12. Мама, мама

Однажды прохладным ветреным мартовским вечером Марша Колби вышла на улицы Нью-Йорка в элегантном темно-синем вечернем платье, взяв под руку мужа. Она мечтала о таком моменте несколько лет. Женщина с огромным любопытством упивалась видами и звуками, пока они шли по запруженным толпами людей тротуарам. Огромные здания на горизонте тянулись к небу, машины проносились по улицам Гринвич-Виллидж. Стайки нью-йоркских студентов и уличных художников не обращали на них внимания, пока супруги шли через парк на Вашингтон-сквер. Казалось, они попали прямиком в какой-то кинофильм.

Белая женщина из бедного городка в алабамской глубинке, Марша никогда прежде не бывала в Нью-Йорке, но ей предстояло нынче вечером присутствовать на званом ужине вместе с двумя сотнями других гостей. Все это было восхитительно, но все то время, пока они с мужем шли к ресторану, ее не отпускало какое-то странное чувство. Вскоре она поняла, что это такое. Свобода! Она шла по улицам самого ослепительного города на свете вместе с мужем, и она была свободна. Это было чудесное чувство. Гораздо чудеснее всего, что она могла себе представить раньше – до того, как ее приговорили к пожизненному заключению без права на условно-досрочное освобождение в женской тюрьме имени Джулии Тутвайлер.

Когда ураган Айвен ударил по прибрежной Алабаме и посеял хаос и бедствия в жизни Марши, она думала, что ничего хуже и быть не может. Айвен породил 119 торнадо и нанес ущерба на 18 миллиардов долларов. У женщины не было времени паниковать из-за потери дома или неистового разрушения стихией всего, что их окружало: ей нужно было заботиться о шестерых детях. Беспокоила Маршу неопределенность. Где им с мужем искать работу? Как долго дети не смогут ходить в школу? Чем они заработают на жизнь? Где добудут хлеб насущный? Все жители этой местности чувствовали себя такими же уязвимыми перед лицом неведомого будущего. Непрерывная волна тропических бурь и ураганов, угрожавших прибрежным частям Луизианы, Алабамы, Миссисипи и Флориды летом 2004 года, превратила их спокойную южную пляжную жизнь в апокалиптическую борьбу за выживание.

Марша и Глен Колби с детьми жили в тесном трейлере и понимали, что рискуют, когда прошли предупреждения об урагане. Они были не одиноки: множество людей находились в том же положении, что и семейство Колби – это приносило некоторое утешение. Но когда в сентябре Айвен разнес их дом, уже не утешало то, что они оказались в одной очереди с тысячами других людей, просивших помощи у Федерального агентства по управлению в чрезвычайных ситуациях (FEMA). И в итоге помощь пришла. Колби получили от FEMA дом на колесах в качестве временного жилища и поставили его на своем земельном участке, чтобы дети могли продолжать ходить в прежние школы, расположенные неподалеку. Марша и Глен в начале лета нашли работу на строительстве и кровельных работах, но теперь, после буйства стихии, пришлось бы ждать еще несколько месяцев, прежде чем удастся найти другую работу на восстановлении домов.

Кроме того, Марша была беременна. Ей было 43 года, и она не планировала рожать еще одного ребенка. Единственное, о чем она могла думать в тот момент, – через пару месяцев беременность больше не даст ей работать на строительстве. Порой это беспокойство перерастало в более выраженную тревожность, которая провоцировала поддаться былому искушению – наркотикам. Но сейчас от Марши зависели слишком многие люди – целая семья, и дел было слишком много, чтобы позволить себе сдаться. Пятью годами ранее медсестры вызвали полицию, обнаружив в ее организме кокаин, когда она была беременна младшим сыном, Джошуа, и власти напугали ее обвинениями и угрозами уголовного преследования, тюремного заключения и лишения родительских прав. Она не собиралась так рисковать во второй раз.

Они с Гленом были бедны, как церковные мыши, но Марша всегда компенсировала то, чего не могла дать своим детям, отдавая им все свое сердце. Она читала им, разговаривала с ними, играла, постоянно обнимала и целовала их и всегда держала при себе. Несмотря на все превратности судьбы, она воспитала прекрасную семью, которую скрепляли узы нежной любви. Старшие сыновья – даже самый старший, девятнадцатилетний, – оставались рядом с ней в родительском доме, несмотря на множество отвлекающих факторов, возникавших вокруг них после окончания школы. Марше нравилось быть мамой. Именно поэтому она с радостью родила столько детей. Беременности седьмым ребенком она не ожидала и не хотела, но была готова любить его точно так же, как любила всех остальных до него.

К зиме положение в округе Болдуин выправилось. Жизнь вошла в колею, стали вновь появляться рабочие места, и Глен наконец нашел более стабильную работу. Семья по-прежнему испытывала финансовые трудности, но большинство детей вернулись к школьным занятиям, и казалось, что Колби пережили худшие и самые разрушительные времена.

Марша знала, что беременность в ее возрасте очень рискованна, но не могла себе позволить визиты к врачу. У нее попросту не было лишних денег. Пережив шесть родов, она представляла, что́ ее ждет, и полагала, что справится без дородового медицинского ухода. Она старалась не поддаваться тревоге, хотя и чувствовала с этой беременностью такие болезненные ощущения и проблемы, которых не помнила по прежним. У нее было кровотечение; если бы она могла позволить себе обследование, врач обнаружил бы признаки разрыва плаценты.

Их старый трейлер стоял рядом с новым кемпером, подарком FEMA, и был почти непригодным для жилья, но в нем все еще была водопроводная вода и ванна, что позволяло Марше время от времени уединиться, чтобы побыть в тишине и покое. Однажды она почувствовала себя плохо и подумала, что долгая согревающая ванна пойдет ей на пользу. Она только-только успела погрузиться в горячую воду, и тут начались неистовые схватки. Она ощущала, что все происходит слишком быстро, и не успела оглянуться, как родила мертвого мальчика. Женщина отчаянно пыталась оживить свое дитя, но ребенок так и не сделал ни одного вдоха.

Хотя поначалу Марша не желала этой беременности, она оплакивала смерть малыша и настояла на том, чтобы дать ему имя и устроить семейные похороны. Младенца нарекли Тимоти и похоронили в могилке рядом с маленьким кемпером. Мертворождение могло бы так и остаться частной трагедией Марши и ее семьи, если бы не любящая совать нос не в свое дело соседка, которая давно относилась к семье Колби с подозрением.

Дебби Кук заметила, что Марша Колби больше не беременна, но младенца у нее не было, что распалило интерес соседки к подробностям родов. Марша не доверяла этой женщине и на ее расспросы отвечала уклончиво. Кук, которая работала в начальной школе, где учились дети Колби, в конце концов велела одной из работниц школьной столовой позвонить в полицию и сообщить об отсутствующем младенце. Офицер Кеннет Льюэллен поговорил с миссис Кук, а затем приехал домой к Колби. Марша, все еще оплакивавшая потерю ребенка и расстроенная посторонним вмешательством, плохо отреагировала на расспросы полицейского. Поначалу она пыталась направить офицера и следователей на ложный след, стараясь защитить свою частную жизнь. Это был не самый умный поступок, но настойчивые расспросы возмутили женщину. Когда Льюэллен обратил внимание на могильный холмик рядом с домом Колби, Марша призналась, что там похоронен ее недавно родившийся мертвым сын.

Кэтлин Энстис, патологоанатом штата, была вызвана для эксгумации тела младенца. Маршу шокировало, что правоохранители решились на такие неприятные действия без всяких обоснований. Как только тело было эксгумировано, но еще до того, как представилась возможность произвести официальный осмотр, Энстис заявила следователю, что ей кажется, что ребенок родился живым. Впоследствии она признала, что у нее не было никаких оснований для такого мнения и что без аутопсии и анализов она никаким образом не могла узнать, был ли ребенок рожден живым. Как впоследствии оказалось, на счету Энстис был целый ряд преждевременно и некорректно объявленных убийствами смертей – без адекватно поддерживающих доказательств.

Эта же патологоанатом впоследствии провела аутопсию в лаборатории отдела судебно-медицинских экспертиз в Мобиле. Она не только написала в заключении, что ребенок Марши Колби родился живым, но и утверждала, что он выжил бы при условии оказания медицинской помощи. Хотя большинство экспертов единодушно утверждают, что патологоанатомы – которые имеют дело преимущественно с мертвыми людьми – не обладают должной квалификацией, чтобы оценивать шансы на выживание, штат разрешил прокурорам выдвинуть уголовные обвинения.

И вот, как ни невероятно, Марша Колби – всего через пару недель после рождения мертвого сына – оказалась арестована, и ей было предъявлено обвинение в тяжком убийстве. Алабама входит в число штатов (и число это растет), где убийство человека младше четырнадцати лет считается особо тяжким преступлением, наказуемым смертной казнью. Это вынесение «детских жертв» в особую категорию привело к резкому увеличению числа молодых матерей и подростков, которые попадали в тюрьмы для смертников. Все пять женщин-смертниц в алабамской тюрьме были осуждены за необъяснимую гибель их маленьких детей или смерть склонных к насилию мужей или любовников – все до единой. Более того, в масштабах всей страны большинство женщин-смертниц ожидают казни за какое-либо «семейное» преступление, в том числе по недостаточно обоснованным обвинениям в насилии по отношению к детям или домашнем насилии в отношении мужчины-партнера.

На суде Кэтлин Энстис дала показания о том, что Тимоти родился живым и умер в результате утопления. Она свидетельствовала, что ее заключение о рождении живого ребенка было «диагнозом от обратного» – то есть она не смогла найти доказательств того, что ребенок был мертворожденным, и у нее не было иных объяснений его смерти. Ее показания были разоблачены как не заслуживающие доверия другим свидетелем, собственным экспертом штата, доктором Деннисом Макналли, акушером-гинекологом, который обследовал миссис Колби через две недели после мертворождения. Макналли засвидетельствовал, что беременность миссис Колби влекла высокий риск «необъяснимой смерти плода» в силу ее возраста и отсутствия дородового медицинского ухода. Еще больше заключение Энстис было дискредитировано доктором Вернером Спицем, автором труда по медицине, по которому Энстис училась на патологоанатома. Доктор Спиц свидетельствовал для защиты, что он «ни в коем случае» не стал бы с уверенностью утверждать, что ребенок родился живым, не говоря уже о его убийстве, учитывая обстоятельства этого случая.

Не имея надежных научных доказательств совершения преступления, штат предъявил провокационные сведения о том, что Марша была бедна, в прошлом употребляла наркотики и являлась плохой матерью, поскольку не обращалась за дородовой медицинской помощью. Полицейские следователи пришли к ней домой и сделали фотографии унитаза с несмытым содержимым и пивной банки на полу, которыми затем размахивали перед глазами присяжных как свидетельством запущенности и неумения исполнять родительские обязанности.

Во время многочисленных допросов миссис Колби последовательно утверждала, что ребенок был мертворожденным. Она говорила следователям, что ее сын родился мертвым и не сделал ни одного вдоха, несмотря на все ее попытки оживить его. Она отвергла предложение штата о досудебной сделке, согласно которой она отправилась бы в тюрьму на 18 лет, потому что категорически утверждала, что не сделала ничего плохого.

Судебное преследование Марши Колби в итоге привлекло внимание прессы, для которой очередная история о «матери-убийце» была лакомым кусочком. Местные СМИ раздули из дела сенсацию, прославляя полицию и прокурора за то, что они пришли на помощь беззащитному младенцу. Демонизировать безответственных матерей к тому времени, когда было назначено слушание по делу Марши, вошло в моду у средств массовой информации. Трагические истории о матерях, убивающих детей, становились национальными сенсациями. Когда Андреа Йейтс утопила своих пятерых детей в Техасе в 2001 г., эта трагедия стала известна всей стране. Попытки Сюзан Смит обвинить то одного, то другого чернокожего в смерти своих детей в Южной Каролине, прежде чем она призналась, что убила их сама, завораживали увлеченных криминальной темой американцев. С течением времени интерес СМИ к такого рода историям перерос в национальную одержимость. Журнал «Тайм» назвал преследование Кейси Энтони, молодой матери из Флориды, в конечном итоге обвиненной в смерти ее двухлетней дочери, «социально-сетевым судебным слушанием столетия» после того, как эта история вызвала нонстоп-освещение в кабельных сетях.

Убийство ребенка родителем – преступление чудовищное и, как правило, осложненное серьезным психическим заболеванием, как было с Йейтс и Смит. Но эти случаи также обычно порождают искажения и предубеждения. Освещение в СМИ оказывает влияние на полицию и прокуроров, и презумпция виновности ныне пала на тысячи женщин – особенно малоимущих, в трудных обстоятельствах, – чьи дети неожиданно умерли. Несмотря на лидирующее положение Америки среди развитых государств, мы всегда с трудом боролись с высоким уровнем младенческой смертности – намного более высоким, чем в большинстве развитых страх. Неспособность многих бедных женщин получить адекватную медицинскую помощь, в том числе до- и послеродовую, десятилетиями была в нашей стране серьезной проблемой. Даже учитывая недавние улучшения, младенческая смертность продолжает быть позором государства, которое тратит на здравоохранение больше средств, чем любая другая страна в мире. Криминализация младенческой смертности и преследование малоимущих женщин, чьи дети умерли, приобрели новые масштабы в Америке XXI века, чему свидетелями стали тюрьмы по всей стране.

Местные сообщества присматривались к плохим матерям, которых следовало бы посадить в тюрьму. Примерно в то же время, когда были предъявлены обвинения Марше, Бриджет Ли родила мертвого ребенка в округе Пикенс, штат Алабама. Она была обвинена в тяжком убийстве и несправедливо приговорена к тюремному заключению. Ли, церковная пианистка, мать двоих детей и банковский бухгалтер, забеременела в результате внебрачной связи. Напуганная и отчаявшаяся, 34-летняя женщина скрывала беременность и надеялась тайно передать своего ребенка на усыновление. Но роды начались у нее за пять недель до положенного срока, и ребенок родился мертвым. Она не сказала мужу о мертворождении, что возбудило подозрения против нее. Неприглядных обстоятельств, окружавших беременность Ли, оказалось достаточно, чтобы патологоанатом, проводивший вскрытие, пришел к выводу, что мертворожденный на самом деле родился живым, а затем был задушен Ли. Несколько месяцев спустя Ли арестовали и предъявили обвинение в тяжком убийстве. Шесть дополнительных патологоанатомов обследовали тело и единодушно пришли к выводу, что ребенка убила пневмония новорожденных – это было классическое мертворождение с очень обычными характеристиками. Эта новая информация побудила прокурора снять обвинения, избавив миссис Ли от разбирательства в суде и потенциально возможного смертного приговора. Дискредитированный патологоанатом уехал из Алабамы, но продолжает работать как практикующий судмедэксперт в Техасе.

В сотнях других случаев ложно обвиненные женщины так и не получили специализированной помощи, которая была им нужна, чтобы избежать неправомерных осуждений. Парой лет раньше, до того, как представлять Маршу Колби, мы взяли дела Дианы Такер и Виктории Бэнкс. Интеллектуальный инвалид, чернокожая, жившая в округе Чокто, штат Алабама, Бэнкс была обвинена в том, что убила своего новорожденного ребенка. И это при том что у полиции не было никаких надежных оснований полагать, что она вообще была беременна. Бэнкс якобы заявила помощнику шерифа, что беременна, чтобы избежать тюрьмы по обвинению в другом деле. Когда несколько месяцев спустя женщину увидели без ребенка, полиция обвинила ее в том, что она убила младенца. Без адекватной юридической помощи Бэнкс угрозами заставили признать себя виновной в убийстве ребенка, которого никогда не существовало, и обвинить в сообщничестве сестру, мисс Такер. Поскольку женщине грозило обвинение в тяжком убийстве и потенциальный смертный приговор, она пошла на сделку, согласившись на тюремный срок продолжительностью в двадцать лет. Правоохранители отказывались расследовать ее утверждения о невиновности, прежде чем посадить ее в тюрьму. Мы добились ее освобождения, установив, что она перенесла операцию по перевязке труб за пять лет до ареста, что сделало биологически невозможным даже само зачатие, а не только рождение ребенка.

Вдобавок к необъяснимым смертям младенцев, рожденных малоимущими женщинами, были также криминализованы другие виды «плохой родительской заботы». В 2006 г. в Алабаме был принят закон, согласно которому отныне считалось тяжким преступлением помещение ребенка в «опасную среду», в которой он мог столкнуться с наркотиками. Этот закон об ответственности за подвергание детей опасности воздействия химических веществ изначально был принят для того, чтобы защитить детей, живущих в домах, где были метамфитаминовые лаборатории или проводились операции по торговле наркотиками. Но закон стал применяться намного шире, и вскоре над тысячами матерей с детьми, живущими в бедных маргинализированных сообществах, где процветают наркозависимость и торговля наркотиками, нависла угроза уголовного преследования.

В должное время Верховный суд Алабамы интерпретировал термин «среда» как включающий в том числе женскую матку, а в понятие «ребенок» был включен и плод в утробе. Теперь беременных можно было подвергать уголовному преследованию и сажать в тюрьму на десятилетия, если были хоть какие-то доказательства того, что они в любой момент во время беременности употребляли наркотики. Десятки женщин отправили в тюрьмы в соответствии с этим законом в последние годы вместо того, чтобы оказывать им помощь, в которой они нуждались.

Истерия, окружавшая «плохих матерей», весьма затруднила проведение справедливого слушания по делу Марши Колби. Во время отбора жюри многие присяжные заявляли, что не могут быть беспристрастными в отношении миссис Колби. Некоторые указывали, что считают обвинения в убийстве ребенка настолько возмутительными, что никак не смогут чтить презумпцию невиновности. Несколько из них сообщили, что имеют настолько близкие отношения с одним из следователей – ключевым свидетелем штата, особенно громогласно требовавшим выведения на чистую воду плохих матерей, – что готовы «сразу поверить» ему и «полагают, что все, что [он] говорит, достойно доверия». Еще один присяжный признал, что доверяет свидетелям правоохранительных органов, с которыми знаком лично, до такой степени, что «поверит всему, что бы они ни сказали».

Суд позволил почти всем этим присяжным заседать в жюри, несмотря на возражения защиты. В конечном итоге присяжные, которые принесли с собой на слушание дела Марши Колби множество предубеждений и заранее составленных мнений, были избраны решать ее судьбу.

Жюри вернулось после прений с вердиктом о виновности по одному эпизоду тяжкого убийства. Прежде чем вынести вердикт, присяжные выразили озабоченность тем, что преступление миссис Колби подлежит смертной казни, поэтому штат согласился не требовать казни, если она будет сочтена виновной. Эта уступка привела к немедленному осуждению. Суд приговорил миссис Колби к пожизненному заключению без возможности условно-досрочного освобождения, и вскоре она уже ехала в кандалах в тюремной машине, направлявшейся в женскую тюрьму имени Джулии Тутвайлер.

Построенная в 1940-х тюрьма Тутвайлер расположена в Ветампке, штат Алабама. Названная в честь женщины, ратовавшей за образование заключенных и гуманные условия содержания, тюрьма Тутвайлер стала перенаселенным и опасным кошмаром для живших в ней женщин. Суды неоднократно называли эту тюрьму неконституционно переполненной: допустимое число заключенных в ней было превышено почти в два раза. В Соединенных Штатах между 1980 и 2010 г. число женщин в тюрьмах увеличилось на 646 процентов – эти темпы роста в полтора раза превышали те же показатели для мужчин. При населении женских тюрем в Америке, составляющем около 200 тысяч, и более чем миллионе находящихся под надзором или контролем системы уголовной юстиции уровень тюремного заключения женщин достиг рекордных уровней.

В Тутвайлере заключенные живут скученно в спальных помещениях и импровизированных жилых пространствах. Эта перенаселенность шокировала Маршу. Поскольку Тутвайлер – единственная в штате женская тюрьма, у администрации не было возможности сколько-нибудь осмысленно классифицировать обитательниц и распределять их по соответствующим спальным помещениям. Женщины с серьезными психическими заболеваниями или острыми эмоциональными проблемами втиснуты в одно помещение с другими, что превращает жизнь в тюрьме в хаос и стресс для всех. Марша так и не смогла привыкнуть к необъяснимым крикам и воплям других заключенных, оглашавших по ночам битком набитые общие спальни.

Приблизительно 75–80 процентов заключенных-женщин – это матери с маленькими детьми. Почти у 65 процентов есть малолетние дети, которые жили с ними на момент ареста.

Большинство заключенных женщин – почти две трети – отбывают в тюрьмах наказания за ненасильственные, низкоуровневые преступления, связанные с наркотиками или совершенные против собственности. Антинаркотические законы, в частности, оказали огромное воздействие на число женщин, попадающих в тюрьму. Законы «трех ошибок» тоже сыграли существенную роль. Я начал оспаривать условия заключения в Тутвайлере еще в середине 1980-х, будучи молодым поверенным в Южном комитете защиты заключенных. В то время я был потрясен, узнав, что женщины попадают в тюрьмы за столь незначительные правонарушения. Одной из первых женщин-заключенных в моей профессиональной жизни была молодая мать, которая отбывала длительное тюремное заключение за то, что выписала чеки, пытаясь купить трем своим маленьким детям рождественские подарки, не имея достаточной суммы денег на счете. Как какая-нибудь героиня из романа Гюго, она со слезами на глазах рассказывала мне свою душераздирающую историю. Я никак не мог поверить, что она говорит правду, пока не прочел ее дело и не узнал, что она действительно была осуждена и приговорена к более чем десяти годам тюрьмы за то, что выписала пять чеков, в том числе три – в магазине игрушек. Ни один из этих чеков не превысил сумму в 150 долларов. И она не одна такая. Тысячи женщин приговаривались к длительным тюремным срокам за то, что выписывали необеспеченные чеки или совершали незначительные преступления против собственности, которые влекут за собой обязательные минимальные приговоры.

Дополнительные последствия тюремного заключения женщин весьма значительны. Приблизительно 75–80 процентов заключенных-женщин – это матери с маленькими детьми. Почти у 65 процентов есть малолетние дети, которые жили с ними на момент ареста. Дети, которые стали более уязвимыми и подверженными риску в результате заключения матерей и останутся таковыми до конца своей жизни – даже после того, как их мамы вернутся домой. В 1996 г. Конгресс провел закон о реформе пособий, необоснованно включивший положение, которое давало штатам право лишать людей, обвиненных по «наркотическим статьям», общественных благ и пособий. Группа населения, на которую этот ошибочный закон оказывает наиболее неблагоприятное воздействие, – это имеющие детей бывшие женщины-заключенные, большинство из которых сидели в тюрьме по обвинениям, связанным с наркотиками. Эти женщины и их дети больше не могут жить в социальном жилье, получать продуктовые талоны или иметь доступ к основным социальным услугам. За последние двадцать лет мы создали в американском обществе новый класс «неприкасаемых», состоящий из наших самых незащищенных граждан – матерей и их детей.

Первые дни в Тутвайлере Марша провела словно в трансе, не способная поверить в то, что это происходит на самом деле. Она знакомилась с другими женщинами, которые, подобно ей самой, стали заключенными после рождения мертвых младенцев. Эферния Макклендон, чернокожая девушка-подросток из Опелики, штат Алабама, забеременела, учась в школе, и ничего не сказала родителям. Она родила, проносив беременность чуть больше пяти месяцев, и оставила трупик мертворожденного ребенка в дренажной канаве. Когда останки были обнаружены, полицейские подвергли ее допросу, и девушка наконец призналась, что не может быть на сто процентов уверена, что младенец не шевелился перед смертью, хотя преждевременные роды на таком сроке делали эту возможность крайне маловероятной. Под угрозой смертного приговора она присоединилась к растущему сообществу женщин, ставших заключенными из-за незапланированной беременности и неудачных решений.

Жизнь и страдания женщин сплелись в Тутвайлере в единое целое. Марша заметила, что к некоторым женщинам никто никогда не приезжает. Как ни старалась, она не могла оставаться равнодушной к окружавшим ее людям, погруженным в крайнее отчаяние, – тем, что плакали больше обычного, или страдали наиболее острой тревожностью из-за оставленных ими детей или родителей, или пребывали в особенно глубоком унынии или депрессии. При такой тесной связи, которая образовывалась между ними, ужасный день для одной женщины неизбежно становился ужасным днем для всех. Единственным утешением при таком положении вещей было то, что и радостные моменты тоже становились общими. Условно-досрочное освобождение, прибытие долгожданного письма, приезд родственников, которые давно не навещали, – все это поднимало настроение каждой и всем разом.

Если бы трудности других сестер по несчастью были самой большой печалью Марши в Тутвайлере, годы, проведенные там, стали бы для нее трудным, но не непосильным испытанием. Но существовали и более серьезные проблемы, исходившие от коррекционного персонала. Женщин в Тутвайлере насиловали охранники. Их сексуально домогались, эксплуатировали, они становились объектами агрессии и нападений охранников-мужчин. Начальник тюрьмы, мужчина, позволял мужчинам-охранникам присутствовать в душевых в банные дни. Офицеры потешались над обнаженными женщинами, отпускали грубые замечания, роняли многозначительные угрозы. У женщин не было возможности уединиться даже в туалетах, где за ними в момент отправления естественных потребностей могли наблюдать мужчины. В тюрьме были темные уголки и коридоры – самые страшные места в Тутвайлере, где женщины могли подвергаться избиениям или сексуальным нападениям. «Инициатива за равное правосудие» просила департамент исправительных учреждений установить камеры безопасности в общих спальнях, но чиновники отказали. Культура сексуального насилия была настолько всепроникающей, что даже тюремный капеллан домогался женщин, когда они приходили в часовню.

Вскоре после прибытия Марши в Тутвайлер мы добились освобождения Дианы Джонс, несправедливо осужденной и приговоренной к смерти в тюрьме за преступление, которого не совершала. Диану облыжно обвинили в контрабанде наркотиков, в которой участвовал ее бывший бойфренд. Ей были предъявлены несколько обвинений, приведшие к приговору с обязательным пожизненным заключением без права на условно-досрочное освобождение. Мы оспорили ее осуждение и приговор – и в конечном счете добились их отмены. Освобождение Дианы Джонс подарило надежду всем остальным пожизненно заключенным в Тутвайлере. Работая над ее делом, я ездил в тюрьму встречаться с Дианой, которая рассказывала мне о том, как отчаянно эти женщины нуждаются в помощи.

– Брайан, у меня есть около девяти писем от других женщин, которые хотят, чтобы я передала их вам. Этого слишком много, чтобы пронести мимо охраны, поэтому я не стала брать их с собой, но этим женщинам нужна ваша помощь.

– В таком случае не пытайтесь проносить письма контрабандой. Эти женщины могут написать нам.

– Ну некоторые говорят, что когда-то они уже писали…

– Мы просто завалены работой, Диана. Мне очень жаль, что так получилось, но мы постараемся ответить.

– Больше всего меня беспокоят «пожизненницы». Те, которые умрут здесь.

– Мы стараемся… просто можем сделать не все.

– Я понимаю и скажу им об этом. Просто они уже отчаялись – как отчаивалась я до того, как все вы помогли мне. Марша, Эшли, Моника, Патрисия донимают меня, чтобы я попросила вас прислать кого-нибудь на помощь.

Я познакомился с Маршей Колби вскоре после этого разговора и начал работать над ее апелляцией. Мы решили оспорить позицию штата и принцип отбора присяжных. Шарлотта Моррисон, стипендиатка Родса и моя бывшая студентка, ныне была старшим поверенным в «Инициативе за равное правосудие». Шарлотта и штатный адвокат Кристен Нельсон, выпускница Гарварда, которая работала в службе общественных защитников округа Колумбия, главной адвокатуре США, неоднократно встречались с Маршей. Она рассказывала о своем деле, о том, как трудно сохранить семью, сидя в тюрьме, и о ряде других проблем. Но чаще всего во время этих встреч всплывала именно тема сексуального насилия в Тутвайлере.

Мы с Шарлоттой взяли дело еще одной женщины, подавшей федеральный гражданский иск после того, как ее изнасиловали в Тутвайлере. У нее не было никакой юридической помощи; из-за изъянов в ходатайстве и не подкрепленных доказательствами обвинений в жалобе мы добились для нее лишь решения о небольшом возмещении. Но подробности того, что с ней случилось, были настолько болезненными, что мы больше не могли закрывать глаза на насилие. Мы начали расследование, ради которого побеседовали с более чем пятьюдесятью женщинами – и были просто шокированы, узнав, насколько широкого распространения достигла проблема сексуального насилия. Несколько женщин были изнасилованы и забеременели. Даже когда анализ ДНК подтвердил, что отцами этих детей являлись мужчины-охранники, делу не дали ход. Нескольких сотрудников, на которых неоднократно жаловались в связи с сексуальным насилием, временно назначали на другие должности или переводили в другие тюрьмы, но потом они снова возвращались в Тутвайлер, где продолжали преследовать женщин. В конечном итоге мы подали жалобу в Министерство юстиции США и опубликовали несколько открытых отчетов об этой проблеме, получивших широкое освещение в СМИ. Тутвайлер вошла в список десяти худших тюрем в Америке, составленный журналом Mother Jones; она единственная из всех женских тюрем удостоилась этой сомнительной чести. Затем последовали законодательные слушания и изменение порядков в этой тюрьме. Мужчинам-охранникам теперь запрещалось присутствовать в душевых и туалетах, и начальником тюрьмы стал новый человек.

Марша держалась стойко, несмотря на трудности, и начала защищать некоторых молодых женщин. Мы были в отчаянии, когда апелляционный суд по уголовным делам принял постановление, утверждавшее ее осуждение и приговор. Мы подали ходатайство о пересмотре дела в Верховный суд Алабамы и добились нового слушания, основываясь на отказе первого судьи исключить из жюри тех присяжных, которые заявляли о своей предвзятости и не могли быть беспристрастными. Это решение окрылило Маршу и нашу команду – в отличие от правоохранителей округа Болдуин. Они угрожали возобновлением преследования. Мы привлекли экспертов-патологоанатомов и убедили местные власти, что нет никаких оснований для осуждения Марши за убийство. Для урегулирования этого дела потребовалось два года, а потом еще год, чтобы добиться от департамента исправительных учреждений полного зачета срока за то время, которое Марша отбыла в тюрьме, прежде чем ее наконец в декабре 2012 г. освободили после десяти лет неправомерного тюремного заключения.

Мы начали устраивать ежегодные благотворительные ужины в Нью-Йорке с целью сбора денег для EJI. Они проходили в марте. Как правило, мы чествовали кого-то из выдающихся общественных деятелей и кого-то из своих клиентов. Одной из наших первых героинь была Мэриан Райт Эдельман – героическая женщина-адвокат, борец за гражданские права и основательница Фонда защиты детей. В 2011 г. ужин был устроен в честь бывшего судьи Верховного суда США Джона Пола Стивенса. Я встречался с судьей Стивенсом на небольшой конференции, когда был молодым адвокатом, и он был необычайно добр ко мне. К моменту выхода в отставку он стал самым громогласным критиком Верховного суда в связи с избыточными наказаниями и политикой массового тюремного заключения. В 2013 г. наряду с Маршей Колби мы решили почтить харизматичного бывшего директора Фонда юридической защиты NAACP Элейн Джонс и прогрессивных лидеров в производстве мороженого – знаменитых Бена (Коэна) и Джерри (Гринфилда). В программе согласилась принять участие Роберта Флэк – легендарная певица и автор песен. Она спела песню Джорджа Харрисона Isn’t It a Pity, а потом настало время вручать нашу награду Марше.

Во вступительном слове я поведал собравшимся, как в день освобождения из Тутвайлера Марша приехала к нам в офис, чтобы поблагодарить всех, кто ей помогал. Муж и две дочери забрали ее из тюрьмы. Младшая двенадцатилетняя девочка растрогала большинство наших сотрудников до слез, потому что вцепилась в мать и отказывалась отпустить ее все время, что они провели в офисе. Она обнимала Маршу за талию, держала ее за локоть, прижималась к ней, словно давая понять, что больше никому не позволит разлучить их снова. Мы сделали несколько фотографий бышей заключенной с нашими сотрудниками, и на каждом снимке была ее дочь, не отходившая ни на миг. Это многое говорило о том, какой матерью на самом деле была миссис Колби. Марша вышла на сцену в своем чудесном синем платье.

– Я хочу поблагодарить вас всех за признание меня самой и всего, через что мне довелось пройти. Вы были очень добры ко мне. Я просто счастлива быть здесь!

Она выступала перед большой аудиторией спокойно, потрясающе владея собой. Речь ее была ясной и очаровательной. Лишь один раз эмоции взяли над ней верх, когда она заговорила о женщинах, которые остались в тюрьме:

– Мне повезло. Я получила помощь, которой не может получить большинство женщин. И теперь это тревожит меня сильнее всего, ибо я знаю, что они по-прежнему там, а я дома. Я надеюсь, что мы сможем делать больше, чтобы помочь этим людям.

Ее вечернее платье сверкало в свете софитов, и присутствующие встали с мест, аплодируя Марше, проливавшей слезы по женщинам, с которыми она рассталась, уходя из тюрьмы.

Выйдя на сцену вслед за ней, я с трудом нашел подходящие слова:

– Нам нужно больше надежды. Нам нужно больше милосердия. Нам нужно больше справедливости.

Затем я представил Элейн Джонс, которая начала свою речь словами:

– Марша Колби – ну разве она не чудо?..