Между прошлым и будущим

Живые призраки Ак-Манайских катакомб

…Сейчас мы войдем в скалу. Так в Крыму когда-то говорили о катакомбах, образовавшихся в местах, откуда добывали строительный камень.

Вот здесь – Яровая скала. Кто знает, почему ей дали такое имя? В названии вроде бы слышится фамилия. Интересно, кем был этот Яровой: основателем каменоломни, горным мастером, подрядчиком, покупавшим камень, а может, просто обычным каторжником?

Дальше – Пьяная скала. Говорят, что ходы в ней извилисты, виляют то в одну, то в другую сторону: вроде бы маркшейдер, давший указание рубить ходы именно так, изрядно прикладывался к бутылке…

Скал этих тут великое множество. Ай-Манайские каменоломни тянутся вдоль берега моря километров на десять, а то и более. А уж какую площадь занимают все ходы – никому не известно. Паутина подземная.

Земля и верхний слой камня в районе бывшего Ак-Маная, нынешней Каменки, время от времени осыпаются, обнажая подземелья. Окрестности… Да что там окрестности, весь Ленинский район – второй этаж рукотворного подземного мира. Можно спуститься под землю в Багерово – и выйти через восемь километров, где-нибудь в Чистополье. Были путешественники, доходившие до Аджимушкайских каменоломен. Говорят, что можно и до Опука подземными штольнями добраться.

Вход в Яровую скалу – именно вход, а не дыра – аккуратный темный прямоугольник. Это одна из старейших (а потому и лучше всего сохранившихся) выработок. В старину все делали на совесть. Связывают основание Ак-Манамских каменомен с ротой солдат, чем-то прогневавших матушку Екатерину. Сослала она якобы их на край света – в Крым. Даже на самый край этого края – к основанию Арабатской стрелки. И стали ссыльные камень ломать, дома строить. А позже превратился Ак-Манай в место подневольного труда: ссылали сюда каторжников. Это их руками выдолблены километры штолен. Из ак-манайского камня строилась Феодосия и многие села окрест. Вывозился он и дальше.

…Темнота проглатывает нас. Нужно несколько минут, чтобы привыкли глаза. Фонарик, как назло, не работает. Пытаюсь зажечь свечу. От входа тянет холодом, и робкий огонек то и дело гаснет. Владимир Кондратов, возглавляющий местный поисковый отряд, работающий на общественных началах, много времени посвятил изучению катакомб – вряд ли есть кто-то, знающий о них больше, – уверенно направляется в глубину тоннеля. Можно идти во весь рост, хотя до «потолка» – верхнего свода – легко достать рукой. Здесь тепло. Исчез дневной свет, а вместе с ним прохладный ветерок. Впереди – длинный коридор, с одной стороны его аккуратно сложены друг на друга камни разной величины. Это отходы, которые ровняли по стеночке, дабы не загромождать штольни.

«Семен Николаевич Гудзенко тюремный надзиратель» – затейливо выведено углем на белом известняке недалеко от входа. Лихая роспись господина Гудзенко встречает нас и на следующем повороте. «Можно стыковать…» – без сомнения, пометка маркшейдера, просчитывавшего, как новый тоннель пройдет по отношению к предыдущему. В этом рукаве Ак-Манайских каменоломен надписи углем, скорее всего, относятся к концу XIX – началу XX века. Кое-где встречаются даты: 1911, 1912, 1897.

Следующий поворот – следующий тоннель. Пропускаю вперед фотокорреспондента, а Владимир Георгиевич исчез впереди еще раньше. Вдруг становится страшновато. Огонек свечи бросает пятнышко света на стену. «Митрий Ряботка»,

«Виктор Земеля». Расписались здесь приятели-солдатики или те, кого они сторожили? Мерцающий свет падает на пол. Видны две глубокие колеи – следы от повозок, на которых вывозили камень. Добывали его вот как: глыбу выпиливали пилой, а после обтесывали, придавая ей стандартную форму. «Избави меня от лукавого и от Ак-Манайской скалы…» – встречает нас новая надпись. Давным-давно нет того, кто взмолился об этом. Выполнил ли Бог его просьбу?

Чтобы попасть на каторгу в XIX – начале XX века, нужно было очень «постараться». Обычных воришек, грабителей приговаривали к заключению в исправительный дом или тюремный замок. По уголовному уложению этого времени, к каторге приговаривались фальшивомонетчики (до 12 лет), убийцы (не меньше 8 лет). Те, кто убил мать, отца или ближайшего родственника, шли на каторгу «без срока». 10 лет каторги – за убийство «шайкою, мучительным для убиенного способом, отравление, из засады, с корыстными устремлениями». За умышленное доведение до самоубийства – 8 лет, «любодеяние с ребенком, не достигшим 14 лет, принуждением, угрозами либо телесными повреждениями» – до 10 лет. Полагалась каторга за кражи и осквернение церкви, за неоднократный разбой, за бунт (вот откуда появлялись в каменоломнях бывшие солдаты и матросы).

Шаг вперед – и следующая надпись. Торопливым почерком: «Добыто – 108, 68 на выходе» – это учетчик подсчитывал напиленный и вывезенный камень. Рядышком – «75 перваго сорту, 60 второго сорту сработали. Павленко». В день это или в неделю, в месяц? Сколько каторжников трудилось в Ак-Манайской скале, мы вряд ли узнаем…

Мне кажется, что идем мы очень долго. Владимир Георгиевич вслух жалеет, что у нас мало времени, чтобы осмотреть… Нет, не все (это ж десятки, если не сотни километров ходов!) – хотя бы самые интересные надписи на этом участке.

– Корабль! – почти одновременно вырывается у меня и фотокорреспондента.

Как живое огромное парусное судно. По трапу поднимается шеренга солдат с длинными ружьями с примкнутыми штыками. Отдельно рядом нарисован солдат при полной выкладке. Может быть, специалист смог бы определить, к какому времени относится его форма. Что хотел сказать этим неведомый художник? Вспоминал он корабль, который доставил его к крымским берегам, или просто изобразил некое славное событие, еще свежее в памяти?

Идем гуськом. Впереди Владимир Георгиевич и Евгений Сталинградский, опытный поисковик и любитель подземелий: «Одному сюда никогда не надо заходить. Мало ли что может случиться…»

Я держусь за ними – моя несчастная свечка освещает только то, что под ногами и на ближней стене. Фотокор продвигается сзади. Поворачиваю – и мне кажется, что справа ко мне движется размытое красноватое пятно.

– Леша, это ты сейчас что-то снимал? Красным вроде полыхнуло, – стараюсь, чтобы голос не дрожал.

– И не думал даже.

Это что ж, галлюцинация? Еще раз кошусь вправо – пятно есть. Мигаю – пусто. Черный провал бокового хода. Лет сто назад мы верили в призраков. Сейчас мы верим, что после человека остается какое-то энергетическое облачко, которое мы порой способны видеть. Владимир Георгиевич и Евгений на людей, легко подверженных душевным волнениям, не похожи.

– Когда мы в первый раз спустились не в этот, в другой рукав Ак-Манайской каменоломни (тут недалеко), было нас шесть человек. Движемся вперед, штольня такая же – сбоку сложены в человеческий рост разнокалиберные камни, отходы. Вдруг я почувствовал, что воздух вокруг меня сгустился – как будто через что-то упругое проходишь. Несколько шагов – все нормально. Потом – снова сгущение. Позвал Женю: «Чувствуешь что-нибудь?» Он прошелся и в тех же местах останавливается: «Кажется, идти труднее, как будто что-то мешает…» Потом уже мы увидели рисунки: где-то церковь, где-то – священник, где-то – просто крест. Поняли, что там было?

Могилы. Здесь каторжники работали, здесь жили, здесь же и умирали. И хоронили их в одном из ответвлений выработок: просто укладывали тело у стены и заваливали камнями, а рядом вырастала обычная стенка из отходов. Никто не различит могилу, никто не найдет. Разве что товарищ нацарапает на стене крест или художник, из таких же горемык, что-то нарисует.

Разбирая каменные завалы в таких местах, поисковики находили останки. Вот вам энергетика – если вы верите в это. Представьте, что оставалось в месте упокоения каторжника, жившего с проклятиями на устах и умершего так же…

Для житья каторжникам выделялась одна из выработок. Ограждалась она «ложными стенками» – из тех самых каменных отходов. Стелили там солому, завешивали вход – вот и вся «меблировка». Для туалета отведено отдельное место. Попадая в каменоломню, преступник обречен был долго не увидеть солнца. Весь свет – от самодельной лампы: бутылочки, наполненной маслом, где тлел фитилек. Жили они здесь, не ощущая смены времен года – в выработках круглый год температура плюс 9 по Цельсию. Только по тому, как таяли силы, прибавлялось морщин и седых волос, убавлялось зубов и надежды, можно было понять, что проходят месяцы и годы.

Может быть, к началу XX века жизнь каторжников стала более сносной. Не исключено, что части из них разрешили селиться на поверхности, в селе. На некоторых выработках к этому времени трудились уже и вольнонаемные рабочие.

Какое-то время идем молча. То справа, то слева возникают входы в новые тоннели. Может быть, в каких-то из них есть еще безымянные могилы. Луч скользит по потолку и наталкивается на висящую вниз головой летучую мышь. Она спит крепким зимним сном. Ее не пугают призраки Ак-Манайских катакомб. Летучая мышь – верный признак того, что эти места редко посещаются человеком. Она, с головы до лапок укутавшаяся собственными крыльями, похожа на тугой кожаный мешочек. Спит. Чихать она хотела на свет фонариков и вспышку фотоаппарата.

Мы все дальше и дальше уходим в глубь Ак-Манайских каменоломен. Над нами сейчас – метров десять, а то и двенадцать камня и земли. Если пойти нужной штольней, можно услышать, как совсем рядом ворочается и шумит море. Километры и километры заброшенных подземных выработок хранят много тайн.