Глава 6

Наша семья. – Бабушка. – Её любовь к мужу. – Её спокойное и набожное отношение к людям. – Реб Юдл. – Городские дела. – Реб Липе. – Договор.

Дед любил поговорку: «Земля должна извергнуть кости того, кто оттолкнёт от себя ребёнка». Он замечательно жил с братом, и брат со своим единственным сыном и детьми единственного сына – все как один жили вместе с детьми и внуками деда, и если кто-то из семьи заболевал, все собирались возле больного. От него просто не отходили. В нашей семье царило удивительное единство, которое с большой деликатностью проводилось любимой и незабвенной бабушкой Бейле-Раше. За всеми больными членами семьи она смотрела, не отходя. Собиралась ли родить невестка - тут же вставала свекровь; если дочь – это была мать; для больных сыновей и внуков – это была бабушка. С доктором или фельдшером она одна должна была говорить, и если нужно было что-то с больным делать – она была должна быть рядом.

В доме у неё всегда была готова еда для всех детей и внуков, и когда кто-то приходил, она тут же ему давала поесть. Одна она не ела и всё ждала, не придёт ли кто-нибудь из детей или внуков или невестка – всем ведь надо дать. И одним тем, что ели другие, она уже была сыта. Редко видели, чтобы она ела. Готовя что-нибудь вкусное, она от него только пробовала, а остальное делила, и хоть имела двух прислуг, но обычно сама пекла и жарила и была исключительной поварихой.

Ещё она имела привычку посылать ежедневно в богадельню кастрюлю с едой, не забывая и просто бедных людей, кто не мог заработать себе на жизнь. Им она посылала потихоньку и была им поддержкой.

Сама она была худенькой, маленькой еврейкой – в чём только душа держится – но энергии в ней было, может, как у иного мужчины.

Мужа своего Арона-Лейзера она отличала, как говорят женщины, «как субботу отличают от буднего дня». Дед был большой баловень и любил хорошо поесть. Она для него каждый день готовила особые блюда, и самым большим огорчением для неё было, если он, не дай Бог, нашёл в тарелке муху. Тогда он уже ничего не ел, и она летела к своей свекрови: не найдётся ли там какой-то хорошей еды для него. Если там ничего не было, она настаивала, чтобы он только подождал минуту, она уже ему сделает чудное блюдо. Но он, как назло, не хотел ждать, что её очень огорчало.

Он любил хороший чай, и она уже следила, чтобы его стакан чая был крепким и хорошим. И когда он ехал к помещику, то должен был ей сказать, когда, примерно, вернётся. И если можно, даже час, и она к тому времени готовила самовар. А когда он должен был, например, прийти в понедельник вечером, в двенадцать часов, она забирала самовар к себе наверх, где была их спальня. Прислуга уже спала, и бабушка сидела у самовара наверху, подбрасывая уголь, чтобы самовар не остыл, чтобы, когда Арон-Лейзер придёт, у него был горячий чай. Так себя у евреев вела когда-то жена.

И так она следила всю ночь за самоваром, чтобы он был таким, как надо, горячим, чтобы когда Арон-Лейзер придёт, у него уже был чай. И если случалось, что он задерживался у помещиков несколько ночей подряд, она всё время дремала, не раздеваясь и иногда схватывалась, подкладывала угли в самовар, чтобы он был горячий, и снова дремала. Днём уже прислуга следила за самоваром.

Арон-Лейзер был большим упрямцем и когда говорил «да», это было «да», а когда «нет» - никаких аргументов не существовало. И когда он сидел среди людей и как раз был ей нужен, она к нему подходила очень вежливо и прежде всего извинялась, что подходит в тот момент, когда он говорит с людьми. В таких случаях он обычно делал рукой нетерпеливый жест. Это значило, что она должна уйти. Она, понятно, уходила и никогда не обижалась.

Также часто случалось, что люди приходили спросить совета у Арон-Лейзера и выражали желанье, чтобы и она при этом присутствовала. Она была известна в городе своими советами, и он её подзывал:

«Евреи хотят твоего совета», - говорил он ей. Объясняли в чём дело, и она давала совет. Но перед этим делала небольшое вступление:

«Я ведь всего лишь глупая еврейка, но мне кажется, что надо сделать так и так».

И по её совету обычно поступали.

Она никогда не садилась с ним рядом: стояла перед ним почтительно, хотя очень и очень ему помогала в его хозяйственной карьере и в его отношениях с помещиками. Она всегда старалась, чтобы он не прогадал в своих делах, а сама себя умышленно ставила перед ним в невыгодное положение. Как говорилось, он её во многих отношениях слушался. Но она не показывала вида, что знает, что он её слушается…

Отец её реб Юдл на старости лет овдовел и возле него не осталось детей. Три его сына были учёными людьми, а не богачами, и жили в разных городах. Бабушка Бейле-Раше была единственной дочерью и пригласила его к себе в гости. Он был очень умным евреем, в городе его все уважали, и Арон-Лейзер предложил ему остаться у него насовсем и никак его не отпускал. Старик продал в Семятичах свой дом со всей домашней утварью и приехал к зятю в Каменец, и дед Арон-Лейзер берёг тестя, как зеницу ока.

Прадед реб Юдл присмотрелся к делам своего зятя и обнаружил - что было совсем нетрудно - что городские дела закрутили ему голову. Целыми днями и ночами его дом набит людьми, и всё из-за городских дел. Ему, старику, было жаль способностей Арон-Лейзера, которые тратились на ничтожные дела маленького города - какое замороченье головы приходится от них иметь – больше, чем от дел большого города.

Поэтому для него было ясно, что тот должен отбросить совершенно городские дела и больше заниматься помещиками, на чём можно что-то заработать, или он должен совсем переехать в Бриск, где при его ловкости и уме он себе сразу сделает имя, и лучше там руководить, чем здесь, в Каменце. Там он, по крайней мере, будет иметь дело с таким городом, с такими богачами, мудрецами, учёными, образованными людьми.

Старик, реб Юдл, научил свою дочь Бейле-Раше чтобы она это объяснила своему мужу. Но дед, Арон-Лейзер, ответил на это, что он ни за что не бросит Каменец, где покоятся его родители и деды, где и сам он состарился, куда он вложил и энергию свою и свою молодость, и если ему даже дадут миллионы, он из Кменца не уедет. Но что касается городских дел, то он сам согласен, что этим заниматься не надо. Слишком это трудно, он тратит слишком много сил, а толку мало.

Тогда было снова решено, что он должен отказаться ото всех городских дел - только выбрать подходящий момент. Но услышав, что Арон-Лейзер собирается отказаться от городских дел, стали к нему приходить городские старейшины и все важные хозяева и просить, чтобы он оставался и дальше. Более того, если ему слишком трудно, пусть поделится с ними работой и они ему помогут.

Хозяева долго просили и убеждали, и он согласился остаться на пробу, посмотреть, будет ли теперь легче. Прошло какое-то время, и он сам стал себя вести по-другому: собирать совещания, приглашать городских старейшин и распределять между ними работу, и они делали то, что он им поручал.

Арон-Лейзер также был освобождён от многих трудных дел, которые его тесть реб Юдл, который не имел, чем заняться, взялся делать вместе с другими людьми, из тех, что обычно толпились в квартире деда. Реб Юдл давал уже им советы, выслушивал их жалобы и т.п.

Бабушка Бейле-Раше, которая раньше из вежливости по отношению к мужу никогда не вмешивалась в его разговоры, если он её не спрашивал, теперь, когда евреями занялся её отец, также помогала советом больше, чем раньше, так что деда совсем освободили от этих дел.

Он стал больше заниматься помещиками, а бабушка совсем не раздевалась по ночам, сидя в полудрёме, ей приходилось чаще вставать с постели и подбрасывать свежие угли в самовар, чтобы когда Арон-Лейзер придёт, у него тут же был горячий чай.

У деда был зять, учёный человек, реб Липе. Этот реб Липе был большой бедняк и однажды он послал деду, своему шурину, письмо, прося, чтобы тот помог ему с заработком. Дед его позвал и предложил сделать вместе дело, от которого у того будет заработок и ни в чём не будет недостатка. Также и ему, деду, от этого что-то перепадёт. Реб Липе посмотрел на деда с удивлением: что это значит – что и Арон-Лейзеру что-то перепадёт, и он ничего не потеряет?

Дед ему сказал:

«Давай сделаем такое дело: я тебе дам для твоей жены и детей приличную сумму, и ты будешь сидеть и заниматься. Но дашь мне справку, что половину доли в будущей жизни, которая причитается тебе за твою ученость, ты завещаешь мне. Всю жизнь я, с Божьей помощью, живу простым от мира-сегойником и даже в этом мире не могу добиться всего, чего хочу. Так пусть хотя бы будущий мир будет обеспечен! Боюсь, что по прибытии в будущий мир будет мне горько и темно - там ведь нет ни исправника, ни асессора…»

Реб Липе ничего не мог сказать в ответ. Наверное, ему показалось неправильным, чтобы Арон-Лейзер, который так много имел в этом мире, имел бы и в будущем. Он сказал, что должен посоветоваться с Пурией, своей женой, сестрой Арон-Лейзера.

Прошло несколько месяцев, и ни реб Липе, ни его жена, не соглашались отдать Арон-Лейзеру половину будущего мира, причитающегося за учёность. Имея маленьких детей, которым надо делать платьица, ботиночки, платить за ученье и тому подобное, что нужно для жизни, они сильно страдали от нужды. На еду им Арон-Лейзер более или менее давал - но только на еду. Мучились, но ни на какие сделки с будущей жизнью не шли. Арон-Лейзер уже снизил требования. Сейчас он хотел половину только за учёность реб Липе, а за все его благочестивые поступки – ничего.

Понятно, что Арон-Лейзеру было досадно. Во-первых, ему очень хотелось доли в будущем мире, а во-вторых, он совершенно не привык, чтобы ему отказывали. И он всего лишь прекратил посылать им на жизнь.

Реб Липе с женой и детьми остались, бедняги, совсем без хлеба. В доме не было ни кусочка хлеба, не было даже картофеля, просто хоть ложись да помирай с голоду.

Мучились, мучились, туда-сюда кидались, но когда больше не могли выдержать, жена реб Липе Пурия согласилась:

«Иди уже, отдай этому злодею половину твоей доли в будущем мире. Не умирать же с детьми с голоду».

Он пришёл, подавленный, к Арон-Лейзеру и сообщил, что так и быть - на его предложение он согласен.

Но тут уже Арон-Лейзер заупрямился и сказал:

«Ты мне не хотел отдать половину своей доли в будущей жизни? А теперь пропало. Теперь иди и сам обеспечивай свою жену».

Арон-Лейзер, конечно, очень хотел доли в будущей жизни. Но он понимал, что все козни против сделки плетёт его сестра, и ему хотелось, чтобы именно сестра пришла к нему и попросила, чтобы расписалась сама, что согласна на сделку.

Реб Липе не понял намерений Арон-Лейзера. Можно себе представить, с каким сердцем он вернулся. В доме поднялся плач. Дети хотят есть, а дать им нечего. Они пришли оба к Арон-Лейзеру с таким удовольствием, с каким идут на смерть, плакали и просили, чтобы согласился на партнёрство.

«Ладно, - сказал спокойно Арон-Лейзер, - идём к раввину и подпишемся на всю жизнь. Я должен вас обеспечить, точно, как своих детей, а Липе отдаст мне свою долю в будущем мире, которая причитается ему за учёность».

Реб Липе, однако, хотел подписаться на три года, а не на всю жизнь. Сошлись на пяти годах.

Пошли к раввину и записали то, о чём договорились, реб Липе с Пурией подписались, раввин с судьёй засвидетельствовали, стороны обменялись рукопожатием и под присягой обязались: Арон-Лейзер должен реб Липе со всей семьёй полностью содержать, а за это получит половину доли в будущем мире, причитающуюся ему за учёность. Реб Липе при этом должен учиться целыми днями, не делая ничего другого, и всё законно и в силе.

Арон-Лейзер вернулся от раввина с радостью, какую трудно представить. Нешуточное везение для Арон-Лейзера! Предложи ему за половину доли в будущем мире любые сокровища, он бы наверное не взял.

Реб Липе с Пурией вернулись домой не такие весёлые, зато – со сверкающим у реб Липе в руке четвертным.

С тех пор Арон-Лейзер начал им слать всякого добра, молока и мёда. И когда реб Липе в первый раз в жизни вместе со своими домашними поимел приличный обед – тут уж вся сделка получила в его глазах совсем другой вид.