9. Я здесь

Наконец настал день слушания дела Уолтера Макмиллиана. Теперь у нас появлялась возможность представить новые показания Ральфа Майерса и все доказательства невиновности, обнаруженные нами в полицейских отчетах, которые так и не были предъявлены на первом слушании.

Мы с Майклом с десяток раз пересмотрели все дело, продумывая наилучший способ представить доказательства невиновности Уолтера. Наибольшую тревогу вызывал Майерс – в основном потому что мы знали, что он окажется под невероятным давлением, как только его привезут обратно в зал суда округа; а прежде ему уже случалось ломаться под давлением. Нас утешал только тот факт, что наши доказательства в основном были документальными и могли быть допущены без всяких осложнений и непредсказуемости, которые могли создать показания Майерса.

Теперь у нас в штате имелась помощница адвоката, поэтому мы ввели ее в работу над делом. Бренда Льюис, бывшая служащая полиции Монтгомери, присоединилась к нам после того, как количество злоупотреблений, виденных в полицейском департаменте, превысило порог ее терпения. Афроамериканка, она умела держаться на высоте даже в тех обстоятельствах, где пол или раса делали ее аутсайдером. Мы просили ее посовещаться с нашими свидетелями перед слушанием, чтобы напоследок пробежаться по деталям и успокоить их нервы.

Чепмен звонил в офис генерального прокурора штата, чтобы ему помогли отстоять осуждение Уолтера, и оттуда прислали помощника генерального прокурора Дона Валеску – опытного обвинителя с репутацией человека агрессивного и воинственного. Валеска был белым мужчиной лет сорока с лишним, чья спортивная, средних пропорций фигура указывала, что он ведет активный образ жизни, а очки придавали ему серьезности. Его брат Дуг был окружным прокурором округа Хьюстон, и оба они были активными и непримиримыми гонителями «плохих парней». Мы с Майклом еще раз обратились к Чепмену перед слушанием, желая проверить, не удастся ли убедить его открыть расследование дела заново и независимо выяснить, был ли Макмиллиан виновен. Но к этому моменту и Чепмен, и другие правоохранители уже устали от нас. Всякий раз, имея с нами дело, они вели себя все враждебнее. Я подумывал о том, чтобы сообщить им о получаемых нами угрозах взорвать бомбу и убить нас, поскольку угрозы эти с большой вероятностью исходили от людей из округа Монро, но не был уверен, что кому-то в офисе шерифа или окружного прокурора есть до этого дело.

Новый судья по делу Макмиллиана, Томас Б. Нортон-младший, тоже устал от нас. Мы присутствовали на нескольких предсудебных слушаниях по разным ходатайствам, во время которых он порой терял терпение из-за препирательств между сторонами. Мы продолжали настаивать на получении всех документов и доказательств, находившихся в распоряжении штата. Мы нашли такое множество оправдательных доказательств, не предъявленных прежде, что были уверены: не переданных нам подобных доказательств еще больше. Наконец, после того как мы подали девятый или десятый запрос на дополнительные полицейские и прокурорские документы, судья сказал нам, что мы обнаглели. Подозреваю, судья Нортон назначил окончательное слушание по «32-му правилу» отчасти потому, что ему хотелось поскорее сбыть с рук это спорное, сложное дело.

На последнем предсудебном слушании судья спросил:

– Сколько времени вам нужно на представление ваших доказательств, мистер Стивенсон?

– Мы хотели бы зарезервировать неделю, ваша честь.

– Неделю? Вы, должно быть, шутите. На слушание по «32-му правилу»?! Да весь суд по этому делу длился всего полтора дня!

– Да, сэр. Мы полагаем, что это экстраординарный случай, и у нас несколько свидетелей, и…

– Три дня, мистер Стивенсон! Если вы не сможете уложить ваше дело в три дня после всего театра, который вы тут устроили, значит, у вас на самом деле ничего нет.

– Судья, я…

– Вопрос закрыт.

Проведя очередной долгий день в Монровилле в поисках пары последних свидетелей, мы с Майклом вернулись в офис, чтобы составить план, как нам представить все доказательства за то небольшое количество времени, что дал судья. Нам нужно было сделать так, чтобы сложность этого дела и многочисленные нарушения прав Уолтера выглядели последовательно и понятно для судьи. Еще нас тревожил Майерс и его любовь к фантастическим рассказам, поэтому за несколько дней до слушания мы сели с ним и попытались насколько возможно упростить его задачу.

– Никаких длинных рассказов о полицейской коррупции, – говорил я. – Просто отвечайте на вопросы точно и честно, Ральф.

– Я всегда так и делаю, – уверенно заявил он.

– Погодите-ка, вы только что сказали – всегда? – переспросил Майкл. – То есть как это – всегда? Ральф, вы плели небылицы все время судопроизводства. Именно их мы и собираемся разоблачить во время этого слушания.

– Я в курсе, – холодно заявил Майерс. – Я имею в виду, вам я всегда говорю правду.

– Не бесите меня, Ральф. Просто дайте правдивые показания, – предупредил Майкл.

Майерс звонил в наш офис почти ежедневно, выдавая нескончаемый поток странных мыслей, идей и теорий заговора. Я часто был слишком занят, чтобы разговаривать с ним, поэтому бо́льшую часть этих звонков брал на себя Майкл, и у него вызывала все большее беспокойство неповторимая ральфовская точка зрения на мир. Но мы ничего не могли с этим сделать.

Мы прибыли в зал суда утром в день слушания, загодя, сильно встревоженные. И я, и Майкл были одеты в темные костюмы, белые рубашки и неброские галстуки. Я обычно одевался для суда как можно консервативнее. Я был чернокожим, молодым, бородатым, и хотя в тот день в суде не было присяжных, я все равно старался соответствовать принятым представлениям о том, как должен выглядеть в суде адвокат – пусть даже только ради моих клиентов. Вначале мы, пока не началось слушание, пошли проверить Майерса – убедиться, что он благополучно прибыл и пребывает в стабильном состоянии сознания. Помощники шерифа округа Болдуин привезли его из тюрьмы округа Сент-Клер в здание суда вечером накануне слушания. Пятичасовой путь по ночным дорогам южной Алабамы явно заставил Ральфа понервничать. Мы встретились с ним в подвальной камере, служившей ему временным местом заключения; его тревожность можно было чуть ли не пощупать. Что еще хуже, Майерс был тих и сдержан – состояние для него небывалое. После того как мы завершили встречу с ним, ничуть не прибавившую нам уверенности, я пошел повидаться с Уолтером, находившимся в одной из камер. Снова оказавшись в том самом здании суда, где четыре года назад решилась его судьба, он выглядел потрясенным, но заставил себя улыбнуться, когда я вошел в камеру.

– Как добрались, нормально? – спросил я.

– Все хорошо. Надеюсь только, что результат будет получше, чем когда я был здесь в прошлый раз.

Я сочувственно кивнул и кратко рассказал Уолтеру, как события, по моему мнению, должны были разворачиваться в следующие пару дней.

Камеры для заключенных располагались в подвале здания суда, и после встречи с Уолтером я поднялся наверх, чтобы подготовиться к началу слушания. Войдя в зал, я был потрясен увиденным. Десятки жителей городка – в основном чернокожие и беднота – занимали места для зрителей. По обе стороны зала теснились родственники Уолтера, люди, которые присутствовали на благотворительном пикнике в день убийства, люди, с которыми мы беседовали в прошлые несколько месяцев, люди, которые знали Уолтера по работе, даже Сэм Крук и его ватага. Когда я вошел в зал, Минни и Арнелия улыбнулись мне.

Затем вошел Том Чепмен вместе с Доном Валеской; оба обвели взглядами зал. Я видел по выражению их лиц, что они недовольны присутствием такого множества зрителей – и таких зрителей. Тейт, Ларри Икнер и Бенсон – сотрудники правоохранительных органов, на которых лежала главная ответственность за преследование Уолтера, – прошли в двери вслед за прокурорами и тоже разместились в зале. Помощник шерифа сопроводил родителей Ронды Моррисон в один из передних рядов зала прямо перед началом слушания. Когда судья занял свою скамью, толпа чернокожих дружно, с шумом встала, потом снова села на места. Многие афроамериканцы оделись как в церковь в воскресный день. Мужчины были в костюмах, некоторые женщины надели шляпки. Тишина восстановилась только через несколько секунд, что, похоже, вызвало раздражение судьи Нортона. Но присутствие этих людей придало мне энергии, и я был рад за Уолтера, видя, сколько сторонников пришли, чтобы поддержать его.

Судья Нортон был лысеющим белым мужчиной лет пятидесяти с лишним. Он не отличался высоким ростом, но стоявшая на возвышении судейская скамья позволяла ему выглядеть не менее внушительно, чем смотрелся бы любой другой судья. Часть предварительных слушаний он проводил в костюме, но сегодня был в своей мантии и решительно сжимал в руке молоток.

– Джентльмены, мы готовы приступить? – спросил судья Нортон.

– Мы готовы, ваша честь, – ответил я. – Но мы намерены вызвать нескольких из присутствующих в зале суда служащих правопорядка, и я хотел бы прибегнуть к правилу секвестрирования.

В слушаниях уголовных дел свидетели, которых предстоит допрашивать, должны находиться снаружи зала суда, чтобы они не могли изменить свои показания, основываясь на том, что говорят другие свидетели.

Валеска тут же вскочил с места.

– Нет, судья! Такому не бывать! Это те самые следователи, которые раскрыли это омерзительное преступление, и они нужны нам в суде, чтобы представлять нашу сторону.

Я не стал садиться.

– Штат не несет бремени представления дела в этой процедуре, ваша честь, это делаем мы. Это не судебный процесс по уголовному делу, а послесудебное слушание о допустимости доказательств.

– Судья, именно они добиваются пересмотра дела, и наши люди нужны нам внутри, – возразил Валеска.

Судья подал голос:

– Что ж, действительно, похоже, что вы пытаетесь добиться пересмотра этого дела, мистер Стивенсон, поэтому я позволю штату оставить следователей в зале суда.

Не лучшее начало. Я решил продолжить вступительную речь, а потом вызвать Майерса как нашего первого свидетеля. Я хотел, чтобы судья понял, что мы не просто защищаем Макмиллиана под иным углом зрения, нежели его изначальные адвокаты. Я хотел, чтобы он знал, что у нас есть впечатляющие новые доказательства невиновности, которые оправдывают Уолтера, и что само правосудие требует его немедленного освобождения. Мы не добились бы успеха, если бы судья не знал, как именно нужно слушать доказательства.

– Ваша честь, обвинения штата против Уолтера Макмиллиана опирались целиком и полностью на показания Ральфа Майерса, у которого прежде был ряд судимостей по тяжким уголовным делам и который проходил по еще одному делу об убийстве, открытому против него в округе Эскамбия, в момент суда над Макмиллианом. На суде мистер Макмиллиан утверждал, что он невиновен и что он не знал мистера Майерса во время, когда было совершено это преступление. Он утверждал свою невиновность на протяжении всего этого производства.

Судья ерзал на месте и казался невнимательным, когда я начал свою речь, поэтому я сделал паузу. Я хотел, чтобы он выслушал то, что я говорю, даже если не согласится со мной. Паузу я держал до тех пор, пока не уверился, что он внимательно меня слушает. Наконец судья взглянул мне в глаза, и я продолжил:

– Нет сомнений в том, что приговор Уолтеру Макмиллиану по делу об убийстве, караемом смертной казнью, был вынесен с опорой на показания Ральфа Майерса. Не было никакого иного доказательства, предъявленного на суде для установления виновности мистера Макмиллиана в тяжком убийстве, кроме показаний Майерса. У штата не было никаких физических доказательств, связывающих мистера Макмиллиана с этим преступлением; у штата не было никакого мотива; у штата не было никаких свидетелей этого преступления; у штата были только показания Ральфа Майерса.

Я передохнул и продолжил:

– На суде Майерс показал, что он без своего ведома и согласия был сделан соучастником тяжкого убийства и ограбления 1 ноября 1986 года, когда Уолтер Макмиллиан увидел его у автомойки и потребовал, чтобы он сел за руль его грузовика, поскольку у него самого была «ранена рука». Майерс заявил, что он отвез Макмиллиана к химчистке «Джексон Клинерс», впоследствии вошел в помещение химчистки и увидел Макмиллиана, вооруженного пистолетом, складывавшего деньги в коричневую сумку. В химчистке также присутствовал другой мужчина, белый. Майерс показал, что у этого мужчины были черные волосы с проседью и он якобы разговаривал с Макмиллианом. Майерс утверждал, что Макмиллиан толкал и запугивал его, когда он вошел в химчистку. Этот таинственный третий человек, который по косвенным обстоятельствам предполагается главным участником убийства, якобы дал Макмиллиану указание «избавиться от Майерса», в ответ на что Макмиллиан сказал, что не может этого сделать, поскольку у него кончились патроны. Личность этого белого мужчины, главаря, так и не была установлена штатом, арест его также не был произведен. Штат не искал никакого третьего человека, зачинщика преступления, поскольку, я полагаю, все понимали, этого человека не существует.

Я снова умолк, чтобы смысл последних слов вполне дошел до присутствующих.

– Основываясь на показаниях Ральфа Майерса, Уолтер Макмиллиан был осужден за тяжкое убийство и приговорен к смертной казни. Как все вы сейчас услышите, показания Ральфа Майерса были целиком ложными. Повторюсь, ваша честь, показания Ральфа Майерса на суде были полностью ложными.

Я чуть помедлил, прежде чем повернуться к бейлифу и дать ему знак вызвать Майерса для дачи показаний. В зале было тихо, пока помощник шерифа не открыл дверь в комнату ожидания. Ральф Майерс вошел в зал суда. Зрители отреагировали на его появление гулом. Ральф заметно постарел с тех пор, когда многие из присутствовавших в зале видели его последний раз; я слышал перешептывания о том, как сильно он поседел. Одетый в тюремную белую форму, Майерс вновь показался мне маленьким и печальным, пока поднимался на трибуну свидетелей. Он нервно обвел взглядом зал, потом поднял руку и принес клятву говорить правду. Я дождался, пока зал затихнет. Судья Нортон внимательно смотрел на Майерса.

Я подошел к Ральфу, чтобы начать допрос. Попросив его назвать для протокола свое имя и установив, что он прежде представал перед судом и свидетельствовал против Уолтера Макмиллиана, я решил перейти к сути дела.

Ступил еще на пару шагов ближе к трибуне свидетелей.

– Мистер Майерс, были ли свидетельские показания, которые вы дали на суде по делу мистера Макмиллиана, правдивыми?

Я надеялся, судья не заметит, как я затаил дыхание, дожидаясь ответа Ральфа. Тот холодно посмотрел на меня, но заговорил очень отчетливо и уверенно:

– Отнюдь нет!

К этому моменту в зале снова шептались, но после его слов зрители быстро затихли, чтобы услышать, что будет дальше.

– Отнюдь нет, – повторил я, прежде чем продолжить. Я хотел, чтобы слова Ральфа осмыслили все, но не хотел слишком долго мешкать, потому что нам нужно было еще многое успеть. – Видели ли вы мистера Макмиллиана в тот день, когда была убита Ронда Моррисон?

– Безусловно, нет, – произнес Ральф с уверенным видом.

– Вы вели его грузовик в Монровилль в тот день?

– Безусловно, нет.

– Вы входили в химчистку «Джексон Клинерс», когда была убита Ронда Моррисон?

– Нет. Я там никогда не был.

Я не хотел, чтобы суд думал, будто Ральф, как робот, отрицает все, о чем я его спрашиваю, поэтому задал вопрос, который требовал утвердительного ответа:

– Скажите, на суде по делу мистера Макмиллиана вы дали показания о том, что в помещении химчистки был белый мужчина, когда вы вошли внутрь?

– Да, я это сделал.

Я не осмелился продолжать задавать Ральфу вопросы, требующие односложных ответов «да» или «нет».

– Напомните, пожалуйста, как звучали эти показания.

– Насколько я помню, в показаниях я сказал, что услышал, как Уолтер Макмиллиан сказал что-то этому человеку, и еще я помню, что сказал, будто видел его затылок; но вот, пожалуй, и все, что я помню об этом.

– Были ли эти показания правдивыми, мистер Майерс?

– Нет, не были.

Теперь судья подался вперед, слушая Майерса с жадным вниманием.

– Были ли правдивы какие-либо утверждения, сделанные вами против Уолтера Макмиллиана, по поводу его участия в убийстве Ронды Моррисон?

Ральф помолчал и обвел глазами зал суда, прежде чем ответить. Впервые в его голосе послышались эмоции – сожаление или стыд:

– Нет.

Казалось, все в зале затаили дыхание, но теперь послышался явственный гул со стороны многочисленных сторонников Уолтера.

У меня был под рукой экземпляр судебного протокола, и я провел Ральфа через каждое предложение его показаний против Уолтера. Предложение за предложением он признавал, что его тогдашние показания были полностью ложными. Майерс говорил прямо и убедительно. Он часто поворачивал голову, чтобы посмотреть на судью Нортона, и глядел ему прямо в глаза, когда говорил. Когда я заставил его повторить те моменты его свидетельства, которые касались запугивания следствием с целью добиться от него ложных показаний, Ральф остался спокойным и излучал абсолютную искренность. Даже во время длительного перекрестного допроса Чепменом Майерс оставался неколебим. После непрестанных вопросов о том, почему он меняет свои показания, и высказанного Чепменом предположения, будто кто-то заставил его это сделать, Ральф потерял терпение. Он обернулся к обвинителю и сказал:

– Я – я просто могу посмотреть в лицо вам и в лицо кому угодно другому, глаза в глаза, и сказать вам, что всё, что я… всё, что было сказано о Макмиллиане, было ложью… Насколько мне известно, Макмиллиан не имел никакого отношения к этому, потому что в тот день, в тот день, когда, как говорят, это случилось, я даже не видел Макмиллиана. И именно это я и говорил многим людям.

Во время повторного допроса свидетеля я попросил Ральфа еще раз признать, что его показания на суде были ложными и что он сознательно подвел невиновного человека под смертный приговор. Затем я взял паузу и подошел к столу защиты, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Просмотрел свои заметки, затем бросил взгляд на Майкла:

– Ну как мы?

Вид у Майкла был ошеломленный.

– Ральф был великолепен. Он был поистине великолепен!

Я посмотрел на Уолтера и только тогда понял, что его глаза полны слез. Он неверяще качал головой из стороны в сторону. Я положил руку ему на плечо, прежде чем объявить суду, что Майерса можно отпустить. У нас не было больше вопросов.

Майерс поднялся, чтобы выйти из зала суда. Когда помощники шерифа вели его к боковой двери, он бросил на Уолтера извиняющийся взгляд, прежде чем его вывели. Не уверен, что Уолтер это заметил.

Люди в зале снова начали шептаться. Я услышал, как одна из родственниц Уолтера вполголоса сказала:

– Спасибо тебе, Иисусе!

Следующей трудностью было опровергнуть показания Билла Хукса и Джо Хайтауэра, утверждавших, будто видели модифицированный лоурайдер Уолтера, отъезжавший от химчистки примерно в то время, когда была убита Ронда Моррисон.

Я вызвал на трибуну Клэя Каста. Этот белый механик показал, что грузовик Макмиллиана не был лоурайдером в ноябре 1986 года, когда была убита Ронда Моррисон. Каст вел рабочий журнал и отчетливо помнил, что переделывал подвеску грузовика Уолтера в мае 1987 года – более чем через полгода после того дня, когда Хукс и Хайтауэр, по их утверждениям, видели грузовик-лоурайдер у химчистки. Мы завершили тот день показаниями Вудро Икнера, полицейского из Монровилля, который засвидетельствовал, что он прибыл на место преступления первым, и что тело Ронды Моррисон находилось не там, где оно якобы находилось согласно показаниям Майерса. Икнер сказал, что из проведенного им осмотра места убийства явствовало: Моррисон была застрелена в спину после борьбы, которая началась в туалете и закончилась в задней части химчистки, где и было обнаружено тело. Описание Икнера противоречило утверждению, сделанному Майерсом на суде, когда он сказал, что увидел Моррисон рядом с передней стойкой администратора. Что еще важнее, Икнер показал, что Пирсон, прокурор по этому делу, потребовал засвидетельствовать, что тело Моррисон протащили от стойки через помещение химчистки до того места, где оно было найдено. Икнер негодовал, стоя на трибуне свидетелей и вспоминая этот разговор. Он знал, что подобные показания будут фальшивкой, и сказал прокурорам, что отказывается лгать. Вскоре после этого он был уволен из полицейского департамента.

Слушания о допустимости доказательств, как и судебные слушания с участием присяжных, бывают изматывающими. Я провел прямой допрос всех свидетелей и сильно удивился, когда понял, что уже пять часов вечера. Слушание проходило удачно. Я был взволнован и воодушевлен тем, что смог наконец изложить все доказательства невиновности Уолтера. Я то и дело посматривал на судью Нортона, чтобы убедиться, что он по-прежнему вовлечен в процесс, и мне казалось, что происходящее произвело на него нужное впечатление. Я полагал, озабоченное выражение его лица – свидетельство непонимания, что ему делать в свете этих новых доказательств, и счел растерянность и тревогу судьи реальным шагом вперед.

Все свидетели, которых мы вызвали в первый день, были белыми, и ни у одного из них не было никаких обязательств перед Уолтером Макмиллианом. Похоже, судья Нортон этого не ожидал. Когда Клэй Каст признал, что грузовик, который свидетели штата описали как лоурайдер, был модифицирован лишь через семь месяцев после того, как свершилось преступление, судья лихорадочно строчил заметки, и складки обеспокоенности на его лице стали еще глубже. Когда Вудро Икнер объявил, что его уволили за попытку быть честным в отношении доказательств против Макмиллиана, судья, казалось, был потрясен. Это первое из представленных нами доказательств, которое предполагало, что люди из правоохранительных органов настолько сосредоточились на стараниях посадить Уолтера, что были готовы игнорировать или даже скрывать доказательства, противоречащие их версии.

Когда Вудро Икнер завершил давать показания, день уже клонился к вечеру. Судья взглянул на часы и объявил об окончании сегодняшних слушаний. Я был готов продолжать – пусть даже до полуночи, если потребуется, – но понимал, что этому не бывать. Я подошел к Уолтеру.

– Нам сейчас придется прерваться? – встревоженно спросил он.

– Да, но мы просто начнем с того самого места, где остановились, и продолжим завтра утром. – Я улыбнулся ему и был доволен, когда он ответил мне улыбкой.

Уолтер смотрел на меня с волнением.

– Приятель, не могу передать, что я сейчас чувствую! Все это время я ждал правды – и не слышал ничего, кроме лжи. Но сейчас я чувствую… что-то невероятное. Я просто…

Тут подошел помощник шерифа в форме и прервал нас:

– Нам нужно отвести его в камеру. Вам придется продолжить разговор там.

Выражение лица у этого белого мужчины средних лет казалось раздраженным. Я не стал заострять на этом внимание и сказал Уолтеру, что подойду к нему позже.

Когда люди выходили из зала, стало заметно, что надежды родственников Уолтера растут прямо на глазах. Они подходили ко мне и крепко обнимали. Сестра Уолтера Армелия, его жена Минни и племянник Джайлс – все они взволнованно обсуждали представленные нами доказательства.

Когда мы вернулись в гостиницу, Майкл тоже был полон воодушевления:

– Чепмену следовало бы просто позвонить тебе и сказать, что он хочет снять обвинения с Уолтера и отпустить его домой!

– Давай не будем ждать этого звонка затаив дыхание, – полушутливо ответил я.

Когда мы выходили из зала суда, Чепмен казался встревоженным. У меня все еще оставалась некоторая надежда, что он изменит свою позицию и даже поможет нам, но мы ни в коем случае не могли строить на этом свои планы.

На следующее утро я прибыл в суд пораньше, чтобы навестить Уолтера в его подвальной камере перед тем, как начнется слушание. Поднимаясь по лестнице, я растерялся при виде целой толпы чернокожих в фойе снаружи зала заседаний. Вот-вот должно было начаться слушание. Я подошел к Армелии, которая сидела вместе с другими в фойе, и она подняла на меня встревоженный взгляд.

– Что случилось? – спросил я. – Почему вы не в зале?

Если вчера в суд пришла огромная толпа, то сегодняшнее слушание собрало еще больше людей. Среди них были несколько представителей духовенства и пожилые афроамериканцы, которых я никогда прежде не видел.

– Они нас не впускают, мистер Стивенсон, – пожаловалась Армелия.

– В каком смысле – они вас не пускают?

– Мы пытались войти в зал раньше, а нам сказали, что мы не можем туда войти.

Молодой мужчина в форме помощника шерифа стоял перед входом в зал суда. Я подошел к нему, и он поднял перед собой руку, останавливая меня.

– Я хочу войти в зал суда.

– Вы не можете войти.

– Что вы имеете в виду, говоря, что я не могу войти? На сегодня назначено слушание, и мне нужно войти внутрь.

– Прошу прощения, сэр, вы не можете войти в зал суда.

– Почему это? – поинтересовался я.

Он продолжал стоять молча. Ничего не дождавшись, я добавил:

– Я адвокат защиты. Думаю, у меня должно быть право войти в зал суда.

Он пристально смотрел на меня, явно озадаченный.

– Э-э, не знаю… Я должен пойти проверить.

Мужчина исчез за дверью. Через пару секунд вернулся и нерешительно улыбнулся мне:

– Э-э, вы можете войти.

Я протиснулся мимо него, открыл дверь и увидел, что вид зала суда разительно изменился. Внутри, сразу за дверью, установили массивный металлодетектор, по другую сторону его сидела здоровенная немецкая овчарка, которую держал на поводке полицейский. Зал был уже наполовину полон. Скамьи, которые вчера заполняли сторонники Уолтера, были теперь в основном заняты пожилыми белыми. Это явно были люди, поддерживавшие Моррисонов и сторону обвинения. Чепмен и Валеска уже сидели за столом обвинения, делая вид, что ничего особенного не происходит. Это меня взбесило.

Я подошел к Чепмену.

– Кто сказал помощникам шерифа не пускать в зал суда людей, стоящих снаружи? – спросил я. Они уставились на меня так, будто не понимали, о чем я говорю. – Я буду разговаривать об этом с судьей.

Я развернулся на месте и направился прямо к комнате судьи, а прокуроры последовали за мной. Когда я объяснил судье Нортону, что родственникам и сторонникам Макмиллиана было сказано, будто они не могут войти в зал суда, несмотря на то, что сторонников обвинения впустили внутрь, судья закатил глаза. Вид у него был раздраженный.

– Мистер Стивенсон, вашим людям просто нужно приходить пораньше, – пренебрежительно сказал он.

– Судья, проблема не в том, что они не пришли пораньше. Проблема в том, что им сказали, что они не могут войти в зал.

– Никому не отказывают во входе в зал суда, мистер Стивенсон!

Судья повернулся и подал знак своему бейлифу, который вышел из комнаты. Я последовал за ним и увидел, как он прошептал что-то помощнику, стоявшему у дверей зала. Сторонников Макмиллиана все-таки впустили в зал – только теперь, когда он был уже наполовину заполнен.

Я подошел к двум священникам, которые собрали вместе всех сторонников Макмиллиана, и попытался объяснить ситуацию.

– Прошу у всех прощения, – сказал я. – Они сегодня совершили совершенно неподобающий поступок. Сейчас вас впустят, но зал уже наполовину заполнен людьми, пришедшими поддержать штат. Там не хватит мест для всех.

Один из священников, плотно сбитый афроамериканец, одетый в темный костюм, с большим крестом на шее, обратился ко мне:

– Мистер Стивенсон, все нормально. Пожалуйста, не волнуйтесь за нас. Сегодня мы выберем своих представителей, а завтра придем еще раньше. Мы никому не позволим обвести нас вокруг пальца, сэр!

Священники начали выбирать людей для представительства в суде. Минни, Армелии, детям Уолтера и нескольким другим разрешили войти внутрь первыми. Когда они назвали фамилию миссис Уильямс, казалось, заулыбались все вокруг. Миссис Уильямс, пожилая негритянка, поднялась с места и стала готовиться войти в зал. Она со всем тщанием поправила прическу. На ее седых волосах ловко сидела маленькая шляпка, которую она старательно выровняла. Затем леди вытащила из сумочки длинный голубой шарф, который элегантно обернула вокруг шеи. Только после всего этого она медленно прошествовала к двери, возле которой образовалась очередь из сторонников Макмиллиана. Ее полный достоинства ритуал заворожил меня, но когда очарование рассеялось, я сообразил, что мне и самому пора идти. Вместо того чтобы заниматься подготовкой свидетелей, как намеревался сделать, все это утро я потратил на разбирательство с глупым и пренебрежительным выпадом против сторонников Макмиллиана. Я миновал вереницу терпеливо дожидавшихся людей и вошел в зал, чтобы начать готовиться к слушанию.

Я уже стоял у стола защиты, когда краем глаза заметил, что миссис Уильямс, наконец, добралась до входной двери в зал. В шляпке и шарфике она представляла собой весьма элегантную картину. Ее телосложение не отличалось дородством, но во внешности этой женщины было нечто привлекающее внимание: я не мог отвести от нее глаз, пока она осторожно переступала порог и шла к металлодетектору. Она двигалась медленнее, чем все остальные, но держала голову горделиво, с несомненной грацией и достоинством. Миссис Уильямс напомнила мне пожилых женщин, рядом с которыми прошла вся моя жизнь, – женщин, чья доля была нелегка, но они не очерствели, не растеряли доброты и посвящали себя созданию и поддержанию своих общин. Миссис Уильямс глянула на ряды скамей, чтобы присмотреть для себя место, потом повернулась, чтобы пройти через арку детектора… и тут ее взгляд наткнулся на собаку.

Я видел, как вся ее сдержанность в один миг улетучилась и на смену ей пришло выражение абсолютного ужаса. Ее плечи сгорбились, тело как-то осело; она застыла на месте. Больше минуты она простояла там, словно окаменелая, потом задрожала, и вскоре дрожь уже сотрясала все ее тело. Я услышал тихий стон. Слезы побежали по ее лицу, и она начала печально качать головой. Я продолжал наблюдать за женщиной; она развернулась и торопливо вышла из зала.

Мое настроение изменилось. Мне было непонятно, что именно случилось с миссис Уильямс, но я знал, что здесь, в Алабаме, полицейские псы и чернокожие, ищущие справедливости, никогда не ладили.

Я еще пытался избавиться от мрачного ощущения, что события этого утра были специально так задуманы, когда охранники привели в зал Уолтера. Поскольку присяжных на слушании не было, судья не разрешил мне передать ему гражданскую одежду, чтобы он переоделся, поэтому Уолтер был в тюремной форме. Ему позволили находиться в зале суда без наручников, но настояли на том, чтобы кандалы на ногах остались. Мы с Майклом коротко переговорили о порядке вызова свидетелей, пока остальные родственники и сторонники Макмиллиана постепенно проходили через металлодетектор, мимо собаки в зал суда.

Несмотря на утренние маневры обвинения и дурное предзнаменование в виде встречи собаки с миссис Уильямс, у нас состоялся еще один хороший день в суде. Доказательства, полученные от специалистов штата по психическому здоровью, которые имели дело с Майерсом после того, как он в первый раз отказался давать показания на суде и был послан на экспертизу в психиатрическую клинику тюремного типа «Тейлор Хардин», подтвердили показания Ральфа, которые он дал накануне. Доктор Омар Мохаббат объяснил, что Майерс сказал ему, «что полицейские обманом убеждали его либо принять наказание за убийство, в котором его обвиняют, либо «показать», что убийство совершил «этот человек». Мохаббат сообщил, что Майерс «категорически отрицал все, связанное с этим якобы совершенным преступлением. Он утверждал: «Я не знаю имени этой девушки, я не знаю времени этого преступления, я не знаю даты этого преступления, я не знаю места этого преступления»». Врач свидетельствовал, что Майерс заявил ему следующее: «Они велели мне сказать то, что они хотели, чтобы я сказал».

Показания других врачей подтвердили его слова. Норман Пойтресс из клиники «Тейлор Хардин» объяснил, что Майерс рассказал ему, что «его прежние «признания» – выдумка и были выбиты из него в результате запугивания со стороны полиции, которая держала его в физической и психологической изоляции».

Мы представили свидетельские показания еще одного сотрудника «Тейлор Хардин», доктора Камаля Наджи, который сказал, что Майерс рассказывал ему о «другом убийстве, которое случилось в 1986 году, когда девушку застрелили в химчистке. [Он] сказал, что «полицейские, а также мой адвокат хотели, чтобы я сказал, что отвез этих людей в химчистку и они застрелили ту девушку, но я не желаю этого делать». Майерс также сказал Наджи: «Они угрожали мне. Они хотят, чтобы я говорил то, что они хотят слышать, а если я этого не говорю, они говорят мне: «Ты отправишься на электрический стул».

У нас было свидетельство четвертого врача, которому Майерс признался, что на него давят, чтобы он дал ложные показания против Уолтера Макмиллиана. Бернард Брайант свидетельствовал, что Майерс рассказал ему, «что он не совершал этого преступления и что в то время, когда он сидел в тюрьме за [другое] преступление, местные полицейские власти ему угрожали и давили на него, чтобы он сознался в совершении преступления».

Мы весь день подчеркивали, обращаясь к суду, что все эти заявления были сделаны Майерсом до первоначального рассмотрения дела в суде. Эти заявления не только сделали нынешний рассказ Майерса более правдоподобным, но и были отражены в медицинских протоколах, которые не были переданы судебным адвокатам Уолтера вопреки требованию закона. Верховный суд США уже давно потребовал, чтобы обвинение раскрывало подсудимому все данные, которые оправдывают его или могут помочь ему бросить тень недоверия на слова свидетеля.

Сторонники, которых привели в суд представители штата, и родственники жертвы, казалось, растерялись, услышав представленные нами доказательства, которые усложнили простой нарратив, полностью принятый ими, – виновность Уолтера и потребность в быстром и гарантированном наказании. Сторонники штата начали мало-помалу покидать зал, а число чернокожих, которых впускали в него, продолжало расти. К концу этого второго дня я был окрылен надеждой. Мы поддерживали хороший темп, и перекрестные допросы заняли меньше времени, чем я рассчитывал. Я думал, что мы сумеем завершить свое дело до конца следующего дня.

В тот вечер, идя к своей машине, я был усталым, но довольным. К моему удивлению, на скамейке возле здания суда в полном одиночестве сидела миссис Уильямс. Она поднялась с места, встретившись со мной взглядом. Я подошел к ней, тут же живо вспомнив, как выбил меня из колеи ее уход из зала.

– Миссис Уильямс, мне очень жаль, что они так поступили сегодня утром. Им не следовало этого делать, и я прошу прощения, если они вас расстроили. Но, чтоб вы знали, дела сегодня у нас шли хорошо. Мне кажется, у нас был удачный день…

– Поверенный Стивенсон, я так переживаю, так переживаю! – перебила она и схватила меня за руки. – Мне следовало войти в этот зал нынче утром. Мне следовало войти в этот зал нынче утром! – дважды повторила она и зарыдала.

– Миссис Уильямс, ничего страшного, – успокаивающе проговорил я. – Им не следовало делать того, что они сделали. Пожалуйста, не волнуйтесь из-за этого, – и я обнял ее за плечи.

– Нет-нет-нет, поверенный Стивенсон! Мне нужно было быть в этом зале, мне нужно было быть в этом зале.

– Все в порядке, миссис Уильямс, все хорошо, – повторял я.

– Нет, сэр, мне положено было быть там, и я хотела быть там. Я пыталась, я пыталась, Господь свидетель, я старалась, мистер Стивенсон! Но когда я увидела эту собаку… – Женщина затрясла головой, потом уставилась вдаль с отсутствующим видом. – Когда я увидела эту собаку, я вспомнила про 1965 год, когда мы собрались у моста Эдмунда Петтуса в Зелме и попытались провести марш за свое право голосовать. Они избили нас и спустили на нас собак. – Она перевела на меня печальный взгляд. – Я пыталась сделать шаг, поверенный Стивенсон, я хотела войти, но просто не могла этого сделать.

Пока она говорила, казалось, вокруг нее сгустилась целая туча печали. Она выпустила мою руку и побрела прочь. Я смотрел, как она садится в машину, где ее ждали другие люди, которых я видел в тот день в зале суда.

В мотель я вернулся в намного более мрачном настроении. Пора было начинать готовиться к последнему дню слушаний.

На следующий день я приехал в суд пораньше, чтобы убедиться, что никаких проблем не возникнет. Как оказалось, в поддержку штата на сей раз пришло очень мало людей. И хотя металлодетектор и собака по-прежнему остались на месте, у двери не дежурил полицейский, мешавший людям входить в зал суда. Среди присутствующих я заметил одну из тех женщин, с которыми накануне вечером уехала миссис Уильямс. Она подошла ко мне, представилась, назвавшись дочерью миссис Уильямс, и поблагодарила меня за то, что я пытался утешить ее мать.

– Вчера вечером, приехав домой, она была так расстроена! Ничего не ела, ни с кем не разговаривала, просто ушла в свою спальню. Мы всю ночь слышали, как она молилась. Утром она позвонила преподобному и умоляла дать ей еще один шанс быть представителем общины на слушании. Когда я проснулась, она была уже на ногах, одетая и готовая ехать в суд. Я сказала, что она не обязана ехать, но она и слушать ничего не хотела. Ей пришлось многое пережить, и… ну, на пути сюда она только и повторяла: «Господи, я не стану бояться никакой собаки, я не стану бояться никакой собаки».

Я начал было снова извиняться перед этой женщиной за то, что накануне сделали сотрудники суда, когда у двери зала внезапно возникло какое-то оживление. Мы оба обернулись. Там стояла миссис Уильямс. Она вновь была безупречно одета, в шляпке и шарфе. Крепко прижимала к боку сумочку и стояла на пороге, слегка покачиваясь. Я слышал, как она вполголоса повторяет сама себе, снова и снова: «Не боюсь я никаких собак». От нее невозможно было отвести взгляд. Миссис Уильямс прошла через детектор и уставилась на собаку. Затем громко, так что услышали все, выпалила:

– Не боюсь я никаких собак!

После чего прошествовала мимо пса в зал. Чернокожие, которые уже были внутри, сияли от радости, когда она проходила мимо них. Она села неподалеку от первого ряда, повернулась ко мне с широкой улыбкой и объявила:

– Поверенный Стивенсон, я здесь!

– Миссис Уильямс, как приятно вас видеть! Спасибо, что пришли.

В этот момент я ощутил нечто особенное: глубокое чувство узнавания. Теперь заулыбался и я, потому что понял, о чем она говорила присутствующим: «Пусть я стара, пусть я бедна, пусть я чернокожая, но я здесь».

Зал суда уже заполнился, и я начал собирать свои бумаги. Уолтера привели в зал – это был сигнал, что слушание вот-вот начнется. И тогда я услышал, как миссис Уильямс окликает меня по имени.

– Нет, поверенный Стивенсон, вы меня не услышали! Я сказала, что я здесь! – Она говорила очень громко, и я немного растерялся и смутился. Повернулся и улыбнулся ей.

– Нет же, миссис Уильямс, я вас услышал, и я очень рад, что вы здесь.

Однако, когда я смотрел на нее, мне показалось, что она пребывает где-то в своем мире.

Зал был полон, и бейлиф призвал присутствующих к порядку, после чего вошел судья. По обычаю, все поднялись на ноги. Когда судья подошел к скамье и уселся, все остальные снова опустились на места. Повисла необычно долгая пауза: мы все ждали, пока судья что-нибудь скажет. Я заметил, что люди смотрят в какую-то точку за моей спиной, обернулся и увидел, что миссис Уильямс – одна-единственная – по-прежнему стоит. В зале стало очень тихо. Все взгляды были устремлены на нее. Я попытался жестом показать женщине, что следует сесть, но в этот момент она запрокинула голову и прокричала:

– Я здесь!

Присутствующие нервно посмеивались. Потом она все-таки села, но когда посмотрела на меня, я увидел слезы на ее глазах.

В этот момент я ощутил нечто особенное: глубокое чувство узнавания. Теперь заулыбался и я, потому что понял, о чем она говорила присутствующим: «Пусть я стара, пусть я бедна, пусть я чернокожая, но я здесь. Я здесь, потому что у меня есть представление о справедливости, которое побуждает меня быть свидетелем. Я здесь, потому что мне положено быть здесь. Я здесь, потому что вы не можете не пустить меня».

Я улыбнулся миссис Уильямс, гордо восседавшей на своем месте. Впервые с тех пор, как я начал работать над этим делом, все, чего мы пытались достичь, наконец обрело смысл. Мне потребовалось не меньше минуты, чтобы осознать, что судья окликает меня, нетерпеливо требуя начинать.

Последний день слушаний прошел хорошо. Примерно полдюжины заключенных, сидевших в тюрьме вместе с Ральфом Майерсом, слышали от него рассказы о том, что на него оказывают давление, чтобы он дал ложные показания против Уолтера Макмиллиана. Мы нашли большинство из них и взяли показания, которые последовательно согласовались друг с другом. Айзек Дейли, которого Майерс ложно обвинил в совершении убийства Питтман, рассказал, что Ральф так же ложно обвинил Уолтера в причастности к этому убийству. Майерс признался Дейли, после того как последнего арестовали, что они с Карен обсуждали возможность свалить убийство Питтман на Уолтера. По словам Дейли, «он рассказывал нам, что они с Карен совершили это убийство и, э-э, сговорились свалить его на Джонни Ди».

Другой заключенный, который писал письма за Майерса в окружной тюрьме Монро, объяснил, что Ральф не был знаком с Макмиллианом, ничего не знал об убийстве Моррисон, и полицейские прессовали его, чтобы он дал ложные показания против Уолтера.

Самое мощное доказательство мы оставили под конец. Аудиозаписи, сделанные Тейтом, Бенсоном и Икнером, когда они допрашивали Майерса, были весьма показательны. Многочисленные записанные на пленку заявления, сделанные Майерсом, продемонстрировали, что Майерс неоднократно говорил полицейским о том, что ничего не знает ни об убийстве Моррисон, ни об Уолтере Макмиллиане. Эти записи включали угрозы полицейских в адрес Майерса и активное нежелание последнего подводить невиновного человека под обвинение в убийстве. Они не только подтверждали рассказ Майерса и противоречили его показаниям на первом суде; они обличали ту ложь, которую Пирсон преподнес суду, присяжным и адвокатам Макмиллиана, – что Майерс сделал только два заявления. На самом деле он сделал как минимум шесть дополнительных заявлений полиции, в основном совпадающих с его показаниями на слушании по «32-му правилу»: он утверждал, что у него нет никакой информации о том, что Уолтер Макмиллиан совершил убийство Ронды Моррисон. Все эти записанные на пленку заявления были распечатаны, они были оправдательными и благоприятными для Макмиллиана – и ни одно из них не было предоставлено адвокатам Уолтера, как того требовал закон.

Я встретился с адвокатами, представлявшими Макмиллиана на первом суде, Брюсом Бойнтоном и Дж. Л. Честнатом, чтобы взять у них письменные показания о том, насколько больше они могли бы сделать, чтобы добиться оправдания своего клиента, если бы штат предоставил им те самые доказательства, которые скрыл. Мы завершили предъявление своих доказательств – и, к нашему удивлению, представители штата не стали выступать с опровержением. Я не знал, что могло предъявить обвинение такого, чтобы опровергнуть наши доказательства, но полагал, что хоть что-то они представят. Судья тоже казался удивленным. Он сделал паузу, затем сказал, что хочет, чтобы стороны передали ему письменные записки по делу с аргументами, какое постановление следовало бы вынести по делу. Мы надеялись на такой исход, и я испытал облегчение от того, что судья был готов дать нам время для объяснения важности всех доказательств в письменной форме и помочь ему подготовить постановление – постановление, которое, как я надеялся, освободит Уолтера. Вечером под конец трех дней напряженного процесса судья закрыл заседание.

Мы с Майклом в последнее утро слушаний очень торопились и не успели выписаться из отеля, прежде чем ехать в суд. Попрощавшись с семьей Уолтера в здании суда, мы поехали обратно в отель, обессиленные, но удовлетворенные.

Бэй-Минетт, где проходило слушание, находится в тридцати минутах езды от прекрасных пляжей Мексиканского залива. Мы завели традицию каждый сентябрь вывозить своих сотрудников на пляж, и все поголовно влюбились в чистые теплые воды залива. Белый песок и приятно необжитая береговая линия своими живописными видами успокаивали душу. Картину немного портили массивные плавучие буровые вышки, видневшиеся в отдалении, но если заставить себя забыть о них, можно было решить, что оказался в раю. Дельфины обожали эту часть залива, и по утрам можно было увидеть спины животных, игриво и легко скользящих в волнах. Я не раз думал о том, как здорово было бы перенести наш офис прямо сюда, на пляж.

Это была идея Майкла – съездить искупаться, прежде чем возвращаться в Монтгомери. Я не думал, будто это хорошая мысль, но день выдался жарким, а близость побережья так манила, что я не смог устоять. Мы сели в машину, торопясь поймать последние солнечные часы и направляясь к прекрасному берегу неподалеку от Форт-Моргана. Едва я остановил машину, как Майкл сбросил костюм, натянул плавки и ринулся в океан. Я слишком устал, чтобы плавать, поэтому надел шорты и уселся на песок у линии прибоя. Сумерки были не за горами, но жара еще не спала. Мои мысли были до отказа заполнены всем, что происходило в суде: я снова и снова проигрывал в уме слова свидетелей и переживал, гадая, все ли было сделано так, как надо. Я перебирал в уме каждую подробность, каждую возможную ошибку… а потом сказал себе: хватит! Все закончилось; после драки кулаками не машут. Я решил окунуться в море – и на какое-то время позабыл обо всем.

Не так давно, застряв в аэропорту и не зная, чем заняться, я прочел в газете статью о нападениях акул. Когда я подходил к кромке воды в Форт-Моргане, которая теперь играла всеми красками заката, мне вспомнилось, что акулы кормятся в вечерних сумерках и на рассвете. Я смотрел, как Майкл плавает вдали от берега – и, как бы здорово это ни выглядело, мне было ясно, что я буду более уязвимой мишенью, если вблизи объявится акула. Майкл плавал как рыба, в то время как я едва держался на воде.

Майкл помахал мне рукой и крикнул:

– Эй, красавчик, давай, плыви сюда!

Я опасливо вошел в воду, отважившись все же зайти достаточно далеко, чтобы он услышал мои опасения насчет акул. Он только посмеялся надо мной. Вода оказалась теплой и замечательной, она дарила небывалое успокоение. Косяк мелкой рыбешки промчался мимо моих ног, и я с восторгом провожал его взглядом, пока не сообразил, что рыбки, возможно, спасаются от какого-то более крупного хищника. Береженого бог бережет, подумал я и выбрался на берег.

Усевшись на песок, я смотрел, как кипенно-белые пеликаны легко скользят по неподвижным водам в поисках пищи. Мимо меня торопливо пробегали маленькие крабы-скрипачи: слишком опасливые, чтобы подобраться поближе, но достаточно любопытные, чтобы не уходить далеко. Я думал о том, как Уолтер едет обратно в Холман, снова закованный, в кузове тюремной машины. Мне хотелось, чтобы он продолжал надеяться, но при этом сохранил достаточно благоразумия и психологически справился с решением, каким бы оно ни было. Я думал о его родственниках и обо всех людях, которые приходили в эти дни в зал суда. Они не теряли веры все пять лет, что прошли с тех пор, как Уолтер был арестован, и теперь у них был повод приободриться и воспрянуть духом. Я думал о миссис Уильямс. Она подошла ко мне после слушания и нежно поцеловала в щеку. Я сказал ей, что счастлив, что она снова пришла в суд. Она кокетливо глянула на меня.

– Поверенный Стивенсон, вы знаете, что я собиралась быть здесь, и вы знаете, что я не собиралась позволить этим людям не впустить меня!

Ее слова вызвали у меня улыбку.

Майкл выходил из воды. Лицо его было встревоженным.

– Кого ты там увидел? – в шутку спросил я. – Акулу? Угря? Ядовитую медузу? Хвостокола? Пиранью?

Он, тяжело дыша, заговорил:

– Нам угрожают, нам лгут. Есть люди, говорившие нам, что некоторых жителей округа настолько раздражает то, что мы делаем, что они собираются убить нас! Как думаешь, что они будут делать теперь, зная, насколько много мы собрали доказательств невиновности Уолтера?

Эти мысли возникали и у меня. Наши противники сделали все возможное, чтобы очернить Уолтера – чтобы убить его. Они лгали нам и извращали процесс правосудия. Не раз и не два люди говорили нам, что слышали, как особенно разгневанные местные угрожали нашей жизни, уверенные в том, что мы пытаемся помочь истинному убийце избежать смертной казни.

– Не знаю, что они сделают, – ответил я Майклу, – но мы не должны сдаваться. Только не сдаваться!

Мы немного посидели молча, наблюдая, как солнце тонет во мгле. Все новые крабы-скрипачи выбирались из своих норок, носились по песку, как безумные, и подбирались ближе к нам. Я повернулся к Майклу в сгущавшейся тьме.

– Пора ехать.