17.

Близится Новый год. Мертвые дни для бизнеса.

Подводить предварительные итоги рано. У нас завелись небольшие деньги, но стратегические проблемы не решены – и я предвижу, что решены не будут. Для этого у меня есть основания. У нас нет оборотных средств, накапливаются долги в бюджет, у нас нет рекламы и сеть мертва.

Тем не менее, нам удается наскрести деньги на вторую партию фильтров – еще сто штук, что по масштабом бизнеса – капля в море. Абдулл-Хафизовна начинает оформлять паспорт сделки, работа на час, но она тянет с ней неделю – на глазах у Леры, стол которой напротив. Все рабочее время она тратит на обучение девушки Гали, генерацию дурацких идей, требует положения о бухгалтерии, будто законодательных и подзаконных документов с нее не довольно, дает работу нашему новому секретарю Наташе, которая, как выясняется, за словом в карман не лезет и умеет постоять за себя. Приходит Абдулл-Хафизовна к часу дня, норовит задержать всех и каждого после конца работы и от планирования уклоняется всячески. Я не могу заставить ее сделать прогнозный баланс. Внешне я любезен с ней, хотя она давно сидит у меня в печенках, и я знаю: ее надо гнать.

Лера – того же мнения. И после Нового года спокойно говорит ей, что с ней не сработается. Благо, у нас есть отличный и проверенный бухгалтер на замену, Танечка, легкая, быстрая, неизменно доброжелательная и очень грамотная. Абдулл-Хафизовна покинет нас, унеся свою лень, приторные духи, паршивый характер и тяжелые византийские одежды. Итак, с бухгалтером мы решим. Не ясно, как быть с другим – с тем, что фирма напоминает клуб или сходку футбольных фанатов. Сплошная говорильня, у всех идеи и планы, на завтра – новые идеи и планы, ничего не доводится до конца. Или – говоря моим языком – ситуация, в которой коллегиальность подменяет компетентность.

Перед уходом, а увольняем мы ее в первых числах марта, Абдулл-Хафизовна пытается создать нам дополнительные проблемы, точно имеющихся мало. Она начинает зудеть, что склад не относится к структуре бухгалтерии, накладные обязана давать секретарь, словом, морочить голову, как умеет одна она. Нечего делать, мы нанимаем кладовщика – прежний, мальчик из Zepter, просто канул, растаял в коридоре без всякого отчета и передачи дел, и я, наконец, запрещаю Абдулл-Хафизовне обращаться к секретарю вообще. Вовне нас ругают на все корки – Чернавцева квасится дома и интригует как помешанная! У нас не будет фильтров, фирма лопнет, мы умрем, и нас за волосы стащат в братскую могилу. Но мы-то знаем, что фильтры будут. И что Чернавцева будет посрамлена, разбита и проклята навеки. Как все, кто вторгались в Россию. И все-таки мы нервничаем.

Нервничает Любовь Семеновна: зал стоит пустой, на обучение приходят по три с половиной человека. Любовь Семенова – по знаку Весы, а это плохо для бизнеса: день она в миноре, день – порхает, ее мотает от одного полюса треволнений к другому, от поражения – к победе, от радужных надежд – к видениям загробной жизни. Она курит дамские сигареты и хрустит пальцами. Она придирчиво оглядывает себя, снимая с блузы невидимый сор. Она готовится к военному параду, который переносят изо дня в день. Она идет по коридору вам навстречу, неся стопу книг, и вы чувствуете себя так, будто сейчас она преподаст вам урок географии и поставит кол. Вы чувствуете себя именно тем идиотом, который не знает, где находится Саргассово море. Она без конца советуется с Лерой. Обе ковыряются с расчетами и рассуждают, как стимулировать деньгами работу сети.

Я не вникаю в это по понятным причинам. Я не хочу ничего слышать про сеть – хватит, что мне приходится писать все рекламно-информационные материалы и другие документы для так называемой «папки презентанта», потому что чеховский персонаж Юра не сделал ни черта. Он приходит на работу поздно, заговаривает с дамами, подолгу смотрит в окно. Дышит на него, трет рукавом. Дам он называет сударынями. Он щиплет бородку и не может погладить свой пиджак. Он выглядит неприкаянным и потерянным. Навязанным нашей эпохе. Когда он смотрит на меня, близоруко щурясь, меня мутит от раздражения. Почему кто-то всегда работает за этих неврастеников с их похмельным синдромом и монологами ни о чем?

И, разумеется, всё, что я делаю, используется шиворот-навыворот. Если я делаю рекламные листовки для фильтров и для обучения, указывая в них адрес и телефоны компании, их правят – чтобы не указывать ничего, и раздают в руки менеджерам МЛМ – братьям и сестрам нашего Юры – а мне во что бы то ни стало нужно сделать первый шаг к продажам со склада. Если я договорился в лучшем из хозяйственных магазинов, чтобы там выставили наши фильтры – и целую экспозицию сопроводительных материалов, и беру на переговоры Хоменко, та в самый радостный момент назначает продажную цену фильтра – цену МЛМ. При магазинной наценке фильтр выставлен ценой в тысячу долларов США – почему не в три тысячи? Но мне отвечают: ничего, пусть люди увидят фильтр по этой цене, тогда, дескать, мы стимулируем продажи МЛМ. Если я объясняю, что надо переходить к продажам со стендов, все согласны со мной – главное, лучшие менеджеры это чертово-матерной сети, которых, конечно же, нет, когда доходит до дела.

Мне абсолютно ясны три вещи: раз – меня слушают, чтобы сделать наоборот, или не сделать вообще, два – мне не доверяет Иришка, три – мы тянем фирму в разные стороны, причем, я делаю всё, остальные – ничего. Я – Мистер Правильный, Который Надоел. Я доктор, чьи рецепты засовывают подальше и становятся в очередь в винный отдел. Я – громкоговоритель на столбе, мимо которого идут озабоченные люди.

Как белый день, мне ясно, что тут не заработаешь, и что я попусту трачу время, силы, нервы. Как-то я в лоб спрашиваю верную Вартанян: почему Ира не доверяет мне? И получаю ответ, который ждал: она боится захвата власти. Власти – какой и над чем, над долгами, стульями в зале, девочкой Гитой, этой каждодневной морокой, которую они тут называют работой – над чем именно? Над всем. Это – ново.

Как обычно в таких случаях, я надеваю пальто, поднимаю воротник и, оставив портфель на работе, выхожу из здания института и смешиваюсь с толпой, пройдя несколько остановок до метро. Это метро Таганская. Напротив – театр «На Таганке», продают цветы и газеты, пахнет жареным мясом и угаром, запах стоит в сыром воздухе, несмотря на то, что ветрено. За порталом метро высится церковь. Меркнут предвечерние облака. Проститутки в черных пальто жмутся у входа в метро. Дальше, у киосков, мужчины пьют пиво из бутылок, сидят за кружками на террасе. Мое место там. Потягивая пиво и глазея на прохожих, я жду, пока зажгут городские огни, и я, как в юности, почувствую себя частью всей этой круговерти. Я больше ни о чем не думаю. Я уподобился отражению в стекле, в которое мирно втекает толпа, в нем полощутся перетяжки над дорогой, в него въезжают троллейбусы, в нем горят далекие огни. Есть еще кое-что, кроме дурацкой фирмы – весь остальной мир. Мне просто нужно посидеть на веранде распивочной, за кружкой светлого под полосатым тентом, плещущимся на ветру. И завтра я буду новым человеком.