13. Возвращение к жизни

События дней и недель, последовавших за освобождением Уолтера, явились полной неожиданностью. «Нью-Йорк таймс» опубликовала передовицу о его оправдании и возвращении домой. Пресса закидала нас предложениями, мы с Уолтером давали телеинтервью местным, национальным и даже международным СМИ, желавшим освещать эту историю. В целом я неохотно общаюсь с прессой по незавершенным делам. Несмотря на это, я полагал, что, если люди в округе Монро услышат достаточное число репортажей, Уолтера встретит меньшее сопротивление общества, когда он вернется домой – ведь он освобожден потому, что невиновен.

Уолтер стал не первым человеком, освобожденным из тюрьмы для смертников после того, как была доказана его невиновность. Несколько десятков невинных людей, несправедливо осужденных и приговоренных к смерти, были освобождены раньше него. Информационный центр по смертной казни сообщил, что Уолтер – пятидесятый человек, оправданный в наше время. Однако лишь немногие из этих прежних случаев привлекали значительное внимание прессы. Освобождение Кларенса Брэнтли в Техасе в 1990 г. получило некоторую публичность; кроме того, его дело стало сюжетом одной из программ «60 минут». Рэндалл Дейл Адамс вдохновил Эррола Морриса на создание убедительного документального фильма, отмеченного наградами, под названием «Тонкая голубая линия» (The Thin Blue Line). Этот фильм сыграл свою роль в оправдании Адамса, и он был освобожден из техасской тюрьмы для смертников вскоре после выхода картины на экраны. Но никогда не было ничего подобного той информационной кампании, которая окружала оправдание Уолтера.

В 1992 г., за год до освобождения Макмиллиана, в Соединенных Штатах казнили тридцать восемь человек. Это самое большое число приведенных в исполнение приговоров за год с начала новой эпохи смертных казней в 1976 г. В 1999 г. это число возросло до девяноста восьми. Освобождение Уолтера совпало с ростом интереса СМИ к проблеме смертного приговора, спровоцированным нараставшими темпами казней. История Макмиллиана противоречила риторике о честности и надежности, продвигаемой политиками и сотрудниками правоохранительных органов, которые требовали большего числа казней и меньших проволочек. Дело Уолтера очень наглядно усложнило эти дебаты.

Мы с Уолтером ездили по юридическим конференциям и рассказывали о его личном опыте и о приговоре. Юридический комитет Сената США запланировал слушания по вопросам невиновности и смертной казни через пару месяцев после освобождения Макмиллиана, и мы оба выступили на них с показаниями. Книга Пита Эрли «Косвенные улики» (Circumstantial Evidence) тоже была опубликована через несколько месяцев после освобождения Уолтера и содержала подробный отчет о его деле. Бывший заключенный наслаждался путешествиями и вниманием, хотя и не очень любил выступать на публике. Порой политики говорили вещи провокационные: например, якобы его оправдание лишь подтвердило, что система работает; это раздражало и злило меня. Мои собственные выступления порой балансировали на грани воинственности. Но Уолтер оставался спокойным, жизнерадостным и честным, и то, что он рассказывал свою историю с таким юмором, умом и искренностью, давало мощнейший эффект. Все это усиливало ужас, который ощущали наши слушатели из-за того, что штат твердо вознамерился казнить этого человека, несмотря на все наши протестующие голоса. Это были убедительные выступления. Мы проводили вместе немало времени, и порой Уолтер рассказывал мне, что его до сих пор тревожат дела бывших сотоварищей по тюрьме смертников. Он считал этих людей своими друзьями. Несмотря на мягкий стиль выступлений, Макмиллиан стал ярым противником смертной казни – а ведь прежде, до столкновения с ней на личном опыте, он никогда не задумывался об этой проблеме, как сам признавался.

Прошла пара месяцев после возвращения Уолтеру свободы, а я по-прежнему нервничал в связи с его возвращением в округ Монро. На большое торжество сразу же после освобождения в дом Макмиллиана стеклись сотни людей, чтобы вместе с ним отпраздновать его свободу, но я знал, что далеко не все в округе пребывают в таком же восторге. Я не рассказывал Уолтеру об угрозах убить нас или взорвать бомбу, которые мы получали, пока его не освободили, а лишь повторял ему, что нам необходимо быть осторожными. Первую неделю после освобождения из тюрьмы он провел в Монтгомери. Затем перебрался во Флориду, где пару месяцев жил у сестры. Мы продолжали общаться и разговаривали почти каждый день. Уолтер согласился с решением Минни жить дальше без него и, казалось, был в основном доволен и полон надежд. Но это не означало, что время, проведенное в тюрьме, не будет иметь последствий. Он начал все чаще и чаще говорить о том, насколько невыносимо жить под постоянной угрозой казни в тюрьме для смертников. Он признавался в страхах и сомнениях, о которых не рассказывал, пока сидел в тюрьме. За время, проведенное в заключении, на его глазах шестерых заключенных увели на казнь. В момент совершения казни он переживал ее так же, как другие заключенные: стресс выливался в символические протесты и мучения в уединении камеры. Но, по его словам, даже не представлял, в каком страхе держали его эти переживания, пока не вышел из тюрьмы. И не понимал, почему это так беспокоит его теперь, когда он свободен:

– Почему я не перестаю об этом думать?

Порой он жаловался на кошмарные сны. Стоило кому-то из друзей или родственников случайно обмолвиться в разговоре, что он поддерживает смертную казнь – ну, не для Уолтера, конечно! – и это потрясало Макмиллиана до глубины души.

Единственное, что я мог сказать ему, – что потом станет легче.

Спустя несколько месяцев желание Уолтера вернуться в места, где он провел всю свою жизнь, стало неудержимым. Это заставило меня понервничать, но он настоял на своем, поставил трейлер на принадлежавшем ему земельном участке в округе Монро и снова поселился там. Он вернулся к лесозаготовочным работам, одновременно строя планы подать гражданский иск против всех, кто был замешан в его неправомерном преследовании и осуждении.

Большинство людей, выпущенных на свободу после того, как доказана их невиновность, не получают от штата, который неправомерно бросил их в тюрьму, ничего: ни денег, ни помощи, ни совета. В момент освобождения Уолтера только в десяти штатах и округе Колумбия были законы, присуждавшие компенсацию людям, неправомерно подвергнутым тюремному заключению. С тех пор это число выросло, но даже сегодня почти половина всех штатов (двадцать два) не предлагают никакой компенсации невиновным «сидельцам». Многие штаты, предоставляющие финансовую помощь, строго ограничивают размеры компенсации. Сколько бы лет ни провел в тюрьме невиновный человек, штат Нью-Гэмпшир ограничивает компенсацию 20 000 долларов; Висконсин – 25 000; в Оклахоме и Иллинойсе сумма эта не превышает 200 000 долларов, даже если невинно осужденный человек провел в тюрьме десятки лет. В то время как одни штаты предоставляют более чем миллионную компенсацию, а некоторые и вовсе не ограничивают ее размер, другие предъявляют такие условия для получения денег, которым очень трудно соответствовать. В некоторых юрисдикциях, если человеку не удается заручиться поддержкой самого обвинителя, который несправедливо обвинил его, в компенсации будет отказано.

В то время, когда был освобожден Уолтер, Алабама не входила в число тех немногих штатов, которые предоставляли помощь невиновным бывшим осужденным. Законодательное собрание Алабамы могло провести специальный билль, назначающий компенсацию неправомерно осужденному человеку, но этого почти никогда не случалось. Один из местных законодателей вынес на рассмотрение билль, требующий компенсации для Уолтера, который побудил местную прессу утверждать, что Макмиллиан требует девять миллионов. Этот проект, о котором Уолтер не знал ни сном ни духом, ни к чему не привел. Но сообщения в новостях о возможной будущей девятимиллионной выплате возмутили людей из Монровилля, которые до сих пор сомневались в его невиновности, и раздразнили некоторых родственников и друзей Уолтера, которые начали агрессивно требовать от него финансовой помощи. Одна женщина даже подала иск о признании отцовства, ложно утверждая, будто Уолтер был отцом ее ребенка – ребенка, который родился меньше чем через восемь месяцев после освобождения Макмиллиана. ДНК-тесты подтвердили, что он не был отцом.

Уолтер порой расстраивался из-за того, что люди не верили ему, когда он говорил, что ничего не получил. Мы продолжали добиваться для него компенсации через суд, но возникли препятствия. Наш гражданский иск шел против законов, которые обеспечивают полиции, прокурорам и судьям особый иммунитет к гражданской ответственности в вопросах уголовной юстиции. Хотя Чепмен и правоохранители штата, связанные с этим делом, теперь с готовностью соглашались с невиновностью Уолтера, они не были готовы признать какую-либо ответственность за неправомерное преследование и смертный приговор. Шериф Тейт, который был более всех причастен к неправомерному досудебному заключению Макмиллиана в тюрьме для смертников и чьи расистские угрозы и тактики запугивания казались наиболее подходящим обоснованием для гражданского иска, по слухам, согласился с невиновностью Уолтера сразу после его освобождения, но потом начал говорить всем подряд, что до сих пор считает Уолтера виновным.

Роб Макдафф, мой старый друг из Джексона, штат Миссисипи, согласился присоединиться к нашей команде для ведения судебных процессов по гражданским делам. Роб – белый уроженец Миссисипи; его южный шарм и изысканные манеры подкрепляли выдающиеся навыки ведения споров в алабамских судах. Незадолго до прихода к нам он попросил меня помочь в одном деле о гражданских правах, включавшем нарушение со стороны правоохранительных органов. Речь шла о полицейском рейде в ночном клубе в округе Чемберс, во время которого чернокожие местные жители были незаконно задержаны, подверглись плохому обращению и злоупотреблениям со стороны местных властей. Правоохранители отказались принять какую-либо ответственность за свое неправомерное поведение. В конечном итоге мы довели это дело до Верховного суда США и добились благоприятного постановления.

Гражданскому делу Уолтера тоже предстояло отправиться в Верховный суд США. Как и ожидалось, все ответчики претендовали на иммунитет в связи с действиями, которые привели к неправомерному осуждению Макмиллиана. Иммунитет к гражданской ответственности, данный прокурорам и судьям, – это даже больше, чем защита, обеспеченная сотрудникам правоохранительных органов. Так что хоть и было ясно, что Тед Пирсон (прокурор, который вел дело против Уолтера) незаконно утаил доказательства, и это прямым образом привело к несправедливому осуждению Уолтера, велика была вероятность, что мы не добьемся успеха в гражданском процессе против него. Поскольку он был человеком, несшим наибольшую ответственность за необоснованное преследование и осуждение Уолтера, его иммунитет вступал в прямое противоречие с виной прокурора во всем этом деле, но мы мало что могли поделать. Суд штата и федеральный суд рьяно ограждают прокуроров от ответственности за вопиющие нарушения, приводящие к тому, что невинные люди оказываются в тюрьмах для смертников.

В 2011 г. Верховный суд США снова утвердил меры защиты, ограждающие прокуроров от ответственности. За месяц до того, как заключенного по имени Джон Томпсон должны были казнить в Луизиане, был обнаружен отчет из криминологической лаборатории, лишавший оснований предъявленное ему штатом обвинение в ограблении и убийстве, которые произошли 14 лет назад. Суды штата отменили осуждение и смертный приговор Томпсона, с него сняли все обвинения, и он был освобожден. Он подал гражданский иск, и новоорлеанское жюри присяжных присудило ему 14 миллионов долларов компенсации. Присяжные узнали, что окружной прокурор Гарри Конник-старший незаконно утаил доказательства невиновности Томпсона и позволил ему провести 14 лет в тюрьме за преступление, которого тот не совершал. Конник подал апелляцию на это решение, и Верховный суд США отменил компенсацию своим решением, принятым после ожесточенных споров пятью голосами против четырех. Согласно закону об иммунитете суд постановил, что прокурор не может быть привлечен к ответственности за нарушения в уголовном деле, даже если он намеренно и незаконно утаивал доказательства невиновности. Это решение суда подверглось настойчивой критике со стороны специалистов-ученых и наблюдателей, а судья Рут Бадер Гинсбург написала убедительное особое мнение, но Томпсон так и не получил никаких денег.

В деле Уолтера мы столкнулись с такими же препятствиями. После года приобщения свидетельских показаний, слушаний и предсудебных споров мы, наконец, достигли соглашения с большинством ответчиков, которые должны были обеспечить Макмиллиана несколькими сотнями тысяч долларов. Претензия Уолтера к округу Монро из-за нарушений, допущенных шерифом Тейтом, не могла быть разрешена соглашением, так что мы подали апелляцию в Верховный суд США. Как правило, работники правоохранительных органов не имеют личных средств, чтобы возмещать ущерб жертвам свои нарушений, поэтому город, округ или агентство, в котором они работают, являются типичной мишенью любых гражданских исков с требованиями компенсации. Вот почему мы стремились к выплате от округа Монро за нарушения его шерифа. Округ занял следующую позицию: хотя юрисдикция шерифа ограничена только этим округом, он избирается людьми только в этом округе и платит ему только округ, он все равно не является наемным служащим округа. Шериф – это служащий штата Алабама, утверждала официальная позиция властей.

Правительства штатов в основном ограждены от выплат компенсации за нарушения, допущенные их служащими, если только конкретный служащий не работает на агентство, которое можно привлечь к ответственности. Если бы Тейт считался служащим штата, округ Монро не нес бы никакой ответственности за его нарушения, а от штата Алабама нельзя было бы получить никакой компенсации. К несчастью для Уолтера, Верховный суд постановил, что окружные шерифы в Алабаме действительно являются служащими штата – и снова пятью голосами против четырех. Это ограничило нашу возможность получить компенсацию за самые вопиющие нарушения в деле Уолтера. В конечном счете мы достигли соглашения со всеми сторонами, но я был разочарован тем, что мы не можем сделать для Уолтера больше. И дополнительная пощечина: Тейт был снова избран шерифом и остается на своем посту и по сей день; его непрерывный шерифский стаж составляет более двадцати пяти лет.

Хотя денег было не так много, как нам хотелось бы, они все же позволили Уолтеру заново начать лесозаготовочный бизнес. Он с удовольствием вернулся в лес и занялся работой. Он говорил мне, что именно работа от рассвета до заката и пребывание под открытым небом снова привели его в норму. Но однажды произошла трагедия. Он валил дерево, с которого прямо на него упал большой сук, в результате чего Уолтер получил перелом шеи. Это серьезная травма, из-за которой он несколько недель пробыл в очень тяжелом состоянии. Дома о нем позаботиться было некому, и Макмиллиан перебрался ко мне в Монтгомери на несколько месяцев – до полного выздоровления. Со временем подвижность восстановилась, хотя травма положила конец возможности Уолтера валить деревья и выполнять трудные ландшафтные работы. Я не мог не восхищаться тем, как спокойно он все это воспринял.

– Когда встану на ноги, придумаю себе какое-то другое занятие, – говорил он мне.

Через несколько месяцев Уолтер вернулся в округ Монро и начал собирать для перепродажи детали старых автомобилей. Ему принадлежал земельный участок, где он поставил свой трейлер. Наслушавшись советов друзей, Уолтер уверовал, что сможет получать неплохой доход от этого бизнеса, собирая выброшенные автомобильные запчасти и старые машины и перепродавая их. Эта работа была не такой физически тяжелой, как лесоповал, и позволяла ему проводить дни на воздухе. Вскоре весь его участок был завален старыми автомобилями и металлоломом.

В 1998 г. нас с Уолтером пригласили в Чикаго на национальную конференцию, где планировали собраться оправданные бывшие заключенные-смертники. К концу 1990-х эволюция в анализе ДНК помогла изобличить десятки несправедливых осуждений. Во многих штатах число оправданий превысило число казней. В Иллинойсе в 2003 г. эта проблема была настолько серьезной, что губернатор Джордж Райан, республиканец, ссылаясь на ненадежность смертных приговоров, смягчил наказания для всех 167 человек, ожидавших казни. Озабоченность вопросами невиновности и высшей меры наказания усиливалась, и уровень поддержки смертной казни в опросах общественного мнения начал снижаться. Сторонники ее отмены стали воодушевляться надеждой на то, что удастся прийти к более глубокой реформе или, может быть, даже мораторию. Время, которое мы провели в Чикаго вместе с другими оправданным бывшими заключенными-смертниками, приободрило Уолтера. Он как никогда прежде был рад выступить и рассказать о своем опыте.

Примерно в это время я начал преподавать в юридической школе Нью-Йоркского университета: ездил читать лекции, а потом возвращался в Монтгомери, чтобы руководить EJI. Я просил Уолтера каждый год ездить со мной в Нью-Йорк беседовать со студентами, и когда он входил в аудиторию, это всегда был сильный момент. Он выжил в системе уголовной юстиции, которая доказала – в его случае, – насколько зверски несправедливой и жестокой она может быть. Его личность, внешность и слова были потрясающим свидетельством человечности людей, испытавших на себе непосредственное воздействие злоупотреблений системы. Его взгляд, взгляд очевидца, на бедственное положение неправомерно осужденных имел огромное значение для студентов, которых рассказы Уолтера нередко ошеломляли. Как правило, он говорил очень лаконично и давал краткие ответы на вопросы. Но на молодых людей, которые встречались с ним, он оказывал огромное воздействие. Он смеялся, шутил, говорил, что не испытывает ни гнева, ни обиды, а просто благодарен за то, что свободен. Рассказывал о том, как вера помогала ему выжить в те сотни ночей, которые он провел в тюрьме для смертников.

Однажды во время запланированной поездки в Нью-Йорк Уолтер позвонил мне и сказал, что никак не сможет приехать. Он казался растерянным и не мог внятно объяснить, что случилось с ним в аэропорту. По возвращении домой я поехал повидаться с ним, и он, казалось, был таким же, как всегда, только немного расстроенным. Он рассказал, что его бизнес переживает не лучшие времена. Когда Уолтер заговорил о финансах, стало ясно, что деньги, которые мы добыли для него, расходятся быстрее, чем можно считать разумным. Он купил оборудование, чтобы упростить работу со старыми машинами, но не получал такого дохода, который был необходим для покрытия издержек. После часа или двух нашего нервного разговора он немного расслабился и, казалось, снова стал тем жизнерадостным Уолтером, которого я знал. Мы договорились, что во всех будущих поездках будем держаться вместе.

Уолтер не единственный столкнулся с новыми финансовыми трудностями. Когда в 1994 г. в Конгрессе получило власть консервативное большинство, юридическая помощь смертникам превратилась в политическую мишень, и федеральное финансирование было вскоре прекращено. Большинство адвокатских центров для смертников в стране было вынуждено закрыться. Мы никогда не получали поддержки для своей работы от штатов, и без федеральных денег у нас начались серьезные финансовые проблемы. Тогда мы, как говорится, поскребли по сусекам и получили достаточную частную поддержку, чтобы продолжать деятельность. К моему переполненному портфелю судебных дел прибавились преподавание и увеличившиеся обязанности по сбору средств, но дела кое-как двигались. Наши сотрудники были перегружены, но я мог только радоваться, видя, какие талантливые юристы и профессионалы работают с нами. Мы помогали клиентам-смертникам, оспаривали избыточно суровые наказания, вели дела заключенных-инвалидов и детей, отбывающих сроки в исправительных учреждениях для взрослых, и искали способы разоблачать расовые предрассудки, дискриминацию бедняков и злоупотребление властью. Это была изматывающая, но благодарная работа.

Как-то раз я принял неожиданный звонок. Позвонил посол Швеции в Соединенных Штатах, который сказал мне, что EJI была избрана получателем международной премии Улофа Пальме, присуждаемой за борьбу за права человека. Меня пригласили в Стокгольм для ее получения. Я еще в магистратуре изучал прогрессивный подход Швеции к реабилитации уголовных преступников и давно восхищался тем, насколько шведская система сфокусирована на возвращении людей в русло нормальной жизни. Их наказания были гуманными, лица, ответственные за создание политического курса, воспринимали реабилитацию уголовных преступников очень серьезно. И все это вызвало во мне приятное волнение в связи с присуждением высокой награды и будущей поездкой. Эта премия носит имя всеми любимого премьер-министра, убитого психически больным человеком. И то, что шведы присудили ее адвокатам, представлявшим людей, ожидающих смертной казни, многое говорило о ценностях этой европейской страны. Поездка в Стокгольм планировалась на январь. Шведы за месяц или два до этого прислали съемочную группу, чтобы взять у меня интервью, и ее руководитель захотел также пообщаться с несколькими клиентами. Я договорился о встрече документалистов с Макмиллианом.

– Я могу приехать к тебе ради этого интервью, – сказал я Уолтеру.

– Нет, в этом нет необходимости. Мне же не придется никуда ехать, так что я нормально поговорю с ними. Не стоит тебе тратить время на такую долгую дорогу.

– А в Швецию хочешь съездить? – полушутя спросил я.

– Я не очень-то хорошо представляю, где это. Но если туда долго лететь – то нет, мне это не слишком интересно. Думаю, отныне и впредь я предпочел бы оставаться поближе к земле.

Мы посмеялись. Мне казалось, что у Уолтера все в порядке. Потом он умолк и, прежде чем мы распрощались, задал мне последний вопрос:

– Может быть, приедешь повидаться со мной, когда вернешься оттуда? У меня все нормально, но мы могли бы просто пообщаться.

Это необычная для Уолтера просьба, поэтому я с готовностью согласился:

– Конечно, это будет здорово! Сможем наконец порыбачить, – поддразнил я. Я никогда в жизни не ловил рыбу, и Уолтер считал этот факт таким возмутительным, что не переставал донимать меня вопросами и подтруниванием. Когда мы куда-нибудь вместе ездили, я никогда не заказывал рыбу в ресторанах, и он был убежден, что я не ем рыбы только потому, что ни разу в жизни ее не ловил. Я пытался понять его логику, порой обещал как-нибудь непременно съездить на рыбалку, но мы так и не собрались этого сделать.

Шведы-телевизионщики с энтузиазмом согласились испытать себя в трудном деле – поиске трейлера Макмиллиана в лесных чащах Южной Алабамы. Я объяснил им, как туда добраться. Раньше я всегда был рядом с Уолтером, когда он общался с прессой, но мне казалось, что в этот раз ничего страшного не случится.

– Он не произносит длинных речей. Обычно говорит очень кратко и по существу, – рассказывал я репортерам. – Он отличный малый, но ему нужно задавать хорошие вопросы. И еще, наверное, будет лучше, если вы будете брать у него интервью под открытым небом. Он предпочитает незамкнутые пространства.

Они сочувственно кивали, но моя тревога, казалось, была им непонятна. Я позвонил Уолтеру перед отъездом в Швецию, и он сказал мне, что интервью прошло хорошо, немного меня успокоив.

Стокгольм был прекрасен, несмотря на постоянные снегопады и мороз. Я выступал с речами, присутствовал на нескольких банкетах. Это была недолгая поездка, и все время было холодно, но люди, с которыми я встречался, проявляли необыкновенное дружелюбие и доброту. Я сам удивлялся тому, насколько большое удовлетворение приносил мне их энтузиазм в отношении нашей деятельности. Практически все мои собеседники предлагали поддержку и находили слова ободрения. За пару лет до этого меня пригласили в Бразилию выступать по вопросу о наказаниях и несправедливом обращении с неугодными людьми. Я провел немало времени в местных общинах, в основном в фавелах вокруг Сан-Паулу, где встречался с сотнями людей, живущих в отчаянной нищете, которые буквально жаждали поговорить со мной. Я часами беседовал со всевозможными людьми, от матерей-одиночек до нищих детей, нюхавших клей, чтобы на время забыть о голоде и жестокости полицейских. Кросс-культурное общение с теми, чья история и трудности были так близки моим клиентам в Америке, оказало на меня огромное влияние. В Швеции люди, с которыми я встречался, были такими же заинтересованными и отзывчивыми, несмотря на то, что не ощутили на себе ни воздействия такой глубокой нищеты, ни трудностей столкновения с системой неправедного правосудия. Казалось, жители любого уголка этой страны искренне готовы к контакту, а их сердца наполнены невероятным состраданием.

Организаторы попросили меня выступить в средней школе в предместьях Стокгольма. Кунгсхольмская гимназия – невероятно красивое место Стокгольма, островок, окруженный постройками XVII века. Я, американец, редко выезжавший за пределы Соединенных Штатов, был ослеплен древностью этих зданий и любовался их затейливой архитектурой. Самой школе уже почти сто лет. Меня провели по коридорам к узкой винтовой лестнице с перилами ручной работы, которая вела к огромному, как пещера, актовому залу. В него набились несколько сотен учащихся, дожидавшихся моего выступления. Сводчатый потолок этого огромного зала покрыт тонкой ручной росписью и латинскими изречениями, выведенными изящным шрифтом. Парящие ангелы и трубящие в трубы купидоны танцевали на стенах и потолке. Широкий балкон, на котором тоже стояли учащиеся, казалось, элегантно воспарял прямо к фрескам.

Несмотря на почтенный возраст помещения, акустика в нем идеальная, и во всем этом пространстве ощущаются почти магические баланс и точность. Я вглядывался в лица сотен скандинавских подростков, сидевших в зале, пока ведущий представлял меня. Их заинтересованный вид произвел на меня впечатление. Я говорил около сорока пяти минут, и странно молчаливая и внимательная толпа подростков все это время неотрывно мне внимала. Я знал, что английский – неродной язык для этих детей, и у меня были серьезные сомнения насчет того, будут ли они в состоянии уследить за моей мыслью, но когда я закончил, они разразились бурными аплодисментами. Их реакция, право, ошарашила меня. Они были такими юными, но так живо интересовались бедами моих осужденных клиентов, отделенных от них тысячами миль! Директор школы присоединился ко мне на сцене, чтобы выразить благодарность, и предложил учащимся поблагодарить меня песней. Музыкальная программа этой школы и ученический хор известны по всему миру. Директор попросил участников хора подняться с мест прямо в зрительном зале и спеть какую-нибудь небольшую песню. Около пятидесяти хихикающих детей встали и начали переглядываться.

После минутного замешательства семнадцатилетний парнишка с соломенно-светлыми волосами влез на стул и сказал что-то по-шведски своим товарищам. Те рассмеялись, но тут же посерьезнели. Когда они замерли и затихли, запевала спел одну ноту. У него оказался красивый тенор и абсолютный слух. Затем подросток неторопливо взмахнул руками, подавая этим необыкновенным детям знак начинать. Их голоса отражались от стен и потолка старинного зала и сливались в чудесную гармонию, подобной которой я никогда не слышал. Показав соученикам начало песни, юноша спустился со стула и присоединился к ним в хоровом исполнении мелодии, от которой замирало сердце, причем исполнение это отличалось невероятной внимательностью и точностью. Я не понимал ни слова из шведского текста, но напев вызывал ассоциации с ангельскими хорами. Диссонансы и гармонически неустойчивые созвучия постепенно разрешались в теплые аккорды – это было нечто трансцендентное. С каждой новой строкой звучание нарастало.

Стоя на сцене над юными певцами, рядом с их директором, я рассматривал потолок со всей его величественной художественной росписью. За несколько месяцев до моего приезда в Стокгольм умерла моя мать. Она бо́льшую часть жизни была церковным музыкантом и работала с десятками детских хоров. Подняв глаза и увидев изображения ангелов на этом сводчатом потолке, я задумался о ней. И вскоре понял, что если буду продолжать смотреть на этот рисованный рай, душевного равновесия мне не сохранить, поэтому снова перевел взгляд на учащихся и заставил себя улыбаться. Когда они завершили песню, остальные разразились громкими приветствиями и бешеными аплодисментами. Я присоединился к овации, стараясь взять себя в руки. Когда я спустился со сцены, ко мне стали подходить ученики, благодаря за лекцию, задавая вопросы и прося разрешения сфотографироваться со мной. Я был совершенно очарован.

Это был долгий и утомительный, но прекрасный день. Вернувшись в отель, я порадовался, что от следующего выступления меня отделяет двухчасовое «окно». Не знаю, что побудило меня включить телевизор; наверное, то, что я не был дома уже четыре дня и не смотрел новости. Звуки и краски местной программы ворвались в мой номер. Незнакомые шведские телеведущие повторяли мою фамилию. Транслировали то самое интервью, которое брала у меня съемочная группа; привычные картины заполнили экран. Я смотрел, как захожу вместе с репортером в церковь Мартина Лютера Кинга на Декстер-авеню в Монтгомери, как потом мы с ним идем по улице к Мемориалу борьбы за гражданские права. Затем камера переключилась на Уолтера, стоявшего в комбинезоне посреди свалки неисправных машин в Монровилле.

Уолтер осторожно опустил на землю котенка, которого держал на руках, и начал отвечать на вопросы репортеров. Он уже рассказывал мне, что на его земельном участке в грудах металла находят себе приют всевозможные коты и кошки. Он говорил с экрана все то же, что я уже десятки раз слышал от него. Затем я увидел, как выражение его лица изменилось, и он заговорил с бо́льшим воодушевлением и волнением, чем когда-либо прежде.

Такая эмоциональность была для него нехарактерна.

– Они на шесть лет засадили меня в тюрьму для смертников! Шесть лет они угрожали мне. Они шесть лет пытали меня обещанием казни. Я лишился работы. Я потерял жену. Я утратил свою репутацию. Я лишился своего… я лишился своего человеческого достоинства.

Он говорил громко и страстно и смотрел на меня с экрана. Было видно, что он на грани и вот-вот заплачет.

– Я потерял все, – продолжал Уолтер. Он немного успокоился и попытался улыбнуться, но ничего не вышло. Его серьезный и мрачный взгляд был направлен прямо в камеру. – Это жестоко, как же это жестоко, приятель! Как жестоко!

Я встревоженно смотрел, как Уолтер опустился на корточки и бурно зарыдал. Камера не отрывалась от него, плачущего. Затем репортаж снова переключился на меня, говорившего что-то абстрактное и философское, и на этом все кончилось. Я был поражен. Мне хотелось позвонить Уолтеру, но я так и не смог разобраться, как набрать его номер из Швеции. Я понял, что пора возвращаться в Алабаму.