Глава 8
До Ленина
«Нам нужно сделать все возможное, чтобы снести головы богачам»: Французская революция
Случалось ли нечто подобное прежде? Были ли предыдущие эпохи свидетелями революций, приводивших к значительному выравниванию дохода или богатства? Мы увидим, что XX век в этом отношении снова представляет собой аномалию. И хотя в досовременных обществах не наблюдалось недостатка народных волнений в городах и сельской местности, они обычно не влияли на распределение материальных ресурсов. Как и у массовой мобилизационной войны, у выравнивающей революции имеется мало предшественниц в доиндустриальную эпоху.
Среди ранних примеров революций с предположительно выравнивающими последствиями почетное место принадлежит Великой французской революции, ставшей предметом исследований многочисленных историков и до сих пор занимающей воображение общества. Для Франции конца «старого режима» были характерны высокие уровни неравенства богатства и доходов. По наилучшим оценкам, коэффициент Джини дохода был равен 0,59, то есть сравним с показателем Англии того же времени, хотя здесь велика погрешность (от 0,55 до 0,66). Неравенству располагаемого дохода способствовало вопиющее неравенство налогов. Аристократам принадлежала четверть земли, но они не облагались основным земельным налогом (тальей) и успешно избегали выплат новых налогов, таких как подушный налог 1695 года и «двадцатая часть» (vingtième) – аналогичный налог 1749 года. То же во многом было верно и в отношении духовенства, владевшего еще одной десятой частью всех земель и к тому же получавшего «десятину» – на самом деле не просто десятую часть доходов прихожан, но разную и очень значительную часть. Таким образом, прямыми налогами облагались почти исключительно городская буржуазия и крестьяне. Более того, поскольку богатые горожане имели возможность избежать налогов, купив титул или должность, реальное налоговое бремя ложилось в основном на мелких крестьян и рабочих. Среди непрямых налогов самым обременительным была габель (gabelle) – налог, в обязательном порядке облагавший покупку соли домохозяйствами, что опять-таки сильнее било по бедным, нежели по богатым. Следовательно, общая система фискального изъятия была в высшей степени регрессивной.
Кроме того, крестьяне должны были исполнять отнимающие время или деньги повинности перед знатью и духовенством, такие как барщина. Лишь небольшое количество крестьян обладали достаточным количеством земли, чтобы прокормить свои семьи, – да и то технически это считалось арендой, – в то время как большинство сельского населения работало в качестве сезонных сборщиков урожая и безземельных батраков. В последние десятилетия перед революцией условия ухудшались по мере расширявшегося восстановления феодальных прав, а также сокращения доступа к общинным землям, из-за чего страдали бедные крестьяне с небольшим количеством скота. Это вело к пауперизации сельской местности и росту городского пролетариата. С 1730 по 1780 год земельная рента увеличилась вдвое, а цены на сельскохозяйственные товары росли быстрее заработков в сельском хозяйстве; страдали от сложившегося положения дел и городские рабочие.
Отмена институтов «старого режима», происходившая поэтапно с 1789 по 1795 год, подразумевала несколько суровых мер, благодаря которым выиграли бедняки. В августе 1789 года Национальное учредительное собрание объявило об отмене «личных» феодальных прав, хотя формально это было осуществлено только в следующем году. Несмотря на сохранение ренты, арендаторы все чаще отказывались выплачивать ее, и на рубеже 1789–1790 годов начались восстания. Крестьяне захватывали господские замки и жгли долговые документы. Эти волнения сопровождались широко распространившейся агитацией за отмену (непрямых) налогов, которая сопровождалась насилием, из-за чего сбор их практически прекратился. В июне 1790 года без компенсации отменили все феодальные повинности (такие как барщина), а общинные земли было постановлено поделить между местными жителями. Парижские ассамблеи последовательно реагировали на волнения отменой наиболее непопулярных налогов, в том числе и пресловутой десятины. Тем не менее новые налоги, введенные вместо старых, обычно не уменьшали бремя крестьянства и вызывали новые волнения. Хотя «реальные» феодальные права (такие как ежегодные поборы) номинально оставались в силе, пока крестьяне не выкупят их по стоимости, превышающей ежегодный сбор в двадцать – двадцать пять раз, крестьяне отвергли и этот компромисс, отказываясь от платежей или поднимая восстания. В 1792 году по всей стране вспыхнул особо крупный антифеодальный мятеж, получивший название «война против замков».
После того как в августе 1792 года парижане штурмом взяли дворец Тюильри, Законодательное собрание сочло себя достаточно сильным, чтобы встретить крестьянские волнения более радикальной реформой: все арендаторы отныне признавались владельцами земли до тех пор, пока помещики не смогут подтвердить реальными документами свое право на землю, что бывало редко, поскольку обычно такие сделки регулировались обычным правом. Но и это последнее ограничение отменили якобинцы в июле 1793 года. По крайней мере на бумаге это привело к обширному перераспределению богатства, поскольку миллионы крестьян, платившие фиксированную ренту, технически оставались арендаторами, хотя фактически действовали как мелкие землевладельцы. С такой точки зрения в 1792 году были приватизированы целых 40 % всей земли во Франции – земли, которая раньше находилась в распоряжении крестьян, но которой крестьяне законно не владели. Что же касается доходов, то тут важнее отмена всех феодальных прав, связанных с этими землями. Важно отметить, что с самого начала, с антифеодальных мер августа 1789 года, члены ассамблей руководствовались соображениями защиты от «угрозы снизу», то есть от агрессии толпы. Крестьянские выступления, становившиеся все более жестокими, и центральное законодательство шли рука об руку
в диалектическом процессе, который вел не к компромиссу, а к радикализации.
Конфискация и перераспределение земли еще более подтолкнули процесс выравнивания. В ноябре 1789 года Национальное собрание экспроприировало всю церковную собственность во Франции для использования в национальных интересах – в основном для покрытия дефицита бюджета без введения новых налогов. Эти земли, biens nationaux, распродавались большими участками, что было выгодно городской буржуазии и самым богатым крестьянам. Но даже при этом около 30 % такой собственности приобрели крестьяне. Начиная с августа 1792 года продавались и земли эмигрировавших аристократов, на этот раз более мелкими участками, что благоприятствовало бедным слоям и отражало более эгалитарные устремления Законодательного собрания. В конечном итоге крестьяне приобрели 40 % и этих земель. То, что оплатить стоимость приобретенной конфискованной земли можно было в рассрочку на двенадцать лет, помогало получателям скромных доходов, но в конечном итоге оказалось на пользу всем покупателям, поскольку быстрая инфляция значительно размыла проценты по взносам. В целом же перераспределение было скромным: таким образом крестьяне приобрели только 3 % сельскохозяйственной земли Франции, а участвовать в сделках через посредников могли даже аристократы и эмигранты. Хотя конфискация земли и способствовала выравниванию, ее влияние на этот процесс не следует переоценивать.
Инфляцию подхлестывали ассигнаты – бумажные деньги, которые начиная с 1790 года выпускались в постоянно возрастающем объеме. Изначально их подкрепляло конфискованное церковное имущество, но потом ассигнаты стали печатать в таком огромном количестве, что за пять лет они потеряли более 99 % своей стоимости. Их влияние на неравенство было неоднозначным. Инфляция накладывала общий и регрессивный налог на все население, поскольку богатые теряли меньше пропорционально своему богатству в наличных. В то же время инфляция несколькими способами и благоприятствовала бедным. Как уже говорилось, она сокращала реальную стоимость земли и скота, за которые платили в рассрочку. Фиксированная арендная плата, которая все чаще приходила на смену издольщине, оказывалась в пользу арендаторов. Инфляция также стерла сельский долг, что было в пользу бедных. Что касается другого конца спектра, то кредиторам «старого режима» обычно платили девальвированными ассигнатами, пока долги не были объявлены полностью аннулированными. Те, кто купил должности, оказались в проигрыше, поскольку жалованье им выплачивали обесцененной валютой, и это было не в пользу богатых. На высшие должности, обычно приобретаемые аристократами, приходилась бóльшая часть капитала, связанного с коррупцией и потерянного в ней.
Очень сильно по богатой элите ударили не только отмены феодальных повинностей, но особенно национализация церковного имущества и последующая конфискация поместий эмигрантов и политических противников. Массовая мобилизация 1793 года потребовала привлечения больших средств: в Париже и в разных департаментах богатым были навязаны принудительные сборы. Местные революционные комитеты составляли списки подходящих плательщиков, которые были обязаны передать указанные суммы в течение месяца. Незаконным, но крайне эффективным средством поживиться за счет богачей были дополнительные местные налоги. Во время якобинского террора за решетку по подозрению в укрывании запасов или спекуляции были брошены тысячи человек. Лишь в одном Париже революционный трибунал назначил по таким обвинениям 181 смертный приговор. То, что имущество приговоренных переходило в руки государства, служило дополнительным стимулом для поиска и преследования подобных жертв. Цитата в подзаголовке данной главки позаимствована из речи делегата Жозефа ле Бона, который заявил:
Что касается тех, кого обвинили в преступлениях против Республики, то нам нужно сделать все возможное, чтобы снести головы богачам, ибо они обычно и оказываются виновными.
Все больше дворян покидало Францию. В целом в эмиграцию отправились 16 000 человек, более десятой части всего дворянского сословия. В 1792 году разразились массовые репрессии против дворянства. На следующий год правительство распорядилось сжечь свидетельства о знатном происхождении и документы о феодальных привилегиях. Потеряла свои жизни относительно небольшая часть аристократов: к знати принадлежали лишь 1158 из 16 594 приговоренных к смертной казни чрезвычайными трибуналами, то есть менее 1 % этого сословия. Тем не менее эта доля со временем росла, достигнув пика во время Большого террора (1793–1794). Из 1300 обезглавленных трупов, которые были похоронены за шесть недель июня и июля 1794 года в двух ямах в бывшем монастырском саду Пикпюс у восточных ворот Парижа, более трети принадлежали аристократам, в том числе принцам, принцессам, герцогам, а также различным министрам, генералам и высокопоставленным чиновникам. Остальные казненные были простолюдинами на службе знати.
Дворяне, оставшиеся во Франции и выжившие, не только радовались тому, что сохранили головы на плечах, но и подсчитывали свои потери. Граф Дюфор де Шеверни писал:
За первые три года революции я потерял 23 тысячи ливров доходов от сеньориальных повинностей… пенсию от королевской казны, дарованную Людовиком XV, и кое-что еще… Мне пришлось пережить набеги национальной гвардии, невероятные налоги якобинцев, различного рода реквизиции и конфискации под предлогом патриотических пожертвований, в том числе и того, что оставалось от моей серебряной посуды… За четыре месяца тюремного заключения я понес чрезмерные расходы… Мои лучшие деревья были вырублены на нужды флота, и не было и недели, когда от меня не требовали отослать еще зерна на военные склады в Блуа… Я не говорю уже о том… что были сожжены все правоустанавливающие документы…
Поскольку революция не щадила богачей и благоприятствовала беднякам, можно было бы ожидать какого-то выравнивания. Но хотя общее направление тенденции и ясно, размах ее определить трудно. Что касается распределения доходов, то отмена всех феодальных обязательств должна была оказать положительный эффект на работников и отрицательный – на дворян. Массовая военная мобилизация также, как правило, повышала реальные заработные платы. По одной из оценок, реальные заработные платы взрослых мужчин в сельской местности с 1789 по 1795 год поднялись на треть. В одном департаменте на западе Франции доля сборщиков урожая увеличилась с одной шестой до одной пятой. Есть сведения и о подъеме реальных заработных плат городских рабочих: с 1780-х по 1800-е годы зарплаты росли быстрее цен на зерно.
Что касается распределения богатства, то изменения в распределении земли также указывают на смягчение неравенства. В одном новом департаменте, в котором в 1788 году духовенство и знать владели 42 % земли, эта доля к 1802-му упала на 12 %, а доля крестьян выросла с 30 до 42 % – но это также говорит о том, что больше всех выиграли средние группы. В одной выборке с юга Франции доля крестьян, владений которых было недостаточно для существования без дополнительных заработков или благотворительности, упала с 46 до 38 %, а доля тех, кто имел такие владения, выросла с 20 до 32 %. В долгой перспективе такие перераспределения консолидировали мелкие фермы и мелких землевладельцев, обеспечивая их выживание, даже несмотря на бедность. Между тем к радикальному перераспределению земли реформа не привела. Во многих департаментах при Наполеоне крупнейшие землевладельцы принадлежали к тем же семьям, что и до революции, а от одной пятой до четверти земель, потерянных из-за конфискаций, были снова выкуплены членами семьи. Безвозвратно знать потеряла только десятую часть всех своих земель.
Героическая попытка Кристиана Моррисона и Уэйна Снайдера оценить перемены в распределении доходов во Франции позволяет говорить об уменьшении самых верхних и о росте самых нижних доходов (табл. 8.1).
Табл. 8.1. Доли дохода во Франции, 1780–1866
Одна из проблем такого сравнения заключается в том, что оно ограничивается распределением дохода от труда и исключает доли рантье из элиты. Более существенно, пожалуй, то, что эти оценки не разграничивают влияния революционного периода (1789–1799), последующей эпохи правления Наполеона и восстановления монархии Бурбонов. Поэтому невозможно утверждать, в какой мере изначальное выравнивание – в период интенсивных реформ первой половины 1790-х – было более выраженным, чем предполагают эти цифры. Например, последователи Наполеона выкупали земли, которые могли бы достаться беднякам, а при Бурбонах 25 000 семейств, среди которых было множество представителей знати, получили компенсации за революционную экспроприацию. Вполне возможно, что распределение доходов в 1790-х на недолгое время сжалось и было ниже, чем поколение спустя.
При всем вышесказанном нет никаких указаний на то, что Великая французская революция закончилась выравниванием, хотя бы отдаленно сравнимым с выравниванием в ходе масштабных революций XX века. Перемены в распределении земель и доходов, в концентрации богатства в самом деле происходили, но все же оставались маргинальными. Впрочем, для тех, кто был ими затронут, они были значительными: если сведения верны, то увеличение дохода на 70 % для нижних 40 % населения неминуемо означало улучшение жизни беднейших слоев французского общества. Но этот процесс был далек от трансформационного. Такие выводы хорошо согласуются с относительно умеренной степенью насилия в отношении владевшего собственностью класса: какие бы ужасы ни описывали консервативно настроенные наблюдатели, революция, которая по более поздним стандартам выглядела вполне ограниченной в своих средствах и устремлениях, закончилась, соответственно, и меньшим выравниванием.
«Отдать все богу для общего пользования»: Тайпинское восстание
В контексте нашего обзора одно революционное движение XIX века заслуживает особого внимания из-за двух своих характеристик: степень коммунитарных устремлений и масштаб задействованного насилия. С 1850 по 1864 год крупные районы восточного и южного Китая были охвачены Тайпинским восстанием, которое на тот момент могло считаться самым кровавым конфликтом в истории и, по некоторым оценкам, унесло жизни примерно 20 миллионов человек. Восстание против империи Цин подогревали милленаристские ожидания Небесного царства. Возглавил восстание бывший чиновник Хун Сюцюань, чьи мировоззрение и программа сочетали традицию китайских протестов с христианскими элементами; при этом он опирался на широко распространенное недовольство маньчжурскими чиновниками и на этнические разногласия.
Начавшись на юго-западе Китая в 1850–1851 годах – в основном в крестьянской среде, но также среди углежогов и шахтеров, – волнения быстро разгорались и к 1852 году превратились в вооруженное восстание с участием 500 000 человек; на следующий год их численность увеличилась до двух миллионов. Так называемая огромная армия бедняков продвигалась по экономическому центру Китая и вскоре захватила Нанкин, который повстанцы избрали в качестве столицы Небесного царства на земле. Установив контроль над десятками миллионов человек, лидеры тайпинов пропагандировали поклонение Богу, а своей политической целью провозгласили освобождение народа хань (этнических китайцев) от чужеземного владычества (маньчжурской династии Цин). На повестке дня были и социальные вопросы: поскольку считалось, что всеми вещами в мире владеет только Бог, то понятие частной собственности отвергалось, по крайней мере формально. Согласно идеалам всеобщего братства любое имущество считалось общим, словно принадлежащим членам одной семьи. Такие идеализированные представления в своем самом чистом виде были оформлены в «Земельной системе Небесной династии», впервые опубликованной в начале 1854 года:
Все люди на этой земле словно семья Господа Бога на Небесах, и когда все люди на этой земле ничего не держат для личного пользования, но все отдают Богу для общего пользования, затем из всей земли каждое место получает равные доли, и все будут одеты и накормлены. Вот почему Бог послал Небесного повелителя тайпинов на землю, чтобы спасти мир.
В идеале всю землю предполагалось поделить на равные доли для всех взрослых мужчин и женщин и на половинные доли для детей, чтобы все они «обрабатывали их сообща». Участки предполагалось отнести к разным категориям по их плодородности и распределять равномерно, чтобы добиться совершенного равенства. Если в какой-то местности было недостаточно земли для предоставления всем стандартной доли, то жителей собирались перевозить в места, где была доступная земля. Ожидалось, что каждая семья должна выращивать пять кур и две свиньи. Каждые двадцать пять семей объединялись для создания общего хранилища излишков, получаемых сверх того, что нужно для выживания. Представления о таком рае на земле в виде строгого эгалитаризма имеют глубокие исторические корни в более ранней системе представлений о «равных полях», но, как ни странно, не предусматривают периодического перераспределения для сохранения равенства со временем.
И все же этот недостаток, если он вообще был таковым, вряд ли имел какое-то значение по той простой причине, что нет никаких указаний на то, что эта программа была воплощена в жизнь или хотя бы широко известна на тот момент. Хотя на ранних этапах Тайпинского восстания были разграблены некоторые дома и поместья богачей, а часть их имущества поделена между местными деревенскими жителями, большая часть добычи доставалась руководителям восстания. И подобная практика так никогда и не перешла в масштабную распределительную схему, не говоря уже о систематической земельной реформе или реальном аграрном коммунизме. В условиях ожесточенного сопротивления со стороны империи Цин и последующих контрнаступлений императорской армии тайпины были озабочены в первую очередь поддержанием потока доходов для финансирования своих военных операций. В результате традиционные отношения между землевладельцами и арендаторами оставались в основном нетронутыми. В лучшем случае кое-какие изменения наблюдались в менее значительных сферах. В Цзяннане, где были уничтожены многочисленные налоговые и земельные документы цинской администрации, новый режим экспериментировал с прямой выплатой налогов: крестьяне сами платили их непосредственно агентам новой власти. Но это продлилось недолго. Налоги, по-видимому, стали ниже, чем были раньше, и арендаторам было легче протестовать против слишком высокой арендной платы. Как в формальном, так и в реальном выражении при тайпинах, отменивших привилегии для богачей, наблюдалась некоторая деконцентрация. Землевладельцам, столкнувшимся с сопротивлением арендаторов и вынужденным теперь платить налоги в полном размере (и плюс еще дополнительные сборы), оставалось только наблюдать за тем, как их доходы сокращаются.
Но все это не идет ни в какое сравнение с систематическим выравниванием, предусмотренным в утопических схемах, которые никогда не были воплощены в жизнь, – возможно, их никогда и не собирались применять на практике. О последнем предположении свидетельствует тот факт, что, сохранив традиционный порядок земельной аренды, предводители тайпинов охотно заимствовали и роскошный образ жизни цинской элиты, располагаясь в отобранных у прежних владельцев дворцах и окружая себя гаремами. Жестокий разгром тайпинов в 1860-х годах, когда в сражениях и от наступившего голода погибли миллионы, вовсе не прервал эгалитарного эксперимента – поскольку последнего и не было. Ни коммунитарная доктрина, ни обширная военная мобилизация крестьянства, похоже, не привели к значительному выравниванию; даже если руководители восстания и попытались провести какие-то реформы, надолго они бы не прижились. До 1917 года разрыв между идеологическими целями и доиндустриальной реальностью был слишком велик, чтобы попытаться преодолеть его силой.
«Ибо селяне стремились улучшить свое положение силой»: крестьянские восстания
Во многом то же верно в отношении большинства народных восстаний в истории. Большая часть людей на протяжении письменной истории жила в аграрном обществе, и распределение богатства и дохода в определенном досовременном государстве в большой степени зависело от структуры земельной собственности и контроля над производством сельскохозяйственных товаров. Таким образом, любой обзор выравнивания революционными средствами должен уделять особое внимание эффектам крестьянских восстаний. Подобные события были довольно распространенными: наблюдаемые вариации в зависимости от географии и времени вполне могут быть связаны с характером имеющихся данных, а не с реальными условиями. Но несмотря на свою частоту, сельские бунты редко превращались в настоящие революционные движения, приводившие впоследствии к заметной степени выравнивания.
Наиболее многообещающие примеры в этом отношении опять-таки относятся к недавнему времени. Один из них – земельная реформа в Мексике после революции 1910 года. В Мексике наблюдалось значительное неравенство ресурсов, уходящее корнями еще в ацтекский период. В XVI веке испанские завоеватели получили огромные участки земли и возможность пользоваться подневольным трудом. В ходе войны за независимость 1810–1821 годов на смену элите чисто испанского происхождения пришла элита, состоящая из креолов и метисов, а концентрация земельных владений продолжалась быстрыми темпами на протяжении всего XIX века. Богачи договаривались с чиновниками, приобретая еще больше земель и получая прибыль от начавшейся индустриализации. Накануне революции неравенство достигло экстремальной степени: в общей сложности 1000 семей и корпораций контролировали 6000 поместий – более половины всех земель в стране с населением в 16 миллионов, две трети которых занимались сельским хозяйством.
Большинство сельских жителей были почти или полностью безземельными, половина из них владела мелкими участками с сомнительным правом собственности, другая половина была занята в крупных поместьях, где им приходилось тяжело работать за ничтожную плату. Долги привязывали батраков к земле. В центральном штате Мехико только 0,5 % глав домохозяйств владели недвижимостью, только 856 человек владели землей; среди них шестьдесят четыре асендадо владели более чем половиной всей частной земли. Как экономическая, так и политическая власть была сосредоточена в руках крошечного правящего класса.
Революция, начавшаяся как соперничество фракций элиты, сперва не предполагала земельной реформы, но мобилизация сельских масс, преследующих собственные цели перераспределения, породила новую повестку дня. Самый яркий пример – крестьянская армия под руководством Эмилиано Сапаты, захватывавшая на юге страны крупные поместья и перераспределявшая земли. Насильственные действия на местах вынуждали правительство, влияние которого постоянно уменьшалось, предпринимать какие-то действия. Новая Конституция 1917 года, признав превосходство общественных интересов над частными, узаконила экспроприации. Официально они признавались, лишь когда было необходимо успокоить крестьянские армии: основной движущей силой перераспределения было насилие на местах, а не законодательство сверху. В таких условиях формальная передача земель бедным в 1920-е годы шла очень медленно, а землевладельцы получали различные льготы и послабления, вроде лимита на экспроприируемое имущество.
Большинство земель, распределенных с 1915 по 1933 год, были плохого качества. До 1933-го в год перераспределялось менее 1 % всей земли, и менее четверти этого количества были в полной мере пригодны для пахоты. Землевладельцы добивались судебных запретов, а страх иностранной интервенции сдерживал более решительный захват крупных поместий.
Великая депрессия с ее безработицей и падением доходов усилила давление, и темпы перераспределения ускорились при более радикальном правительстве Ласаро Карденаса, который, кроме того, в 1938 году национализировал нефтяную промышленность. С 1934 по 1940 год было экспроприировано 40 % пахотных земель, а право на выделяемые участки получили теперь и батраки. Земля передавалась арендаторам, работникам и бедным крестьянам, организованным в коллективы (эхидос), но обрабатывалась участками. И опять-таки толчком к таким мерам послужила мобилизация крестьян на местах. В результате к 1940 году земельная реформа коснулась половины всей земли, а пользу от нее получила половина сельского населения. Десять лет спустя доля землевладельцев увеличилась до более половины населения (с 3 % в 1910 году); в 1968 году были переданы две трети всей сельскохозяйственной земли. Этот растянутый процесс показывает, какие существуют препятствия на пути перераспределения и выравнивания в электоральной демократии, а также доказывает важность потрясений (сначала крестьянских восстаний, а затем Великой депрессии) в ускорении распределительных мер. И хотя Мексика не пережила ничего подобного радикальной реструктуризации, типичной для коммунистических революций или переворотов, крестьянская мобилизация послужила толчком и действующей силой перераспределения в условиях сопротивления истеблишмента. На подобный толчок опиралось и правительство Карденаса.
Похожее развитие можно наблюдать в Боливии 1950-х. Революция 1950–1951 годов была направлена против олигархической власти, сильно притеснявшей как исконное индейское крестьянское население, так и испаноговорящих жителей. Большинство индейцев работали батраками в крупных поместьях или жили в общинах, уступивших свои лучшие пахотные земли поместьям. В ходе организованного восстания крестьяне занимали поместья и сжигали здания гасиенд, вынуждая сбежавших владельцев отказаться от своей собственности. Последующая аграрная реформа 1953 года разрешила экспроприацию плохо управляющихся крупных поместий, а конфискация остальных была фактически лишь признанием уже свершившихся событий. Крупные поместья, включавшие более половины всей сельскохозяйственной земли, распределялись между арендаторами и местными батраками, и таким образом лучший доступ к земле получили более половины бедняков.
Но насильственное сопротивление не всегда заканчивалось успехом. Восстание крестьян под предводительством коммунистов в Сальвадоре в январе 1932 года провалилось за несколько дней; войска перебили огромное количество восставших (это событие известно под названием матанса, то есть бойня), а последующие реформы в лучшем случае были ничтожными. Успешные революции на основе крестьянских выступлений в недавнем прошлом вообще были редки. Я обсуждаю критическую роль насилия или его угрозы в ходе земельной реформы, а также провалы наиболее мирных попыток в Главе 12.
Если отойти от недавней истории развивающихся стран в досовременный период, то особенно богата на задокументированные крестьянские восстания история Китая. Кент Гэнг Денг насчитал не менее 269 примеров того, что он называет крупными крестьянскими восстаниями, происходившими за 2118 лет китайской истории – от падения династии Цинь (206 до н. э.) до падения династии Цин (1912). Лозунгом восставших часто было равенство, особенно в отношении землевладения, с перераспределением имущества и земли. Даже если большинство восстаний закончились поражением, они все равно служили катализатором перемен, подталкивали к налоговой реформе или перераспределению земли. В тех случаях, когда повстанцам удавалось свергнуть правящий режим, они действовали, по выражению Денга, как «терминатор коррупционного государственного аппарата» и перераспределитель богатства. Я вернусь к этому вопросу в следующей главе в контексте распада государства и его выравнивающих эффектов.
В то же время заслуживает внимания тот факт, что, хотя повстанцы и явно ставили своей задачей выравнивание, конкретные перемены были минимальными или вообще отсутствовали, даже в случае успеха. Хороший тому пример – восстание Ли Цзычэна. Этот лидер, по всей видимости бывший пастух, собрал под своим началом крупные войска, состоявшие в основном из крестьян, и помог свергнуть династию Мин. В 1644 году он ненадолго завладел Пекином и провозгласил себя императором, но позже был вынужден отступить под натиском маньчжуров. И хотя он, как утверждалось, презирал богатство и планировал конфисковать и перераспределить имущество богачей и даже передать землю крестьянам, ничего из этого он не выполнил. Как мы видели, то же верно в отношении более массового и более продолжительного восстания тайпинов двумя столетиями позже.
Китай уникален в том отношении, что он сохранил подробные исторические записи о крестьянских восстаниях. Источники других древних обществ гораздо скуднее. Возможно, не случайно, что источники таких рабовладельческих обществ, как Древняя Греция и Древний Рим, скорее повествуют о восстаниях рабов и сопутствующих им событиях, а не о крестьянских восстаниях. В принципе, широкомасштабное освобождение рабов послужило бы весьма мощным механизмом выравнивания; в рабовладельческом обществе рабы составляли изрядную долю капитала элиты, и резкая потеря этого капитала выровняла бы общее распределение богатства. Доказательством такого эффекта служит выравнивание на Старом Юге после гражданской войны в Америке, описанной в Главе 6.
Но обычно такого не происходило. Известный из источников побег более 20 000 афинских рабов после вторжения спартанцев в 413 году до н. э. определенно привел к некоторым потерям для богатых, но он был случайным событием в ходе войны между государствами, а не собственно восстанием в узком смысле слова. Некоторое выравнивание должно было происходить во время освобождения мессенских илотов – общественных рабов-крепостных, которых удерживал в повиновении класс спартанских воинов-граждан, – в 370 году до н. э., при иноземной интервенции; опять-таки это не было результатом независимых самостоятельных действий илотов; восстание илотов в 462 году до н. э. провалилось. Два крупных восстания рабов на Римской Сицилии (примерно 136–132 и 104–101 годы до н. э.) могли иметь некоторый выравнивающий эффект, если бы увенчались успехом попытки создать независимые «царства» рабов, в которых богатые собственники лишились бы своих поместий и доходов. Но все эти восстания были разгромлены, как и знаменитое восстание Спартака в Италии в 73–71 годах до н. э.
Насильственные действия со стороны некоторых групп населения в более поздние периоды Римской империи можно интерпретировать как признаки народных волнений или бунтов под лозунгами выравнивания. Тем не менее современные попытки представить движение циркумцеллионов в римской Северной Африке (конец IV – начало V веков) как своего рода Жакерию (антифеодальное крестьянское восстание во Франции 1358 года) неубедительны: риторика враждебных источников объявляет циркумцеллионов «врагами общества», однако единственные факты, намекающие на классовую борьбу, – это утверждения, что «сельские повстанцы восставали против своих землевладельцев» и «записи о долгах отнимали у кредиторов и отдавали должникам». Нам известно лишь, что эта группа состояла из радикально настроенных батраков, вовлеченных в конфликт между различными направлениями в христианстве времен Святого Августина.
Более многообещающими в этом отношении выглядят багауды римской Галлии; о них впервые упоминают документы III столетия н. э., а в V веке они появляются снова, что явно связано с кризисом государства и с ослаблением римской власти. Возможно, багауды просто пытались заполнить вакуум и навязать свою власть на местах: нет никаких особых доказательств того, что это было крестьянское восстание или классовый конфликт, даже если из скудных источников иногда и создается такое впечатление.
В Европе данные о крестьянских восстаниях начинают чаще появляться к концу Средневековья. Сопровождаемые городскими бунтами, они продолжались вплоть до раннего современного периода. Одно исследование насчитало не менее шестидесяти крестьянских восстаний и около 200 городских бунтов в одной только Германии позднего Средневековья, а более общий обзор средневековых Италии, Фландрии и Франции говорит о еще гораздо большем количестве. Фламандское крестьянское восстание 1323–1328 годов было крупнейшим сельским бунтом в Европе до Великой крестьянской войны в Германии 1524–1525 годов, и оно выделяется степенью своего первоначального успеха. Крестьянские отряды, с которыми поначалу вступили в союз городские коммуны, изгоняли рыцарей, знать и чиновников. К тому моменту, когда в 1323 году взбунтовавшиеся жители Брюгге захватили в плен правителя Фландрии графа Людовика и держали его в заключении пять месяцев, восставшие крестьяне уже контролировали бо́льшую часть Фландрии. Однако конфликт интересов городского и сельского населения и угроза французского вмешательства привели к тому, что в 1326 году Брюгге заключил мир с Людовиком. В то же время была ограничена крестьянская независимость и увеличены пени по долгам.
Поскольку крестьянских лидеров, выбранных на народных собраниях, не допустили к переговорам, сельские повстанцы тут же отвергли эти условия и вновь попытались овладеть большинством районов страны, пока не потерпели окончательное поражение в битве с войсками короля Франции в 1328 году. Вопрос, насколько при правлении крестьян наблюдалось выравнивание, остается открытым. Крестьяне захватывали и перераспределяли часть земель беглецов и устанавливали собственные порядки со своими судами и налогами:
И простолюдины взбунтовались против советников, старейшин и господ… Они выбрали капитанов для своих крепостей и создали противозаконные отряды. Они выступили и захватили всех советников, старейшин, господ и сборщиков налогов. Как только господа сбежали, они разрушили их дома… И повстанцы были простолюдинами и сельскими жителями… Они сожгли все поместья знатных людей… и разграбили их владения в Западной Фландрии.
Позже иски с требованием компенсации четко задокументировали экспроприацию движимого имущества и урожая, принадлежавших богатым землевладельцам. Менее ясно, были ли обвинения в экстремизме и насилии лишь вражеской пропагандой или основывались на фактах: случайные упоминания зверств с убийством богачей обладают весьма сомнительным качеством. Напротив, хорошо задокументирована жестокость ответных действий во время битвы при Касселе, где всего было убито 3000 крестьян. Победившая французская кавалерия тут же начала резню среди городского населения, а лидеров повстанцев схватили и казнили:
После победы славный монарх Франции не взирал на эти дела благосклонно; скорее, благодаря Божьему всемогуществу, посредством которых правят короли… Он сжег деревни и перебил жен и детей повстанцев, дабы оставить долгую память о своей мести за их преступления и бунты.
Как следствие, восстание быстро удалось остановить и выдвинуть суровые условия штрафов и компенсаций. В каком-то смысле восстание потерпело поражение из-за своего же успеха: потрясенная элита организовала международный крестовый поход с папского благословения, чтобы подавить бунт, пока примеру восставших во Фландрии не последовали крестьяне в других регионах. Таким образом перед нами ранний, но убедительный пример силы репрессий, вызванных вооруженным восстанием основных производителей. В таких обстоятельствах у значительного выравнивания не оставалось шанса.
То же верно и в отношении Жакерии 1358 года на севере Франции. Она значительно отличалась от восстания во Фландрии своей мимолетностью – всего две недели – и явным отсутствием организационной структуры. Крестьяне просто штурмовали замки и дома знати, пока их не остановили рыцари в битве при Мело. Источники, выражающие взгляды элиты, буквально смакуют жестокости, якобы совершаемые толпой, и кульминацией служит скандальный рассказ Жана де Беля о том, как рыцаря поджаривали на вертеле на глазах его жены и детей.
Так, шествуя с оружием и знаменами, они заполонили всю местность. Они убивали, резали и истребляли без всякой жалости любых благородных на своем пути, даже своих собственных господ… Они сравнивали с землей дома и крепости благородных и… вытаскивали из них благородных дам и их малолетних детей, которых ждала ужасная смерть.
И хотя мы точно не знаем, как именно крестьяне вели себя, в реакции правящего класса сомневаться не приходится:
Ибо рыцари и благородные собрались с силами и, преисполненные стремления отомстить, объединили силы. Наводнив многие деревни, они подожгли многие из них и перебили всех крестьян, не только тех, которые по их мнению причинили им зло, но и всех, кого нашли.
Каким бы насилием на самом деле ни сопровождались такие местные выступления, преодолеть глубоко укоренившееся неравенство они не могли. Относительно редки даже частичные исключения. В конечном итоге провалом закончилось даже крупное крестьянское восстание под предводительством Уота Тайлера в Англии 1381 года. Толчком к нему послужил ввод новых налогов для финансирования войны во Франции, но на более глубоком уровне оно было вызвано желанием работников сохранить выгоды, которые они получили от повышения цены на труд в результате Черной смерти, – выгоды, которые элита пыталась свести на нет нормами труда и феодальными ограничениями. Восстание было быстро подавлено, хотя восставшие успели захватить лондонский Тауэр, разграбить дворцы и особняки в столице, вынудить 14-летнего короля Ричарда II пойти на некоторые уступки и казнить архиепископа Кентерберийского, лорда-канцлера и нескольких других сановников. Кроме того, восстание охватило и некоторые другие графства восточной Англии. Источники сообщают, что повстанцы
собирались перейти к еще более беспощадному злу: они намеревались не успокаиваться, пока полностью не перебьют всех дворян и вельмож королевства.
Неизвестно, в какой степени это правда, но, как выразился Генри Найтон, «в любом случае ничего подобного не произошло». Восстание закончилось через несколько недель: предводителей повстанцев поймали и казнили, а вместе с ними лишились жизни еще более тысячи возмутителей спокойствия. Тем не менее, несмотря на то, что на приписываемое Уоту Тайлеру требование, чтобы «все люди были свободными и одного состояния», власть ответила грубой силой, и на то, что нормы труда сохранились, как и крепостная зависимость, реальные условия жизни работников продолжали улучшаться.
Это слабо связано с тем фактом, что столь ненавистные законы о налогах были отменены. К выравниванию подталкивала куда более могущественная сила, чем вооруженные повстанцы: повторяющиеся волны чумы, повышавшие цены на труд. Как мы увидим в Главах 10 и 11, бактерии боролись с неравенством гораздо успешнее, чем любые человеческие восстания. Насилие как со стороны крестьян, так и со стороны элиты не идет ни в какое сравнение с летальностью пандемии.
И только в редких случаях насилие непосредственно приводило к улучшениям, пусть и временным. Когда в 1401–1404 годах на землях, принадлежавших Флоренции, взбунтовались более 200 горных деревень, их решительности (Паголо Морелли писал в Ricordi, что «не было крестьянина, который бы не отправился радостно во Флоренцию, чтобы ее сжечь») хватило на то, чтобы вытребовать материальные уступки у правящей элиты, в частности освобождение от налогов и прощение долгов. Тем не менее эти уступки не выразились ни в каком долговременном выравнивании. Точно так же мало чем закончилось и восстание каталонских ременсас в 1462–1472 годах из-за растущих притеснений со стороны сеньоров, реагировавших на недостаток рабочих рук, образовавшийся в результате Черной смерти. Другие восстания в Испании в 1450 и 1484–1485 годах также закончились неудачей. В 1514 году в Венгрии восстали крестьяне, которых их господа пытались отправить в крестовый поход против османов. Под предводительством Дьердя Дожа они нападали на поместья и убивали хозяев; в итоге жестокое поражение восстания привело к значительному ухудшению жизни крестьян.
Самое крупное восстание в Западной Европе – Крестьянская война 1524–1525 годов, – охватившее большую часть южной Германии, также было вызвано стремлением крестьян сохранить свои достижения, возникшие после чумы, и нежеланием мириться с правами феодалов и захватом общинных земель; настроения повстанцев подогревались распространением антиавторитарных идей. Но хотя крестьянские войска и штурмовали замки и захватывали монастыри, их устремления были далеки от общего выравнивания. Ключевыми требованиями были сокращение налогов и ограничение или отмена феодальных повинностей и крепостного права. Радикальные утопические идеи, вроде призывов Михаэля Гайсмайра отменить все различия в статусе и национализировать поместья и шахты, оставались маргинальными. Разгром был впечатляющим и кровавым, в серии сражений предположительно погибло 100 000 крестьян, а репрессии продолжились и после разгрома. Как это часто бывало, реакция элиты оказалась гораздо более жестокой, чем действия самих крестьян.
Подобных примеров можно привести множество. В 1278 году Болгария ненадолго оказалась под властью «крестьянского царя», бывшего свинопаса Ивайло, который смог мобилизовать крестьян против грабивших страну монголо-татарских отрядов, а затем сверг царя Константина. Однако, вопреки марксистским толкованиям этого восстания, современные исследователи не обнаружили
никаких признаков того, что он или его последователи протестовали против социальной несправедливости или добивались какой-либо социальной реформы.
В любом случае на троне Ивайло продержался только год.
В 1670–1671 годах Степан Разин, предводитель крупного крестьянского восстания на юге России при поддержке казаков, делал громкие заявления, в том числе призывал наказать всю титулованную знать, отменить звания и привилегии и установить равенство по казацкому образцу. Восстание закончилось кровавым разгромом. То же верно и в отношении восстания под руководством Роберта Кетта в Англии в 1549 году – оно было направлено против практики огораживания земель, подрывающей уклад крестьян; восстания казаков в России 1773–1775 годов, вызванного главным образом усилением крепостного права; Саксонского восстания (1790), пытавшегося оспорить право знати охотиться на крестьянских полях и тем самым разорять их; Галицийского восстания 1846 года, направленного против феодальных повинностей; а также Малабарского восстания в Индии в 1921 году, которое также началось в ответ на расширение прав помещиков.
Благодаря современным попыткам внести порядок в эти часто хаотичные события удалось выявить отдельные распространенные мотивы и движущие силы восстаний. В эпоху позднего Средневековья в Италии, Франции и Фландрии прямые противостояния крестьян с помещиками случались редко; более распространенными были политически мотивированные выступления, и их причиной часто становились фискальные злоупотребления. Изменения сложившегося порядка после Черной смерти породили восстания второй половины XIV века. Восстания XVI столетия были направлены против возрождения крепостного права. В XVII веке крестьяне сопротивлялись расширению прямых налогов, которые ударяли по деревне сильнее, чем по городу. И, наконец, в конце XVIII столетия крестьянские восстания многим обязаны распространившимся настроениям о том, что с сохранившимися крепостными порядками давно пора покончить.
Крестьянские восстания часто начинались с бунта против налогов, включая Фламандское восстание 1323–1328 годов, восстание Уота Тайлера в Англии в 1381 году, «Гарель» в Руане в 1382 году, Трансильванское крестьянское восстание в 1437 году, восстание «Бедного Конрада» в Вюртемберге в 1514 году, Словенское крестьянское восстание 1515 года, восстание Дакке в 1542–1543 годах в Швеции, «Дубинная война» в Финляндии 1595–1596 годов, четыре восстания кроканов во Франции с 1594 по 1707 годы, Швейцарская крестьянская война 1653 года, восстание «Белого лотоса» в Китае с 1794 по 1804 год, Палестинское восстание крестьян 1834 года, крестьянское восстание «Имсул» в Корее в 1862 году, первые стадии крестьянского бунта в Румынии 1906–1907 годов, а также Тамбовское антисоветское восстание 1920–1921 годов. Это было существенным элементом Крестьянской войны в Германии 1524–1525 годов, и то же верно в отношении крупных восстаний во Франции, России и Китае в XVII веке. Этот список далеко не полон.
Как и в Средневековье, в начале современного периода крестьянские бунты и восстания редко оказывали сколько-нибудь значимый эффект на распределение доходов и богатства. Крестьянская война в Германии позволила крестьянам добиться некоторых уступок, оказавшихся полезными в долгой перспективе тем, что они сдерживали распространение так называемого второго крепостничества, – и эти меры защиты отличили жителей южной Германии от обитателей севера и востока, не присоединившихся к восстанию. Швейцарская крестьянская война 1653 года более непосредственно привела к снижению налогов и освобождению от долгов. Хотя подобные примеры и заставляют предположить, что временами насилие имеет какое-то влияние, общая картина тем не менее остается ясной: в досовременных условиях крестьянскими бунтами невозможно было достичь более значительного выравнивания. Тут имеют значение как цели, так и возможности. Как выразился Ив-Мари Берсе,
очень немногие восстания были успешны в том отношении, что захватывали власть полностью; на деле многие даже не ставили себе такой цели.
И в самом деле, чем ближе они подходили к такому результату, как, по некоторым предположениям, случилось во время Фламандского восстания 1320-х годов, тем более кровавой оказывалась реакция.
«Да здравствует народ и смерть волкам»: восстания в городах и городах-государствах
То, что верно в отношении крестьянских восстаний, еще более верно в отношении восстаний городских. На протяжении большей части истории города располагались посреди обширной сельской местности с гораздо более многочисленным населением. Эта местность служила источником войск, оружия и ресурсов для правителей и представителей знати, которые могли, в свою очередь, склонять бунтующие города к покорности. Кровавый разгром Парижской коммуны 1871 года – лишь один относительно недавний пример. Если восстание в городе и имело какие-то шансы на успех, то только в самоуправляемых городах-государствах, элиты которых не были готовы воспользоваться внешними средствами подавления.
В Главе 6 Древняя Греция служила ранним примером военной массовой мобилизации и сопутствующего ей эгалитаризма. Отсюда возникает вопрос: могли ли в такой среде заодно возникать революционные движения, нацеленные на достижение всеобщего равенства? В пьесах и утопических текстах определенно проскальзывают такие радикальные мысли. В комедии Аристофана «Женщины в народном собрании», поставленной в Афинах в 392 году до н. э., афинские женщины отменяют частную собственность и семью, объявляя равенство для всех. Четыре года спустя в комедии «Плутос» изображается, как отбирают богатство у недостойных владельцев. Платон в своей «Республике» высказывал озабоченность тем, что существуют «не одно, но два государства, одно для бедных, а другое для богатых», и в своих поздних «Законах» он размышляет над тем, чтобы отношение неземельного богатства самых богатых и самых бедных граждан не превышало пропорции 4 к 1. Другие утописты пошли еще дальше: Эвгемер, автор начала III века, описывает остров Панхея, обитатели которого не имели частной собственности, кроме домов и садов, и получали примерно равные доходы. Ямбул, живший позже в том же столетии, описывал Остров Солнца, на котором полностью отсутствовали частная собственность и институт брака и где царили всеобщее равенство и, как следствие, счастье.
На практике же ничего подобного в Древней Греции не наблюдалось. Как и в более поздние исторические периоды, для значительного выравнивания требовалась значительная сила. Наиболее экстремальным примером, описанным в источниках, может служить гражданская война в крупном пелопоннесском полисе Аргос в 370 году до н. э., во время которой 1200 богатых граждан были показательно осуждены и забиты насмерть дубинками; их имущество было конфисковано и роздано демосу. Но такие сцены, отдаленно напоминавшие Китай эпохи Мао, не были нормой. Как мы увидим в Главе 12, в источниках земельные реформы часто упоминаются в связи с переворотами, но без крупномасштабного насилия, наблюдаемого в связи с революциями современной эпохи.
По-настоящему радикальные городские восстания в истории редки. Один примечательный случай касается зилотов в Фессалониках в 1342–1350 годах: популистские элементы установили власть над городом, перебили аристократов, захватили их имущество и перераспределили их богатство. Но, хотя враждебные источники изображают их как экстремистов, нет никаких свидетельств, подтверждающих существование последовательной программы конфискаций или перераспределений. Еще одним кандидатом на более активные городские движения наряду с древнегреческой культурой полисов может послужить Италия Средневековья и ранней современной эпохи. И действительно, в этом регионе были зафиксированы многочисленные городские волнения, но опять-таки как крестьянские бунты часто не были направлены непосредственно против землевладельцев, так и городские восстания, даже вызванные экономическими причинами, редко были направлены против капиталистов и работодателей. Гораздо чаще случались выступления против коррупции и налогов. Как и в случае с крестьянскими восстаниями, городским восстаниям не удавалось добиться успеха даже при относительно скромных целях. Хорошим примером помимо прочих может послужить известное восстание флорентийских чомпи в 1378 году, возглавленное текстильными рабочими, не включенными в гильдии и потому оказавшимися в крайне невыгодных условиях. И хотя им удалось захватить город, требования они выдвигали скромные: включение в новообразованные гильдии и налог на богатство. Но даже при этом восстание было жестоко подавлено.
«И так они были полностью разгромлены»: итоги
Фраза, вынесенная в заголовок, взята из сочинения Chronique des quatre premiers Valois и относится к крестьянам – участникам недолговечного восстания Жакерия 1358 года. Но это же можно сказать почти о любом подобном выступлении в истории. Во время восстания 1932 года в Сальвадоре коммунисты убили самое большее три десятка человек, тогда как подавлявшие восстание военные перебили тысячи, включая женщин и детей: оценки варьируют от 8000 до 40 000. Это не стало полной неожиданностью: еще до начала восстания один из лидеров повстанцев, Альфонсо Луна, заявил военному министру Хоакину Вальдесу, что «крестьяне своими мачете завоюют себе права, которых вы их лишаете», на что последний ответил: «У вас мачете, а у нас пулеметы». Не достигнув того, что Ив-Мари Берсе назвал полнотой власти, никакое восстание не могло надеяться сократить неравенство доходов и богатства как таковое, даже если и ставило себе такую цель, что бывало редко. Это значит, что размах насильственной экспроприации и степень контроля, характерные для XX века, просто не были доступны в досовременном обществе. Отсутствовала и твердая идеологическая убежденность в необходимости такого насилия. На полной экспроприации и полном равенстве не настаивали даже столь осуждаемые французские якобинцы во время так называемого террора: они просто не представляли себе, что такое настоящий террор общенационального масштаба.
Таким образом, намеренное систематическое выравнивание посредством насильственных восстаний находится за пределами доиндустриальных средств и возможностей. Только в XX веке мы встречаем революционеров, вооруженных как пулеметами, так и радикальными программами. Только тогда описанные в Chronique des quatre premiers Valois жестокие расправы наконец-то обрушились и на другую сторону – сторону господ и помещиков, «изначальный 1 %». Только тогда восставшие смогли настолько прочно установить свою власть, чтобы проводить трансформационные перемены на протяжении достаточно долгого времени и с достаточно выраженным эффектом. Хотя в досовременном мире не было недостатка в полных насилия народных волнениях, для осуществления радикальной уравнительной политики – независимо от ее цены как для правящих, так и для управляемых, – потребовались выход на новый уровень насилия и новый его масштаб.
Но у этой истории есть свой конец. Несмотря на всю беспощадность и убежденность революционеров, учрежденное насильственным образом равенство удерживалось постольку, поскольку существовал поддерживающий его режим. Как только этот режим рушился, как было с Советским Союзом и его сателлитами или с Камбоджей, или менял путь развития, как в случае Китая и Вьетнама, неравенство доходов и богатство быстро возвращались. Как видно на примере России и Китая, этот принцип проявляется даже в радикально отличающихся условиях: экономический крах и взрывной рост неравенства в первом случае и масштабный экономический рост и постепенный подъем неравенства – во втором.
Тот вид выравнивания, который можно назвать «современным» и который часто связан с кровавыми трансформационными революциями, можно поддерживать только постольку, поскольку рыночные силы сдерживаются скрытыми или явными насильственными репрессиями. Как только репрессии ослабевают или прекращаются, неравенство растет. В предыдущей главе я упоминал повышение коэффициента Джини рыночного дохода в России с 0,26–0,27 в 1980-х до 0,51 в 2011-м и его подъем в Китае с 0,23 в 1984 году до 0,55 в 2014-м. Коэффициент Джини рыночного дохода во Вьетнаме в 2010 году мог достичь 0,45, хотя также упоминаются более низкие показатели, а в Камбодже в 2009 году он предположительно был равен 0,51. Ситуация на Кубе развивалась схожим образом: после того как коэффициент Джини рыночного дохода упал с 0,55 или 0,57 в 1959 году (год коммунистической революции) до 0,22 в 1986-м, он предположительно поднялся до 0,41 в 1999-м и 0,42 в 2004 году, хотя по некоторым оценкам составлял 0,55 в 1995 году. Во многих упомянутых странах сохраняются номинально коммунистические режимы, но экономическая либерализация быстро возвращает неравенство. То же верно и в отношении посткоммунистических стран Центральной Европы. Удалось ли коммунизму добиться чего-то ценного благодаря принесению в жертву сотен миллионов жизней – вопрос за пределами данной книги, но одно несомненно: какими бы кровавыми ни были потрясения, достигнутое благодаря им материальное равенство долго не продержалось.
Назад: Глава 7 Коммунизм
Дальше: Часть IV Крах
