате своих сочинений. Совершить плагиат, присвоить то, что принадлежит другому, приводит нас, очевидно, ко второй части сновидения, в которой я словно совершаю кражу пальто; это напоминает мне о воре, который какое-то время воровал в аудиториях пальто у студентов. Я употребил выражение «плагиат» не намеренно, поскольку оно само собой пришло мне в голову, а теперь я замечаю, что оно может служить мостом между различными частями явного содержания сновидения. Цепочка ассоциаций: Пелагия – плагиат – плагиостомы (акулы) – рыбий пузырь – связывает старый роман с делом Кнёдля и с пальто, которое, очевидно, обозначает предмет, используемый при сексуальных контактах. Это – крайне натянутое и неправдоподобное сопоставление, но я не смог бы прийти к нему в бодрствовании, не будь оно уже произведено благодаря работе сновидения. Более того, словно в доказательство того, что для стремления устанавливать связи не существует преград, дорогое мне имя Брюкке (Brücke – мост) (словесный мостик, см. выше) служит теперь мне напоминанием о том самом институте, в котором я провел мои самые счастливые часы в качестве ученика, впрочем, совершенно непритязательно

 

(«А мудрости божественная грудь

Что день, то больше даст вам наслажденья»),

 

в полную противоположность алчности, терзающей меня в сновидении. И наконец, всплывает воспоминание о другом дорогом учителе, фамилия которого опять-таки звучит как нечто съедобное (Фляйшль, как и Кнёдль), и о печальной сцене, в которой определенную роль играют чешуйки эпидермиса (мать-хозяйка), и душевное расстройство (роман), и средство из латинской кухни, утоляющее голод, – кокаин.

Таким образом, я мог бы последовать далее запутанными путями мыслей и полностью объяснить отсутствующий в анализе фрагмент сновидения, но я вынужден это оставить, потому что личные жертвы, которых бы это потребовало, чересчур велики. Я ухвачу лишь одну из нитей, которая может непосредственно привести к мыслям сновидения, лежащим в основе этого хаоса. Незнакомец с продолговатым лицом и бородкой, который помешал мне одеться, своими чертами напоминает мне одного торговца в Спалато, у которого моя жена купила много турецких тканей. Его звали Попович – подозрительная фамилия, которая дала также и юмористу Штеттенгейму повод к многозначительному замечанию. («Он назвал свое имя, пожал руку и покраснел».) Впрочем, это такое же злоупотребление именем, что и выше с Пелагией, Кнёдлем, Брюкке, Фляйшлем. То, что такая игра именами относится к детским шалостям, можно утверждать, не боясь возражений; но когда я занимаюсь этим, то это для меня акт возмездия, ибо моя собственная фамилия бесчисленное множество раз становилась жертвой подобных плоских острот. Гёте заметил однажды, насколько чувствителен человек к своей фамилии, с которой он срастается, словно с кожей, когда Гердер сочинил по поводу его фамилии:

«От богов [Göttern] идет твой род, от готов [Gothen] или нечистот [Kote]» —

«И образы ваши бога [Götterbilder] тоже обратились в прах».

Мне кажется, что это отступление относительно злоупотребления фамилиями должно было подготовить только к этой жалобе. Но давайте здесь прервемся. – Покупки в Спалато напоминают о других покупках в Каттаро, когда я был слишком сдержан и упустил возможность сделать хорошие приобретения. (Упустил возможность с кормилицей, см. выше.) Одна из мыслей, которую голод внушает сновидцу, гласит: «Нельзя ничего упускать, нужно брать все, что есть, даже если при этом совершаешь небольшую несправедливость; нельзя упускать ни одной возможности, жизнь так коротка, а смерть неизбежна». Поскольку здесь имеется в виду и сексуальность и поскольку вожделение не остановится перед несправедливостью, это carpe diem должно бояться цензуры и скрываться за сновидением. Теперь дают о себе знать все противоположные мысли, воспоминания о том времени, когда сновидцу было достаточно одной духовной пищи, все увещевания и даже угрозы самых ужасных сексуальных наказаний.

II

Второе сновидение требует более обстоятельного предварительного сообщения.

Я отправился на Западный вокзал, чтобы начать свое отпускное путешествие в Аусзее, но выхожу на перрон к поезду, отходящему в Ишль. Там я вижу графа Туна, который едет в Ишль к императору. Несмотря на дождь, он приехал в открытой карете, прямо через входную дверь вышел к поезду и без каких-либо объяснений движением руки отстранил от себя привратника, который его не знал и хотел спросить билет. Затем, когда поезд отправился в Ишль, мне приходится покинуть перрон и вернуться в зал ожидания, где с трудом добиваюсь разрешения остаться. Я убиваю время тем, что наблюдаю за приходящими сюда людьми, которые хотят благодаря протекции получить купе; я намереваюсь учинить скандал, то есть потребовать таких же прав. Тем временем я что-то напеваю, а потом понимаю, что это ария из «Свадьбы Фигаро»:

 

«Если хочет граф плясать, да плясать,

Пусть скажет об этом скорее,

Я ему сыграю».

 

(Посторонний человек, наверное, не узнал бы мотива.)

Весь вечер я находился в задорном, задиристом настроении, подтрунивал над кельнером и извозчиком, никого из них, надеюсь, при этом не обидев; в голове у меня проносятся разного рода смелые революционные мысли, которые подходят к словам Фигаро и к воспоминанию о комедии Бомарше, виденной мною в Комеди Франсез. Слова о важных персонах, которые потрудились родиться на свет; право господина, с которым Альмавива хочет заставить считаться Сусанну; шутка, которую придумали наши злые на язык оппозиционные журналисты, назвав графа Туна графом Нихтстуном. Я действительно ему не завидую; сейчас у него сложный визит к императору, а я, собственно, и есть граф Нихтстун, я отправляюсь в отпуск. На этот счет у меня всевозможные радужные планы. Заходит господин, которого я знаю как представителя правительства на экзаменах по медицине и который за свои достижения в этой роли заработал лестное прозвище «правительственного прихвостня». Ссылаясь на свою служебную должность, он требует полкупе первого класса, и я слышу, как один служащий говорит другому: «Куда нам посадить этого господина?» Хорошая льгота! За свое место в первом классе я плачу полностью. Затем я получаю купе для себя, но не в проходном вагоне, так что всю ночь у меня не будет уборной. Я жалуюсь служащему, но безрезультатно; я мщу, предлагая ему хотя бы разрешить проделать в этом купе дыру в полу для соответствующих потребностей пассажиров. Ночью, без четверти три, я действительно просыпаюсь от позыва к мочеиспусканию. Перед этим мне снилось:

Толпа людей, студенческое собрание. Выступает граф (Тун или Тааффе). В ответ на просьбу сказать что-нибудь о немцах он, сделав ироническую мину, называет их любимым цветком белокопытник, а затем вставляет себе в петлицу нечто вроде изорванного зеленого листика, собственно, измятый остов листа. Я выхожу из себя, то есть выхожу из себя, но все же удивляюсь этому своему настроению. Затем менее ясно: как будто я в аудитории; все проходы заняты, мне нужно бежать. Я пробираюсь через ряд красиво обставленных комнат, очевидно, правительственных комнат, с мебелью цвета между коричневым и лиловым и попадаю наконец в коридор, в котором сидит привратница, полная пожилая женщина. Я избегаю разговора с нею; но, видимо, она признает за мной право здесь пройти, потому что спрашивает, не нужно ли посветить мне лампой. Я объясняю или говорю ей, что она должна остаться на лестнице, и при этом кажусь себе очень изворотливым, раз избежал контроля. Я спускаюсь вниз и нахожу узкий, круто поднимающийся кверху проход, по которому и иду.

Снова неясно… Как будто мне предстоит вторая задача – выбраться из города, как прежде из дома. Я беру извозчика и велю ему ехать на вокзал. «По самой железной дороге я с вами не поеду», – говорю я в ответ на его возражение, будто я его утомил. При этом, похоже, я уже проехал с ним часть пути, которую обычно ездят на поезде. Вокзал весь занят. Я размышляю, куда мне ехать – в Кремс или в Цнайм, но вспоминаю, что сейчас там находится двор, и решаю отправиться в Грац или куда-то еще. Я сижу в вагоне, напоминающем вагон трамвая; в петлице у меня какой-то странный продолговатый предмет, на нем лилово-коричневая фиалка из плотного материала, которая бросается людям в глаза. – Здесь сновидение обрывается.

Я снова перед вокзалом, но вдвоем с каким-то пожилым господином; я изобретаю план, чтобы остаться незамеченным, но вижу, что этот план уже приведен в исполнение. Мысли и переживания словно слиты воедино. Спутник мой слеп, по крайней мере, на один глаз, и я держу перед ним сосуд для мочи (который мы должны были купить или купили в городе). Таким образом, я – его санитар и должен давать ему сосуд, потому что он слеп. Кондуктор, увидев нас в таком положении, позволяет нам незаметно уйти. При этом видны поза моего спутника и его член, когда он мочится. Вслед за этим я просыпаюсь и испытываю позыв к мочеиспусканию.

Все сновидение производит впечатление фантазии, переносящей сновидца в революционный 1848 год, воспоминание о котором было пробуждено юбилеем [императора Франца Йозефа I] 1898 года и, кроме того, прогулкой в Вахау, когда я увидел Эмерсдорф, место погребения предводителя студенческого движения, Фишхофа, на что, пожалуй, указывают некоторые элементы явного содержания сновидения. Ассоциация мыслей приводит меня затем в Англию, в дом моего брата, который, упрекая свою жену, обычно говорил: «Fifty years ago» – так называлось стихотворение лорда Теннисона, – а дети его поправляли: «Fifteen years ago». Однако эта фантазия, связанная с мыслями, вызванными видом графа Туна, подобно фасадам итальянских церквей, не имеет органической связи с самим зданием; в отличие от этих фасадов она полна пробелов, запутана, а во многих местах она пронизана элементами внутреннего содержания. Первая ситуация сновидения состоит из нескольких сцен, на которые я могу ее разложить. Высокомерное поведение графа в сновидении повторяет один гимназический эпизод, когда мне было пятнадцать лет. Мы устроили заговор против нелюбимого и невежественного учителя, и душой этого заговора был один мой товарищ, который, похоже, с тех пор взял себе за образец Генриха VIII Английского. Нанести главный удар выпало на долю мне, а поводом к открытому возмущению гимназистов послужила дискуссия о значении Дуная для Австрии (Вахау!). В заговоре был замешан и единственный в классе аристократ, которого мы за его необычайно высокий рост прозвали «жирафом». Когда наш школьный тиран, преподаватель немецкого языка, вызывал его отвечать к доске, он держался примерно так же, как граф в сновидении. Любимый цветок и нечто в петлице, что опять-таки должно быть цветком (это наводит на мысль об орхидеях, принесенных мною в этот же день подруге, и, кроме того, об иерихонской розе), поразительно напоминают сцену из королевских трагедий Шекспира, открывающуюся гражданской войной Алой и Белой розы; поводом к этому воспоминанию послужила мысль о Генрихе VIII. От роз недалеко до красных и белых гвоздик. (Между тем в анализ вмешиваются два стиха, один немецкий, другой испанский:

 

Розы, тюльпаны, гвоздики,

Все цветы увядают.

 

 

Isabelita, no llores,

que se marchitan las flores.

 

Фрагмент из «Фигаро» на испанском.) Белые гвоздики стали у нас в Вене отличительным знаком антисемитов, красные – социал-демократов. За этим стоит воспоминание об антисемитской выходке во время одного моего железнодорожного путешествия по прекрасной Саксонии (англосаксы). Третья сцена, давшая элементы для построения первой ситуации сновидения, относится к моему раннему периоду студенчества. В одном немецком студенческом объединении состоялась дискуссия об отношении философии к естественным наукам. Я, зеленый юноша, исполненный материалистическими идеями, вылез вперед, чтобы отстаивать крайне одностороннюю точку зрения. Затем поднялся старший коллега, в дальнейшем проявивший свою способность управлять людьми и организовывать массы (кстати, он тоже носит фамилию, относящуюся к царству животных), и изрядно нас отчитал; он тоже в молодости «пас свиней», но потом, раскаявшись, вернулся в отчий дом. Я вышел из себя (как в сновидении), повел себя по-свински грубо [saugrob, Sau – свинья] и ответил, что теперь, узнав, что он пас свиней, я ничуть не удивляюсь тону его речи (в сновидении я удивляюсь своему прогерманскому настроению). Огромное негодование; со всех сторон от меня потребовали взять свои слова обратно, но я оставался непоколебимым. Оскорбленный был слишком умен, чтобы принимать всерьез наглую выходку в свой адрес, и оставил этот вопрос.

Остальные элементы первой сцены в сновидении относятся к более глубоким слоям. Что означает прокламация графа о белокопытнике? Здесь я вынужден обратиться к своему ассоциативному ряду. Белокопытник (Huflattich) – lattice – салат – собака на сене (Salathund) (собака, которая и сама этого не ест, и другим не дает). Здесь уже просматривается набор ругательств: жираф, свинья, собака; я мог бы и окольным путем через одну фамилию прийти к ругательному слову «осел» и тем самым снова к издевке над одним университетским преподавателем. Кроме того, я перевожу – не знаю, правильно ли – белокопытник как «pisse-en-lit»». Я знаю это из романа Золя «Жерминаль», в котором детей просят принести эту траву. Слово «собака» (chien) созвучно одной из функций человеческого организма (chier – сходить по большому, как и pisser — сходить по маленькому). Теперь мы объединим непристойное во всех трех агрегатных состояниях; ибо в том же «Жерминале», в котором много говорится о грядущей революции, описано совершенно необычное соревнование, относящееся к производству газообразных выделений, называемых flatus. Я должен отметить, сколь долг путь к этому flatus, – от цветов, испанского стишка о маленькой Изабелле, через Изабеллу и Фердинанда, Генриха VIII и английскую историю о борьбе армады с Англией, после победоносного завершения которой англичане отчеканили медаль с надписью: Flavit et dissipati sunt, поскольку штормовой ветер рассеял испанский флот. Это изречение я задумал полушутя использовать как эпиграф к главе «Терапия», если когда-нибудь я приду к тому, чтобы подробно изложить свое понимание и свой метод лечения истерии.

Второй ситуации сновидения я не могу дать столь подробного объяснения, прежде всего из-за соображений цензуры. Я ставлю себя на место высокопоставленного лица того революционного времени, у которого тоже было приключение с орлом, страдавшим incontinentia alvi , и т. п., и, на мой взгляд, я был бы не прав, если бы попытался обойти здесь цензуру, хотя большую часть этих историй рассказал мне один гофрат (aula, consiliarius aulicus). Ряд комнат в сновидении вызван, очевидно, салоном-вагоном его превосходительства, в который мне удалось на миг заглянуть; но он означает, как это часто бывает в сновидении, женщин (придворных женщин). Персоной привратницы я приношу сомнительную благодарность одной остроумной пожилой даме за гостеприимство и множество интересных историй, которыми меня занимали в ее доме. Шествие с лампой сводится к Грильпарцеру, который описал волнующий эпизод аналогичного содержания, а затем использовал его в «Геро и Леандре» (волны моря и любви – армада и буря).

Я вынужден воздержаться и от подробного анализа двух остальных частей сновидения; я выхвачу только те элементы, которые ведут к двум детским сценам, ради которых я вообще привел это сновидение. Читатель вполне обоснованно может предположить, что все дело в сексуальном материале, который и вынуждает меня к такому отказу; но не нужно довольствоваться таким объяснением. Ведь для себя самого человек не делает тайны из многого, что должен скрывать от других, и речь здесь идет не о причинах, вынуждающих меня умалчивать о результатах анализа, а о мотивах внутренней цензуры, скрывающих от меня самого истинное содержание сновидения. Поэтому я должен сказать, что анализ позволяет распознать эти [последние] три части сновидения как бесстыдное бахвальство, как проявление смехотворной, давно уже подавленной в моей бодрствующей жизни мании величии, которая вплоть до отдельных деталей осмеливается войти в явное содержание сновидения (я кажусь себе очень изворотливым), но позволяет верно понять мое заносчивое поведение вечером накануне сновидения. Хвастовство проявляется во всех сферах; так, упоминание о Граце объясняется оборотом речи: «Сколько стоит Грац?», который позволяет себе человек, когда считает, что у него много денег. Кто вспомнит непревзойденное описание Рабле жизни и деяний Гаргантюа и его сына Пантагрюэля, тот сможет отнести приведенное выше содержание первой части сновидения к хвастовству. Вместе с тем к двум упомянутым сценам из детства относится следующая: для этой поездки я купил себе новый чемодан, цвет которого – лилово-коричневый – неоднократно проявляется в сновидении (лилово-коричневая фиалка из плотного материала рядом с предметом, который называют «ловушка для девушек», мебель в правительственных комнатах). То, что новое бросается людям в глаза, – это хорошо всем известное убеждение детей. Однажды мне рассказали следующий эпизод из моего детства, воспоминание о котором заместилось воспоминанием о рассказе. В возрасте двух лет я все еще иногда мочился в постель, а когда меня за это упрекали, то утешал отца обещанием купить в Н. (ближайшем более крупном городе) новую красивую красную кровать. (Отсюда в сновидении вставка, что сосуд мы купили или должны были купить в городе; что обещали, нужно исполнить.) (Кстати, обратите внимание на сопоставление мужского сосуда и женской коробки, box.) В этом обещании содержится вся мания величия ребенка. Значение недержания мочи у ребенка для сновидения разъяснено нами уже при толковании одного из предыдущих сновидений. Из психоанализа невротических людей мы узнали также о тесной взаимосвязи недержания мочи и такой чертой характера, как честолюбие.

Однако случилась еще одна семейная неприятность, когда мне было семь или восемь лет, которую я очень хорошо помню. Однажды вечером, перед тем как лечь спать, я не стал подчиняться требованию не справлять нужду в спальне родителей в их присутствии, и отец, ругая меня, обронил: «Из мальчика ничего не выйдет». Видимо, это было страшным ударом по моему самолюбию, ибо намеки на эту сцену постоянно проявляются в моих снах и, как правило, связаны с перечислением моих успехов и достижений, словно я хочу этим сказать: «Видишь, из меня все-таки кое-что вышло». Эта детская сцена дает материал для последнего образа сновидения, в котором, разумеется, из мести роли поменялись. Пожилой мужчина, очевидно, – мой отец, так как слепота на один глаз объясняется его односторонней глаукомой, мочится передо мной, как я когда-то перед ним. При помощи глаукомы я напоминаю ему о кокаине, который помог ему при операции, словно тем самым я исполнил свое обещание. Кроме того, я насмехаюсь над ним; из-за того, что он слеп, я должен держать перед ним сосуд – это намек на мои познания в теории истерии, которыми я очень горжусь.

Если оба детских эпизода и без того уже связаны у меня с темой мании величия, то воспоминанию о них во время путешествия в Аусзее помогло еще то случайное обстоятельство, что в моем купе не было клозета, я и должен был быть готов попасть во время поездки в неприятное положение, что утром и произошло. Я проснулся с ощущениями естественной потребности. Я думаю, что этим ощущениям можно было бы отвести роль действительного возбудителя сновидения, но все же отдаю предпочтение другому воззрению, а именно, что мысли сновидении сами вызвали позыв к мочеиспусканию. Для меня совершенно несвойственно, чтобы какая-либо потребность нарушала мой сон, во всяком случае, в такое раннее время, как в этот раз: без четверти три утра. Мне могут возразить, заметив, что во время других поездок в более удобных условиях я почти никогда не испытывал позыва к мочеиспусканию после раннего пробуждения. Впрочем, я могу безо всякого убытка оставить этот пункт нерешенным.

С тех пор как благодаря опыту, полученному при анализе сновидений, я стал обращать внимание на то, что также и от сновидений, толкование которых вначале кажется исчерпывающим – потому что источники сновидения и возбуждающие его желания легко обнаружить, – даже от таких сновидениях исходят важные нити мыслей, уходящие в самое раннее детство, я вынужден был задаться вопросом, не содержится ли и в этой особенности важное условие сновидения. Если бы мне было позволено обобщить эту мысль, то я бы сказал, что каждое сновидение в своем явном содержании связано с тем, что было пережито недавно, но в своем скрытом содержании связано с пережитым давно, и, например, при анализе истерии я действительно могу показать, что в прямом смысле слова оно остается свежим вплоть до настоящего времени. Однако это предположение кажется пока еще трудно доказуемым; в другой связи я еще вернусь к вероятной роли самых ранних детских переживаний в образовании сновидения.

Из трех рассмотренных нами особенностей памяти в сновидении одна – предпочтение в содержании сновидения элементов второстепенных вещей – удовлетворительно разъяснена нами сведением ее к искажению в сновидении. Две другие особенности – наличие недавнего, равно как и инфантильного – мы подтвердили, но не можем их вывести из мотивов сновидения. Запомним обе эти характеристики, объяснить которые нам еще предстоит; мы к ним вернемся либо в разделе, посвященном психологии состояния сна, либо в ходе последующих рассуждений о строении душевного аппарата, когда мы увидим, что благодаря толкованию сновидений, словно через оконный проем, можно бросить взгляд в его глубины.

Однако прямо здесь я хочу подчеркнуть еще один результат последних анализов сновидений. Часто кажется, что сновидение имеет несколько толкований; в нем, как показывают примеры, не только могут объединяться несколько исполнений желаний; может быть и так, что одно значение, одно исполнение желания может покрывать другое, пока мы не натолкнемся на исполнение желания из раннего детства, и здесь тоже встает вопрос, не следует ли в этом предложении слово «часто» заменить словом «всегда».