7. В правосудии отказано

Апелляция Уолтера была отклонена.

70-страничное мнение апелляционного суда по уголовным делам штата Алабама, которое утвердило его осуждение и смертный приговор, было сокрушительным. Я подал суду длинную записку, в которой подробно говорил о недостаточности доказательств и упоминал все юридические изъяны суда первой инстанции, какие только смог выявить. Я указывал, что не было никакого правдоподобного подтверждения показаний Майерса и что согласно законодательству Алабамы штат не мог полагаться исключительно на показания сообщника. Я утверждал, что имели место неправомерное поведение со стороны прокурора, расово дискриминационный отбор членов жюри присяжных и ошибочный выбор при смене места проведения суда. Я даже оспорил единоличное решение судьи Роберта Э. Ли, отменившего приговор к пожизненному заключению, вынесенный присяжными, хоть и знал, что смягчение смертного приговора для невиновного человека с заменой его пожизненным заключением все равно оставалось бы вопиющей ошибкой правосудия. Суд отверг все мои аргументы.

Я не думал, что все так обернется. Несколькими месяцами ранее во время прений я с надеждой входил во внушительное здание алабамского Дворца правосудия и стоял в величественном зале апелляционного суда, который прежде служил храмом масонской ложи Шотландского устава. Построенное в 1920-х гг., это здание было в 1940-х превращено в похожий на пещеру зал судебных заседаний, украшенный мраморными полами и впечатляющим сводчатым потолком. Дом стоял в конце Декстер-авеню, через улицу от исторической баптистской церкви, где проповедовал Мартин Лютер Кинг-младший во время «автобусного бойкота» в Монтгомери. В квартале от него располагался Капитолий штата, украшенный тремя знаменами: американским флагом, бело-красным флагом Алабамы и боевым знаменем Конфедерации.

Апелляционный суд по уголовным делам штата Алабама располагался на втором этаже. Главным судьей этого суда был бывший губернатор Джон Паттерсон. Он в 1960-х стал героем национальных новостей как яростный противник равных гражданских прав и расовой интеграции. В 1958 году при поддержке Ку-клукс-клана Паттерсон победил Джорджа Уоллеса на губернаторских выборах. Его позиция была еще более просегрегационной, чем у Уоллеса (который, усвоив этот урок, впоследствии стал самым знаменитым сегрегационистом в Америке, произнесшим историческое «сегрегация сегодня, сегрегация завтра, сегрегация навсегда» всего в одном квартале от этого здания суда). Когда до своего губернаторского срока Паттерсон занимал пост генерального прокурора, он наложил запрет на деятельность NAACP в Алабаме и блокировал бойкоты и протесты за гражданские права в Таскиги и Монтгомери. Став губернатором, он отказал в защите силами полиции «всадникам свободы» – чернокожим и белым студентам колледжей и активистам, которые в начале 1960-х путешествовали по штатам Юга, добиваясь десегрегации общественных институтов в соответствии с новыми федеральными законами. Когда автобус «всадников свободы» ехал через Алабаму, полицейский эскорт их оставил. Одиноких и беззащитных, их жестоко избили, а автобус взорвали.

И все же я заставлял себя не терять надежды. Ведь все это было давным-давно. Во время моего выступления все пятеро судей с любопытством смотрели на меня, но почти не задавали вопросов. Я решил трактовать их молчание как согласие. Мне хотелось верить, они увидели настолько мало оснований для осуждения, что сочли дело не заслуживающим длительного обсуждения. Единственное замечание судьи Паттерсона во время прений раздалось в самом конце, когда он неторопливо, но уверенно задал единственный вопрос, эхом разнесшийся по почти пустому залу суда.

– Откуда вы?

Он застал меня врасплох, и я замешкался с ответом.

– Я живу в Монтгомери, сэр.

Я по глупости отговорил родственников Макмиллиана от присутствия на прениях, поскольку знал, что поднятые вопросы будут в основном малопонятными для непосвященных, а фактов будет обсуждаться мало. «Группе поддержки» пришлось бы отпрашиваться с работы и проделать долгий путь до Монтгомери, чтобы присутствовать на прениях, назначенных на раннее утро. Поскольку у каждой стороны было лишь по тридцать минут для представления своей позиции, я думал, что овчинка не стоит выделки. Усаживаясь на место после своего выступления, я уже жалел об этом решении. Я бы сейчас с благодарностью увидел сочувственные лица в зале, которые сигнализировали бы суду, что это дело – не такое, как другие; но ни одного такого лица там не было.

Затем помощник генерального прокурора представил аргументы штата (дела о тяжких преступлениях вел генеральный прокурор, а не местный окружной прокурор). Адвокат штата заявил, что это было самое обычное тяжкое убийство и что смертный приговор был вынесен обоснованно. После прений у меня все еще оставалась надежда, что суд отменит осуждение и приговор, поскольку в их обосновании столь явно не хватало надежных фактов. Закон штата требовал достоверного подтверждения для показаний сообщника в деле об убийстве, а в деле Уолтера такового попросту не было. Я верил, что суду будет трудно утвердить приговор при таких мизерных доказательствах. И ошибался.

Я приехал в тюрьму, чтобы сообщить эту новость своему клиенту. Пока я объяснял ситуацию, Уолтер ничего не говорил, но на лице его застыло странное выражение отчаяния. Я пытался подготовить его к возможности, что могут потребоваться годы, чтобы отменить его приговор, но он слишком сильно надеялся на это слушание.

– Они никогда не признают ошибку, – мрачно сказал он. – Они знают, что я этого не делал. Они просто не могут признать, что были неправы, не могут позволить себе выглядеть плохо.

– Мы ведь только начинаем, Уолтер, – возразил я. – Еще многое предстоит сделать, и мы заставим их взглянуть фактам в лицо.

Я говорил правду: нам действительно нужно было двигаться дальше. Наш план состоял в том, чтобы потребовать от апелляционного суда по уголовным делам пересмотра его собственного решения, а если и этот путь окажется тупиковым, то требовать пересмотра в Верховном суде Алабамы. И еще: мы обнаружили дополнительные доказательства невиновности Уолтера.

После подачи апелляционной жалобы я продолжал интенсивно расследовать дело. Если бы мы не выдвинули такого количества новых доказательств невиновности Уолтера, думаю, постановление суда было бы еще более сокрушительным. Перед отъездом из тюрьмы я сказал Уолтеру:

– Они не знают того, что теперь знаем мы о вашей невиновности. Как только мы представим им новые доказательства, они станут думать по-другому.

Моя надежда была искренней, несмотря на все, что уже успело случиться. Но я недооценивал то сопротивление, с которым нам предстояло столкнуться.

Мне наконец удалось нанять дополнительных адвокатов для нашей организации, в результате чего у меня освободилось больше времени на расследование дела Уолтера. Одним из новых коллег был Майкл О’Коннор, недавний выпускник Йельской юридической школы. Его отличала настоящая страсть помогать людям, попавшим в беду, которую питали воспоминания о собственных жизненных трудностях, перенесенных в юном возрасте. Сын ирландских эмигрантов, Майкл вырос в пригороде Филадельфии, в районе, населенном в основном рабочим классом. Когда его друзья в школе начали экспериментировать с тяжелыми наркотиками, Майк пошел на поводу у большинства и вскоре приобрел зависимость от героина. Его жизнь превратилась в кошмар наркозависимости и хаоса, усугубленный растущим риском умереть от передозировки. В течение нескольких лет он безвольно дрейфовал от одного кризиса к другому, пока наконец от передозировки не умер его близкий друг. Эта трагедия мотивировала О’Коннора постепенно выкарабкаться, вернувшись к трезвости. Все это мучительное время родители были рядом. Они помогли ему наладить жизнь и снова вернуться в колледж. В Пенсильванском университете Майкл показал себя блестяще и окончил его с отличием. Академические успехи позволили ему поступить в Йельскую юридическую школу, но он по-прежнему болел душой за всю ту надломленность, которую видел в годы, проведенные «на улице».

Когда я проводил с ним собеседование, он извиняющимся тоном говорил о темных эпизодах своего прошлого, но я решил, что Майк – идеальный кандидат для такой организации, которую мы пытались строить. Он подписал договор, переехал в Монтгомери и без всяких сомнений погрузился в дело Макмиллиана вместе со мной. Мы день за днем расследовали версии, беседовали с десятками людей, искали источники диких слухов, изучали различные теории. Я все сильнее убеждался: нам придется самим вычислить, кто в действительности убил Ронду Моррисон, чтобы добиться освобождения Уолтера. Я был благодарен Майклу не только за бесценную помощь в самой работе, но и за то, что у меня наконец появился рядом человек, с которым можно обсудить всю абсурдность этого дела – как раз в тот момент, когда я обнаруживал, что оно еще абсурднее, чем мне представлялось.

Через пару месяцев расследования мы нашли мощные доказательства в поддержку невиновности Уолтера. Выяснилось, что шериф Тейт платил Биллу Хуксу за показания против Уолтера: мы нашли в финансовых отчетах округа чеки почти на 5000 долларов, выплаченные Хуксу в виде вознаграждений и «возмещения расходов». Кроме того, шериф Тейт платил Хуксу за то, что он приезжал и уезжал из округа во время слушания дела в суде первой инстанции. Эта информация должна была быть раскрыта адвокату Уолтера до суда, чтобы он мог использовать ее, дабы заронить сомнения в надежности показаний Хукса.

Мы также выяснили, что Хукса освободили из тюрьмы сразу же после передачи полиции заявления о том, что он видел лоурайдер Уолтера у химчистки в день убийства. Мы нашли судебные отчеты, из которых явствовало, что окружной прокурор и шериф – окружные чиновники – каким-то образом добились снятия обвинений против Хукса, выдвинутых городом, и отмены штрафов, выписанных ему опять-таки городскими властями, несмотря на то, что они по закону не имели никакой власти в городских судах. Согласно прецеденту Верховного суда США, тот факт, что обвинения против Хукса были сняты в обмен на сотрудничество с властями, был информацией, которую штат был обязан раскрыть защите. Но, разумеется, этого не сделали.

Мы нашли белого мужчину, работавшего в магазине в тот день, когда Ральфа Майерса привезли туда с целью вручить записку Уолтеру. Макмиллиан пытался убедить своих тогдашних адвокатов поговорить с этим человеком, но они этого не сделали. После того как Уолтер рассказал мне о местонахождении этого магазина, мы сумели найти его владельца. Мужчина пересказал нам свои воспоминания о том дне: Майерс искал Уолтера, но ему пришлось спросить владельца магазина, который из нескольких чернокожих, находившихся в зале, был Уолтером Макмиллианом. Даже по прошествии многих месяцев владелец магазина категорически настаивал, что Майерс никогда прежде не видел Уолтера Макмиллиана.

Сестра Уолтера нашла в церковном подвале листовки, рекламировавшие благотворительную распродажу еды, устроенную в доме Уолтера; текст их подтверждал, что это событие имело место в тот самый день, когда произошло убийство Моррисон. Один белый мужчина, владелец магазина, который не имел никаких связей с семьей Уолтера и с ним самим, по какой-то причине не выбросил одну из листовок и подтвердил, что получил ее накануне убийства Моррисон. Мы даже отыскали Клэя Каста, белого механика, который ремонтировал грузовик Уолтера и превратил его в лоурайдер. Он подтвердил, что эти работы были проведены более чем через шесть месяцев после того, как была убита Ронда Моррисон. Это доказывало: грузовик Макмиллиана на момент совершения преступления не имел никаких модификаций или особых черт, а следовательно, никак не мог быть тем грузовиком, который описывали Майерс и Хукс на суде.

Я был полон энтузиазма в отношении развития дела, когда в моем офисе раздался звонок. Ему предстояло стать самым значимым прорывом в этом деле. Голос в трубке проговорил:

– Мистер Стивенсон, это Ральф Майерс.

Наша секретарша, сообщая о звонке, сказала, что мне звонит некий «мистер Майлс», так что я был несколько ошарашен, услышав в трубке голос Ральфа Майерса. Не успел я взять себя в руки, как он заговорил снова, несколько напыщенным тоном:

– Я думаю, что вам надо приехать и повидаться со мной. Есть кое-что, что мне нужно вам рассказать.

Майерс отбывал наказание в коррекционной тюрьме Сент-Клер в алабамском городке Спрингвилле, и мы с Майклом договорились о встрече с ним через три дня.

Мы с Майклом взяли себе за правило после работы по вечерам пробегать по паре миль, чтобы как-то расслабляться после рабочего дня, который постепенно становился все более длительным. В Монтгомери есть красивый парк, где проводится Шекспировский фестиваль, привлекающий в Алабаму известных на всю страну драматургов и актеров, которые исполняют пьесы Шекспира и показывают современные театральные постановки. Помещение театра со всех сторон окружают многие акры прекрасно ухоженной парковой земли с озерами и прудами. Есть там и несколько специальных дорожек для бега. В тот вечер на пробежке мы бо́льшую часть времени обменивались догадками о том, что скажет нам Майерс.

– Зачем Майерсу вздумалось звонить нам именно сейчас? – говорил Майкл. – Вот ты можешь себе представить, как приходишь в зал суда и на ровном месте изобретаешь историю, которая засадит невиновного человека в тюрьму для смертников? Не уверен, что Ральфу можно верить, что бы он там ни рассказывал.

– Что ж, может быть, ты и прав, – отвечал я, – но ему здорово помогли в составлении этих показаний. Помнишь ведь, они и Майерса посадили в тюрьму для смертников, чтобы запугать его и заставить выступить с этими заявлениями. Возможно, он и сейчас поддерживает контакт с властями штата, и это какой-то заговор, с помощью которого они пытаются сбить нас со следа.

До этой вечерней пробежки я не рассматривал такую возможность всерьез. И теперь снова думал о том, каким скользким типом показал себя Майерс во время следствия и суда.

– Нельзя давать Майерсу никакой информации – надо только взять ту, которая есть у него, – решил я. – Но мы должны поговорить с ним, потому что, если он откажется от своих показаний на суде, у штата не будет ничего против Уолтера.

Мы оба соглашались, что Майерс – в зависимости от того, что он хочет нам сказать, – мог бы радикально изменить ход дела. Мы значительно продвинулись в опровержении слов Билла Хукса; с появлением показаний Дарнелла Хьюстона и механика, нового свидетеля насчет состояния грузовика Уолтера, а также обнаруженного нами факта помощи, оказанной Хуксу правоохранителями, достоверность его показаний зияла сплошными дырами. Но получение отказа Майерса от прежних показаний было бы гораздо более серьезным шагом вперед. Абсурдные обвинения и домыслы Майерса были основой всего дела, состряпанного штатом.

Поскольку я читал показания Майерса и просматривал полицейское досье на него, я знал, что это человек с трагической жизненной историей и сложной личностью. Макмиллиан и его родственники называли Майерса «злом в чистом виде» за ту ложь, которую он рассказывал на суде. Для Уолтера то, что человек, которого он в глаза не видел, мог так хладнокровно лгать о нем, было одним из самых расстраивающих обстоятельств всей этой истории. Когда на следующий день Макмиллиан позвонил мне в офис, я рассказал ему, что нам звонил Майерс и что мы собираемся встретиться с ним. Уолтер предостерег меня:

– Он – тот еще змей. Будьте осторожны!

Два часа дороги – и мы с Майклом прибыли в тюрьму штата в Спрингвилле, в округе Сент-Клер. Она расположена в сельской местности к северо-востоку от Бирмингема, где ландшафт Алабамы становится скалистым и гористым. Эта тюрьма максимального режима безопасности построена позднее, чем Холман или Доналдсон (другие две тюрьмы с таким же режимом в Алабаме), но никому и в голову не пришло бы назвать Сент-Клер современным зданием. Мы с Майклом прошли досмотр службой безопасности на входе в тюрьму; охранник, обхлопавший нас с ног до головы, сказал, что работает в этой тюрьме три месяца и за этот срок впервые увидел здесь адвокатов «со стороны». Нас пропустили через несколько запирающихся металлических дверей в большую комнату, служившую местом для свиданий. Она выглядела типично: вдоль задней стены стояли торговые автоматы и маленькие прямоугольные столики, за которыми заключенные могли беседовать с членами семьи. Привычность декораций ничуть нас не успокоила. Мы с Майклом выложили на один из столиков ручки и блокноты и стали расхаживать по комнате, дожидаясь Майерса.

Когда он вошел в комнату, меня поразило то, насколько он состарился внешне. Волосы почти полностью поседели, из-за чего он казался хрупким и беззащитным. Кроме того, он оказался намного меньше ростом и более щуплым, чем я ожидал. Его показания причинили столько мук Уолтеру и его родственникам, что в моем воображении волей-неволей сложился образ этакого злого великана. Он сделал шаг в нашу сторону, но тут же резко остановился, увидев Майкла, и нервно выпалил:

– Это еще кто такой? Вы не говорили, что кого-то приведете с собой!

Майерс говорил с сильным южным акцентом. При ближайшем рассмотрении шрамы на лице придавали ему скорее жалкое, чем угрожающее или злодейское выражение.

– Это Майкл О’Коннор, – ответил я. – Он адвокат из моего офиса и работает вместе со мной по этому делу. Майкл просто помогает мне в расследовании.

– Ну мне говорили, что вам-то можно доверять. А о нем я ничего не знаю.

– Клянусь вам, он хороший человек. – Я бросил взгляд на Майкла, который старался выглядеть достойным доверия, а потом снова повернулся к заключенному. – Пожалуйста, присаживайтесь.

Майерс скептически смерил Майкла взглядом, потом медленно опустился на стул. Я планировал разговорить его, дав понять, что нам просто нужна правда – ничего больше. Но не успел я еще ничего сказать, как Майерс одним духом выпалил:

– Я солгал. Все, что я говорил на суде над Макмиллианом, было ложью. Я из-за этого слишком часто мучился бессонницей и испытал слишком много боли. Я больше не могу молчать!

– Показания, которые вы дали на суде над Уолтером Макмиллианом, были ложью? – осторожно переспросил я.

Сердце мое колотилось, но я старался сохранять спокойствие. Я боялся, что, если буду казаться слишком заинтересованным или удивленным – да слишком каким угодно, – он может пойти на попятную.

– Все это было враньем. То, что я собираюсь рассказать, взорвет вам мозг, мистер Стивенсон! – Майерс драматически задержал на мне взгляд, прежде чем повернуться к Майклу: – И вам тоже, Джимми Коннорс.

Вскоре после начала разговора с Ральфом стало ясно, что он с трудом запоминает имена.

– Мистер Майерс, вы же понимаете, что мне понадобится, чтобы вы рассказали правду не только мне, но и суду. Вы готовы это сделать?

Я нервничал из-за того, что надавить на него пришлось так быстро, но необходимо было внести ясность. Мне не требовался театр одного актера.

– Потому я вам и позвонил. – Казалось, он удивлен тем, что в его намерениях могут быть какие-то сомнения. – Я здесь хожу на сеансы групповой психотерапии. Там полагается быть очень честным. Мы разговаривали о честности почти три месяца. На прошлой неделе люди рассказывали обо всем том вонючем дерьме, что случилось с ними, когда они были детьми, и обо всех плохих поступках, которые они совершили. – Речь Майерса становилась все взволнованнее. – И вот я, наконец, сказал своей группе: «Так вот, я вас всех переплюну, сукины дети! Я засадил того клятого мужика в тюрьму смертников, солгав на том клятом суде».

Он драматически умолк и после паузы продолжил:

– После того как я рассказал им всем, что я сделал, все заговорили, что мне нужно это исправить. Это я и пытаюсь сделать. – Он снова сделал паузу, чтобы я хорошенько проникся сказанным. – Эй, вы должны купить мне клятый лимонад! Что я, просто просижу тут целый день, глядя на эти клятые торговые машины и изливая душу, так, что ли? – И он улыбнулся – впервые за все то время, что мы провели вместе. Майкл вскочил со стула и пошел купить ему напиток.

– Эй, Джимми, «Санкист Оранж», если там есть, – бросил ему вдогонку Майерс.

Больше двух часов я задавал вопросы, а Ральф отвечал. К концу этой беседы он, как и обещал, взорвал-таки мой мозг. Он рассказал о том, как на него давили шериф и ABI, грозя ему смертным приговором, если он не даст показаний против Макмиллиана. Он выдвигал обвинения в официальной коррупции, говорил о своем участии в убийстве Питтман и рассказывал о своих предыдущих попытках отказаться от показаний. В конечном итоге он признал, что ничего не знал об убийстве Моррисон, понятия не имел ни о том, что случилось с ней, ни вообще о чем-либо, связанном с этим преступлением. Сказал, что рассказывал множеству людей – от окружного прокурора и до последнего полицейского, – что его запугивали, заставляя лжесвидетельствовать против Уолтера. Если хотя бы половина того, о чем рассказывал Майерс, была правдой, то в деле было замешано множество людей, которые из собственных уст единственного обвинителя Макмиллиана знали, что Уолтер не имеет ни малейшего отношения к убийству Ронды Моррисон.

Ральф, допивая третью банку лимонада, прервал поток своих признаний, наклонился вперед и поманил нас к себе. После чего шепотом сказал мне и Майклу:

– Вы же понимаете, они постараются убить вас, если вы действительно до всего этого докопаетесь.

Мы уже поняли, что Ральф просто не способен завершить разговор, не обронив в его конце какого-нибудь драматического откровения, наблюдения или предсказания. Я заверил его, что мы будем осторожны.

На обратном пути в Монтгомери мы с Майклом обсуждали, в какой мере можно доверять Майерсу. Все рассказанное им о деле Макмиллиана было логично. Его рассказ на суде был просто невероятным, легко поверить, что на него оказали давление с целью выбить ложные показания. Но коррупционный сговор, который он, казалось, решился разоблачить, оценить было труднее. Майерс утверждал, что совершил убийство Вики Питтман по распоряжению другого местного шерифа; он выложил перед нами картину широкого сговора с участием полиции с целью наркоторговли и отмывания денег. В общем, та еще история.

Мы потратили несколько недель, расследуя ниточки, подкинутые Майерсом. Он признался нам, что никогда не встречался с Уолтером и вообще знал о нем только благодаря Карен Келли. Он также подтвердил, что проводил время с Карен Келли и что она была замешана в убийстве Питтман. Поэтому мы решили уточнить эту историю у самой Келли, ныне заключенной женской тюрьмы Тутвайлер, где она отбывала десятилетнее наказание за убийство Питтман. Тутвайлер – одна из старейших тюрем штата и единственная в Алабаме тюрьма для женщин. В ней менее строгий режим, чем в мужских исправительных заведениях. Подъехав к воротам, мы с Майклом видели, как заключенные-женщины слонялись снаружи у въезда в тюрьму, и никаких конвоиров при них не было. Женщины внимательно разглядывали нас с Майклом, прежде чем поприветствовать полными жгучего любопытства улыбками. Нас подверг весьма поверхностному личному досмотру в вестибюле тюрьмы сотрудник-мужчина, после чего пропустил через решетчатые ворота на основную территорию. Нам велели ждать Карен Келли в очень маленькой комнатке, в которой не было ничего, кроме квадратного стола.

Келли оказалась худенькой белой женщиной лет тридцати пяти. Когда она вошла в комнату, на ней не было ни наручников, ни каких-либо иных ограничителей. Она явно ощущала себя на удивление комфортно, уверенно пожала руку мне, кивнула Майклу. Лицо ее было накрашено, глаза подведены ярко-зелеными тенями. Она села и объявила, что Уолтера «подставили» и она благодарна за то, что наконец-то сможет об этом кому-то рассказать. Когда мы начали ее расспрашивать, Карен тут же подтвердила, что Майерс не знал Уолтера до убийства Моррисон.

Она с сожалением говорила о том, как жизнь неудержимо вышла из-под контроля, когда она начала злоупотреблять наркотиками.

– Ральф – дурак, – пренебрежительно бросила она. – Он думал, этим испорченным копам можно доверять, дал им уговорить себя сознаться, что он причастен к преступлению, о котором ни шиша не знал. Он и без того наделал достаточно зла, чтобы еще и небылицы плести.

Хотя в начале нашего разговора Карен казалась спокойна, она дала волю эмоциям, начав подробно рассказывать о событиях, окружавших это дело. Не раз у нее прорывались слезы. Она с сожалением говорила о том, как жизнь неудержимо вышла из-под контроля, когда она начала злоупотреблять наркотиками:

– Я не самый плохой человек, но совершала очень глупые и скверные поступки.

Особенно ее расстраивало то, что Уолтер сидит в тюрьме для смертников.

– У меня такое ощущение, будто это я виновата, что он в тюрьме. Просто Уолтер не из тех людей, которые способны кого-то убить, я это знаю.

Потом в ее тоне зазвучала злость.

– Я наделала немало ошибок, но этим людям должно быть стыдно. Они сделали не меньше зла, чем я. У шерифа Тейта только одно было на уме. Он все повторял: «Зачем тебе понадобилось спать с ниггерами? Зачем тебе понадобилось спать с ниггерами?» Это было ужасно, и сам он ужасный! – Она перевела дух и уставилась на свои руки. – Но я тоже ужасная. Посмотрите только, что я наделала, – добавила женщина печально.

После визита в тюрьму я начал получать письма от Карен Келли. Она хотела, чтобы я сказал Уолтеру, как ее печалит случившееся с ним. Она писала, что по-прежнему глубоко неравнодушна к нему. Было неясно, чего нам ожидать от Келли, если мы добьемся нового слушания в суде, – разве что она подтвердила бы, что Ральф никогда не встречался с Макмиллианом. Зато было ясно, что она считала Уолтера таким человеком, который ни за что не стал бы убивать, и это совпадало с мнением всех, кто его знал. Келли не так много контактировала с полицейскими в связи с убийством Моррисон, и у нее не было полезной информации, которая указывала бы на их злоупотребления, если не считать способности показать на суде, насколько сильно полицию спровоцировали ее отношения с Уолтером.

Мы с Майклом решили потратить некоторое время на изучение убийства Питтман; мы думали, что это сможет позволить нам разобраться в моральном шантаже, примененном к Майерсу. Теперь мы знали, что, поскольку тот уже отказывался от своих обвинений против Уолтера перед судом, правоохранителей штата, должно быть, не особенно удивит, что он будет отрицать участие Макмиллиана в этом преступлении. Нам требовалось собрать как можно больше объективных доказательств для подтверждения истинности нынешних слов Майерса. Понимание дела об убийстве Питтман и документированное изложение других демонстративно ложных утверждений Майерса подкрепило бы наши доказательства.

Убийство Вики Питтман оказалось практически забытым. Власти округа Монро сократили сроки наказания Майерсу и Келли в обмен на показания Майерса против Уолтера. Как им удалось добиться смягчения приговоров по делу Питтман, которое было вне их юрисдикции, ибо слушалось в другом округе? Еще одна аномалия в деле. Ральф утверждал, что, помимо него и Келли, к убийству Питтман были причастны и другие люди, включая коррумпированного местного шерифа. По-прежнему не было ответа на вопрос, почему была убита Вики Питтман. Майерс рассказал нам, что это напрямую связано с долгами за наркотики и ее угрозами разоблачить коррупцию.

Из архивных полицейских рапортов мы узнали, что отец Вики Питтман, Вик Питтман, был заподозрен в соучастии в ее гибели. У Вики Питтман были две тетки, Мозелла и Онзелла, которые самостоятельно собирали сведения и искали ответы на вопросы, окружавшие смерть племянницы. Мы связались с ними, надеясь на призрачный шанс, что они согласятся поговорить с нами, – и были ошеломлены, когда женщины с готовностью согласились.

Мозелла и Онзелла были близнецами – колоритными и самоуверенными говоруньями, отличавшимися жесткой прямотой речей. Эти две деревенские жительницы средних лет проводили вместе столько времени, что договаривали друг за друга предложения, даже не замечая этого. Они называли себя «деревенскими крутышками» – бесстрашные, упорные женщины, которых ничем не запугать.

– Просто чтоб вы знали: мы владеем оружием, так что, когда явитесь, драм не закатывать, – таким было последнее предостережение Мозеллы перед тем, как мы закончили наш первый телефонный разговор.

Мы с Майклом отправились в сельский округ Эскамбия, где нас встретили близнецы. Они пригласили нас в дом, усадили за кухонный стол и, не теряя времени, взяли быка за рога.

– Это ваш клиент убил нашу малышку? – прямо спросила Мозелла.

– Нет, мэм, я искренне уверен, что он этого не делал.

– Вы знаете, кто это сделал?

Я вздохнул.

– Ну еще не до конца. Мы разговаривали с Ральфом Майерсом и считаем, что он и Карен Келли были соучастниками, но Майерс утверждает, что были и другие.

Мозелла глянула на Онзеллу и оперлась на спинку стула.

– Мы знаем, что соучастников было больше, – вступила в разговор Онзелла. Сестры озвучили свои подозрения насчет брата и местных полицейских, но пожаловались, что обвинитель пренебрежительно проигнорировал их. (Вику Питтману так и не было предъявлено официальное обвинение в убийстве.) Они сказали, что их «посылала подальше» даже группа защиты прав жертв штата Алабама.

– Они обращались с нами так, будто мы – «белый мусор» самого последнего разбору. Им совершенно наплевать на нас! – В голосе Мозеллы слышалась ярость. – Я думала, они лучше обращаются с жертвами. Я думала, у наших слов есть какой-то вес.

Хотя жертвы уголовных преступлений давно жаловались на то, как с ними обращаются в системе уголовного правосудия, к 1980-м годам возникло новое движение, результатом которого стала значительно бо́льшая отзывчивость к точке зрения жертв преступлений и их родственников. Однако не ко всем жертвам преступлений относились одинаково.

Пятьдесят лет назад в системе американской уголовной юстиции преобладала концепция, что, когда правонарушитель совершает насильственное преступление, жертвой является каждый член общества. Сторона, выдвигающая обвинение, называется «штатом», «народом» или «обществом», потому что, когда кого-то убивают, насилуют, грабят, это преступление против всех нас. Однако в начале 1980-х штаты начали вовлекать отдельных жертв преступлений в судебный процесс и «персонализировать» их в своем изложении дел. Некоторые штаты наделили родственников жертв правом сидеть за столом обвинителя во время судебного процесса. 36 штатов приняли законы, которые давали жертвам конкретные права участвовать в судебном процессе или выступать с заявлением потерпевшего (или представителя потерпевшего). Во многих местах прокуроры начали позиционировать себя как адвокаты, представляющие конкретную жертву, а не представители гражданских властей.

Верховный суд США постановил в 1987 г., что в делах о преступлениях, караемых смертной казнью, неконституционно представлять доказательства, касающиеся общественного положения, характера, репутации или родственников жертвы убийства. На протяжении десятилетий главенствовала идея о том, что «все жертвы равны» – то есть убийство четырехлетнего ребенка богатого родителя является не более серьезным преступлением, чем убийство ребенка, чей родитель сидит в тюрьме, или даже убийство самого этого родителя в тюрьме. Суд запретил присяжным слушать заявления потерпевших, поскольку они были слишком подстрекательскими и вносили предвзятость в процесс. Многие критики утверждали, что такие заявления в конечном счете будут играть против жертв из бедных слоев населения и расовых меньшинств и членов их семей, у которых не было средств, чтобы выступить в защиту своих почивших любимых. Верховный суд согласился с этими доводами, отказавшись рассматривать такого рода доказательства в деле «Бут против Мэриленда».

Это решение Верховного суда широко критиковалось обвинителями и некоторыми политиками и, казалось, придало дополнительную энергию движению за права жертв. Менее чем через три года Верховный суд опроверг сам себя в деле «Пейн против Теннесси» и поддержал право штатов представлять свидетельства о характере жертвы в судебных процессах по преступлениям, караемым смертной казнью.

Поскольку теперь Верховный суд дал свое конституционное благословение более заметной и защищенной роли индивидуальных жертв в уголовных судебных процессах, перемены в американском уголовном правосудии ускорились. Миллионы федеральных и «штатных» долларов выделялись на создание адвокатских групп для жертв уголовных преступлений в каждом штате. Штаты находили бесчисленные способы делать индивидуальных жертв участниками и авторами принятия решений в делах о конкретных преступлениях. Адвокаты жертв начали входить в советы, принимающие решения об условно-досрочном освобождении и в большинстве случаев получали некую официальную роль в офисах окружных прокуроров и прокуроров штатов. Услуги для потерпевших и социально-ориентированные программы стали важнейшими составляющими прокурорской функции. Некоторые штаты «сделали реверанс» в сторону потерпевших, увеличив число родственников жертвы, которые могли присутствовать при казни.

Законодатели штатов вводили суровые новые наказания за преступления, называя законы именами конкретных жертв. Например, «закон Меган», который расширял полномочия штата по созданию картотек лиц, совершивших сексуальные преступления, был назван по имени Меган Канка – семилетней девочки, изнасилованной и убитой мужчиной, прежде уже отбывшим наказание за растление ребенка. Вместо безликого «штата» или «общества» теперь на судах выступали конкретные жертвы преступлений, и уголовные дела восприняли динамику традиционного гражданского суда, противопоставляя преступнику родственников жертв. Освещение в прессе раздувало личную природу конфликта между преступником и конкретной жертвой. Возникла новая формула для уголовного преследования, особенно в громких делах, где эмоции, точки зрения и мнения потерпевших играли видную роль в формировании решений.

Однако, как выяснили Мозелла и Онзелла, сосредоточенность на общественном положении жертвы стала для системы уголовной юстиции еще одним способом «отлучить от милости» некоторых граждан. Жертвы преступлений из числа бедноты и меньшинств подвергались дополнительной виктимизации само́й этой системой. Решение Верховного суда по делу Пейна было принято вскоре после решения того же суда по делу «Макклески против Кемпа» – оно представляло убедительные эмпирические доказательства, что раса жертвы – главный индикатор того, кто получит смертный приговор в Соединенных Штатах. Исследование, проведенное для этого дела, обнаружило, что в Джорджии преступники в одиннадцать раз чаще приговариваются к смерти, если жертва была белой, чем если она была чернокожей. Эти результаты подтвердились во всех остальных штатах, где проводились исследования, касавшиеся расовой принадлежности и смертного приговора. В Алабаме, несмотря на то, что 65 процентов всех жертв убийств были чернокожими, почти 80 процентов людей в тюрьмах для смертников сидели там за преступления против жертв, которые были белыми. Сочетание «чернокожий подсудимый и белая жертва» еще больше увеличивало вероятность смертного приговора.

Многие жертвы из числа бедноты и расовых меньшинств жаловались, что не получают поддержки от местной полиции и прокуроров. Многих не включали в переговоры о том, приемлема ли сделка со следствием и какой был бы уместен приговор. Если семья потеряла любимого человека в результате убийства или была вынуждена терпеть адские муки в результате изнасилования или серьезного нападения, виктимизацию потерпевших могли проигнорировать, если в семье были родственники, сидевшие в тюрьме. Расширение прав жертв в конечном счете сделало официальной реальность, существовавшую всегда: одних жертв защищают и ценят больше, чем других.

Наибольшее горе Мозелле и Онзелле причиняло именно отсутствие беспокойства и отзывчивости со стороны полиции, прокуроров и поставщиков услуг потерпевшим.

– Вы – первые два человека, которые пришли к нам домой и потратили свое время на то, чтобы поговорить с нами о Вики, – сказала нам Онзелла.

Почти три часа выслушивая их душераздирающие воспоминания, мы пообещали сделать все, что в наших силах, и выяснить, кто еще был вовлечен в гибель их племянницы Вики.

Мы подбирались к точке, когда без доступа к полицейским отчетам и документам уже невозможно было продвинуться дальше. Поскольку теперь это дело находилось на рассмотрении апелляционного суда, штат больше не был обязан позволять нам видеть эти отчеты и документы. Поэтому мы решили подать ходатайство согласно так называемому «32-му правилу петиции», которое вернуло бы нас в суд первой инстанции с возможностью представить новые доказательства и требовать раскрытия документов, включая и доступ к документам штата.

Петиции по «32-му правилу» должны включать утверждения, которые не поднимались в суде первой инстанции или в апелляции и не могли быть подняты в суде или апелляции. Это средство, позволяющее оспорить приговор, основываясь на неэффективной адвокатской работе, сокрытии штатом доказательств и, самое важное, новых доказательствах невиновности. Мы с Майклом подали петицию, излагавшую все эти утверждения, включая нарушения, допущенные полицией и прокурором, и подали ее в выездной суд округа Монро.

Этот документ, утверждавший, что Уолтер Макмиллиан подвергся неправомерному суду, был несправедливо осужден и незаконно приговорен, привлек пристальное внимание в Монровилле. После суда прошло три года. Первоначальное утверждение приговора Уолтера апелляционным судом широко освещалось местной общественной прессой, и многим казалось, что вина Уолтера – вопрос решенный. Все, что оставалось сделать, – это дождаться даты казни. Судья Кей ушел на пенсию, и казалось, ни один из новых судей округа Монро не хочет прикасаться к нашей петиции, так что она была переведена обратно в округ Болдуин под тем предлогом, что послесудебная апелляция должна проводиться в том же округе, где проходило первое разбирательство. Это не имело для нас никакого смысла, поскольку на суде председательствовал судья из округа Монро, но мы не могли ничего сделать.

Как ни удивительно, Верховный суд Алабамы согласился приостановить процесс прямой апелляции, чтобы дать ход петиции по «32-му правилу». Общее правило таково: прямая апелляция должна завершиться прежде, чем может быть инициирована побочная апелляция после осуждения по «32-му правилу». Приостановив дело, Верховный суд Алабамы сигнализировал, что в деле Уолтера есть что-то необычное, оправдывавшее дальнейший пересмотр в судах низших инстанций. Судья окружного суда округа Болдуин теперь был обязан пересмотреть наше дело, и его можно было заставить удовлетворять наши ходатайства по представлению доказательств, что потребовало бы раскрытия всех полицейских и прокурорских документов. Это было очень позитивным поворотом дела.

Нам нужна была еще одна встреча с окружным прокурором, Томми Чепменом, но на сей раз мы собирались на нее, вооруженные распоряжением суда по передаче нам документов полиции и прокуратуры. Мы также должны были наконец лично встретиться с представителями органов правопорядка, участвовавшими в преследовании Уолтера: следователем окружной прокуратуры Ларри Икнером, агентом ABI Саймоном Бенсоном и шерифом Томом Тейтом.

Чепмен предложил нам приехать в его кабинет в здании суда округа Монро, чтобы предоставить все документы разом. Мы согласились. Когда мы прибыли, «противники» были уже на месте. Тейт оказался высоким, крепко сбитым белым мужчиной. Он пришел на встречу в сапогах, джинсах и белой рубашке. Икнер тоже был белым, лет сорока пяти, точно в таком же наряде. Никто из них не спешил улыбаться: оба приветствовали нас с Майклом с озадаченным любопытством, к которому я уже начал привыкать. Эти мужчины знали, что мы обвиняем их в нарушениях, но по большей части вели себя корректно. В какой-то момент Тейт сказал Майклу, что с первого же взгляда понял, что тот – «янки».

Майкл улыбнулся и ответил:

– Ну на самом деле я – лев Ниттани.

Эта шутка так и умерла в безмолвии, не породив ни одной улыбки.

Ничуть не смутившись, Майкл продолжал:

– Я учился в Пенсильванском университете. Талисман Пенна – это…

– Мы надрали вам задницу в семьдесят восьмом. – Тейт выдал это заявление с таким апломбом, словно только что выиграл в лотерею. Пенсильванский и Алабамский университеты были футбольными соперниками в 1970-х, в обоих были успешные спортивные программы и именитые тренеры: Беар Брайант в Алабаме и Джо Патерно в Пенне. Алабама нанесла поражение Пенну, который шел номером один в рейтинге, со счетом 14:7 и выиграла национальный чемпионат 1978 года.

Майкл, ярый фанат университетского футбола и преданный почитатель Патерно, посмотрел на меня, словно прося невербального разрешения ляпнуть что-то необдуманное. Я ответил ему предостерегающим взглядом; к моему огромному облегчению, кажется, он меня понял.

– Сколько же Джонни Ди вам всем платит? – спросил Тейт, используя прозвище, которое дали Уолтеру его родственники и друзья.

– Мы работаем в некоммерческой организации. Мы не берем с людей деньги за то, что представляем их, – сказал я настолько возможно бесстрастно и вежливо, насколько смог.

– Ну так откуда-то же вы получаете денежки за то, что делаете?

Я решил пропустить замечание и сдвинуть разговор с мертвой точки.

– Думаю, неплохо бы подписать какую-то бумагу, удостоверяющую, что это, – я указал на стол, – все документы, которые есть у вас по этому делу. Давайте мы составим опись того, что вы передаете нам, а потом все ее подпишем?

– Да не нужно нам никакой официальности, Брайан. Эти люди – служащие правосудия, такие же, как вы и я. Вам следует просто взять документы, – проговорил Чепмен, очевидно, чувствуя, что это предложение может спровоцировать Тейта и Икнера.

– Ну могут же быть какие-то документы, которые были ненамеренно пропущены или остались забыты. Я просто хочу, чтобы где-то было отражено: мы получаем то, что вы нам даете, – то же число страниц, те же заголовки на папках с документами и так далее. Я не сомневаюсь ни в чьей честности.

– Еще б ты сомневался! – прямо заявил Тейт. Он смотрел на Чепмена. – Мы вполне можем подписать бумагу, подтверждающую, что́ мы ему даем. Думаю, нам этот список нужнее, чем ему.

Чепмен кивнул. Мы забрали документы и покинули Монровилл, возбужденно предвкушая то, что можем обнаружить в сотнях страниц полученных отчетов. Вернувшись в Монтгомери, принялись с упоением просматривать их – и обнаружили не только документы полиции и прокуратуры. С приказом о предоставлении документов, полученным от суда, мы смогли забрать записи из больницы Тейлор Хардин, психиатрической клиники, куда отослали Майерса после того, как он впервые отказался от своих показаний. Мы получили папку ABI от Саймона Бенсона – единственного чернокожего агента ABI в Южной Алабаме, как он с гордостью представился нам. Мы получили отчеты полицейского департамента Монровилля и другие городские документы. Мы получили даже отчеты округа Эскамбия и вещественные доказательства по делу об убийстве Вики Питтман. Эти документы поражали.

Должно быть, нас впечатлила искренняя боль Мозеллы и Онзеллы или увлекли затейливые теории заговора, описанные Ральфом Майерсом, но вскоре мы начали задавать вопросы о некоторых служащих правоохранительных органов, чьи имена постоянно всплывали в связи с убийством Питтман. Мы даже решили обсудить некоторых новые для нас сведения с ФБР.

И вскоре после этого начались звонки с угрозами взрыва.