«Шел солдат с фронта»

1939 год

Снимать эту картину нам надо было в деревне на Украине. Основой сценария послужила повесть Валентина Катаева «Я, сын трудового народа». Режиссером был Владимир Легошин.

Приехав в деревню за две недели до начала съемок, я поселилась у милейшей женщины Марыси. О том, что я член группы кинематографистов, которая должна снимать в их деревне фильм, я намеренно Марысе не сказала. Представилась дачницей, ленинградкой по имени Фрося (так меня должны были звать в картине). Не знаю почему, но Марыся сразу стала называть меня Прыськой. Цель у меня была такая: за две недели акклиматизироваться настолько, чтобы ничем не отличаться от настоящих украинских девчонок.

Началась нормальная жизнь дачницы. Я следовала за Марысей везде и всюду, как хвостик, объясняя это тем, что я никого в деревне, кроме нее, не знаю и что без нее мне здесь скучно. Марыся сокрушалась, что я «непутево» отдыхаю, но я видела, что моя компания ее устраивает: она от души веселилась, когда я, как попугай, пыталась повторять на украинском все, что она говорила. К счастью, Марыся не просто смеялась, но и поправляла меня. А я не только учила язык, но и носила воду на коромысле, помогала Марысе в огороде, чистила кукурузу, кормила домашний скот… А вечером садилась с Марысей за стол и с аппетитом ела деревянной ложкой вкуснейший украинский борщ, вытирая рот рукавом или фартуком, как это делала моя хозяйка.

Через неделю к Марысе приехала ее младшая сестра, симпатичная молодая девушка. С ее приездом моя жизнь несколько изменилась — прибавились вечерние прогулки. У меня даже появился кавалер, паренек лет семнадцати. Каждый вечер он подходил к моему окну и кричал что-нибудь вроде «И-го-го-о!». Это означало, что я должна выйти за калитку на вечернее гулянье. У длинного плетня собиралась компания девушек и парней. Последним появлялся гармонист, и тогда мы всей гурьбой ходили по единственной улице нашей деревни и пели под гармошку красивые украинские песни. Потом подходили к плетню. Девушки садились на плетень, а парни стояли — каждый рядом со своей избранницей, и тут начинались разные разговоры. Сидя на плетне, я «узнала», что в деревню приехали «кино­съемщики» и будут что-то снимать. С ними приехали и артисты. Я делала вид, что ничего об этом не знаю и никакого отношения к «киносъемщикам» не имею.

Две недели быстро промелькнули, и на следующий день была назначена съемка.

Утром я взяла корзину, сказала Марысе, что иду в лес за ягодами, а сама побежала на съемку. В съемочной группе я попросила, чтобы, пока я снимаюсь, кто-нибудь купил мне ягоды. Дала корзину, деньги и пошла гримироваться. Мы должны были снимать сцену погони немцев за Фросей и драку. Место съемки было выбрано далеко от деревни, к тому же я все две недели вела себя очень осторожно, поэтому была уверена, что правду обо мне удастся скрыть хотя бы на время. Но я не учла интерес жителей деревни к нашей работе. Им так хотелось узнать, как снимают фильм, что они отыскали бы нас даже в космосе.

Сцена погони заканчивалась дракой, для которой я должна была облачиться в рваный грязный костюм. Художница поработала на славу, и вид костюма не вызывал сомнений, что и погоня, и драка были нешуточными. Но доснять драку целиком мы не успели, так как село солнце. Было решено сделать это завтра с самого раннего утра, а уже потом перейти к запланированным сценам.

Чтобы назавтра не тратить время на переодевание, я отправилась домой в съемочном драном костюме — просто смыла грим и взяла корзину с ягодами.

Дома Марыся встретила меня, мягко говоря, неласково. Она даже не взглянула в мою сторону — стояла у печки спиной ко мне и всем своим видом словно говорила: «Не-на-ви-жу!» Было ясно, что она уже в курсе дела. Я решила притвориться, что не замечаю ее враждебности: просто подойду, обниму и скажу, что соскучилась. Но когда я подошла, Марыся с силой оттолкнула меня и разразилась горькими слезами. Из того, что она бормотала сквозь слезы, я поняла, что Марыся очень обижена: вместо того чтобы честно сказать, что я актриса, я зачем-то назвалась дачницей Прыськой. Зачем?! Выслушав ее жалобы, я ответила:

— Марыся, если бы я сказала тебе правду, то никогда бы не научилась у тебя всему тому, чему научилась, да еще за такой короткий срок. А так ты две недели была моей учительницей, даже не подозревая об этом. Тому, что я теперь буду делать на экране, я обязана только тебе.

Марыся перестала плакать, широко раскрыла глаза и удивленно посмотрела на меня. Я же после всей этой сцены и напряженной работы в первый съемочный день вдруг почувствовала смертельную усталость и, пожелав Марысе спокойной ночи, отправилась спать.

А утром… Утром, проснувшись, я увидела, что мой съемочный костюм, над которым так старательно, в поте лица потрудилась наша художница, лежит на скамье тщательно зашитый, заштопанный, выстиранный и выглаженный. От ужаса у меня все просто оборвалось внутри — ведь мы прямо сейчас должны снимать продолжение вчерашней сцены! В полном отчаянии я спрыгнула с постели и побежала на поиски Марыси. Та, безумно гордая собой, готовила на кухне завтрак.

— Марыся! — крикнула я. — Когда ты успела выстирать мое платье?!

— Как когда? Когда ты спала, ночью.

— А зачем? Зачем?! — прохрипела я.

— Как зачем, золотко мое? — удивилась Марыся. — Не могу ж я, чтобы ты неухоженная ходила. Что тогда про меня соседи будут говорить?

Значит, Марыся ничего не поняла — и никогда не поймет. Я смирилась с судьбой и без завтрака, на два часа раньше времени побрела искать нашу художницу. Теперь ей, бедняге, придется из-за Марыси заново готовить мой костюм к съемке.

 

А вот история про сцену с тачанкой.

Наш режиссер, Володя Легошин, заболел. Но если завтра будет солнце, обязательно нужно снимать. Режиссера мог заменить только его ассистент (вторых режиссеров тогда не было), но он боялся оплошать и поэтому ужасно волновался.

— Вы справитесь, — хором убеждали мы его. — У нас очень опытный кинооператор, Беня (Борис) Монастырский, он вам поможет. А у нас, актеров, сцена простая: два главных героя и Фрося едут на тачанке. Больше ничего…

Наступило утро. Солнце светило вовсю — можно и нужно снимать. Беня Монастырский и его помощники установили аппаратуру у подножия другой стороны горы. Приехала тачанка, запряженная тройкой лихих лошадей. На облучке — «красноармеец», парень из нашей деревни. На тачанке стоял привязанный к ней пулемет, выглядевший довольно внушительно. К «красноармейцу» подошел ассистент режиссера и попросил его сначала проверить всю дорогу, по которой потом должна была проехать тачанка с актерами. «Красноармеец», гордившийся возложенной на него миссией, тут же натянул поводья. Я стояла недалеко и слышала весь разговор. Недолго думая, я вскочила на тачанку, села возле пулемета, и тройка лошадей пустилась вскачь. Промчавшись по дороге, мы быстро оказались на вершине горы, после чего должны были съехать вниз, к кинокамере. В этот воскресный день все жители деревни забрались на гору, чтобы посмотреть, как «киносъемщики» делают фильм. И тут среди односельчан «красноармеец» увидел девушку, в которую был влюблен и на которой хотел жениться. Парень несколько раз делал ей предложение, но девушка категорически отказывалась выходить за него замуж. И вот, чтобы завоевать сердце любимой, парень решил блеснуть перед ней своей ловкостью и мастерством. Не спуская с девушки глаз, «красноармеец», забыв обо всем на свете, погнал тачанку вперед. Мы быстро приближались к крутому склону горы. Когда парень взглянул, наконец, на дорогу и попытался притормозить, было уже поздно: тройка стремительно помчалась вниз. Я посмотрела под гору и увидела бледного от ужаса ассистента и помощников оператора, оттаскивающих в сторону кинокамеру и прилипшего к ней Беню Монастырского. Было ясно, что катастрофа неизбежна. Времени на раздумья у меня не было. Ладно, будь что будет. Я соскочила с тачанки, на лету свернулась в клубок и покатилась под гору.

Как мне потом рассказали, тачанка за что-то зацепилась, перевернулась, наш «красноармеец», вылетев из нее, упал почти к подножию горы и лежал там без сознания, с окровавленной головой. А лошади на бешеном скаку перемахнули через кинокамеру и оператора и, к счастью, ничего и никого не задев, помчались дальше — потом их, конечно, поймали. Повезло не только оператору, но и раненому «красноармейцу»: неприступная красотка, увидев, что парень лежит в крови, пронзительно вскрикнула и бросилась с горы вниз. Добежав до своего ухажера, девушка упала на колени, обняла его и зарыдала. Парень открыл глаза — и в них тут же засияло счастье. С трудом оттащив рыдающую девушку от раненого, кто-то из съемочной группы отвез парня в город к врачу.

А что же Фроська? А Фроська, все так же свернувшись клубком, лежала у подножия горы, окруженная молчаливой толпой жителей деревни. Наконец, раздался чей-то робкий голос:

— Фросечка, ты жива?

Я уже поняла, что жива, вот только… Я попробовала пошевелить пальцами — шевелятся. Открыла глаза и осторожно ощупала лицо. Не поняла.

— Лицо? — шепотом спросила я.

— Що лицо? — послышались недоумевающие голоса.

— Лицо цело?

— А-а. Цело, цело.

Тогда очень осторожно я начала распрямляться. Тут я услышала голос нашего соседа:

— Фросечка, мы договорились с одним дедушкой… О! Вон он уже подъезжает на телеге! Он отвезет нас с тобой к Марысе.

И тут же, недолго думая, сосед подхватил меня на руки, положил в телегу, уселся сам, и мы поехали. Когда мы добрались до хаты, Марыся уже поджидала меня, стоя на крылечке: видно, кто-то успел ее предупредить. Сосед хотел внести меня в дом, но я заверила, что смогу дойти сама. Тогда он, сказав: «Я сейчас», скрылся. Мне, хоть и с трудом, удалось дойти до постели, но меня всю трясло. Только я улеглась, как появился сосед с бутылкой водки. Он налил мне полстакана и строго произнес:

— Выпей до дна, Фрося.

Трясущимися руками я взяла стакан и стала пить, выбивая зубами дробь по стеклу. Выпив все до дна, как мне было приказано, я тотчас упала на подушку и стала проваливаться в сон. Марыся укутала меня в несколько одеял, сверху положила еще и старый кожух, приговаривая:

— Так ты быстрей согреешься, Фросечка. Спи, дорогая.

И я мгновенно уснула. Спала я не больше получаса и проснулась очень веселая — ну прямо хоть песни пой. Наверное, начала действовать водка. Тут прибежал ассистент Легошина и сказал, что поскольку режиссер лежит с высокой температурой, ему не стали рассказывать о случившемся, чтобы зря его не волновать.

— А как вы, Фросечка? Получше? Нет? Мы с оператором на всякий случай переделали съемочный план, так что дня три можете лежать, отдыхать.

— Тут одним отдыхом не обойдешься, — встряла в разговор Марыся. — У нее же вся спина, все бока и ноги в синячищах, ссадинах и царапинах. Я уже начала лечить их: у меня есть настои на травах — вот они-то точно помогут. Хуже с занозами — их у нее на теле мильон, не меньше. Таскать не перетаскать!

И правда, лечебные настойки довольно быстро помогли, а вот с занозами Марыся до-олго возилась!

Дней через пять я уже бодро отправилась на съемку. По дороге я встретила нашего героя — «красноармейца». Он шел под руку со своей любимой девушкой. Голова у него была все еще перевязана, но лицо… Лицо так и светилось от счастья.

 

Съемки в экспедиции подходили к концу. Осталось три съемочных дня, но внезапно пришла ранняя осень, и погода резко изменилась. Нужно было ловить буквально каждый момент, чтобы хоть что-нибудь снять. К сожалению, в кино это часто бывает.

Выходили мы на съемочную площадку рано утром и часами сидели в ожидании солнца. Земля стала подмерзать, а я всю картину снимаюсь босая. В коллективе все по очереди начали простужаться и болеть — каждый день кто-нибудь не мог явиться на съемку: грипп или ангина. Только мы с оператором Беней Монастырским держались молодцами. Я хвасталась, что меня ничего не берет, потому что с детства закаляли в цирке.

Но однажды, проснувшись утром, я почувствовала себя как-то странно. Сбросив с себя рядно, я увидела на руке здоровенный фурункул. «Нахвасталась!» — с досадой подумала я и, сев на кровать, вскрикнула от неожиданной боли. Оказалось, что пониже спины у меня тот же «сюрприз». Только этого не хватало! Уж лучше бы вульгарный грипп.

Явившись на съемочную площадку, я подошла к администратору и попросила, чтобы после съемки меня отвезли в город к врачу.

— Вы же никогда не хвораете — я сам, своими ушами слышал, как вы вчера об этом кому-то сказали.

— То было вчера, а сегодня… Сознаюсь. Переоценила себя.

— Хорошо, Фросечка, — уже без всякого сарказма проговорил администратор. — Организуем.

Кстати, его в нашей группе все так и звали — «Организуем».

Солнца не было. Все сидели мрачные и злые, укутанные кто во что горазд и выглядели как кочаны капусты. Но я-то сидеть как раз и не могла, поэтому нашла какой-то мешок, набитый мягким барахлом, громко называемым «реквизитом», положила его на мерзлую землю и улеглась сверху на живот.

— Эксцентричная у нас Фросечка: все сидят, а она лежит, да еще на животе, — сказал Леша Консовский, игравший в фильме роль Миколы, приятеля Семена и Фроси Котко.

— Попробовали бы вы сидеть, если бы у вас был фурункул, — пробормотала я.

Дальше мне можно было не комментировать: наш Миколка сразу все понял и во всеуслышание со свойственной ему непосредственностью произнес:

— У Фросечки фурункул на мягком месте, а потому она сидеть с нами не может, а лежит в сторонке на животе и задумчиво страдает.

Все оживились:

— Ведь только вчера кое-кто хвастался…

— Сглазила, — хмуро проговорила я, — вот и лежу.

Режиссер заволновался: может возникнуть простой, а тут и так сплошные неприятности с солнцем.

— К доктору! К хирургу! Немедленно! — крикнул он.

— Я уже договорилась с «Организуем» — он обещал все устроить.

Съемка так и не состоялась: солнце ни разу не выглянуло даже на секунду. Все разбрелись по домам. Поискав нашего «Организуем» и не найдя его, я тоже поплелась домой.

На следующий день, в пять утра, ко мне прибежал ассистент и сообщил:

— Вчерашнюю сцену сегодня снимать не будем. Снимаем погоню.

— Погоню?! — ахнула я.

Ахнула, потому что в этой сцене Фроська мчится на лошади, за ней гонятся немцы, и вдруг Фроськина лошадь спотыкается и вместе со своей наездницей летит на землю. Увидев это, немцы спрыгивают со своих лошадей и хватают лежащую Фроську. К счастью, финал этой сцены был уже снят, однако при мысли, что мне предстоит долго скакать верхом, я пришла в ужас.

— Почему именно погоню? И почему сегодня? — растерянно спросила я.

— Потому что военная часть, одолжившая нам лошадей, сегодня вечером перебирается на новое место, — объяснил ассистент.

«Нет справедливости на этом свете», — грустно подумала я и побрела на съемочную площадку. «Хоть бы солнце не вышло», — мечтала я по дороге. Но оно, разумеется, вышло.

— Фросечка пришла! Репетируем! — крикнул режиссер.

Я подошла к нему:

— Володя, вы не попросите ассистента, чтобы он заменил меня на репетиции? И еще одна просьба: снимать только один дубль.

— Почему? — удивленно спросил режиссер. Но, видно вспомнив, как я вчера лежала на животе, тут же сказал:

— Да-да, так и сделаем. Только вы уж постарайтесь, чтобы дубль получился хорошим.

— М-м, — промычала я.

— Репетируем! — еще раз крикнул Легошин и поманил к себе пальцем ассистента.

«Сейчас ассистент испытает на себе фокусы моего рысака», — подумала я. Дело в том, что мой рысак был лошадкой симпатичной, но ужасно ленивой: прежде чем взять с места в карьер, он вначале неизменно трюхал рысцой и только после моего энергичного вмешательства начинал постепенно переходить в галоп. Так и сегодня: на сигнал режиссера «Пошли!» этот лентяй, как всегда, еле-еле затрюхал рысью, и, пока ассистент уговаривал его и всячески подгонял, немцы оказались впереди догоняемого.

— Стоп! Стоп! — закричал режиссер.

Так повторялось несколько раз, пока мой рысак не разогрелся и, действительно, не «пошел». Наконец всё отрепетировали и режиссер скомандовал:

— Съемка!

Моя очередь. Я медленно и неуклюже вскарабкалась на лошадь.

— Мотор! — прозвучал голос режиссера.

К счастью, разогретая лошадка сразу взяла с места в галоп и в нужный момент мы благополучно упали на землю. Все получилось. Съемка закончилась. Теперь в город! К врачу! Но где же «Организуем»? Только что был здесь, а тут вдруг испарился. Все ясно: «Организуем» забыл организовать.

На следующий день снимали сцену возвращения с фронта старшего брата Фроськи — Семена Котко (артист Александр Мельников). Началась репетиция.

В калитку входит Семен. Фроська, стоящая на крылечке, увидев его, вскрикивает от счастья, бежит к брату и повисает у него на шее, болтая ногами. Так написано в сценарии. Но на репетиции я при виде Семена медленно и осторожно спустилась с крыльца, доковыляла до брата и остановилась на некотором расстоянии.

— Стоп! — крикнул режиссер. — Надеюсь, Фрося, на съемке все будет выглядеть несколько иначе, — недовольно произнес он.

Я печально кивнула головой.

— Приготовились к съемке… Мотор!

Услышав слово «мотор», я мчусь стрелой через весь двор, бросаюсь на шею любимого брата, повисаю на нем и от избытка чувств болтаю ногами.

По сценарию на этом сцена заканчивается, но режиссер почему-то молчит, команды «Стоп!» не дает, поэтому мы продолжаем играть дальше: целуемся, обнимаемся, Семен смотрит на меня счастливыми глазами и неожиданно для всех нас — очевидно, тоже от избытка чувств — изо всех сил шлепает меня пониже спины.

— Стоп! — раздалась, наконец, команда режиссера.

Съемка закончилась. Ко мне подбежал «Организуем» и радостно сообщил:

— Все организовано, и мы прямо сейчас можем ехать в город к хирургу.

— Опоздали, — говорю я и, показывая на «брата», добавляю: — Врач стоит перед вами.

Затем крепко жму руку Семену и нормальной походкой иду к хате. Когда растерянному Александру объяснили, в чем дело, он бросился за мной и долго просил прощения, хотя я уверяла его, что искренне благодарна за исцеление.