Лебеди и лебеда
Сюда прилетала Маргарита.
Жители Лебедяни не сомневаются, что перед балом у сатаны именно здесь, в ночном стремительном Дону, купалась возлюбленная Мастера, ставшая ведьмой от горя и бедствий, поразивших ее. Очень уж все совпадает: «Сосны разошлись, и Маргарита подъехала по воздуху к меловому обрыву. За этим обрывом внизу, в тени, лежала река. Туман висел и цеплялся за кусты внизу вертикального обрыва, а противоположный берег был плоский, низменный. На нем, под одинокой группой каких-то раскидистых деревьев, метался огонечек от костра».
Точь-в-точь берег Дона в Лебедяни. Тот, кто такую красоту однажды видел, вряд ли когда забудет.
Прогулки и полеты
Жарким июньским днем 1938 года на станции Лебедянь сошел блондин с бело-голубыми глазами, с пиджаком на плече и в голубой рубашке с распахнутым воротом. Лошади отвезли его в деревянный дом на тихой пыльной улице. Здесь Михаил Афанасьевич Булгаков прожил 24 дня.
В доме были вечно закрыты шторы. Писал Булгаков днем – при свечах. На улицу выходил с наступлением сумерек.
От его дома всего квартал пройти вниз, к реке, – и, пожалуйста, видны как на ладони и вертикальный меловой обрыв, и сосны на верху его, и низменный пустынный противоположный берег. Все как в романе.
И время есть, еще два года до кончины, чтобы вставить лебедянский пейзаж в великий роман. Вернувшись в Москву, Булгаков принимается густо править машинописную рукопись «Мастера».
Гуляя по вечерней лебедянской улице, всякий день проходил Булгаков мимо дома, где полувеком ранее родился в семье священника его коллега и добрый приятель Евгений Иванович Замятин (у Булгакова – дом номер 24 по улице Ситникова, у Замятина – 14).
Знал ли Михаил Афанасьевич, что это – замятинский дом? Знал, конечно. В провинции все про всех знают.
Ведал ли, что уже больше года нет на свете Евгения Ивановича? Что похоронили Замятина на кладбище под Парижем, и лишь горстка людей, Марина Цветаева в том числе, проводили великого писателя в последний путь? Что Ремизов сказал о Замятине над гробом: «За 29 лет литературной работы осталось – под мышкой унесешь: но вес – свинчатка»?
Наверное, о деталях смерти изгнанника Булгаков не ведал. О самой кончине, похоже, знал. Хоть и тяжко тогда доходили вести из-за границы, тем более об эмигрантах (время-то самое глухое, расстрельное!), да уж, пожалуй, дотащилось до сталинской Москвы печальное известие…
Уж на что крошечный город Лебедянь (25 тысяч население!), а соседствуют здесь и Замятин, и Булгаков. И Андрей Белый здесь бывал, и Пришвин. Лев Толстой в свое время наезжал на знаменитые конские ярмарки. У Тургенева один из рассказов в «Записках охотника» так и называется: «Лебедянь».
Замятин привозил сюда друга – Кустодиева и даже назвал в его честь в рассказе «Русь» провинциальный дореволюционный городок (один к одному Лебедянь)… городом Кустодиевым.
Отчего такое сгущение талантов в обычном русском городке? Может, оттого, что природа здесь особенная? Или воздух? («Медовый месяц в Лебедяни» – назвал свое пребывание здесь Андрей Белый. Потому назвал, что воздух в городе – «медовый».) А может, люди здесь такие, что таланты к себе притягивают?
Прототипы
Лебедянь середины прошлого века – с ее огромными конскими ярмарками, трактирами, барышниками, князьями, приживалами, маркерами – навсегда осталась в памяти благодаря тургеневскому очерку. Город образца начала века нынешнего запечатлен в замятинском «Уездном». Первая повесть молодого инженера-кораблестроителя сделала его знаменитым в интеллигентных кругах России.
А было так: возвращался Замятин из отеческого лебедянского дома в «бесцветный, ежедневный Петербург». Проснулся на полустанке: в окно глянуло лицо станционного жандарма: «низко нахлобученный лоб, медвежьи глазки, страшные челюсти». Прочитал название станции: Барыбино. Так, в короткий миг озарения (столь хорошо известный писателям), и имя героя «Уездного» родилось – Анфим Барыба, и вся повесть.
В Лебедяни знатоки городской истории обязательно покажут приезжим места, описанные в «Уездном»: и Стрелецкий пруд, где Барыба за бабами подглядывал («а после – хоть и спать не ложись, такие полезут жаркие сны, такой хоровод заведут, что…»), и место, на котором кожевенный завод стоял, коим руководила купеческая вдова Чеботариха.
Эта купчиха едва не поссорила двух русских классиков. Замятин взял да из своего родного города перенес Чеботариху в повесть, не переменив ни внешность ее, ни фамилию. Внешность, если помните, не самую симпатичную.
«Чеботариха на линейке своей расползется, как тесто, и, губы поджавши, скажет:
– Никак ни можно, батюшка, бизпридстанно биение сердца».
Оказалось: та самая Чеботариха, без изменений «вставленная в книжку», – ни больше ни меньше как родная тетя… Пришвина. С сетований Михаила Михайловича на то, что Замятин его род оскорбил, и началось знакомство двух литераторов.
Сегодняшняя Лебедянь напоминает о Булгакове и Замятине не только мемориальными досками. Люди и вещи порой словно просятся в булгаковский ли, замятинский ли роман.
Иду по центру города. Величественный собор прошловековой постройки, торговые ряды. Все – как в сотне других патриархальных малых российских городов. Вдруг за углом – неоновые всполохи ресторана. За пластмассовым столиком, под зонтиком, прямо на улице, по-парижски, сидит детина в спортивном костюме. Пьет пиво. На столе лежит радиотелефон. Хозяин с тоской смотрит на него. Телефон не звонит.
Неподалеку – одна из немногих в центре города многоэтажек. На крыше кто-то вывел аршинными буквами: МЫ. Что значит «мы»? Почему – «мы»? Имеет ли отношение к замятинскому роману?
Крашенный в желтое кинотеатр с высокой трубой. Афиши извещают, что идут фильмы «Созерцание страсти» и «Грязные танцульки». Скоро – лента «Секс по телефону».
А вот и дом Булгакова. Сегодня здесь, как и при Михаиле Афанасьевиче, плотно закрыты внутренние ставни. Что там, в комнатах, не разглядишь. У калитки стоит «Волга». Двое, мужчина и женщина, оба крепко сбитые, нахмуренные, вытаскивают из багажника и деловито вносят во двор мешок сахара.
Местные власти хотели устроить здесь дом творчества для молодых писателей. Чтобы давал Литфонд одному из «подающих надежды» сюда на месяц путевку на полный пансион: только твори. Место-то какое! Не говоря уж о живописной Лебедяни – сам дом вдохновлять будет!
Остановка оказалась за «малым» – деньгами. Дом-то надо у хозяев откупить, обставить. За пансион для молодого литератора тоже кто-то должен деньги выкладывать.
Руководитель городского отдела культуры Алексей Колыхалов несколько раз ездил с этой идеей в Москву, в Литфонд. И всякий раз: «Ах, какая прекрасная идея! Мы проработаем. Наверно, решим положительно. Приезжайте через пару месяцев». Ехал через пару месяцев в столицу Колыхалов – снова повторялось то же самое… Потом, через секретаршу – передали отказ. (Чем не сюжет из Булгакова? Интересно, были у той секретарши глаза скошены от постоянного вранья?)
А вот дом Замятина городские власти откупили. Была идея: организовать в нем дом-музей. В городе сохранилось много вещей, принадлежавших семье Евгения Ивановича: и готовальня инженера Замятина, и часы его, и письма, и пианино.
Разве не заслужил музея Евгений Иванович – вечно гонимый всеми властями, не признанный толком (в отличие от канонизированного массовым сознанием своего лебедянского соседа) до сих пор! Как большевика его арестовывало и ссылало царское правительство, повесть «На куличках» изъяли и уничтожили: англичане были дико обижены на «Островитян», «Мы», первенец «тамиздата», опубликованы за границей в 1925 году, а у нас в 1988-м. Изгнание, смерть в нищете… И даже посмертной славы не последовало. (В поезде, идущем в Лебедянь, сказал попутчице-липчанке, мол, еду на родину вашего великого земляка, Замятина. Она переспросила: «Это кого же, члена политбюро?»)
А ведь любой абзац Замятина перечитай – удовольствие. Перепиши его от руки – наслаждение. «Ледокол – такая же специфически русская вещь, как и самовар… Россия движется вперед странным, трудным путем, не похожим на движение других стран, ее путь – неровный, судорожный, она взбирается вверх – и сейчас же проваливается вниз, кругом стоит грохот и треск, она движется, разрушая».
Но организовать дом-музей Замятина в Лебедяни не сумели. В короткие перестроечные годы, когда идеологические шоры уже сняли, Замятина рассекретили, а деньжата еще водились – не успели. Нынче – средств нет.
(Около пятидесяти миллиардов расходует ежегодно лебедянский бюджет. Больше десяти миллиардов – дотации из области. И пока не вовремя платят в Лебедяни пенсии, пока задерживают жалованье учителям и музейным работникам, никто, конечно, денег «на Замятина» не даст.)
«Было бы здорово, – иной раз позволяет себе мечтать городская интеллигенция, – устроить здесь литературный заповедник, привозить экскурсии – места-то какие!» Но кто, между нами говоря, поедет сюда: в гостинице туалет в конце коридора, хочешь душ принять – подогревай кипятильником воду и поливай себя из кружки.
Из возможного литературного заповедника (а если построить гостиницу с удобствами – имел бы он наверняка успех даже у интуристов) есть пока лишь мемориальные таблички на замятинском и булгаковском домах. Меж ними – всего метров сто.
Шесть домов разделяют два писательских особняка, и тут же, на этой улице, такие образы и темы, которых и на легион молодых писателей хватит, и новым Замятиным-Булгаковым останется.
Один из домов на писательской улице выделяется внушительными своими размерами, а также тем, что – каменный в ряду деревянных. И тем, что по архитектуре он вроде бы частный, а табличка висит – «Ветеринарная лаборатория».
Оказывается, построил человек этот дом в шестидесятые годы для себя. Да не понравилось советской власти, что у частника такой большой дом, каменный: «Ишь, размахнулся!» Дом отобрали.
Во дворе соседнего дома – ржавые ворота. На них выцарапано: «Прощай, Федосеич!» Говорят, жил здесь отставной моряк, фронтовик. Читал Карамзина, изучал латынь. Очень его уважали – за ум, образованность и неутомимость в питии. Когда Федосеич умер, вырезали друзья памятную надпись на воротах.
Возвращаюсь к гостинице. Уже темнеет. Мальчик везет девочку на велосипеде. Девушки прогуливаются под ручку под вековыми липами на улице Советской (бывшей Дворянской). Гулять вечерами здесь, говорят, неопасно: город маленький, все друг друга знают, хулиганства нет.
Двое молоденьких милиционеров терпеливо уговаривают женщину-пьянчужку, что устроилась на ночлег прямо под стеной гостиницы: «Иди домой! Ведь холодно. Замерзнешь ночью!» – «У меня ноги не идут. Понимаете? Ноги не идут!»
Обойдешь вокруг квартала, а они все на том же месте, только доносится: «Иди домой, замерзнешь!» – «Ноги не идут!.. Ты понимаешь? Не идут!»
Чудак и буква «М»
Живет в Лебедяни скорее даже не замятинский – платоновский персонаж. Или шукшинский. Леонид Мулярчик строит в райцентре… метро.
Рассказ, когда и почему он стал это делать, Леонид Владимирович начинает эпически:
– Двадцать два года назад я бросил пить…
Работал Леонид Владимирович литейщиком на местном машиностроительном заводе. Делал, по его словам, «вещи щепетильные – начальник мне одному перед всем цехом руку пожимал». А премий не давали, оттого что выпивать любил. А потом дал он маме слово («а честное слово в нашей семье превыше всего ценили»), что бросит. И – бросил.
И с куревом завязал. Тоже дал слово – зятю в Москве. За то, что тот, в свою очередь, пить бросит. Два пуда колбасы, рассказывает Мулярчик, из столицы тогда вез. На два месяца такого рюкзака обычно хватало. А тут в три дня съел. Через десять дней переболел желанием курить, звонит в Москву: «Я бросил!» А зять, говорит сестра, по-прежнему выпивает.
Двенадцать лет назад Леонид Владимирович вышел на пенсию (пенсия у металлургов ранняя, в пятьдесят). Вскоре начал рыть метро.
Вначале это и не метро было вовсе. Живет Мулярчик на берегу Дона. В частном доме, как и большинство лебедян. Здесь ни канализации, ни воды, ни центрального отопления, ни телефона. Как ветер подует – электрические провода рвет.
Вот и решил Леонид Владимирович: «Построю-ка я туннель, для своего дома и для соседских, чтобы, как соберутся власти у нас канализацию да отопление проводить, этим туннелем воспользовались».
Стал рыть. Добротно, красиво. Настоящее метро получается! Новая идея пришла: трубы да провода много места в туннеле не займут – а что, если пустить по туннелям тележку на рельсах, вроде дрезины? На улице, особенно весной и осенью, грязь, распутица, а здесь сухо, светло. Сядет человек в тележку – и поедет от дома к дому. Ребятишки будут кататься.
Так можно и всю Лебедянь перекопать. Да что там Лебедянь – всю Россию! Чтобы ни грязи, ни дорог с колдобинами, сел в электрическую тележку – и едешь.
Я был в метро у Мулярчика. Лабиринт ходов. Добротные стены, облицованные камнем, оштукатуренные. Лампочки горят – елочные гирлянды. Роет Леонид Владимирович один, лопатой, ломом. Погонный метр проходит примерно за шесть часов. Прорыл уже 170 погонных метров.
– Я этим метро властям хочу пример показать. Чтобы у нас нормальная жизнь была: и тепло, и канализация, и вода, и телефон. И дороги хорошие!
Пока метро не действует. Когда пойдут первые поезда? Кто его знает. В тот день, когда мы были у Мулярчика, он в очередной раз от метростроительства отвлекся: мастерил батут – соседская девочка попросила. Из металлолома сварил каркас, из кучи детских противогазов, найденных на свалке, вырезал резинки.
Еще Мулярчик отвлекался на постройку парома. Он стоит, пришвартованный на берегу Дона, неподалеку от дома Леонида Владимировича. Строил его Мулярчик для вспомогательных нужд: возить камень для облицовки метро на своей машине стало накладно, водным путем дешевле выйдет.
Варил паром из металлолома. Помогали соседские ребятишки. Четыре года ушло на строительство, получилось внушительно: две палубы, каюты, капитанский мостик.
Даже жалко лишь на перевозку камня такое шикарное судно использовать. Решил Мулярчик пассажиров на нем возить, ребятишек катать. Те ребята, кто помогал ему строить, получили бесплатный пропуск на паром – пожизненный, с правом наследования. Тех, кто получит пятерку в школе, Леонид Владимирович в тот день тоже планирует катать бесплатно.
Выучился Леонид Владимирович на курсах судоводителей. Уже опробовал паром на воде. Плавает! Скоро откроет навигацию. Вот только команду надо набрать.
– Откуда деньги на строительство, Леонид Владимирович?
– Так ведь я колбасы, масла не ем. Булочку ел последний раз в девяносто первом, перед тем как цены отпустили. Сахаром питаюсь, картошкой и черным хлебом.
Как бы хотелось, чтобы хоть чем-то закончилась строительная эпопея Мулярчика, чтобы пользу людям принесло его чудаковатое подвижничество! А то сколько их по стране, таких вот «метро» – недостроенных-недоделанных или разрушенных сооружений, брошенных на полдороге начинаний!
По окраинам Лебедяни возвышаются, словно громадные фаллические символы, металлические башни. Башни предназначались для хранения сенажа, да только заморское оборудование отказалось работать в наших условиях. Так и стоят без дела странные памятники.
В семидесятые задумали Дон перегородить плотиной – даешь еще один мост. Но быстрый Дон каждую весну ее размывал. Теперь эти камни с перекатами – удобное место для рыбалки и купания.
Ничего не осталось – просто поляна, поросшая травой – от первого в России ипподрома (именно здесь, в окрестностях Лебедяни, началась история российского скакового искусства!). Там же, в селе Троекурово, возвышается заброшенный, полуразрушенный монастырь.
Неподалеку, на берегу живописнейшей речки с не менее живописным названием Красивая Меча, – брошенная мельница вековой давности. А близ – еще один памятник промышленной архитектуры, но уже двадцатых годов: Кураповская ГЭС, построенная согласно плану ГОЭЛРО (Говорят, сам Ленин хотел прибыть на открытие – болезнь помешала.). В шестидесятые годы, когда делали ставку на энергетические гиганты, станцию небольшой мощности закрыли и забросили.
Куда ни глянешь окрест – руины, руины, руины…
Кое-что возрождается, возвращается к жизни. И как, начиная с церкви, строили русские селения, их обновление тоже начинается с храма. Возродили величественный собор, стоящий в центре Лебедяни, – с его колокольни весь город виден и окрестности. (Собор построили в начале прошлого века на деньги богатейших лебедянских купцов Игумновых. Известный музыкант Игумнов из этой, кстати, фамилии, он родился и вырос в Лебедяни.) Теперь, когда в соборе и иконостас, и роспись, когда в нем проводят службы, и венчают, и крестят, трудно даже представить, что за мерзость запустения царила там еще несколько лет назад.
Восстанавливают, реставрируют старинные торговые ряды. Городские власти приняли мудрое решение – многие лавки отдали новым предпринимателям, нарождающемуся купечеству: когда человек строит или восстанавливает что-то для себя, быстрей и красивей сделает, чем «для дяди».
И все-таки обидно, когда я вспоминаю слова иностранного фотожурналиста, проехавшегося по России: «У вас в стране самое живописное – развалины».
У метростроителя Леонида Мулярчика мы были вместе с заместителем главы районной администрации Юрием Александровичем Лелявиным. Лелявин, человек практический, хозяйственный, очень похожий на Михаила Ульянова в роли председателя, сказал в сердцах, когда мы отъехали от избы Мулярчика: «Метро строит, а крыша в доме вся ржавая». Потом помолчал, добавил раздумчиво: «А может, и нужны такие чудики? Вон в Германии – все живут по распорядку. Ни одной ржавой крыши не увидишь. А скучно!»
Наливные яблоки
С раннего утра на базарной площади, ограниченной четырехугольником торговых рядов и собором, роится народ. Цены, по сравнению с московскими, – смешные. Трехлитровый баллон молока – три тысячи. (В столице в ту пору, когда мы были в Лебедяни, литровый пакет стоил четыре). Прекрасная свинина – около десяти тысяч килограмм. Кило ранней клубники – пять. «Челноки» продают здесь и китайские кофточки, и турецкую кожу, и сингапурскую электронику…
По воскресным дням базар переполняет площадь, выплескивается на все соседние улицы – в Лебедянь съезжаются со всей Липецкой области, заглядывают и из Тамбовской, Воронежской, из Белоруссии, из Москвы.
Никаких особых усилий для того, чтобы возродить лебедянские ярмарки, местные власти не прилагали. Словно родник стал бить в том же самом месте, где его засыпали без малого восемьдесят лет назад. Видно, сказывается удобное местоположение Лебедяни – на пересечении стародавних торговых путей. Или, может, дает о себе знать предприимчивый характер местных жителей, передавшийся новым поколениям подспудно, с генами.
Прежние лебедянские ярмарки славились по всей России. По объему продаж были они на четвертом месте в стране. Население городка во время ярмарок, проходивших трижды в год – на Троицу, Покров и Богоявление, – увеличивалось в пять-шесть раз, местные проститутки в ярмарочное время даже платили особенный, повышенный, налог.
Нынче купцов в Лебедяни больше, чем в начале нынешнего века. Было 498 в 1894 году, теперь тех, кто занимается индивидуальной торговлей, – 598. Не скажу, что пользуются они всеобщим уважением. «Торгаши» – это презрительное прозвание советская власть намертво приклеила к тем, кто стоит за прилавком. Не сегодня повелось, не завтра переведется: если ты на заводе точишь железяку – пусть точишь плохо, а железяка твоя никому не нужна и в жизни завод ее не продаст, – ты работяга, уважаемый человек; а когда торгуешь, и благодаря твоему базарному стоянию – в дождь, зной или холод – нет ни у кого проблем купить кофе, шлепанцы или свинину, – ты барышник, торгаш и спекулянт.
А ведь время нынче такое: сделал ты пусть замечательнейшую вещь, но не сумел продать – и ты, и твои рабочие (ежели ты, допустим, директор) сидят без денег.
Были мы в пригороде Лебедяни в хозяйстве «Агроном» – единственное оказалось место, где в яблочном краю в июне можно увидеть яблоки: прошлогодний урожай сохранили здесь до будущего лета оттого, что есть в хозяйстве импортная установка, которая плоды сохраняет в газовой среде. (Семь таких установок страна купила еще при прежней власти – работает всего одна, в Лебедяни.)
Хозяйство крепкое – около 2,5 миллиарда рублей чистой прибыли получило в прошлом году. Больше пяти тысяч тонн яблок собрали.
Хоть и вкусные они, румяные да ровные – а видно, что для директора, Александра Владимировича Кычакова, продать их – сущая мука. Магазины куда охотней берут плоды, привезенные из Польши да Италии (это здесь-то, в яблочных местах!), потому как коммерсанты на заморский товар ни накладных, ни платежек не требуют, рассчитываются «наликом». В Москву везти, торговать с рефрижератора? Накладно: чиновникам плати, милиции плати, рэкету – тоже.
Спасибо, есть оборотистые люди; приезжают в «Агроном» на своих «Жигулях», покупают яблоки, увозят, сами торгуют. Таким макаром едва ли не три тысячи тонн плодов продали.
Без них, похоже, с реализацией совсем была бы труба: при себестоимости кило яблок в девятьсот рублей приходилось продавать остатки Липецкому консервному заводу за триста.
Есть в «Агрономе» свой консервный завод. Но разливает яблочный сок – вкуснейший, натуральный! – в трехлитровые баллоны. Разве станет покупатель, избалованный пакетами, брать здешние «бочонки»! Вот и стоят баллоны на складе – 370 тонн сока прошлого урожая долежали без движения до следующего июня…
И нынешней осенью снова будут гнать сок. «А что делать? – восклицает директор Кычанов. – В землю, что ли, плоды запахивать?»
По данным американского института социологии и маркетинга, удобная и красивая упаковка увеличивает объем продаж товара в полтора – два с половиной раза. Это хорошо понимают в акционерном обществе «Экспериментально-консервный завод «Лебедянский». И когда на собрании акционеров встает вопрос, как распорядиться прибылью, голосуют за то, чтобы не проедать ее, а пустить на покупку современного оборудования.
Вот и в нынешнем году монтируют шведскую линию по производству детского питания в современных баночках. Сок разливают здесь отнюдь не в баллоны, а в пакеты. И хотя из 1800 рублей себестоимости полулитрового пакета того же яблочного сока сам пакет обходится в 900 рублей – перед проходной очередь из грузовиков, а соки от «Лебедянского» с удовольствием покупают и в Москве, и на Украине, и на Урале. А для того чтобы поток покупателей не иссякал, завод постоянно исследует рынок, участвует в оптовых ярмарках, дает рекламу в центральных газетах.
Консервный завод открыл в Лебедяни ресторан и три кафе. Помимо того что это – столь нужная предприятию наличка, они – для жителей и приезжих удобство. (Мой знакомый экономист в шутку – в которой большая доля правды – определяет цивилизованность города тем временем, которое надо затратить, чтобы выпить чашечку кофе. По этому критерию Лебедянь еще уступает, конечно, Стамбулу, Праге или Парижу, но с Москвой уже может состязаться.)
Бесконечные битвы – за урожай, за качество, за дисциплину, – столь знакомые нам по советским временам, незаметно переместились с полей и заводов – на рынки и в магазины.
И превратились, как и положено в нормальном обществе, в более человечное соревнование – за покупательские симпатии.
Лебедь? Или лебеда?
На гербе Лебедяни – естественно, лебедь.
Хоть и не живет ни одна белоснежная птица в окрестностях городка, именно от лебедя ведут происхождение названия местные жители. И обижаются, если исток определяют от лебеды. Хотя этой травы здесь вдоволь.
Не заслуживает Лебедянь ассоциаций с сорняком – сколько страниц истории России связано с городом!
Здесь был южный форпост Руси, и костер, зажженный на вышке здешним пограничным отрядом, был сообщением, через двенадцать часов достигавшим Москвы: надвигаются раскосые завоеватели.
Здесь скрывался Федор Романов, ставший патриархом Филаретом, – оттого на протяжении всего царствования Романовых осыпали местный крошечный монастырь монаршими подарками.
Петр Великий неподалеку строил свой первый боевой флот.
А строители величественного собора? А Игумнов, Замятин, Кустодиев, Булгаков? А четыре тысячи павших – во время Великой Отечественной?
Нынешнее время клянут в Лебедяни чаще, чем хвалят, за «косолапую приватизацию» (зарплата директора одного из местных заводов оказалась в прошлом году в 49 раз выше, чем средняя по предприятию!), за особняки, что возводит на местном «поле чудес» торговый, чиновный и директорский люд, за невыплату пенсий, за «сексуху» в кино и по телику.
Но даже если оно, наше время, вызывает не много ассоциаций с лебединой стаей, то и с сорняковым полем равнять его нечего. Лебеда – не столько сорняк, сколько, согласно энциклопедии, «кормовое, пищевое и декоративное растение».
Даже если от лебеды произошло имя города – ничего обидного в этом нет.
Смотришь на рассвете с берега Дона на удивительные силуэты городка и понимаешь: в самом деле на Руси красота вырастает там, где «одуванчик под забором, где сорняки и лебеда…».
И лебеди – соседствуют с лебедой.
1996
