Глава 26. Егор
Он открывает глаза. Яркий свет прожектора бьет в лицо. От света не избавиться; даже если зажмуриться, он все равно проникает сквозь веки. Локти и колени саднит, стянутые наручниками запястья ноют. Он плохо помнит случившееся, но остро чувствует боль. Что-то давит ему на виски, боль пронзает искалеченное тело с новой силой, и он захлебывается собственным воплем.
Темнота.
Он открывает глаза. В этот раз мучительно-яркого света нет, перед ним чернота. Вдох... Сырой спертый воздух, вонь немытого тела, едкий запах мочи и крови. В кишках шевелится что-то холодное. На этот раз не больно, только мерзко. Как будто в него запустили металлического паука, и он ползает там, в склизкой темноте, перебирая тонкими лапками. Тело сотрясает мелкая дрожь.
Он подвешен за связанные руки на крюк так, что босые ноги едва касаются пола. Колючая бечевка впивается сотней заноз в растертую до крови кожу.
Из мрака раздаются приглушенные мужские голоса:
− Нужно пробраться глубже, док. Распакуй его память, выверни наизнанку и вытряхни самые мелкие шестеренки.
− Это не так просто. Распаковка может привести к сумасшествию. Мне нужно ваше официальное подтверждение.
Презрительное:
− Бюрократ. Хорошо, где отметить? Я даю «зеленый».
Он хочет увидеть говорящих, преодолев боль, поворачивает голову, но вокруг только голые стены. Говорящие стены…
Позади слышатся шаги. Кто-то ступает тяжелой подошвой ботинок по лужам. Он не может обернуться и посмотреть на того человека, он может только слушать — напрягает модифицированный слух в попытке узнать по шагам, предугадать.
Свист хлыста. Удар по спине. Собственный крик раздается откуда-то издалека. Он выгибается, пытаясь найти положение, в котором будет легче. Звон цепи, железные кольца врезаются в запястья. Снова свист хлыста. Боль. Следующий свист он уже не слышит. Боль разрывает, скручивает, опустошает. Даже кричать нет сил.
Темнота.
Он открывает глаза. Понимает, что по-прежнему подвешен за чертов крюк. На голову надет грубый холщевый мешок, сквозь плетение колючих нитей пробивается свет, видна бетонная грязная стена. Нюх ищейки безошибочно чует зловонье тюремной камеры: плесень, нечистоты, кислый запах блевотины, а еще паленых волос. Снова шаги, плеск по лужам. Он внутренне сжался в ожидании удара хлыстом.
− А ты не так плох, − слышится голос в котором он узнает человека, давшего «зеленый». – С тобой даже весело, мы с ребятами делаем ставки, как скоро ты сломаешься и станешь просить пощады.
Плеск шагов по луже. Незнакомец обходит его, судя по всему, рассматривает. Кто это? Через клятый мешок ни черта не видно, только силуэт. Он пытается уловить запах незнакомца, почуять и понять, но не может. У палача нет запаха.
− Скажи, Бестужев, зачем ты в это ввязался? Как теперь выпутаешься?
С него срывают мешок. Свет на миг слепит, но глаза быстро привыкают. Он действительно в камере, сквозь узкое решетчатое окно пробивается яркое солнце, на каменный подоконник намело желтого песка. За окном слышится брань и крик. Кричит женщина, она о чем-то умоляет – он не знает о чем, не понимает языка. Но догадывается, что это арабский. Мольбы никого не трогают, люди здесь бессердечны. Раздается грубый смех солдатни, истошно лает овчарка. Выстрел.
Он вздрагивает от этого звука.
Наступает тишина.
− Где я? – шепчет он, и пересохшие губы трескаются, кровят.
− Я называю это место «Обитель Боли», − говорит незнакомец и поправляет на носу черные очки-авиаторы.
«Обитель Боли»? Это не важно. Он уже знает, где находится.
Пустыня. Арабский. Тюрьма. Незнакомец, одетый в камуфлированную форму паттерна «Desert»[1], известную как «Марпат». На шевроне звезды и полосы, и он точно помнит, что этот флаг когда-то принадлежал США, от которого потом отказалась современная Американская Федерация. Он хорошо знает историю. Он знает, что сейчас находится в Ираке, в тюрьме под названием Абу-Грейб[2]. Он знает, что сейчас 2004 год.
− Сраный конструкт… − шепчет он. – Запихнули меня в сраный конструкт… Почему Ирак, а? Я думал в Комиссариате предпочитают средневековье с дыбой и методами инквизиции. Или концлагеря времен Второй мировой войны.
Незнакомец смеется. Снимает темные очки и сует их в нагрудный карман. Глаза у него желтые с вертикальными зрачками. Он ухмыляется, демонстрируя острые как у хищника зубы.
− А я не из Комиссариата, − заявляет решительно и бьет ногой в живот.
Боль скручивает пополам. На месте удара, на животе, открывается глубокая рваная рана. Он удивленно смотрит на рану, и видит, что та полна гноя, в нем ползают жирные зеленые мухи.
Подкатывает тошнота. Пустой желудок скручивает в тугой ком, едва не вывернув наизнанку. Усилием воли он заставляет себя успокоиться. Это конструкт. Всего лишь конструкт. Нужно не верить тому, что видишь, слышишь, чувствуешь − и программа залагает.
Он поднимает голову и смотрит в глаза своему мучителю. Рана на животе тут же затягивается.
− Катись к черту, − заявляет он.
ЗАГРУЗКА…
Возвращение было жестким, мир расплывался и не желал становиться целостным. Егор открыл глаза. С трудом удалось сфокусировать зрение, и он обнаружил себя в допросной. Не в Белой комнате, как на то рассчитывал, нет. А в обычной допросной, в похожей он сам когда-то допрашивал подозреваемых. Он сидел за привинченным к полу столом, прикованный наручниками к столешнице.
− Ну что, Бестужев, говорить будешь? — послышался за спиной хриплый голос желтоглазого палача.
Егор обернулся: мучитель из иракского конструкта был в метре от него. Стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Одет в серую форму, скроенную на манер тактической одежды силовиков, только без шевронов или других опознавательных знаков.
− Где комиссар? — спросил Егор.
− Вышел покурить, − прилетело со смешком.
− И позволил тебе затащить меня в сраный конструкт? Я знаю свои права. Так что зови сюда комиссара! – рявкнул Егор. — Кто ведет мое дело? Данилевич?
− Я здесь задаю вопросы!
Желтоглазый подошел и наотмашь ударил ребром ладони по лицу. Челюсть хрустнула, во рту собрался соленый сгусток. Егор тряхнул головой, как сбитый с толку пес, и сплюну кровавую слюну, та кляксой расползлась по прорезиненному покрытию.
− Я задаю вопросы, − повторил желтоглазый. – Где артефакт и останки марсианина?
Егор усмехнулся. Теперь он понял кто перед ним. В Москве не так много людей, обладающих достаточным влиянием, чтобы подкупить комиссара, таких людей вообще не существует. А вот «Центру ГЭК» это под силу. С недовольством Егор отметил, что Михей был прав: Стаса Войкина действительно не стоит недооценивать.
− Ага, так я и рассказал. Мне есть о чем поведать для протокола, а в теорию заговора не играю, извини.
Войкин снова замахнулся, но в этот миг дверь распахнулась, и безопасник отступил. В допросную вошел мужчина в черной комиссарской форме с погонами-треугольниками. Кажется, это Данилевич. Егор никогда не видел его в лицо, но сразу догадался кто перед ним. Следом за комиссаром в комнату вошел Кротов.
И тут Бестужев не выдержал. Обида на бывшего напарника пересилила здравый смысл, он дернулся вперед, в желании броситься на Кротова и разбить ему морду. Стул скрипнул, пошатнулся. Цепи на руках и ногах натянулись. Егор еще раз безрезультатно дернулся.
− Чертов предатель! − Бестужев презрительно сплюнул и сел обратно на стул. Цепь звякнула.
− Я предатель? – удивился Кротов. — Кажется, это ты меня предал. Убил тех людей на мосту, собирался утроить стрельбу в «Звездном».
Он ходил вокруг Егора; кружил, словно коршун.
− Говори, где артефакт и как выманить верхушку «Анти-гена».
− Я ничего не делал! — возразил Егор. — Пока не получу результаты проверки новостного видео, слова об «Анти-гене» не пророню!
− Убийца, − холодно сказал комиссар, золотые треугольники на погонах сверкнули в свете ламп.
− Убийца, − подхватил Кротов. — Ты ведь и меня хотел убить. Не отрицай!
К ним приблизился желтоглазый Войкин, наклонился к Егору и душевно спросил:
− Может, поговорим о твоей первой напарнице? Как ее звали? Титова…− он ритмично защелкал пальцами, будто припоминая.
− Юлия, − глухо подсказал Егор.
− Точно, − улыбнулся Войкин, показав острые зубы. − Может, расскажешь, что с ней случилось?
− Она погибла при исполнении.
Отвечал Егор нехотя, со скрипом на сердце, и от каждого слова будто бы кровоточили старые шрамы. После того случая, Егору понадобилось двести пять сеансов у психолога, чтобы НЕ думать о том дне, и не пережевывать его в памяти, замирая на «точках невозврата», которые могли все изменить, сделай он шаг на сантиметр левее или приди на пару минут раньше.
Он перевел взгляд на непроницаемое лицо Данилевича, четко произнес:
— Это была случайность… Вы ведь знаете, меня оправдали.
− Случайность? -- рассмеялся Стас Войкин. – Так же, как на мосту? А ты в этом уверен?
ЗАГРУЗКА…
Холод.
Сильный и всепоглощающий холод проникает под кожу. От него стынет кровь, леденеют внутренности. Тело дрожит. Он пытается растереть плечи и грудь руками, но теплее от этого не становится. Мокрая одежда на нем заиндевела, ткань хрустит под пальцами. Зубы стучат. Холодно.
Он находит в себе силы подняться и осмотреться. Он в каком-то тоннеле. Мрачный и длинный тоннель тянется, тянется, тянется… Слышен вой мотора холодильной установки, кое-где горят одинокие лампы, заключенные в проржавевшие решетчатые плафоны. Бетонные стены покрылись инеем, с покатого потолка капает конденсат.
Кап-кап-кап…
Холод.
Он смотрит под ноги: вода практически сразу замерзает, на ней видны странные узоры. Похожи на те, что Ира так любит показывать на голограммах. Он вспоминает название – марсианские глифы. Он ненавидит Марс и все, что с ним связанно, но все равно хранит в памяти информацию о проклятой планете.
С трудом ступая по обледеневшему полу, он идет вперед. Ноги в ботинках скользят на льду, приходится хвататься замерзшими пальцами за стену, чтобы удержать равновесие. Каждый шаг отнимает полжизни.
Крик прорезает тишину и отдается эхом в тоннеле. Он останавливается, прислушивается. Кричит женщина – истошно, надрывно. Ее голос полон боли. Ее крик мешается с его собственным, и он бежит вперед. Ноги скользят, он падает, разбивает нос об пол.
Холод снова побеждает.
Кровь течет по подбородку тонкой теплой струйкой. Он хочет ее утереть рукавом куртки, но не может – ткань вконец задубела. На его бровях и ресницах иней, зубы стучат так, что кажется давно раскрошились.
Ад − это не пламя. Ад − это лед.
Он идет дальше. Он вспоминает: тоннель – это гигантский холодильник, где когда-то складировали продукты на случай войны, а сейчас тут пусто. Теперь в темноте искусственной ночи бродит чудовище. Хищник – огромный, жестокий по своему нраву – тащит людей во мрак одного за другим, разделывает на филе и хранит свою пищу в холодильнике. Чудовище зовут Матиас Джонованни. Он точно помнит его имя, помнит, что должен его выследить. Должен остановить.
При каждом вздохе изо рта вырывается пар. Нюх обострился: пахнет морозом и свежепролитой кровью. Снова слышится душераздирающий женский крик. Он бежит на звук. Достает пистолет, сжимает рукоятку, с трудом снимает предохранитель и морщится от боли – кожа примерзла к стали. Он просовывает негнущийся палец под скобу и видит на своей куртке нашивку: «Бестужев Е.В. стажер». Он ищет здесь Юлю.
Холод неспособен перебить запах крови, он взял след и быстро нашел проклятое место. Юля распята на обледеневшем столе. Ее руки и ноги прибиты к столешнице большими ржавыми гвоздями, ее живот располосован. Матиас склонился над ней. Он ковыряется в молодой свежей плоти, аппетитно чавкает и что-то напевает себе под нос.
Матиас слышит его приближение. Чудовище не может этого не услышать.
Юля кричит от боли. Матиас хватает ее, буквально сдирает со стола, кровь хлыщет в разные стороны. Матиас прикрывается Юлей, как живым щитом.
− Отпусти ее! – собственный крик кажется Егору жалким писком. – Отпусти, чертов ублюдок!
− Только если расскажешь… − рычит Матиас и слизывает с виска Юли каплю крови.
− Что я должен рассказать?! – не понимает он. Пистолет в руке дрожит.
− Где артефакт? Как выйти на «Анти-ген»?
− Отпусти ее! – голос срывается на визг.
− Говори, − приказывает Матиас. – Ты ведь знаешь, что будет потом. Ты выстрелишь в меня, но попадешь в нее… Хочешь пережить все снова? Говори!
Ему незачем говорить. Он уже знает, что это конструкт. Он помнит, что сделал, почему Юля погибла за день до назначения, и почему он больше не стреляет боевыми патронами.
− Ну же! – ревет Матиас. – Отвечай на вопросы!
− Катись к черту, − шепчет он и приставляет пистолет к собственному виску. Выстрел.
ЗАГРУЗКА…
В этот раз после возвращения болело все тело: голова, руки, ноги, даже кончики волос − и те ныли. Егор кое-как открыл глаза, к лицу льнуло что-то прохладное, не сразу он понял, что это кислородная маска, а сам он лежит на медицинской кушетке.
− Кризис миновал. Состояние стабильное, − сказала доктор, и повернулась к нему, чтобы отсканировать биочип. – Вам легко дышать, Егор?
Бестужев кивнул. Тогда доктор сняла с него маску, в нос тут же ударил едкий запах медикаментов и дезинфектора. Окинув взглядом палату, Егор пришел к выводу, что он не в больнице, а в медицинском отделении Комиссариата, потому как на окне была решетка, дверь бронированная, снаружи, скорее всего, приставлена охрана. В палате кроме доктора находились Кротов и Данилевич. С протяжным стоном Егор откинулся на подушку, одноразовая пижама на нем зашелестела, как бумажная.
− С ним можно говорить? Мозги не сварились? – с усмешкой спросил Кротов.
Доктор покачала головой.
− Такие погружения опасны. Не знаю, что случилось в виртуальной реальности, но мы с трудом его вернули. Не надо давить. Говорю это как врач.
Комиссар Данилевич улыбнулся, посмотрел на врача из-под прямых черных бровей:
− Не волнуйтесь, доктор, ничего с пациентом не станется. Мы просто немного поговорим. Оставьте нас.
Окинув его недоверчивым взглядом, врач вышла. Комиссар обернулся к Егору:
− Бестужев, ты совсем спятил? – рявкнул он. – Зачем было выносить себе мозги?!
− Потому что я не буду играть в ваши игры. Обломитесь. Или действуйте по закону, или вообще ничего не получите.
− Что? Надоело терпеть боль, Егор? – развязно спросил Кротов. – Ты можешь это прекратить. Физические и душевные терзания можно остановить. Скажи нам то, что хотим знать, и все закончится. Поверь.
− Вам мало стандартного конструкта? – хмыкнул Егор. – Теперь вы ковыряетесь в моем подсознании и пытаетесь выудить то, что меня сломает? Хрена с два. Повторяю для тупых: я требую соблюдения своих прав. Я должен надеть белое и доказать свою невиновность в Белой комнате. Так гласит Закон.
Комиссар прицокнул языком:
− Нет, Бестужев. Для таких, как ты – для убийц и террористов, ставящих под угрозу жизни граждан Федерации, закон меняется, ужесточается. Подумай о сделке. Советую как комиссар.
Он хотел еще что-то добавить, но спокойствие медблока нарушил визг сирены − сработал сигнал тревоги. Данилевич и Кротов встревожено переглянулись и, не сговариваясь, выскочили из палаты. Оставшись в одиночестве, Егор попытался встать с койки – вышло с трудом. Его шатало от лекарств, босые ступни холодила напольная плитка, а правая рука оказалась пристегнута наручником к поручню кушетки.
− Вот дерьмо… − пробормотал Егор и хорошенько дернул руку. Пластик впился в плоть, содрав кожу до крови. Еще рывок. Еще и еще. Наконец, поручень не выдержал и с грохотом отлетел в сторону.
Обшарив шкаф, он не нашел своей одежды. Конечно, откуда ей взяться? Его уже списали, лишили всех прав и надежды себя оправдать. Они его похоронили.
В коридоре послышался крик и рокот выстрелов, что-то громко ухнуло. Зазвенело бьющееся стекло. Егор напрягся всем телом, готовясь к любым неожиданностям, автоматически выкинул руки в стороны, ощущая жар биометрических пластин… Да только оружия рядом не оказалось. Что ж, рефлексы всегда идут вперед мыслей, значит ЦНС не пострадала после жесткого погружения в виртуал.
С грохотом открылась дверь, и в палату ворвались двое вооруженных мужчин. Егор было кинулся, чтобы занять укрытие за кушеткой, но вдруг узнал одного из них.
− Михей? – удивился он. – Какого черта?
Лопоухий усмехнулся.
− Некогда трепаться, Бестужев, надо сваливать. Собирай вещички.
С этими словами он бросил Егору дробовик. Поймав оружие налету, Бестужев отметил, что чувствует себя куда спокойнее и увереннее, с души будто камень упал. Они его не бросили. Антигеновцы пришли за ним, это они устроили переполох, чтобы вытащить его из пекла.
− Так и будешь стоять? – хмыкнул Михей. – Давай, идем отсюда!
В коридоре никого не было, кроме ребят Михея. Егор отметил, что никого из них не знает, должно быть, это вторая оперативная группа. Они быстро бежали к двери с надписью «Запасной выход», за ней скрывалась лестница. На каком они этаже – Егор не представлял, но был готов пробежать хоть сотню лестничных пролетов, лишь бы вырваться из лап Комиссариата. В глубине души он понимал, что следующий конструкт окажется для него последним − разум не выдержит, погибнет.
Они быстро спустились на первый этаж. Взгляду открылся еще один коридор, а в конце дверь, ведущая на задний двор. Егор было ринулся к выходу, но Михей остановил жестом. Безопасник прислонился к стене, тяжело дыша, и схватился рукой за бок.
− Фух… Дай отдышаться. Бежали так, будто за нами черти гонятся.
Егор кивнул, хотя сам ни сколько не запыхался, модифицированные легкие работали безукоризненно, в отличие от прокуренных легких Михея. Вспомнив, как лопоухий бегал по питерским крышам, Егор подумал, что в тот раз недотянул совсем немного, каких-то две-три минуты и загнал бы его.
− Спасибо, что вытащил, Михей. Это дорогого стоит. Если честно, я не ожидал, что в «Анти-гене» решат пойти на риск.
− Пустое, − отмахнулся безопасник. – Мы своих не бросаем, в конце концов, от тебя пользы больше, когда ты без наручников. Кстати, куда ты дел артефакт? В «Звездном» мы его не нашли.
Егор нахмурился.
− Я же сказал, что он все еще у посланника.
− Связь барахлила, − развел руками Михей. – Не до настройки было, на хвосту сидел «Легион» и полиция. Так где он?
− У археолога остался. Я запер его в коморке, чтобы легионеры не подстрелили, не хотелось, чтобы он пострадал. Надо найти его и забрать «посылку».
− Напомни-ка, как его фамилия? – спросил Михей и достал из кармана джинс пачку «Винстона». Щелкнул зажигалкой, подкурил.
Егор непроизвольно попятился назад. С ужасом он осознавал происходящее и смотрел на Михея так, будто видит впервые.
Михей не курит «Винстон», на его пачке всегда неизменный верблюд. И он прекрасно знает фамилию археолога, он не мог забыть.
Память со скрипом выдавала детали, но все же выдавала. Егор вдруг осознал, что Кротов ни разу не назвал его «Бесом», а все время по имени или по фамилии. А еще он вспомнил, что Димка знал про Юлю… Он сам ему рассказал.
Вывод напрашивался один: не было никаких «пробуждений». Он до сих пор в конструкте!
[1] Пустыня
[2] Абу-Грейб − тюрьма в одноименном иракском городе. Скандально известна пытками, которые проводили американские военнослужащие.
