Глава 18
Мой раби реб Ицхок-Ойшер. – Наши «занятия». – Моя первая революция. – Моё имя становится известно в городе. – Конец истории.
Жил в Каменце несчастный хасид, нищий и страшно набожный. Делать – он ничего не делал. Жена ему не давала жить, чтобы он стал тем, кем были все шлимазлники – меламедом. Когда он сказал об этом моему отцу, у того тут же возникла идея – что Ицхок-Ойшер может быть для его Хацкеле хорошим меламедом. Что Хацкель у него чему-то научится – это вряд ли, но зато станет при нём большим хасидом, ведь я, хотя и был в душе хасидом, всё же «любил этот мир», как говорил отец. Я постоянно бывал у деда, где часто ел в субботу и в праздники, и тогда уже вместе с дедом молился у дяди Мордхе-Лейба, и к десяти часам мы уже кончали молиться.
У деда еда продолжалась недолго, и когда часов в двенадцать, отец приходил домой из штибля, я уже был дома, готовый к трапезе. Где мне было лучше, там я и был. За это отец меня часто называл «отмирасегойник» и сожалел, что отдал меня на выучку к дяде реб Эфроиму, противнику хасидизма и, как его считали, философу. Конечно, он был скрытым апикойресом. Действительно, отец видел, что я стал слишком много знать, что-то понимать в жизни, и очень боялся, чтобы и я, Боже сохрани, не стал у дяди апикойресом.
Конечно, он хотел меня забрать от дяди, но боялся своего отца Арон-Лейзера. И потому искал такого случая, чтобы он мог взять меня из хедера, а дед бы не возражал.
Но стоило явиться Ицхок-Ойшеру, как все эти соображения были забыты: отец загорелся идеей, что у такого меламеда я стану настоящим хасидом. И вместе с ещё одним евреем-хасидом он назначил Ицхок-Ойшера быть меламедом. За двух мальчиков: за меня и за Мордхе, сына Шмуель-Шлойме, определили пятьдесят рублей за срок. Учить он должен был в бет-мидраше реб Хершеле, на синагогальном дворе, где днём никто не учится, - ни поруш, ни ешиботник. Там было тихо, и можно было с пользой поучиться. Собственного своего брата, моего друга Исроэля, отец от Эфроима не забрал.
Назавтра после Суккот, в девять часов утра, я пришёл в штибль реб Хершеле заниматься с новым меламедом, как раз в это время все шли в хедеры.
Ребе ещё не было, и мы с товарищем ждали. В одиннадцать часов он пришёл из миквы и стал молиться, притоптывая ногой по полу и хлопая ладонями по стене, как делал он обычно во время молитвы. И целый час стучал по полу и по стене и надрывал горло криком, а потом, примерно полпервого, стал с нами учить трактат «Браки». Он не завтракал, потому что на рассвете ещё только ел ужин.
Стали мы учить из Гемары то, что было нам знакомо ещё раньше. Выучили целый лист Гемары, а он смотрел перед собой – и слушал ли он нас или о чём-то своём думал – мы не знали.
Дошли до Дополнений, и тут он несколько оживился и сам стал смотреть на мелкие буквы текста. Дополнения мы тоже знали, а он, смотрел в книгу, шептал про себя и как видно не понимал. Сидит, охватив руками свою маленькую головку с узким лбом и шепчет про себя Дополнения. Но мы чувствуем, что он не понимает – думает, опять про себя бормочет, снова думает полчаса, пока нам не надоело и не опротивело так сидеть. Мы говорим:
«Раби, мы вам расскажем Дополнения. Это очень лёгкие Дополнения».
Тут он закричал:
«Это вам всё легко, но мне-то всё трудно!»
Мы тогда встали и пошли в большой бет-мидраш.
Там мы поговорили с молодыми людьми, и взглянув на часы, увидели, что прошёл час. И хоть мы перед этим шлимазлом действительно не испытывали никакого страха, всё же было желательно, чтоб о том, что мы ушли во время занятий в бет-мидраш, он не рассказывал отцу, и мы поспешили вернуться назад в штибль.
Вернувшись, мы увидели, что он по-прежнему сидит, положив свою маленькую голову на руки и глубоко задумавшись. Мы пошли домой обедать и, вернувшись, нашли его в той же позе. Тут уж мы нарушили его размышления и спросили:
«О чём раби так долго думает? Мы уже давно знаем Дополнения, мы ему уже выучили!
Он, как видно, всё никак не мог разобраться, явно этого стыдился и оттого молчал. Мы выучили ещё несколько Дополнений, а он всё молчал. Тем временем пришло время послеобеденной молитвы, и он занялся своими странными приготовлениями…
Мы опять пошли в бет-мидраш и крутились там вместе со всеми мальчиками. Договор Ицхок-Ойшера с отцом был - учить нас только до послеобеденной молитвы, а не до девяти вечера, как во всех хедерах в зимнее время. Мы поиграли в бет-мидраше, поучили немного из завтрашней Гемары с несколькими Дополнениями, а чего не знали, спрашивали у порушей.
Назавтра снова стали заниматься, и он себя вёл, как накануне, думая над Дополнениями. Вышли мы на целых три часа, вернувшись ровно за полчаса до послеобеденной молитвы... Пересказали ему снова Дополнения, а он молчал. И так провели зиму.
Тем временем я прямо поселился в большом бет-мидраше, познакомившись со всеми ешиботниками, порушами и с хозяйскими детьми. Я вёл с ними споры, говорил о разных вещах, и от нечего делать совершил некую «революцию». Дело было так.
В бет-мидраше, как я уже писал, все экземпляры Талмуда были рваные, а целые экземпляры Шебсей-Хирш, старый человек, служивший габаем уже тридцать лет, держал запертыми в помещении с железными решётками на окнах и с железной дверью, где несколько лет назад сидели рекруты. Позже арестный дом стали держать не на синагогальном дворе, где все могли слышать плач и крики, а рядом с домом асессора. И в том самом помещении Шебсей-Хирш и держал целые экземпляры Талмуда и др. целые книги, а в бет-мидраше оставил порванные. И когда я предложил ему дать нам в бет-мидраш полученные из Славуты тома, он отказался.
Тогда я всего лишь подговорил всех порушей, ешиботников и хозяйских детей, кормящихся в доме тестя, потребовать у Шебсей-Хирша целые экземпляры Талмуда и другие книги. Почему мы должны пользоваться рваными, по которым невозможно учиться!
«Целые держат в камере, как видно, для мышей! – кричал я.
«Нет у нас выхода, - возбуждал я их дух, - кроме как перейти всем вместе в другой бет-мидраш. Не в новый бет-мидраш - там габаем служит сын Шебсей-Хирша – давайте, перейдём в бет-мидраш на Адолиной улице. Там габаем реб Мойше Рувен, он очень обрадуется, что в его бет-мидраше будут сидеть и учиться! И если не хватит экземпляров Талмуда, уж он не успокоится, соберёт по всему городу и даст нам, что нужно».
И на всю эту агитацию у меня было время именно потому, что мой раби Ицхок-Ойшер ничего не делал и морщил свой лоб над Дополнениями. И конечно, ничего у него уже не выморщивалось, пока я не вставал и не растолковывал ему Дополнение. Хорош раби!
Пошёл я к реб Мойше-Рувену и обо всём рассказал. Так мол и так, нам дают рваные Талмуды, хотим перейти к вам. И хотя это далеко, но зато у вас хорошие книги, а чего не хватит, конечно, вы нам достанете.
Реб Мойше-Рувен рад был хорошей новости и сказал, что город так и так не допустит, чтобы большой бет-мидраш остался без учеников, и в конце концов с нами помирятся и пойдут на уступки, но ему будет очень приятно видеть у себя в бет-мидраше желающих учиться евреев. Хотя бы два дня мы у него проучимся – уже ему будет достаточно, уже это будет для него большая радость!
И назавтра, среди дня, вывел я всех учеников до одного – больше пятидесяти молодых людей – бедных, богатых, постарше, помоложе. Не осталось ни одного, и всех их я привёл к бет-мидрашу. Радость Мойше-Рувена была неописуемой. Мы ему тут же выдали квитанцию – сколько экземпляров Гемары нам требуется, сколько книг с толкованиями, «Вопросов и ответов» и т.п.
Реб Мойше-Рувен взял с собой троих парней с Адолиной улицы и в тот же день принёс всё, что нам было нужно. До десяти вечера всё время носили книги, и на утро началось там ученье, и чудные сердечные напевы разнеслись по всей Адолиной. Я договорился со всеми учениками, что тут разговоров не будет – только ученье, и как можно громче, и все адолинские женщины и дети пришли к окнам, глядя на красиво поющих учеников. Мы заняли также и женскую часть для ученья, кроме как рано утром, когда там молились двенадцать особенно благочестивых – и реб Мойше-Рувен был счастлив.
И когда реб Шебсей-Хирш, габай, пришёл на послеобеденную молитву в бет-мидраш, у него потемнело в глазах. Пусто и темно было в большом бет-мидраше, не слышно учеников, и пришедшие хозяева совсем растерялись. Ни о каком перевороте они не знали и решили, что случилось какое-то несчастье, и в растерянности спрашивали Шебсей-Хирша:
«Что это такое?»
Шебсей-Хирш им рассказал, что сын Арон-Лейзерова Мойше учинил бунт и увёл отсюда всех учеников, переместив их на Адолиную, к реб Мойше-Рувену.
«Зачем? Что-то ведь в этом должно быть? Совсем без причины этого бы не случилось!»
«Ему захотелось, этому мальчишке, - раздражённо ответил реб Шебсей-Хирш, - чтобы я ему выдал новые житомирские талмуды. Но стоит их только выдать, как в три недели эти дорогие книги порвут».
Поднялся шум - ему не поверили. Объяснение им казалось несерьёзным.
Я знал, что когда хозяева придут к послеобеденной молитве, начнётся переполох. Между послеобеденной и вечерней молитвами между хозяевами и Шебсей-Хиршем что-то заварится, и я специально пришёл к вечерней молитве в бет-мидраш. Увидев меня, закричали:
«Ша, ша! Хацкель здесь. Послушаем, что он скажет»
Я не растерялся, взял больших хозяев и провёл их по набитым книгами полкам, стоявшим вдоль стен и над столами – пусть возьмут все книги Гемары и на них посмотрят.
«Посмотрели, хорошо. Так вот – есть ли среди них хоть одна целая книга, по которой можно учиться? Все рваные. Ну, и это по-вашему правильно, что Шебсей-Хирш держит под замком двенадцать прекрасных томов Талмуда, вместе с такими прекрасными толкованиями, с Вопросами и ответами, а тут держит рваные? Для кого он хранит те, хорошие тома? Для чего их жалеет?
Каждый год умирают несколько состоятельных людей, оставляя большому бет-мидрашу книги Талмуда, а он их держит за железной дверью».
Послушав меня, все сказали, что я прав и что Шебсей-Хирш должен открыть общинный дом и забрать оттуда столько книг, сколько молодые люди смогут унести. Но Шебсей-Хирш, старый человек семидесяти с чем-то лет, бывший тут настоящим царём, не хотел уступать, и в особенности его удручало, что против него действует четырнадцатилетний мальчишка. Никто никогда не смел ему возражать, и уступать он не умел.
Волнение в бет-мидраше длилось всё утро, а также и во время послеобеденного и вечернего богослужения. Весь город приходил и видел, что большой бет-мидраш – пуст, и все говорили, что Хацкель прав. Оттого, что все считали, что я прав, он упрямился ещё больше. Все с ним переругались, и не было ни одного, кто бы остался на его стороне. Но он всё не уступал.
В субботу хозяева произвели «икув ха-крия» *(«Задержка чтения» - обычай, существовавший в среде ашкеназийских евреев: если кто-то считал, что ему причинили зло, он мог задержать субботнее чтение Торы, пока его вопрос не обсудит общество), и раввин сказал, что если бы Хацкель был ему посторонним, он бы тут же объявил, что он прав, но поскольку он – внук его брата, он должен молчать. Услышав слова раввина, хозяева решили устроить на исходе субботы общее собрание и лишить Шебсей-Хирша его должности. Но Шебсей-Хирш тут же поднялся на возвышение, как делал всегда во время чтения Торы, хлопнул ладонью по пюпитру и сказал:
«Господа! Передаю ключи от книг раввину, пусть он делает с ними, что хочет. И пойдём читать».
Так он и сделал. Днём в субботу передал ключи раввину, а меня позвал дядя.
«Мне очень приятно, дитя моё, - сказал он, - что ты боролся за богоугодное дело. Шабсей-Хирш неправ, я уже давно слышу жалобы на то, что в бет-мидраше не осталось целых книг Гемары. Шабсей-Хирш передал мне ключи, и завтра я пошлю часов в одиннадцать-двенадцать Бейнуша-шамеса, а ты приходи со всеми учениками в бет-мидраш. Но всё же, дитя моё, не следует заниматься спорами, лучше их избегать…»
В субботу вечером я пошёл к Мойше-Рувену и передал то, что мне сказал дядя: чтобы я привёл всех учеников в бет-мидраш.
«Как раввин решил, так должно и быть», - определил он.
Утром в воскресенье все мы пришли в бет-мидраш. Выбрали из своего числа десять молодых людей, чтобы взять книги. Придя в помещение, где лежали книги, почувствовали свет в глазах: вместе с двенадцатью томами Талмуда и с самыми дорогими изданиями «Вопросов и ответов» всего там было не двенадцать томов, а семнадцать! То есть, мы там нашли настоящий клад, что нас страшно обрадовало. Между экземплярами Талмуда обнаружили старинную, более чем трёхсотлетнюю, книгу копустерской печати, *(Копысь - в оригинале, согласно еврейской традиции, «Копуст» - ныне город в Белоруссии, Могилёвской области. В действительности, еврейские типографии основаны там были только в конце 18-го в.). Нашли мы там оригинал подробной, с начала до конца, истории об Иисусе Христе *(Неясно, идёт ли речь о нецензурированном издании Вавилонского Талмуда, где Иисус изображается чародеем и соблазнителем, за что, как того и требует закон, он был побит камнями, а потом повешен - трактаты Санхедрин (Синедрион), 107б и Сота (неверная жена), 47а – или об «Истории о повешенном» – антихристианской рукописи, распространённой в различных вариантах среди евреев с 12-го века. Имеется в современном русском переводе в издании Шамира). Бет-мидраш украсили новые книги Гемары: все двенадцать томов Талмуда, которые мы принесли, и ещё много дорогих книг, «Вопросы и ответы» и решения, дорогие издания Танаха. Радости нашей в этот день не было ни пределов, ни границ. Взяв, что надо, мы снова заперли дверь, и дядя вернул ключи Шабсей-Хиршу. После этой истории я стал в городе знаменит.
От отцовского меламеда-хасида мне, с одной стороны, вышло зло, так как я ничему не научился, а с другой – большое добро. У реб Эфроима я мог лучше учиться, но должен был сидеть весь день в хедере; у хасида, наоборот, я был свободен целый день и заинтересовался другими делами, по своему вкусу, что было для меня очень важно.
Я заинтересовался исследованием *(То есть философией. Понятие «исследовательские книги» подразумевает, в основном, литературно-рационалистическую традицию философов со времён средневековья, прилагавших научные методы к вопросам веры) и в результате взял из закрытого помещения все исследовательские книги, такие, как «Море невухим» *(«Наставник колеблющихся» - философское произведение Моше бен-Маймона, известного в еврейских источниках как Рамбам, крупнейший представитель иудаизма послеталмудического периода, врач и философ 12 в. Жил, в основном, в Египте), «Кузари» *(Иначе: Сефер ха-Кузари» – «Книга Хазара», апология иудаизма, представленная в форме изложения последователями философии Аристотеля, христианства, ислама и иудаизма каждым – своего учения перед хазарским царём, который выбирает иудаизм. Автор – Иехуда ха-Леви (Галеви), еврейский поэт и философ Испании конца 11 – начала 12 в.), все книги по еврейской премудрости, «Испытание мира» *(Дидактическая поэма, выдержавшая множество переизданий, Бедерси Иедая бен-Авраама, провансальского поэта, врача и философа, р. около 1270, ум. ок. 1340) с хорошими толкованиями, «Обязанности сердец» *(См. выше) и все книги проповедей, и принялся усердно читать. Я предоставил своему ребе сидеть, положив голову на руки и размышляя над «Дополнениями». За десять минут кончал учиться, а если чего не знал, то особенно себя не утруждал, а спрашивал учеников, и каждый мне был готов объяснить. Мне стало жаль тратить время на Гемару и Дополнения. Я погрузился в учёные книги и увлёк за собой всю компанию неженатых и женатых ешиботников и порушей.
Днём мы читали учёные книги, регулярно спорили и философствовали. Так я приобрёл двух хороших товарищей, Йосла, сына богатого хозяина, и Шмуэля, сына Майрима. Оба - с прекрасными способностями к ученью, богобоязненные и хорошие мальчики. Мы проводили целые дни за учёными книгами, а вечером открывали Гемару и читали вслух. И никто не знал, что мы читаем учёные книги.
Потом Йосл сдался: для чего нам читать учёные книги и дрожать перед всякой старой скотиной (мы называли старых хозяев «старой скотиной»), пойдём лучше к нему, к Йоселе. У его отца есть библиотека, такая же богатая, как в штибле. Только птичьего молока там не хватает. Будем там заниматься, сколько захотим, и в крайнем случае, сможем вернуться к ним в стойло и там продолжать свои споры.
Так возник у нас кружок, где мы с увлечением читали и спорили. Кружок состоял только из нас, троих очень увлечённых мальчиков, и мы так погружались в споры, что забывали поесть.
