Глава 16

В ту субботу я повела Сесили и детей поужинать в городе и посмотреть кино, а Санджей остался дома писать. Сначала Сесили казалась замкнутой, но когда мы стояли в очереди за билетами, она, Стиви и Майлз хихикали и шутили по поводу пуканья. Она улыбалась, даже когда я привезла ее домой.

Я разволновалась, видя ее радостной, но я знала, какой мимолетной может быть эта радость. После ухода матери тяжелее всего мне было по ночам. Монстры и буки прятались повсюду, и мне представлялось, что отец не сможет защитить меня так, как могла бы она, неважно, что я вообще не могла припомнить, чтобы моя мать проявляла свои материнские чувства. Однажды вечером Ник свернулся калачиком в моей кровати, и мы долго так продолжали спать в одной кровати, хотя с точки зрения общественной морали это было неприемлемо. Несмотря на это, я часами пристально вглядывалась в темные углы своей комнаты, прежде чем в конце концов отключиться от полнейшего изнеможения, или просыпалась среди ночи в поту и звала ту, кого с нами не было.

– Как, по-твоему, чувствует, себя Сесили? – спросила я Мэтта, когда Сесили убежала в дом.

Он обернулся, чтобы убедиться, что она не подслушивает.

– На самом деле, я не знаю, что сказать.

– Почему?

Он почти с безнадежностью пожал плечами.

– Я имею в виду, что на этой неделе она целыми днями была в лагере. Прошедшие выходные были первыми выходными без Кимбер, но я провел бо́льшую часть времени, заполняя страховые формуляры. – Он вздохнул. – Там столько бумажной волокиты. Никто никогда не предупреждает о том, что касается смерти.

– Прости, – сказала я.

– Ничего не поделаешь.

Стоило ли мне продолжать?

Мне не нужно было слышать голос Дженни, я и сама знала правильный ответ.

Повесив сумочку на плечо, я глубоко вздохнула.

– Я немного беспокоюсь о Сесили. За ужином она сидела как в воду опущенная.

Мэтт посмотрел на меня так, словно я была тупицей.

– Ну, да. Психотерапевт сказал, что она еще долго будет ужасно себя чувствовать. У нее даже может начаться депрессия. – Он покачал головой. – Депрессия в шесть лет. Никогда не думал, что кому-либо из нас придется беспокоиться об этом.

– Но у вас с психотерапевтом есть план, как с этим бороться, если такое случится?

– Тебе кажется, что я делаю что-то не так, Пенни? – Он говорил спокойно, но не приходилось сомневаться в том, что его глаза вспыхнули от гнева.

– Просто я тревожусь за Сесили. Знаешь, у меня есть кое-какой опыт.

– Верно, потому что твоя мать тебя бросила, – сказал он с каменным выражением лица.

Хотя мы с Санджеем часто ужинали с Мэттом и Дженни, наша дружба, по правде говоря, никогда не распространялась на всю четверку. Что было прекрасно – я не испытывала потребности в том, чтобы муж моей подруги тоже становился моим лучшим другом. Но вплоть до этого момента у меня никогда не возникало явной неприязни к нему.

– Я стараюсь вести себя правильно по отношению к твоей дочери. – Мой голос завибрировал, и я почувствовала, что меня охватывает дрожь. На самом деле я не умею конфликтовать. По правде сказать, мне легче было бы пробежать в нижнем белье по Пятой авеню, нежели продолжать этот разговор.

– И ты думаешь, что это сближает тебя с нами, – сказал он.

– Это ты сказал, а не я.

Он вздохнул и внезапно показался опустошенным.

– Я делаю все, что могу, Пенелопа. Не знаю, что еще сказать тебе.

– Понимаю, – сказала я. – И я тоже стараюсь. Если мне и хотелось бы сейчас с кем-то поспорить, то только не с тобой.

Он посмотрел на меня скептически.

– Если уж ты заговорила о спорах… – Я была готова ответить, но он снова посмотрел через плечо. – Не то чтобы я хотел сменить тему, но я хотел бы кое о чем попросить тебя. – Он заговорил мягче, и я расслабилась.

– Все, что угодно.

– Я получил много электронных писем от читателей Дженни. Ты знакома с Тианой, помощницей Дженни?

Я кивнула.

– Она говорит, что в интернете пишут всякое. Они хотят знать, почему Дженни не публикует свои посты. Люди не в курсе, что она умерла, но скоро они поймут это.

– Точно.

– Я думал, не могла бы ты что-нибудь написать, что-то вроде прощального послания с объяснением, что она умерла, и, возможно, попросить уважать частную жизнь. Что-нибудь такое, чтобы почтить ее память и покончить с вопросами. Поскольку вы были так близки, а ты была журналисткой, я думаю, было бы хорошо, если бы это сделала ты.

Я была журналисткой? Прошло так много времени с тех пор, как я считала себя ею, что, услышав от него эти слова, я удивилась.

– Конечно, я была бы рада. – Ну, я не была рада писать нечто туманное и, возможно, недостоверное о смерти Дженни. Но если я должна сделать это ради безопасности Сесили, тогда я это сделаю.

– Тиана прислала мне данные для входа в систему и инструкции по публикации поста, поэтому, когда ты напишешь, я смогу опубликовать пост. Это не срочно, может быть, через пару недель, если ты сможешь найти время.

Я посмотрела на него.

– Я найду время.

* * *

Долгие месяцы я вела переговоры с дамой по имени Нэнси Вайнгартен о благотворительном взносе в миллионы долларов на поддержку женщин, занимающихся медициной в университете. На следующий понедельник наконец было назначено время подписания контракта, который стал бы самым весомым в моей карьере. Именно так, если бы я действительно смогла завершить его.

Когда я провела Нэнси в конференц-зал, где мы встречались, я поймала себя на мысли о том, что думаю о своем разговоре с Мэттом. Не попросил ли он меня написать что-то для сайта Дженни только ради того, чтобы прекратить спор? Учитывая, что он был склонен давать ходу, когда они с Дженни ссорились, я понимала, что не я одна испытывала отвращение к склокам.

Однако то, что он сказал – что не знает, как чувствует себя Сесили, потому что она весь день была в лагере, а он тратил свое свободное время на бумажную работу, – стало словно занозой, впившейся мне под кожу. Я могла лишь ненадолго притвориться, что не обращаю на это внимания, но рано или поздно с этим пришлось бы разобраться.

Сев за длинный стол из красного дерева, я посмотрела на сидевшую напротив Нэнси Вайнгартен и начала заготовленную речь.

Но, когда я благодарила ее за потраченное время и внимание, мои мысли снова переметнулись на Мэтта. Все, чего он хотел, это сменить тему. Он сразу хотел уклониться от разговора. Но я продолжала задавать назойливые вопросы и никуда не уходила. Возможно, я уже сто раз подводила Дженни, но одну вещь я для нее сделаю.

– Пенелопа! – Голос Расса прервал мои мысли.

Мои глаза неожиданно сфокусировались снова.

– Прости, Расс, в чем дело?

– Пенелопа, – медленно проговорил он, словно мое имя было новым для английского языка. – Миссис Вайнгартен просила нас подтвердить, что мы будем использовать тексты Семейного фонда Вайнгартен для всех документов, имеющих отношение к стипендиям. Ты можешь высказать свое мнение?

– Безусловно, – сказала я, но в моем голосе не было ни уверенности, ни компетентности.

Нэнси Вайнгартен была из числа первых женщин, окончивших медицинскую школу в нашем университете, а затем она защитила докторскую степень в Гарварде, а затем разработала новый способ лечения ревматоидного артрита, полностью изменивший подход к лечению этой болезни. Как она сказала мне на предыдущей встрече, бо́льшая часть ее жизни была скачками с препятствиями, и она терпеть не могла глупцов.

Теперь, сидя напротив меня за переговорным столом, она смотрела на меня так, будто я была невыносима.

– Безусловно, вы можете высказать свое мнение? Или, безусловно, мое имя будет фигурировать на всем, что связано со стипендиями? – проскрежетала она.

– Мы, безусловно, будем использовать ваше имя на всех материалах, – сказала я, выпрямившись.

– Хорошо. – Прищурившись, она опустила бифокальные очки, чтобы внимательно рассмотреть меня. – И как вы будете продвигать стипендии?

Я улыбнулась, это я знала как свои пять пальцев.

– Мы планируем сообщить о них по новым каналам связи университета и работать с местными и национальными средствами массовой информации, а также с прессой штата, чтобы распространить эти сведения по всему миру.

Только я открыла рот, чтобы продолжить, как вмешался Расс:

– Мы также включим ее в материалы, которые рассылаем абитуриентам и студентам.

Как меня вообще хотя бы на секунду мог прельстить этот саботажник?

– А также распространим по торговым точкам, где продается пресса, освещающая новости здравоохранения и науки, – многозначительно добавила я.

Расс улыбнулся Нэнси.

– Разумеется, мы включили все это в печатный вариант для вас, чтобы вы могли все обмозговать.

Он так мастерски подражал Иоланде, что я почти приготовилась к тому, что он взвизгнет. Иоланда, сидевшая позади Нэнси, удовлетворенно кивала, прищурив глаза.

– Пенни, – сказал Расс, словно представляя меня. – Может быть, его нет? Печатного варианта?

Открыв папку, я вынула блестящую свеженапечатанную брошюру, которую приготовила лично для Нэнси.

Только документ оказался общим вариантом, который мы дарили всем, кто делал благотворительный взнос на сумму более пяти тысяч долларов. По ошибке я схватила со своего стола не тот документ.

У меня на глаза навернулись слезы, и я в панике заморгала. Кроме того, что я испытывала крайнее унижение, плакать на глазах у своего коллеги, начальницы и самого крупного за всю мою карьеру источника финансирования было гарантией того, что мне не представится возможность повторить такую ошибку дважды.

Я глубоко вздохнула.

– Прошу прощения, – сказала я Нэнси. – Я только что поняла, что это не тот документ, который я приготовила специально для вас.

– Но мы можем доставить его вам сегодня, – сказал Расс.

– Спасибо, Рассел, – сказала Иоланда, еще секунда – и мои брови воспламенились бы от ее испепеляющего взгляда.

Нэнси подняла руку. Потом она выжидательно посмотрела на меня.

– Мне не нужны бумажки. Миссис Руиз-Кар, не могли бы вы рассказать мне, какого рода студенты воспользуются моей стипендией?

Я могла, поняла я с облегчением. И для этого мне не нужна была брошюра.

– Безусловно, – сказала я. – Позвольте мне рассказать вам о Летисии Альварез, первой из своей семьи поступившей в колледж, она вместе с родителями иммигрировала в США из Сальвадора, когда ей было всего пять лет от роду. Летисия, которая этой осенью начнет учиться на первом курсе медицинской школы, всю свою жизнь была очень способной ученицей. Но она не всегда была отличницей. Видите ли, она вместе с семьей пережила землетрясение 2001 года, опустошившее Сальвадор. Мать Летисии погибла под обломками дома, но благодаря Летисии выжил младший брат Эдуардо.

Я помолчала, с удовольствием видя, что Нэнси, наклонившись вперед, слушает.

– Хотя Летисии было всего пять лет, она смогла вытянуть его из-под обломков кирпича и заботилась о нем до тех пор, пока через два дня они не воссоединились с отцом. Летисия говорит, что этот опыт вдохновил ее на то, чтобы пойти по медицинской стезе. Она надеется пройти практику в службе экстренной медицинской помощи, а в идеале, после аспирантуры она хотела бы работать с организацией, оказывающей помощь людям, такой, как «Врачи без границ».

– Хорошо, – сказала Нэнси. – Расскажите еще.

* * *

Когда я вернулась, проводив Нэнси Вайнгартен до выхода из здания, в верхней строке своего почтового ящика я увидела письмо Иоланды.

«Зайди ко мне».

Я вздохнула, зная, что она будет ругать меня за то, что я опростоволосилась. Подойдя к ее кабинету, я увидела, что дверь открыта. Иоланда махнула мне рукой, приглашая войти.

– Ладно. Что ж, давайте обговорим это. Мы хотим обеспечить самые лучшие методы…

Мне потребовалось некоторое время для того, чтобы понять, что она разговаривает по телефону. Она поговорила еще минуту, потом, попрощавшись, повесила трубку. Оставаясь в той же позе за компьютером, Иоланда повернула ко мне голову.

– Что там произошло? – Она не дала мне возможности ответить. – Мы обсуждали, что предоставим Нэнси углубленный анализ! Мы договорились подробнейшим образом ввести ее в курс дела! Это было… – Ее голова повернулась к компьютеру, и Иоланда начала печатать. Через минуту она остановилась так же внезапно, как начала, и снова развернулась ко мне. – Дин Уиллис рассчитывал на это. Тебе придется сообщить ему самой, у меня на этой неделе нет свободного времени.

– Нэнси готова оформить пожертвование, – сказала я.

Это была правда. После того как все покинули конференц-зал, я попыталась извиниться перед Нэнси за брошюру и свое шероховатое выступление.

– Не нужно извиняться, – сказала она, отмахиваясь от моих слов.

– Но я извиняюсь, – заикаясь, проговорила я.

Она взглянула на меня из-под очков.

– Можно я задам вам личный вопрос?

– Конечно, – сказала я.

– У вас есть дети?

– Двое. Дочке восемь лет, а сыну – шесть.

Она одарила меня тусклой улыбкой. Нэнси была маленькой и тощей, с узкими, все понимающими глазами, придававшими ей сходство с чародеем. Я была вполне уверена, что ей уже за восемьдесят.

– Я так и подумала, что у вас есть дети. У меня у самой трое. Я чуть не сошла с ума, пока они не поступили в колледж. Трудно работать, имея детей, даже если вам помогает муж. Чего мой, к сожалению, не делал. Разумеется, в то время все было по-другому. Я была единственной работающей женщиной в нашем квартале. – Она похлопала меня по руке. – Пенелопа, дорогая, могу я дать вам небольшой совет?

– Прошу вас.

– Прекратите делать вид, что вам легко.

– Хм… разве я это делаю?

В ту же минуту, когда я произнесла эти слова, я поняла, что так оно и есть.

– Вы видели, чтобы мужчины так поступали? – Она прищелкнула языком. – Может быть, в вашем поколении все изменилось? Судя по поведению вашего коллеги, я очень сомневаюсь в этом. Большинство мужчин, они притворяются, что корпят над каждой деталью, а потом говорят всем, что это было даже сложнее, чем они ожидали. Если жизнь у вас сейчас тяжела, ведите себя соответствующим образом. Вы сейчас споткнулись, но пришли в себя и продолжили, разве не так?

– Да, – сказала я.

Она засмеялась.

– Вам следовало бы сказать: «Да, это было трудно, но я справилась, и теперь я добилась самого крупного пожертвования в истории медицинской школы от фонда, созданного женщиной, и горда этим».

– Вы имеете в виду…

– Видит Бог, Гарварду мои деньги не нужны.

Искра надежды, которая тлела во мне, превратилась в бурную радость.

– Спасибо вам, – сказала я. – Правда, это очень много значит для меня и для медицинской школы.

Нэнси улыбнулась.

– Скажите спасибо себе.

Теперь Иоланда недоверчиво изогнула накрашенные брови.

– Ты хочешь сказать, что Вайнгартен согласилась сделать пожертвование?

– Да. – Мой голос прозвучал устало. Но я и была усталой. Санджей старался больше помогать мне по дому, но, пребывая то в скорби, то в замешательстве, и разрываясь между своими детьми и Сесили, и, вдобавок, пытаясь нанести макияж перед уходом на работу, чего я не делала со дня смерти Дженни, я все еще чувствовала себя такой измученной, что могла бы свернуться в клубок в мягком кожаном кресле Иоланды и проснуться в следующем году. – Вдобавок к стипендиям, она жертвует двести тысяч долларов в Общий фонд.

Общий фонд был самой значимой стратегией нашей кампании, поскольку пожертвования можно было использовать почти для любых нецелевых нужд медицинской школы, больницы или исследовательского центра. Кроме того, это была та сфера деятельности, которая требовала приложения самых больших усилий ради того, чтобы получить взнос чуть больше нескольких сотен долларов. Оказывается, люди, желающие вкладывать крупные суммы, склонны интересоваться, на что тратят их деньги.

– Это счастливая случайность, Пенелопа, – сказала Иоланда. – Что, если бы она не спросила тебя о получающих стипендию? Ты замечательно рассказала о Летисии, но, если бы Нэнси стала выспрашивать у тебя, как мы будем рекламировать стипендию, теперь мы с тобой разговаривали бы по-другому.

Я была готова уступить ей и сказать, что я всего лишь рада тому, что все получилось. Но едва я открыла рот, как в моей голове всплыл разговор с Нэнси Вайнгартен.

– Это не было манипулирование фактами, я рассказывала о судьбе человека, – сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально. – И я не думаю, что это счастливая случайность. Я упорно работала, и, хотя не все прошло в точности так, как я планировала, это окупилось.

Иоланда внимательно посмотрела на меня. Наконец, покачав головой, она сказала:

– Сообщи об этом Дину Уиллису.

У меня дрожали ноги, когда я вернулась к своему столу, никогда прежде я не противоречила Иоланде. Впрочем, я улыбалась. Потому что уже думала о том, как скажу Санджею о том, что, возможно, стоит пересмотреть его принципиальное отношение к честности.