Сновидение о монографии по ботанике

Я написал монографию о неком растении. Книга лежит передо мной, я перелистываю содержащиеся в ней цветные таблицы. К каждому экземпляру приложено засушенное растение, как в гербарии.

Анализ

Утром в витрине книжного магазина я увидел новую книгу, озаглавленную «Род цикламен», – очевидно, монографию об этом растении.

Цикламен – любимый цветок моей жены. Я упрекаю себя за то, что не так часто приношу цветы, как ей того хочется. На тему «приносить цветы» я вспоминаю одну историю, не так давно рассказанную мной в кругу друзей в качестве доказательства моего утверждения, что забывание очень часто является исполнением бессознательного намерения, и тем не менее оно позволяет раскрыть скрытые мысли забывающего. Одна молодая женщина, привыкшая в день своего рождения получать от мужа букет цветов, на этот раз не обнаружила такого знака проявления нежности и расплакалась. Приходит муж и не может понять, почему она плачет, пока она ему не говорит: «Сегодня день моего рождения». Тут он ударяет себя по лбу, восклицает: «Извини, я совершенно об этом забыл», – и хочет пойти купить ей цветы. Но она не может этим утешиться, потому что в забывчивости своего мужа она видит доказательство того, что в его мыслях она уже не играет такой роли, как прежде. Два дня спустя эта фрау Л. повстречалась с моей женой, сообщила ей, что чувствует себя хорошо, и справилась о моем здоровье. Несколько лет назад она проходила у меня лечение.

Новая отправная точка: я действительно однажды написал нечто вроде монографии о растении, а именно статью о растении кока [1884e], которая заставила К. Коллера обратить внимание на анестезирующие свойства кокаина. Я сам в своей публикации указал на возможность подобного применения алкалоида, но не был достаточно обстоятелен, чтобы продолжать исследовать этот вопрос. В связи с этим мне приходит в голову мысль, что утром после того мне приснилось это сновидение (для толкования которого я нашел время лишь вечером), я размышлял о кокаине в своего рода дневной фантазии. Если бы у меня развилась глаукома, я бы поехал в Берлин и там инкогнито позволил бы прооперировать себя врачу, рекомендованному моим другом [Флиссом]. Хирург, который бы не знал, над кем он трудится, стал бы в который раз говорить о том, как легки теперь эти операции благодаря применению кокаина; я не подал бы и виду, что сам причастен к этому открытию. К этой фантазии присоединились мысли о том, как все же неловко врачу обращаться за медицинской помощью к своим коллегам. Берлинскому офтальмологу, который меня не знает, я бы мог заплатить, как любой другой пациент. После того как мне пришла в голову эта дневная греза, я заметил, что за ней скрывается воспоминание об определенном событии. Вскоре после открытия Коллера мой отец заболел глаукомой; его прооперировал мой друг, офтальмолог доктор Кёнигштайн; доктор Коллер сделал кокаиновую анестезию и заметил при этом, что в данном случае сошлись все три человека, причастные к применению кокаина.

Теперь я пытаюсь выяснить, когда в последний раз я вспоминал об этой истории с кокаином. Это было несколько дней назад, когда мне в руки попался сборник, выпущенный благодарными учениками к юбилею своего учителя и заведующего лабораторией. В перечне заслуг лаборатории я обнаружил также, что именно в ней Коллером были открыты анестезирующие свойства кокаина. Я вдруг понимаю, что мой сон связан с одним из событий предыдущего вечера. Я провожал домой доктора Кёнигштайна и вел с ним беседу на тему, которая волнует меня всякий раз, когда я ее затрагиваю. Задержавшись с ним на площадке этажа, мы встретили профессора Гертнера с его молодой женой. Я не мог удержаться, чтобы не поприветствовать их обоих словами, какой у них цветущий вид. Профессор Гертнер – один из авторов сборника, о котором я только что говорил, и, видимо, он мог мне о нем напомнить. Также и госпожа Л., о неприятном разочаровании которой в день рождения я рассказывал только что, была упомянута в беседе с доктором Кёнигштайном, но по другому поводу.

Я попытаюсь истолковать и другие источники содержания сновидения. К монографии приложены засушенные экземпляры растений, словно это гербарий. С гербарием у меня связано одно гимназическое воспоминание. Однажды директор нашей гимназии собрал учеников старших классов и поручил им просмотреть и почистить гербарий ботанического кабинета. В нем оказались маленькие черви – книжные черви. Ко мне, похоже, он доверия не испытывал и поэтому дал лишь несколько страниц. Я до сих пор помню, что это были крестоцветные. Особой любви к ботанике я никогда не испытывал. На предварительном экзамене по ботанике мне снова попались для определения крестоцветные, и я их не узнал. Наверное, мне бы пришлось туго, не выручи меня мои теоретические знания. От крестоцветных я перехожу к сложноцветным. В сущности, артишоки – тоже ведь сложноцветные, причем я бы назвал их своими любимыми цветами. Моя жена, более благородная, нежели я, часто приносит мне эти любимые цветы с рынка.

Я вижу перед собой монографию, которую я написал. И это тоже не лишено оснований. Мой обладающий большим воображением друг написал мне вчера из Берлина: «Меня очень занимает твоя книга о сновидениях. Я вижу, что она лежит в готовом виде передо мной, и я ее перелистываю». Как я завидовал этому его ясновидению! Если бы я тоже уже мог видеть ее перед собой в готовом виде!

Сложенные цветные таблицы. Будучи студентом, я много страдал от желания учиться только по монографиям. В то время я покупал, несмотря на свои ограниченные средства, многочисленные медицинские атласы, цветные таблицы которых приводили меня в восторг. Я гордился своей склонностью к основательности. Когда я затем сам стал писать, мне также приходилось рисовать свои таблицы, и я помню, что одна из них получилась настолько убогой, что один мой благожелательный коллега вдоволь надо мной посмеялся. К этому добавляется – не знаю, каким образом – одно очень раннее детское воспоминание. Мой отец шутки ради отдал на уничтожение мне и моей старшей сестре книгу с цветными таблицами (описание путешествия в Персию). С педагогической точки зрения едва ли можно было это оправдать. Мне было тогда пять лет, а сестре меньше трех, и эта картина, когда мы, дети, с радостью потрошили книгу (словно артишоки, листок за листком, – должен сказать), чуть ли не единственная, которая запечатлелась в моих воспоминаниях об этом периоде жизни. Когда я затем стал студентом, у меня возникло явное увлечение собирать книги (подобно склонности учиться по монографиям – пристрастие, проявляющееся в мыслях сновидения по поводу цикламена и артишока). Я стал книжным червем (ср. гербарий). Эту свою первую страсть в жизни, с тех пор как я себя помню, я всегда сводил к этому детскому впечатлению, или, скорее, я осознал, что эта детская сцена является «покрывающим воспоминанием» моей последующей библиофилии. Разумеется, я рано узнал, что из-за своих увлечений легко можно и пострадать. Когда мне было семнадцать лет, я задолжал книготорговцу значительную сумму, не имея средств с ним рассчитаться, и мой отец едва ли счел извинением то, что мои склонности не обратились на что-то дурное. Воспоминание об этом более позднем эпизоде из юности тотчас возвращает меня к разговору с моим другом, доктором Кёнигштайном. Дело в том, что в вечернем разговоре накануне сновидения речь шла, как и тогда, о тех же упреках, что я слишком предаюсь своим увлечениям.

По причинам, сюда не относящимся, я не буду продолжать толкования этого сновидения, а только укажу путь, который к нему ведет. В ходе работы по толкованию мне вспомнился разговор с доктором Кёнигштайном, причем не только по одному поводу. Когда я вспоминаю, какие вопросы мы затрагивали в этой беседе, смысл сновидения становится мне понятным. Все вышеупомянутые мысли – о пристрастиях моей жены и моих собственных, о кокаине, о сложностях, связанных с лечением у коллег, о своем предпочтении учиться по монографиям и о моем пренебрежении определенными предметами, такими как ботаника, – получают затем свое продолжение и сливаются в единое русло разветвленной беседы. Сновидение снова приобретает характер оправдания, защиты моих прав подобно первому проанализированному сновидению об инъекции Ирме; более того, оно продолжает начатую там тему и обсуждает ее на новом материале, который добавился в промежутке между этими двумя сновидениями. Даже внешне индифферентная форма выражения сновидения получает новый акцент. Теперь говорится: «Ведь я человек, написавший ценную и удачную статью (о кокаине)», подобно тому, как в тот раз я говорил в свое оправдание: «Ведь я способный и прилежный студент»; то есть в обоих случаях утверждается: «Я вправе себе это позволить». Однако я могу отказаться здесь от дальнейшего толкования этого сновидения, поскольку к сообщению о нем меня подвигло только желание исследовать на конкретном примере связь сновидения с вызвавшим его переживанием предыдущего дня. Пока мне известно только явное содержание этого сновидения, я буду обращать внимание лишь на связь сновидения с дневным впечатлением; после того как я произвел анализ, появляется второй источник сновидения в другом переживании того же самого дня. Первое из впечатлений, к которому относится сновидение, представляет собой индифферентное, побочное обстоятельство. Я вижу в витрине книгу, название которой затрагивает меня мимолетно, ее содержание едва ли могло бы меня заинтересовать. Второе переживание имело высокую психическую ценность; я почти целый час увлеченно беседовал с моим другом-офтальмологом, затронул темы, задевшие обоих нас за живое, и в моей памяти ожили воспоминания, при которых мне стало заметным мое внутреннее возбуждение. Кроме того, этот разговор остался незавершенным, потому что к нам присоединились знакомые. В какой же связи между собой находятся два этих дневных впечатления и как они связаны с приснившимся ночью сном?

В содержании сновидения я нахожу лишь намек на безразличное впечатление и поэтому могу утверждать, что сновидение включает в свое содержание в основном второстепенные жизненные впечатления. И наоборот, при толковании сновидения все указывает на важные, действительно волнующие переживания. Когда я оцениваю смысл сновидения как единственно верный по латентному содержанию, выявленному при помощи анализа, то неожиданно прихожу к новому и к тому же важному выводу. Я вижу, как разрешается загадка, будто сновидение занимается лишь ничего не значащими безделицами дневной жизни; я должен также возразить в ответ на то утверждение, будто душевная жизнь в бодрствовании не продолжается в сновидении и вместо этого сновидение расточает свою психическую энергию на никчемный материал. Верно обратное: то, что занимает нас днем, владеет нашими мыслями и в сновидении, и нам снятся во сне только такие материи, которые дали нам днем повод к размышлению.

Напрашивающееся объяснение того, что мне снится безразличное впечатление, тогда как поводом к сновидению послужило впечатление, действительно меня взволновавшее, пожалуй, является следующим: здесь снова имеет место феномен искажения в сновидении, которое мы приписали особой психической силе, выступающей в роли цензуры. Воспоминание о монографии, посвященной роду цикламен, используется как своеобразный намек на разговор с другом точно так же, как в сновидении о неудавшемся ужине воспоминание о подруге замещается представлением о «копченой лососине». Спрашивается только, при помощи каких посредствующих звеньев представление о монографии связывается с беседой с офтальмологом, поскольку эта связь вначале неочевидна. В примере о неудавшемся ужине связь ясна сразу; «копченая лососина» как любимое блюдо подруги непосредственно относится к кругу представлений, которые личность подруги способна вызывать у сновидицы. В нашем новом примере речь идет о двух обособленных впечатлениях, которые вначале не имеют между собой ничего общего, кроме того что они возникли в один и тот же день. Монография попалась мне на глаза утром, а беседу я вел вечером. Ответ, который дает анализ, звучит так: подобные изначально не существовавшие отношения между двумя впечатлениями устанавливаются лишь впоследствии между содержанием представления первого и содержанием представления второго. Данные связующие звенья уже были упомянуты мной при изложении анализа. Без постороннего влияния представление о монографии о цикламене могло, наверное, связаться лишь с мыслью, что цикламен – это любимый цветок моей жены, и еще, быть может, с воспоминанием о разочаровании, испытанном госпожой Л. из-за отсутствия букета цветов. Не думаю, что этих мыслей было бы достаточно для того, чтобы создать сновидение.

 

«There needs no ghost, my lord, come from the grave

To tell us this», —

 

говорится в «Гамлете». Но во время анализа я вспоминаю о том, что человека, нарушившего нашу беседу, звали Гертнер, что я заметил цветущий вид его жены; более того, задним числом я теперь вспоминаю, что какое-то время в центре внимания нашего разговора находилась одна на моих пациенток, носящая красивое имя Флора. То есть получилось так, что через эти опосредствующие звенья, относящиеся к кругу представлений, касающихся ботаники, установилась связь между двумя дневными переживаниями – безразличным и волнующим. К этому добавились другие взаимоотношения – представление о кокаине, вполне обоснованно связывающее мысль о докторе Кёнигштайне с мыслью о написанной мною монографии по ботанике, – которые укрепили это слияние двух кругов представлений в одно, в результате чего элемент, относящийся к первому переживанию, мог теперь использоваться как намек на второе.

Я готов к тому, что это объяснение будет раскритиковано как произвольное или даже искусственное. Что было бы, если бы к нам не подошел профессор Гертнер со своей цветущей супругой или если бы пациентку, о которой мы говорили, звали не Флорой, а Анной? И тем не менее ответ прост. Если бы не возникли эти взаимосвязи мыслей, то, вероятно, были бы выбраны другие. Подобного рода взаимосвязи создать очень просто, как это доказывают шуточные вопросы и загадки, которыми мы забавляемся днем. Сфера остроумия безгранична. Сделаем еще один шаг: если бы между двумя дневными впечатлениями нельзя было установить достаточного количества опосредствующих отношений, то сновидение оказалось бы совершенно иным. Другое дневное безразличное впечатление, которых у нас большое количество и которые мы забываем, заняло бы в сновидении место «монографии», связалось бы с содержанием разговора и представило бы его в содержании сновидения. Но раз ни одно из них, кроме впечатления о монографии, не имело этой судьбы, то, по всей видимости, именно оно и было наиболее подходящим для установления взаимосвязи. Не стоит удивляться, подобно хитрому Гансу у Лессинга, тому, «что почти все деньги на этом свете принадлежат только богатым».

Психологический процесс, в результате которого, на наш взгляд, безразличное впечатление становится заменой психически ценного, возможно, нам пока кажется сомнительным и непонятным. В следующем разделе наша задача будет состоять в том, чтобы донести особенности этой внешне неправильной операции до нашего понимания. Здесь мы имеем дело лишь с результатами процесса, предполагать который нас заставляют многочисленные, постоянно повторяющиеся наблюдения при анализе сновидений. Этот процесс выглядит так, словно происходит смещение – мы скажем: психического акцента – посредством вышеупомянутых звеньев: представления, имеющие вначале слабую интенсивность, получая заряд от исходно более интенсивных, достигают силы, которая позволяет им получить доступ в сознание. Такие смещения отнюдь не удивляют нас там, где речь идет о привнесении аффектов или о моторных действиях как таковых. Когда старая дева переносит свои нежные чувства на домашних животных, когда холостяк становится заядлым коллекционером, когда солдат кровью своего сердца защищает полоску из цветной ткани, называемой знаменем, когда длящееся секунды рукопожатие вызывает у влюбленного чувство блаженства или когда пропажа носового платка приводит Отелло в ярость – все это примеры психического смещения, которые кажутся нам неоспоримыми. Но то, что таким же путем и по тем же законам решается вопрос, что достигнет нашего сознания, а что останется для него скрытым, то есть о чем мы будем думать, производит на нас впечатление чего-то болезненного, и мы называем это ошибкой мышления, какая случается в бодрствовании. Скажем здесь в качестве конечного результата рассуждений, которые будут изложены позже, что психический процесс, выявленный нами в смещении в сновидении, хотя и не представляет собой болезненного явления, все-таки отличается от обычного процесса и имеет, скорее, первичный характер.

Тем самым тот факт, что сновидение включает в себя остатки второстепенных переживаний, мы истолковываем как выражение искажения в сновидении (посредством смещения) и напоминаем, что искажение в сновидении мы объясняли влиянием цензуры, существующей между двумя психическими инстанциями. При этом мы ожидаем, что при анализе сновидений мы постоянно будем находить в дневной жизни действительный, психически значимый источник сновидения, воспоминание о котором сместило его акцент на безразличное воспоминание. Это воззрение приводит нас в полное противоречие с теорией Роберта, ставшей для нас неприемлемой. Факта, который пытался объяснить Роберт, на самом деле не существует; гипотеза о нем основывается на недоразумении, на нежелании заменить мнимое содержание сновидения его действительным смыслом. Кроме того, теорию Роберта можно опровергнуть следующим: если бы задачей сновидения и в самом деле было освобождение нашей памяти от «шлаков» дневных воспоминаний благодаря особой психической работе, то наш сон должен был бы быть более мучительным, и он должен был бы использоваться для более напряженной работы, чем та, которая осуществляется в нашей психической жизни в бодрствовании. Очевидно, что количество индифферентных дневных впечатлений, от которых мы должны были бы защищать свою память, неимоверно велико; целой ночи было бы недостаточно, чтобы со всеми ими справиться. Весьма вероятно, что забывание безразличных впечатлений происходит без активного вмешательства наших душевных сил.

Тем не менее мы чувствуем предостережение, что нам нельзя расставаться с теорией Роберта и не учитывать ее в дальнейшем. Мы оставили без объяснения тот факт, что одно из индифферентных впечатлений дня – а именно последнего дня – постоянно вносит свой вклад в содержание сновидения. Отношения между этим впечатлением и собственно источником сновидения в бессознательном не всегда существуют изначально; как мы уже видели, они возникают только впоследствии, словно служа преднамеренному смещению, во время работы сновидения. Таким образом, должна иметься необходимость устанавливать связи именно в направлении недавнего, хотя и безразличного впечатления: последнее же должно быть особо пригодным для этого благодаря тому или иному своему качеству. В противном случае вполне можно было бы допустить, что мысли сновидения смещали бы свой акцент на несущественную составную часть своего собственного круга представлений.

Следующие наблюдения могут нас вывести на путь к объяснению. Если день нам принес два или несколько переживаний, способных вызывать сновидения, то сновидение объединяет воспоминание о них в единое целое; оно подчиняется принуждению сформировать из них некое единство. Например: однажды летним вечером я сел в купе поезда, где встретил двух знакомых, которые, однако, друг друга не знали. Один из них был мой влиятельный коллега, другой – член знатной семьи, в которой я состоял домашним врачом. Я познакомил их друг с другом, но их общение всю дорогу строилось через меня, а потому мне приходилось беседовать то с одним, то с другим. Коллегу я попросил дать рекомендации одному нашему общему знакомому, который совсем недавно начал практиковать. Коллега ответил, что хотя он убежден в способностях молодого человека, но при его невзрачной внешности ему будет непросто получить доступ в знатные семьи. Я возразил: именно поэтому он и нуждается в рекомендациях. Вскоре после этого я осведомился у другого попутчика о здоровье его тети – матери одной из моих пациенток, – которая в то время была тяжело больна. Ночью после этой поездки мне приснилось, что мой юный друг, для которого я просил о протекции, находится в изящном салоне и в великосветской манере выступает перед избранным обществом, в которое я перенес всех мне известных знатных и богатых людей, с траурной речью в честь (в сновидении уже умершей) пожилой дамы, являвшейся тетей второго моего попутчика. (Признаюсь откровенно, что не состоял с этой дамой в хороших отношениях.) Таким образом, мое сновидение снова нашло связь между двумя дневными впечатлениями и с их же помощью скомпоновало их в единую ситуацию.

На основании многочисленных подобных наблюдений я должен выдвинуть тезис, что для работы сновидения существует своего рода необходимость скомпоновать в единое целое все имеющиеся источники сновидения.

Теперь я хочу обсудить вопрос, должен ли вызывающий сновидение источник, к которому нас приводит анализ, всякий раз представлять собой недавнее (и значимое) событие, или роль возбудителя сновидения может взять на себя внутреннее переживание, то есть воспоминание о психически значимом событии, течение мыслей. Ответ, самым определенным образом вытекающий из проведенных нами многочисленных анализов, подтверждает последнее предположение. Возбудителем сновидения может быть внутренний процесс, который словно обновляется благодаря мыслительной работе днем. Теперь, пожалуй, будет уместно объединить в одной схеме различные условия, позволяющие нам распознать источники сновидения.

Источниками сновидения могут быть:

а) недавнее и важное в психическом отношении переживание, которое непосредственно отображается в сновидении;

б) несколько недавних и важных переживаний, которые с помощью сновидения объединяются в единое целое;

в) одно или несколько недавних и важных переживаний, которые в содержании сновидения замещаются одновременным, но индифферентным переживанием;

г) внутреннее важное переживание (воспоминание, ход мыслей), которое затем регулярно замещается в сновидении недавним, но индифферентным впечатлением.

Как мы видим, всякий раз при толковании сновидения выполняется условие, что некая составная часть содержания сновидения повторяет недавнее впечатление предыдущего дня. Этот предназначенный для отображения во сне компонент может либо относиться к кругу представлений действительного возбудителя сновидения – причем в качестве как существенной, так и несущественной его части, – либо он проистекает из сферы индифферентного впечатления, которое тем или иным образом связано с областью возбудителя сновидения. Кажущаяся многочисленность условий возникает здесь исключительно из-за альтернативы: произошло или не произошло смещение, и мы замечаем, что эта альтернатива предоставляет нам ту же возможность объяснить контрасты сновидения, какую медицинской теории сновидений дает шкала от частичного до полного бодрствования клеток мозга.

Мы замечаем далее, что психически ценный, но не недавний элемент (ход мыслей, воспоминание) в целях образования сновидения может замещаться недавним, но психически индифферентным элементом, если только при этом выполняются оба условия: 1) если содержание сновидения сохраняет связь с недавним переживанием; 2) если возбудитель сновидения остается психически ценным процессом. В единственном случае (а) оба условия выполняются благодаря одному и тому же впечатлению. Если еще учесть, что те же самые индифферентные впечатления, которые используются в сновидении, только пока являются новыми и теряют это свойство, как только становятся на день (или, в крайнем случае, на несколько дней) старше, то отсюда следует предположить, что свежесть впечатления придает ему как таковому определенную психическую ценность для образования сновидения, которая чем-то похожа на ценность эмоционально насыщенных воспоминаний или мыслей. И только в ходе последующих психологических рассуждений мы сможем показать, в чем состоит эта ценность недавних впечатлений для образования сновидения.

Кроме того, мы обращаем здесь наше внимание на то, что в ночное время незаметно для нашего сознания с нашим материалом воспоминаний и представлений могут происходить серьезные изменения. Пожелание отложить до утра окончательное решение какого-либо вопроса, без сомнения, вполне обоснованно. Однако мы замечаем, что в этом пункте из психологии сновидения мы перешли в психологию сна; к этому шагу у нас еще часто будет появляться повод.

Есть одно возражение, которое грозит опровергнуть наши последние выводы. Если индифферентные впечатления могут попасть в содержание сновидения, лишь пока они являются новыми, то почему тогда в сновидении имеются элементы из прошлых периодов жизни, которые в то время, когда были новыми, по словам Штрюмпеля (Strümpell, 1877), не обладали психической ценностью и должны были быть давно забыты, то есть элементы, которые не являются ни свежими, ни психически значимыми?

Это возражение можно полностью опровергнуть, если опереться на результаты психоанализа у невротиков. Разрешение вопроса заключается в том, что смещение, заменяющее важный в психическом отношении материал индифферентным (как для сновидения, так и для мышления), здесь произошло уже в те ранние периоды жизни и с тех пор зафиксировалось в памяти. Эти первоначально индифферентные элементы теперь уже не являются индифферентными с тех пор, как благодаря смещению они приобрели ценность психически значимого материала. То, что действительно осталось индифферентным, не может быть воспроизведено и в сновидении.

Из предыдущих рассуждений можно с полным основанием заключить, что я утверждаю: индифферентных возбудителей сновидения, а значит и безобидных снов, не существует. Это со всей строгостью и исключительностью мое мнение, если не учитывать снов детей и, например, кратковременных реакций на ночные ощущения. То, что обычно снится, можно либо распознать как психическое значимое в явном виде, либо оно искажается, и его можно оценить только после произведенного толкования сновидения, в результате которого оно опять-таки предстает чем-то важным. Сновидение никогда не занимается пустяками; мы не допускаем, чтобы незначительное тревожило нас во сне. Внешне невинные сновидения оказываются небезобидными, если заняться их толкованием; если можно так выразиться, у них всегда есть «камень за пазухой». Поскольку это опять-таки является пунктом, где я вправе ожидать возражения, и поскольку я охотно ухватываюсь за любую возможность продемонстрировать как действует искажение в сновидении, я здесь подвергну анализу ряд «невинных сновидений», собранных мною.

I

Одна умная и милая молодая дама, которая, однако, в жизни относится к категории скрытных людей, вроде «тихого омута», рассказывает: «Мне снилось, что я пришла на рынок слишком поздно и не могла ничего купить у мясника и продавщицы овощей». Разумеется, безобидное сновидение, но таковым сновидение не выглядит; я прошу рассказать мне его более подробно. Тогда она сообщает мне следующее: она идет на рынок со своей кухаркой, которая несет корзинку. Мясник говорит ей, после того как она что-то попросила: «Этого больше нет», и хочет дать ей нечто другое, замечая: «Это тоже неплохо». Она отказывается и идет к торговке овощами, которая хочет продать ей какие-то связанные в пучок странные овощи черного цвета. Она говорит: «Я этого не знаю, я этого не возьму».

Связь этого сновидения с дневными впечатлениями довольно проста. Она действительно пришла на базар слишком поздно и ничего не купила. Мясная лавка уже была закрыта, – именно так хочется описать это переживание. Но погодите – разве это не общераспространенный оборот речи, который (или, точнее, противоположность которого) указывает на неряшливость в одежде мужчины? Впрочем, сновидица этих слов не употребляла, быть может, их избегала; попробуем истолковать содержащиеся в сновидении детали.

Когда нечто в сновидении имеет характер разговора, то есть говорится или слышится, а не просто мыслится – что, как правило, можно с уверенностью различить, – то это проистекает из разговоров в бодрствующей жизни, которые, однако, перерабатываются, словно сырой материал, раздробляются, слегка изменяются и, самое главное, вырываются из контекста. В работе над толкованием можно исходить из таких разговоров. Откуда взялось, например, выражение мясника: «Этого больше нет»? От меня самого: несколько дней назад я объяснил ей, что самых ранних детских переживаний как таковых больше нет, – они заменяются в анализе «переносами» и сновидениями. Следовательно, я – мясник, и она отвергает эти переносы всех прежних способов мышления и восприятия на настоящее. – Откуда ее слова в сновидении: «Я этого не знаю, я этого не возьму»? В целях анализа их следует расчленить. «Я этого не знаю», – накануне она сама сказала своей кухарке, с которой у нее возник спор, но в тот раз добавила: «Ведите себя прилично». Здесь становится очевидным смещение; из двух фраз, сказанных ее кухарке, она включила в сновидение несущественную; однако подавленная фраза «Ведите себя прилично!» согласуется с остальным содержанием сновидения. Так можно было бы сказать каждому, кто делает неприличные предложения и забывает «закрыть лавочку». То, что в своем толковании мы действительно напали на след, доказывает также созвучие со всеми намеками, содержащимися в эпизоде с торговкой овощами. Овощи, которые продаются связанными в пучок (продолговатые, как она добавила впоследствии) и притом черные – чем это может быть иным, кроме как соединением во сне спаржи и черной редьки (Rettich)? Что такое спаржа – мне не нужно истолковывать знающим людям, но и другой овощ – в виде возгласа: «Черный, спасайся [rett dich]» – указывает, как мне кажется, на ту же самую сексуальную тему, о которой мы догадались в самом начале, когда хотели ввести в рассказ о сновидении фразу «Мясная лавка закрыта». Речь не идет здесь о том, что мы полностью поняли смысл этого сновидения; достаточно констатировать, что оно наполнено смыслом и отнюдь не безобидно.

II

Вот другое безобидное сновидение той же самой пациентки, в известном смысле дополняющее предыдущее. Ее муж спрашивает: «Не настроить ли пианино?» Она отвечает: «Не стоит, все равно его нужно заново обтянуть кожей». Опять-таки повторение реального события предыдущего дня. Муж действительно задал этот вопрос, и она ответила аналогичным образом. Но что означает то, ей это снится? Хотя она рассказывает о пианино, что это отвратительный ящик, который издает плохой звук, что это пианино было у мужа еще до свадьбы и т. д., ключ к пониманию все же дают только ее слова: «Не стоит». Эта фраза относится к ее вчерашнему визиту к подруге. Там ей предложили снять свой жакет, но она отказалась, сказав: «Не стоит, мне скоро нужно будет уйти». В ходе рассказа мне приходит в голову мысль, что вчера во время аналитической работы она вдруг схватилась за жакет, на котором расстегнулась пуговица. Она словно хотела сказать: «Пожалуйста, не смотрите, не стоит». Таким образом, ящик (Kasten) превращается в грудную клетку (Brustkasten), и толкование сновидения ведет непосредственно к периоду ее физического развития, когда у нее начала появляться неудовлетворенность формами своего тела. Этот сон приводит нас также к прошлому, если мы обратим внимание на слова «отвратительный» и «плохой звук» и вспомним о том, как часто в намеках и в сновидениях маленькие полушария женского тела – как противоположность и как замена – занимают место больших.

III

Я прерву этот ряд, включив короткое безобидное сновидение одного молодого человека. Ему снилось, что он снова надевает свою зимнюю куртку и это кажется ему страшным. Поводом к сновидению вроде бы являются неожиданно наступившие холода. Однако при более тонкой оценке мы замечаем, что обе части сновидения друг с другом не сочетаются, ведь в холода люди носят плотную или толстую куртку, и что в этом может быть «страшного»? Безобидность сновидения ставится под сомнение и первой же мыслью, возникшей во время анализа, – воспоминанием о том, что накануне одна дама доверительно призналась ему, что последний ее ребенок обязан своим появлением на свет лопнувшему кондому. Он реконструирует свои мысли, возникающие по этому поводу: тонкий кондом опасен, толстый – плох. Кондом – это «мужское пальто», ибо его надевают; так называют также и легкую куртку. Происшествие, подобное тому, что рассказала дама, для него, неженатого мужчины, было действительно «страшным». Теперь снова вернемся к нашей невинной сновидице.

IV

Она вставляет свечу в подсвечник; свеча, однако, сломана, а потому плохо стоит. Подруги в школе говорят, что она очень неловкая, но гувернантка говорит, что это не ее вина.

Реальный повод здесь тоже имеется: она действительно вчера вставила в подсвечник свечу, которая, однако, не была сломана. Здесь была использована совершенно прозрачная символика. Свеча – это предмет, который может возбуждать женские гениталии; если она сломана, а потому плохо стоит, то это означает импотенцию мужа («это не ее вина»). Известно ли такое назначение свечи этой молодой женщине – хорошо воспитанной и чуждой всему предосудительному? Случайно она все-таки может указать, благодаря какому переживанию она пришла к этому знанию. Когда они катались на лодке по Рейну, мимо проплыла другая лодка, в которой сидели студенты и с большим упоением пели вульгарную песню:

 

«Когда шведская королева

за закрытыми ставнями

со свечой Аполлона…»

 

Последнего слова она не услышала или не поняла, и мужу пришлось дать требуемое объяснение. Затем в содержании сновидении эти стихи заменились невинным воспоминанием о поручении, которое однажды она неловко исполнила в пансионе, причем в ситуации, имевшей нечто общее: закрытые ставни. Связь темы об онанизме с импотенцией достаточно очевидна. «Аполлон» в латентном содержании сновидения связывает этот сон со сном, приснившимся ранее, в котором речь шла о девственной Палладе. Все далеко не так безобидно.

V

Чтобы выводы из сновидений о действительных жизненных отношениях сновидца не показались слишком простыми, я приведу еще одно сновидение, которое также кажется невинным и принадлежит этой же женщине. «Мне приснилось, – рассказывает она, – нечто, что я действительно делала днем, а именно настолько набила книгами маленький чемодан, что мне стоило больших трудов его закрыть, и мне снилось все так, как было на самом деле». Здесь рассказчица сама делает главный акцент на совпадении сна с действительностью. Все такие суждения о сновидении, замечания о сновидении, хотя они присутствуют в бодрствующем мышлении, относятся все же, как правило, к латентному содержанию сновидения, что подтвердят последующие примеры. Итак, нам говорят: то, о чем рассказывает сновидение, действительно происходило за день до этого. Было слишком долго сообщать о том, каким путем я пришел к мысли прибегнуть при толковании к помощи английского языка. Достаточно будет сказать, что речь здесь опять идет о маленьком ящике (box), который настолько заполнен, что в него ничего больше не входит. По крайней мере, на этот раз ничего плохого.

Во всех этих «безобидных» сновидениях бросается в глаза сексуальный момент в качестве мотива цензуры. Однако это является темой, имеющей принципиальное значение, которую мы вынуждены оставить в стороне.