8. Все дети Божьи
Непролитые слезы
Знакомы ли тебе непролитые слезы?
Обид и боли слезы, что заперты внутри,
Что с нетерпеньем ждут возможности побега
Из окон твоих глаз.
«Пусти, пусти! Почто ты нас не выпускаешь? –
Так спрашивают слезы у совести твоей.
– Давай, освободись от страхов и сомнений
И, обретя свободу, исцелись».
А совесть им в ответ: «Я знаю, вы хотите,
Чтоб зарыдала я, открыв дорогу вам!
Но знайте: если вас я выпущу из плена,
На воле вы погибнете, увы».
Задумались они, задумались глубоко,
А после дали совести ответ:
«Ну что же, коли плач ведет тебя к победе,
Тогда не так уж страшно умирать».
Йэн Э. Мануэль, коррекционная тюрьма округа Юнион
Трина Гарнетт была младшей из двенадцати детей в семье, жившей в беднейшем районе Честера, финансово неблагополучном муниципальном округе в пригороде Филадельфии. Невероятно высокий уровень бедности, преступности и безработицы в Честере сочетался с наихудшей системой общественных школ среди всех 501 административных округов Пенсильвании. Почти 46 процентов здешних детей жили за чертой федерального уровня бедности.
Отца Трины, Уолтера Гарнетта, бывшего боксера, неудачная карьера превратила в агрессивного, склонного к насилию алкоголика, хорошо известного местной полиции по манере пускать в ход кулаки при малейшем поводе. Мать Трины, Эдит Гарнетт, ослабла здоровьем после того, как выносила столько детей; некоторые из них были зачаты в результате изнасилования мужем. Чем старше и недужнее становилась Эдит, тем чаще она становилась объектом ярости Уолтера. Он регулярно бил ее кулаками, пинал и словесно унижал на глазах у детей. Часто муж доходил до крайности, сдирая с Эдит одежду и избивая до тех пор, пока она не начинала корчиться на полу от боли, в то время как дети в страхе на все это смотрели. Когда она теряла сознание от побоев, Уолтер засовывал ей в горло палку, чтобы привести в чувство и продолжить издевательства. Никто в доме Гарнеттов не чувствовал себя в безопасности. Однажды на глазах Трины отец придушил ее любимую собаку, потому что та не желала угомониться и перестать лаять. Затем он забил животное до смерти кувалдой и выбросил безжизненное тело из окна.
У Трины были сестры-близнецы на год старше, Линн и Линда. Они научили ее «играть в невидимку», пока она была малышкой, чтобы защитить ее от отца, когда тот, пьяный, слонялся по дому с ремнем в руках, раздевая подвернувшихся под руку детей догола и избивая их. Трина пряталась под кроватью или в шкафу и сидела тихо, как мышка.
С раннего возраста у Трины проявились признаки умственной отсталости и других проблем. Едва начав ходить, она серьезно заболела: девочку оставили без присмотра, и она выпила жидкость для розжига. В пять лет она нечаянно подожгла себя, получив в результате серьезные ожоги груди, живота и спины. Она провела в больнице несколько недель, перенеся болезненные операции по пересадке кожи, оставившие ужасные шрамы.
Эдит умерла, когда Трине было всего девять лет. Старшие сестры пытались заботиться о младшей, но когда отец начал сексуально домогаться их, бежали из дома. После того как старшие сестры покинули дом, Уолтер перенес свое сексуальное внимание на Трину, Линн и Линду. Девочки сбежали и начали жить на улицах Честера. Трина и ее сестры питались тем, что удавалось добыть из мусорных баков; иногда у них целыми днями не было никакой еды. Ночевали в парках и общественных туалетах. Одно время девочки жили у старшей сестры Эди, пока не начались случаи сексуального насилия со стороны мужа Эди. Время от времени старшие братья, сестры или тетки давали им временный приют, но каждый раз спокойная жизнь прерывалась либо насилием, либо чьей-то смертью, и в результате Трина снова оказывалась на улице.
Смерть матери, насилие и отчаянные обстоятельства – все это усугубило эмоциональные и физические проблемы Трины. Порой она впадала в такое отчаяние и становилась настолько явно больна, что сестрам приходилось обращаться к кому-нибудь из родственников, чтобы ее отвезли в больницу. Но у нее не было ни гроша за душой, и Трину ни разу не оставляли в медицинском учреждении достаточно надолго, чтобы ее состояние стало стабильным, не говоря уже о выздоровлении.
Подсудимые, признанные недееспособными, не могут участвовать в уголовном судопроизводстве искового типа – это означает, что штат не может судить их, если состояние не улучшится настолько, чтобы они смогли защищать себя.
Поздним вечером в августе 1976 года четырнадцатилетняя Трина и ее подруга, шестнадцатилетняя Фрэнсис Ньюсам, забрались через окно в таунхаус в Честере. Девочки хотели поговорить с мальчиками, жившими в этом доме. Мать мальчиков запретила своим детям общаться с нищей бродяжкой, но это не отбило у Трины желания видеться с ними. Забравшись в дом, девочка зажигала спички, чтобы осветить себе путь к комнате мальчиков. Из-за ее неосторожности в доме начался пожар. Пламя быстро распространилось, и два мальчика, спавшие в своей комнате, умерли от дымовой асфиксии. Их мать обвинила Трину в намеренном поджоге, но обе подруги утверждали, что это была случайность.
Смерть мальчиков нанесла Трине тяжелую психологическую травму, и она едва могла говорить, когда полиция ее арестовала. По причине крайне дисфункционального и безжизненного состояния назначенный девочке адвокат решил, что она недостаточно дееспособна, чтобы предстать перед судом. Подсудимые, признанные недееспособными, не могут участвовать в уголовном судопроизводстве искового типа – это означает, что штат не может судить их, если состояние не улучшится настолько, чтобы они смогли защищать себя. Люди, обвиняемые в уголовных преступлениях и подлежащие суду, имеют право на лечение и услуги. Но адвокат Трины не сумел подать в срок нужные ходатайства или предоставить доказательства, обосновывающие решение о недееспособности своей клиентки. Этот адвокат впоследствии был исключен из коллегии и сам сел в тюрьму за несвязанное уголовное правонарушение, так и не оспорив решение штата судить Трину как совершеннолетнюю. В результате она была вынуждена предстать перед судом за убийство второй степени во «взрослом» суде. Во время суда Фрэнсис Ньюсам дала показания против Трины в обмен на снятие обвинений с нее самой. Трину осудили за убийство второй степени, и судопроизводство перешло в фазу вынесения приговора.
Выездной судья округа Делавэр Говард Рид счел, что намерения убить у Трины не было. Но, согласно закону Пенсильвании, судья, вынося приговор, не мог принимать во внимание отсутствие намерения. Он не мог учитывать возраст Трины, ее психическое нездоровье, бедность, насилие, которому она подвергалась, и трагические обстоятельства пожара. Порядок назначения наказаний в Пенсильвании не допускал гибкости: единственным возможным приговором для осужденных за убийство второй степени было обязательное пожизненное заключение без права на условно-досрочное освобождение. Судья Рид выражал серьезные сомнения в отношении приговора, который был вынужден вынести. «Это самое печальное из всех дел, с которыми я когда-либо сталкивался», – писал он. За трагическое преступление, совершенное в четырнадцать лет, Трина была обречена умереть в тюрьме.
После вынесения приговора ее немедленно перевели во взрослую женскую тюрьму. Трина, которой уже исполнилось шестнадцать, вошла в ворота коррекционного учреждения штата в Манси, взрослой тюрьмы для женщин, испуганная, по-прежнему страдающая от травмы и психического заболевания, совершенно беззащитная – зная, что никогда оттуда не выйдет. Тюрьма избавила Трину от неустроенности, которую влекла за собой бездомность, зато принесла в ее жизнь новые опасности и трудности. Вскоре после прибытия в Манси охранник-мужчина затащил девушку в укромный уголок и изнасиловал.
Это преступление выплыло наружу, когда Трина забеременела. Как это часто бывает, охранника уволили, но не стали возбуждать против него уголовное дело. Трина осталась в заключении и родила сына. Как и сотни женщин, рожающих в тюрьмах, Трина была совершенно не готова к стрессу деторождения. Она рожала, прикованная наручниками к койке. Только в 2008 году большинство штатов отказались от практики приковывать рожениц наручниками или кандалами.
Младенца у Трины забрали и отдали в приемную семью. В результате ряда событий – пожара, заключения, изнасилования, травмирующих родов и лишения прав на сына – психическое здоровье Трины еще сильнее пошатнулось. С годами она становилась все менее функциональной, превращаясь в интеллектуального инвалида. Ее тело стали терзать неконтролируемые спазмы и дрожь, потом она не смогла ходить без трости, а впоследствии оказалась прикована к инвалидному креслу. К тридцати годам тюремные врачи диагностировали у нее рассеянный склероз, интеллектуальную инвалидность и психические заболевания, связанные с травмой.
Трина подала гражданский иск против охранника, изнасиловавшего ее, и жюри присяжных присудило ей возмещение в 62 000 долларов. Охранник подал апелляционную жалобу, и Верховный суд отменил вердикт присяжных, поскольку сотруднику коррекционного учреждения, представлявшему Трину, не разрешалось сообщать жюри, что она отбывает в тюрьме наказание за убийство. В результате Трина так и не получила никакой финансовой помощи или услуг от штата в качестве компенсации за то, что ее жестоко изнасиловал один из государственных «коррекционных» служащих.
В 2014 г. Трине исполнилось 52 года. К этому моменту срок ее пребывания в заключении составил 38 лет. Трина – одна из почти пятисот людей в Пенсильвании, которые были обречены на обязательное пожизненное заключение без права на условно-досрочное освобождение за преступления, в совершении которых их обвинили, когда им было от тринадцати до семнадцати лет. Это самое большое количество несовершеннолетних преступников, обреченных умереть в тюрьме, среди всех юрисдикций мира.
Как и сотни женщин, рожающих в тюрьмах, Трина была совершенно не готова к стрессу деторождения. Она рожала, прикованная наручниками к койке.
В 1990 г. Йэн Мануэль и еще два подростка попытались ограбить супругов, приехавших в ресторан в Тампе, штат Флорида. Йэну было тринадцать лет. Когда Дебби Бейгр стала сопротивляться, Йэн выстрелил в нее из пистолета, который дали ему старшие товарищи. Пуля прошила женщине щеку, раздробила несколько зубов и сильно повредила челюсть. Троих мальчиков арестовали и обвинили в вооруженном ограблении и попытке убийства.
Назначенный адвокат Йэна убедил своего клиента признать вину, уверяя, что его приговорят к 15 годам заключения в тюрьме. Адвокат не понимал, что два из предъявленных Йэну обвинений подлежат наказанию в виде пожизненного заключения без права на условно-досрочное. Судья принял заявление Йэна, а потом приговорил его к пожизненному заключению. Хотя мальчику было всего тринадцать лет, судья осудил Йэна за бродяжничество, отсутствие подобающего родительского присмотра, многочисленные предшествующие аресты за мелкие кражи в магазинах и мелкие преступления против собственности. Йэна послали отбывать наказание во взрослую тюрьму – исправительное учреждение Апалачи, одну из самых суровых тюрем во Флориде. Сотрудники тюремного центра обработки не смогли найти форму, которая подошла бы по размеру такому маленькому мальчику как Йэн, поэтому взяли самые маленькие брюки и обрезали их штанины на 15 см. Несовершеннолетние, размещенные во взрослых тюрьмах, в пять раз чаще становятся жертвами сексуального насилия, поэтому сотрудники Апалачи поместили Йэна, слишком маленького даже для своего возраста, в камеру одиночного заключения.
Одиночное заключение в Апалачи означает, что ты живешь в бетонной клетке размером со встроенный шкаф. Еду тебе просовывают сквозь окошко, ты не видишься с другими заключенными, не прикасаешься и не подходишь близко ни к одному другому человеческому существу. Если ты «выпендриваешься», позволяя себе неуважительное замечание или отказываясь подчиниться приказу, отданному сотрудником исправительного учреждения, тебя заставляют спать на бетонном полу камеры без матраса. Если ты кричишь или вопишь, твой срок в камере-одиночке продлевается; если ты причинишь себе вред, отказываясь от еды или увеча свое тело, твой срок в камере-одиночке продлевается; если ты жалуешься сотрудникам или говоришь что-то угрожающее или неподобающее, твой срок в камере-одиночке продлевается. Трижды в неделю ты имеешь право принять душ, пару раз в неделю тебе положены 45 минут прогулки по крохотному, похожему на клетку пятачку. Остальное время ты проводишь один, закрытый в бетонной коробке, неделя за неделей, месяц за месяцем.
В одиночке Йэн стал, по его собственным словам, «резником»: он брал какой-нибудь острый предмет с подноса с едой и резал кисти и предплечья рук, просто чтобы посмотреть на кровотечение. Его психическое здоровье пошатнулось, и он несколько раз пытался покончить с собой. Каждый раз, когда он ранил себя или «выпендривался», его срок в изоляторе продлевался.
В непрерывном одиночном заключении Йэн провел восемнадцать лет.
Одиночное заключение в Апалачи означает, что ты живешь в бетонной клетке размером со встроенный шкаф. Еду тебе просовывают сквозь окошко, ты не видишься с другими заключенными, не прикасаешься и не подходишь близко ни к одному другому человеческому существу.
Раз в месяц ему разрешался один телефонный звонок. Вскоре после прибытия в тюрьму, в канун Рождества 1992 года, он использовал свой звонок, чтобы позвонить Дебби Бейгр, женщине, в которую стрелял. Когда она взяла трубку, Йэн разразился эмоциональным извинением, выражая глубокое сожаление и угрызения совести, вызванные этим поступком. Миссис Бейгр была ошеломлена, услышав в трубке голос мальчика, стрелявшего в нее, но его слова растрогали женщину. Она выздоравливала после ранения, работала, стремилась стать успешным бодибилдером и основала журнал, посвященный женскому здоровью. Миссис Бейгр была решительным человеком и не давала полученной травме отвлечь ее от поставленных целей. Этот первый звонок-сюрприз привел к тому, что она начала регулярно переписываться с Йэном. Мать и отец не уделяли мальчику внимания и до того, как он совершил преступление. Его оставляли слоняться по улицам без поддержки и помощи родственников или родителей. В одиночном заключении он редко видел других заключенных или сотрудников тюрьмы. Когда Йэн тонул в отчаянии, Дебби Бейгр была одной из немногих людей в жизни подростка, которые призывали его оставаться сильным.
Во Флориде было самое большое в мире количество детей, обреченных умереть в тюрьме за преступления, не приведшие ни к чьей смерти.
После нескольких лет переписки с Йэном Бейгр написала судье, который приговорил Йэна, что его приговор слишком суров и условия заключения подростка бесчеловечны. Она пыталась вести переговоры с сотрудниками тюрьмы и давала интервью прессе, стараясь привлечь внимание к бедственному положению Йэна. «Никто лучше меня не знает, каким разрушительным и безрассудным было преступление Йэна. Но то, что мы делаем с ним сейчас, гнусно и безответственно, – сказала она одному репортеру. – В момент совершения преступления он был ребенком, тринадцатилетним мальчишкой с множеством проблем, беспризорником, которому никто не помогал. А мы – не дети».
Суд проигнорировал призыв Дебби Бейгр к сокращению срока приговора.
К 2010 году штат Флорида приговорил более ста детей к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение за преступления, не включавшие убийство; некоторым из этих детей в момент совершения преступления было тринадцать лет. Все самые младшие приговоренные дети – 13–14 лет от роду – чернокожие или латиноамериканцы. Во Флориде было самое большое в мире количество детей, обреченных умереть в тюрьме за преступления, не приведшие ни к чьей смерти.
Та часть Южно-Центрального Лос-Анджелеса, где жил Антонио Нуньес, была очагом организованной преступности. Мать Антонио насильно укладывала детей на пол, когда за окнами их перенаселенного дома стреляли – а это случалось с тревожной регулярностью. Уже почти десять их соседей были ранены и убиты, попав под перекрестную стрельбу банд, решавших свои споры перестрелками.
Трудности жизни за стенами дома, в котором жил Антонио, усугублялись жестоким домашним насилием внутри его. С тех пор, когда малыш Антонио еще носил подгузники, он терпел отцовские побои: тот избивал сына под настроение то ладонью, то кулаком, а то и ремнем и электрическими удлинителями до синяков и ран. Он также часто становился свидетелем ужасающих конфликтов между родителями, когда мать с отцом свирепо набрасывались один на другого и угрожали друг другу убийством. Обстановка насилия была настолько ужасной, что Антонио не раз вызывал полицию. У него начались кошмарные сны, от которых мальчик просыпался с воплями. Задавленная трудной жизнью мать Антонио не обращала на сына внимания; когда тот плакал, она просто оставляла его одного. Единственным знаком внимания сыну, который она сама смогла припомнить, было присутствие на празднике по случаю завершения образовательной программы «Сопротивление злоупотреблению наркотиками» в начальной школе. «Он так обрадовался, что можно сфотографироваться с полицейским! – говорила женщина впоследствии. – В детстве он хотел стать полицейским».
В сентябре 1999 года, через месяц после того, как Антонио Нуньесу исполнилось тринадцать лет, он катался на велосипеде неподалеку от своего дома, когда незнакомый мужчина выстрелил в него несколько раз, попав в живот, бок и руку. Антонио упал на мостовую. Его четырнадцатилетний брат Хосе услышал крики и побежал на помощь. Он был убит выстрелом в голову, бросившись спасать младшего брата. Антонио получил серьезные внутренние травмы, которые продержали его в больнице несколько недель.
Когда мальчик вышел из больницы, мать отослала его пожить к родственникам в Лас-Вегас, где он пытался оправиться от психологической травмы, вызванной трагической смертью Хосе. Оказавшись вдали от опасностей Южного Лос-Анджелеса, Антонио испытывал облегчение. Он не доставлял неприятностей, отличался послушанием, всегда был готов помочь по дому и проводил вечера, выполняя домашние задания с помощью мужа своей двоюродной сестры. Организованная преступность и насилие, составлявшие атмосферу его родного района, остались в прошлом, и мальчик замечательно быстро прогрессировал. Но не прошло и года, как калифорнийские пробационные чиновники велели ему вернуться в Лос-Анджелес, потому что он находился под опекой суда из-за предшествующего правонарушения.
В беднейших городских районах по всем Соединенным Штатам для чернокожих и смуглых мальчишек столкновения с полицией – происшествия привычные и многократные. Хотя многие из этих детей не сделали ничего плохого, они являются объектом пристального внимания полицейских, их априори считают виновными во всех бедах и подозревают в том, что они опасны или вовлечены в уголовную деятельность. Неожиданные задержания, допросы и домогательства существенно повышают риск ареста за мелкие преступления. Многие дети имеют криминальное досье из проступков, которые дети из более обеспеченной среды совершают совершенно безнаказанно.
Загнанный обратно в Южно-Центральный район, снова живя в считаных кварталах от того места, где был убит его брат, Антонио переживал трудности. Впоследствии суду стало известно, что, «живя всего в нескольких кварталах от места, где он сам был ранен, а его брат убит, Нуньес страдал от симптомов травмы, в том числе флэшбеком навязчивого желания избегать этого района, повышенного осознания потенциальных угроз и усиленной потребности защититься от реальных или воспринимаемых угроз». Он раздобыл пистолет в целях самозащиты, но вскоре был арестован за незаконное ношение оружия и помещен в исправительный лагерь для несовершеннолетних. Надзиратели лагеря сообщали, что он с готовностью участвовал в общественной жизни и позитивно реагировал на структурированную среду и указания сотрудников.
По возвращении из лагеря Антонио пригласили на вечеринку, где двое мужчин вдвое старше него рассказали мальчику, что планируют разыграть похищение, чтобы добиться выкупа от родственника «жертвы». Они настойчиво уговаривали Антонио присоединиться к ним. Четырнадцатилетний Нуньес сел в машину вместе с мужчинами, чтобы поехать забрать выкуп. «Жертва похищения» села на заднее сиденье, Хуан Перес вел машину, а Антонио сидел на пассажирском сиденье. В пути к месту назначения в округе Оранж, где нужно было забрать деньги, мужчины обнаружили, что за ними следят два латиноамериканца в серой машине; слежка переросла в настоящую погоню. В какой-то момент Перес и второй мужчина вручили Антонио пистолет и велели стрелять по машине преследователей. Развернулась опасная перестрелка на высокой скорости. Мужчины, преследовавшие их, были полицейскими под прикрытием, но Антонио, стреляя, не знал об этом. Когда к погоне присоединилась патрульная полицейская машина, Антонио выбросил пистолет, и сразу же автобомиль врезался в дерево. Никто не пострадал, но Антонио и Перес были обвинены в похищении людей с отягчающими обстоятельствами и попытке убийства полицейских.
В былые времена, если человеку было 13–14 лет в момент совершения преступления, он оказался бы во взрослой пенитенциарной системе с длительным сроком наказания только в случае, если преступление было необычно громким… или совершенным чернокожим ребенком против белого человека на Юге.
Антонио и его 27-летнего подельника судили вместе, на совместном рассмотрении дел, и обоих признали виновными. По закону Калифорнии несовершеннолетнему должно быть как минимум шестнадцать лет, чтобы приговорить его за убийство к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение. Но по статье о похищении людей минимального возраста нет, и судья округа Оранж, воспользовавшись этим, приговорил Антонио к заключению до самой смерти, утверждая, будто он опасный член банды, который никогда не сможет ни измениться, ни реабилитироваться; трудное детство Нуньеса и отсутствие у него сколько-нибудь значительного криминального досье в расчет приняты не были. Судья постановил отправить его в одну из опаснейших, переполненных калифорнийских тюрем для взрослых преступников. В четырнадцать лет Антонио стал самым юным заключенным в Соединенных Штатах, приговоренным к смерти в тюрьме за преступление, в ходе которого никто физически не пострадал.
Большинство взрослых, обвиненных в преступлениях, за которые были осуждены Трина, Йэн и Антонио, не приговариваются к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение. В федеральной системе взрослые, непреднамеренно совершившие поджог/убийство, в ходе которого был убит не один человек, обычно получают приговоры, допускающие освобождение меньше чем через 25 лет. Многие взрослые, осужденные за попытку убийства во Флориде, отбывают менее чем десятилетнее тюремное заключение. Насилие с применением огнестрельного оружия, в ходе которого никто не пострадал, даже в нашу эпоху суровых наказаний часто приводит к приговорам в менее чем десять лет для взрослых осужденных.
Дети, совершившие серьезные преступления, издавна подлежали уголовному преследованию и наказанию как совершеннолетние во многих штатах, но развитие системы ювенальной юстиции способствовало тому, что большинство детей-правонарушителей попадали в воспитательные колонии для несовершеннолетних. Системы ювенальной юстиции в разных штатах США отличаются друг от друга, но большинство штатов содержало бы Трину, Йэна или Антонио в местах заключения для несовершеннолетних до тех пор, пока им не исполнилось бы 18 или 21 год. В самом крайнем случае они оставались бы под стражей до 25 лет или более, если их институциональная история или досье правонарушений, совершенных до совершеннолетия, позволяли предположить, что они по-прежнему представляют угрозу для общественной безопасности.
В былые времена, если человеку было 13–14 лет в момент совершения преступления, он оказался бы во взрослой пенитенциарной системе с длительным сроком наказания только в случае, если преступление было необычно громким… или совершенным чернокожим ребенком против белого человека на Юге. Например, в громком и позорном деле «парней из Скотсборо» в 1930-х двоим обвиняемым, Рою Райту и Юджину Уильямсу, исполнилось всего по тринадцать лет, когда их несправедливо обвинили в изнасиловании и приговорили к смерти в Алабаме.
В другом деле, показательном для судопроизводства в отношении несовершеннолетних, Джордж Стинни, четырнадцатилетний чернокожий, был казнен штатом Северная Каролина 16 июня 1944 года. Тремя месяцами ранее две белые девочки, жившие в Алколу, небольшом фабричном городке, где границу компактного проживания разных рас отмечали железнодорожные пути, пошли собирать цветы. Домой они так и не вернулись. Толпы людей вышли на поиски. Юный Джордж и его братья присоединились к одной из поисковых партий. В какой-то момент Джордж сказал одному из белых членов своего отряда, что они с сестрой видели этих девочек в начале дня. Девочки подошли к нему, когда он играл с сестрой у своего дома, и спросили, где им поискать цветы.
На следующий день тела девочек нашли в неглубокой канаве. Джорджа сразу же арестовали за убийство, поскольку он признал, что видел девочек перед их исчезновением, и оказался последним человеком, видевшим их живыми. Его подвергли многочасовому допросу без присутствия родителей и адвоката. Вполне понятный общественный гнев, вызванный смертью девочек, привел к взрыву, когда прошел слух о том, что за убийство арестован чернокожий. Шериф утверждал, что Джордж сознался в убийствах, хотя не представил ни собственноручных письменных, ни подписанных подозреваемым показаний. Отца Джорджа уволили с работы; его семье под угрозой суда Линча было велено покинуть город. Опасаясь за свои жизни, родители Джорджа вместе с остальными детьми бежали под покровом ночи, оставив Джорджа в тюрьме без всякой родственной поддержки. Через считаные часы после объявления о якобы полученном признании возле здания суда в Алколу собралась толпа линчевателей, но четырнадцатилетнего подростка уже перевели в тюрьму в Чарльстоне.
Месяцем позже состоялось заседание суда. Обвиняемый в убийстве первой степени Джордж предстал один-одинешенек перед толпой, в которой, по приблизительным оценкам, находилось полторы тысячи белых, набившихся битком в зал суда и окруживших здание. Ни один афроамериканец в зал суда допущен не был. Белый адвокат Джорджа, назначенный судом, юрист-налоговик с политическими амбициями, не вызвал ни одного свидетеля. Единственным доказательством обвинения послужили слова шерифа, касающиеся якобы совершенного Джорджем признания своей вины. Судебное слушание заняло всего пару часов. Целиком «белое» жюри совещалось десять минут, после чего признало Джорджа виновным в изнасиловании и убийстве. Судья Столл проворно приговорил четырнадцатилетнего подростка к смерти. Адвокат Джорджа заявил, что не станет подавать на апелляцию, поскольку у родственников подсудимого нет денег, чтобы за это заплатить.
К концу 1980-х и началу 1990-х политика страха и гнева, захлестнувшая страну и ставшая топливом для массового тюремного заключения, обратила свое внимание на детей.
Несмотря на призывы NAACP и афроамериканских проповедников, просивших заменить смертный приговор пожизненным заключением, губернатор Олин Джонстон отказался вмешиваться, и Джорджа перевели в Колумбию, чтобы казнить на электрическом стуле Южной Каролины. Маленький даже для своего возраста, ростом 160 см, весом меньше 50 кг, Стинни подошел к электрическому стулу с Библией в руке. Ему пришлось положить ее на сиденье и сесть сверху, когда служащие тюрьмы не сумели закрепить электроды на его щуплом теле. Один в камере смерти, окруженный людьми, среди которых не было его родственников и не было ни единого цветного, перепуганный ребенок сел на громадный электрический стул. Он лихорадочно обшаривал взглядом комнату в поисках кого-нибудь, кто мог бы ему помочь, но видел только тюремщиков, полицейских и репортеров. Маска-капюшон, шитая на взрослого, соскользнула с лица Джорджа после первого разряда электрического тока, сотрясшего его тело. Свидетели казни увидели его «широко раскрытые, полные слез глаза и струйку слюны, текущую изо рта». Через 81 день после того, как две девочки спросили его о цветах, Джордж Стинни был объявлен мертвым. Много лет спустя пошли слухи, будто белый мужчина из уважаемого семейства признался на смертном одре, что убил этих девочек. Недавно были приложены усилия по реабилитации имени Джорджа Стинни.
Эта казнь была актом чудовищным и душераздирающим, но она отражала скорее расовую политику Юга, чем обычный способ обращения с детьми, обвиняемыми в преступлениях. Это пример того, как политика и нормы, некогда направленные исключительно на подчинение и наказание чернокожего населения, просочились в нашу общую систему уголовной юстиции. К концу 1980-х и началу 1990-х политика страха и гнева, захлестнувшая страну и ставшая топливом для массового тюремного заключения, обратила свое внимание на детей.
Влиятельные криминологи предсказывали грядущую волну «сверххищников», с которой система ювенальной юстиции может не справиться. Порой откровенно фокусируясь на чернокожих или смуглокожих детях, теоретики высказывали предположение, будто Америку вскоре одолеет «молодняк из начальной школы, берущий с собой пистолеты вместо школьных обедов» и «не имеющий совершенно никакого уважения к человеческой жизни». Паника из-за неминуемой волны преступности, которой ждали от «радикально импульсивных, жестоко безжалостных» детей, привела к тому, что едва ли не каждый штат принял закон, увеличивавший число случаев, в которых дети подвергались уголовному преследованию как совершеннолетние. Многие штаты снизили или вообще отменили нижнюю планку возрастных ограничений для уголовного преследования малолетних как взрослых, в результате чего дети даже в возрасте восьми лет подлежали уголовному преследованию и тюремному заключению как совершеннолетние.
Некоторые штаты также инициировали обязательные трансферные правила, лишившие прокуроров и судей всякой свободы действий в принятии решений о том, следует ли оставлять ребенка в ювенальной системе. Десятки тысяч детей, прежде поступавших в распоряжение системы ювенальной юстиции с ее хорошо развитой защитой и требованиями в отношении детей, теперь оказались брошены во все более – с каждым годом – перенаселенные, полные насилия и отчаяния взрослые тюрьмы.
Эти крайне суровые, несправедливые приговоры – лишь одна из проблем, которые предстояло решить. Все они страдали от ущерба и травм, нанесенных нашей системой правосудия.
Предсказания о пришествии «сверххищников» оказались чудовищно неверными. Число несовершеннолетних преступников в Америке с 1994 г. по 2000 г. действительно возрастало, но при этом уровень преступности среди несовершеннолетних снизился, что заставило ученых, поначалу поддержавших теорию «сверххищника», развенчать ее. В 2001 г. главный врач Соединенных Штатов опубликовал отчет, объявлявший теорию о «суперхищнике» мифом и утверждавший, что «нет никаких доказательств того, что молодые люди, вовлеченные в насилие в пиковые годы начала 1990-х, чаще совершали правонарушения или были более злостными преступниками, чем молодежь предшествующих лет». Это признание было сделано слишком поздно для таких детей, как Трина, Йэн и Антонио. Приговоры, обрекшие их на смерть в тюрьме, были изолированы от возможности оспаривания или апелляций целым лабиринтом процедурных правил, законов об ограничениях и юридических баррикад, придуманных для того, чтобы сделать успешное оспаривание вынесенных приговоров почти невозможным.
Когда я много лет спустя познакомился с Триной, Йэном и Антонио, каждый из них был сломлен годами тюремного заключения. Они были законно осужденными детьми, рассованными по взрослым тюрьмам, никому не известными или забытыми, занятыми выживанием в опасной, пугающей среде почти без поддержки родственников и внешней помощи. И они не были каким-то редким исключением. Тысячи таких детей разбросаны по тюрьмам Соединенных Штатов – детей, приговоренных к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение или другим крайне суровым наказаниям. Сравнительная анонимность этих детей, казалось, еще больше усугубляла их бедственное положение и отчаяние. Я согласился представлять Трину, Йэна и Антонио, и со временем наша организация сделала главным фокусом работы оспаривание приговоров к пожизненному заключению, вынесенных детям. Но стало сразу же ясно, что эти крайне суровые, несправедливые приговоры – лишь одна из проблем, которые предстояло решить. Все они страдали от ущерба и травм, нанесенных нашей системой правосудия.
Состояние психического и физического здоровья Трины сделало ее жизнь в тюрьме крайне трудной. Она была благодарна нам за помощь и, когда мы сказали, что собираемся бороться за сокращение срока ее приговора, постепенно стала чувствовать себя намного лучше; но у нее было много и других потребностей. Она постоянно говорила, что хочет увидеть сына. Она хотела знать, что не осталась одна в этом мире. Мы разыскали ее сестер, организовали приезд в тюрьму приемных родителей ее ребенка, во время которого Трина смогла повидаться с сыном. Это придало ей столько сил, что казалось просто чем-то невероятным.
Я прилетел в Лос-Анджелес, а после этого проехал сотни миль на машине через сердце фермерских земель центральной Калифорнии, чтобы встретиться с Антонио в тюрьме максимально строгого режима, где всем заправляли банды и часты были случаи насилия. Он пытался приспособиться к миру, который вредил нормальному человеческому развитию всеми мыслимыми способами. У Антонио были трудности с чтением, но его стремление к учебе и решимость разобраться с получаемыми знаниями были настолько сильны, что он был способен читать какой-нибудь отрывок раз за разом, отыскивая незнакомые слова в присланном нами словаре, пока не добивался своего. Недавно мы послали ему «Происхождение видов» Дарвина – книгу, которая, как он надеется, поможет ему лучше понимать тех, кто его окружает.
Оказывается, Йэн был очень, очень смышленым ребенком. Несмотря на то что ум и чувствительная натура делали длительное заключение в одиночной камере особенно разрушительным, он сумел заняться самообразованием, много читал (прочел уже сотни книг), писал стихи и рассказы, которые отражали его живой, здоровый интеллект. Он прислал мне десятки писем и стихотворений. Я возвращался в офис после нескольких дней отлучки по делам – и по приезде на столе меня дожидалось очередное письмо от Йэна. Порой я находил в конвертах смятые клочки бумаги, на которых, когда я их расправлял, обнаруживались вдумчивые и серьезные стихи: «Непролитые слезы», «Связанный словами», «Неумолимая минута», «Безмолвие», «Ритуал по средам».
Мы решили опубликовать отчет, чтобы привлечь внимание к бедственному положению детей, которые были приговорены к смерти в тюрьмах в Соединенных Штатах. Я хотел присовокупить к нему фотографии некоторых наших клиентов, чтобы приговоры к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение, вынесенные детям, обрели конкретные человеческие лица. Флорида была одним из немногих штатов, где в тюрьмы допускают фотографов, поэтому мы задали тюремной администрации вопрос: можно ли дать Йэну разрешение на час выйти за пределы своего одинокого неприкасаемого существования, чтобы нанятый нами фотограф мог сделать фотографии? К моей радости, нам ответили согласием и позволили Йэну находиться в одном помещении с фотографом «с воли». Как только его визит завершился, Йэн сразу же написал мне письмо:
«Уважаемый мистер Стивенсон!
Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии, и что все у вас хорошо. Главная цель этого письма – поблагодарить вас за фотосессию с фотографом и получить от вас информацию о том, как я могу получить большое количество фото.
Как вы знаете, я нахожусь в одиночном заключении прибл. 14,5 лет. Система словно похоронила меня заживо, и я мертв для внешнего мира. Эти фотографии в настоящий момент так много для меня значат! В настоящий момент на моем тюремном счету всего 1,75 доллара. Если я пришлю вам 1 доллар из этой суммы, сколько на них можно будет купить фотографий?
В своей бурной радости от сегодняшней фотосъемки я забыл упомянуть, что сегодня, 19 июля, был день рождения моей покойной мамы. Я знаю, это не слишком важно, но когда я впоследствии об этом думал, мне показалось символичным и особенным то, что эта фотосъемка состоялась в день рождения моей матери!
Я не знаю, как сделать так, чтобы вы смогли ощутить мои эмоции и важность этих фото, но, чтобы быть реальным, мне нужно показать миру, что я жив! Я хочу смотреть на эти фото и чувствовать себя живым! Это очень помогло бы облегчить мою боль. Сегодня во время этой фотосъемки я был полон радости. Я хотел, чтобы она никогда не заканчивалась. Каждый раз, когда все вы приезжаете и уезжаете, я чувствую себя опечаленным. Но я ловлю эти моменты во времени и дорожу ими, воспроизводя их перед своим мысленным взором, ощущая благодарность за человеческое взаимодействие и контакт. Но сегодня даже те простые рукопожатия, которыми мы обменялись, явились желанным дополнением к моей обделенной чувственными ощущениями жизни.
Пожалуйста, сообщите мне, сколько фотографий я могу получить? Эти мои фото нужны мне почти так же сильно, как нужна мне моя свобода.
Спасибо вам за то, что делаете те многочисленные позитивные события, которые случаются в моей жизни, возможными. Я не знаю точно, как закон привел вас ко мне, но благодарю Бога за то, что это случилось. Я ценю все, что вы и «Инициатива» делаете для меня. Пожалуйста, пришлите мне фотографии, ладно?»
