Песнь десятая

Сидя в крохотном номере провинциальной гостиницы, московская журналистка разглядывает собственные ногти и думает, что нужно срочно сделать маникюр. На кровати лежит записная книжка, и к этому моменту у девушки готово только первое предложение:

Каждый день в России в детские дома возвращают тринадцать детей.

Агате такое начало нравится. Ей кажется, что это хороший кейс. Единственное, в чём она пока сомневается, – расстановка слов.

Может, лучше написать иначе?

Тринадцать – ровно столько детей возвращают в детские дома в России каждый день…

Ещё только разминая первое предложение, девушка чувствует, что этот материал непременно соберёт много лайков. В её записной книжке уже появилось несколько набросков, и журналистка думает теперь, что настало время перенести собственные соображения в компьютер. Короткие фразы, отдельные слова и ещё не выстроенные в абзацы наблюдения о провинциальном городке. Уложив «молескин» на лопатки, Агата принимается читать собственные заметки вслух и по обыкновению спорит сама с собой:

– Начать с того, что здесь хочется покончить жизнь самоубийством? Нет, это проще всего! Меня прислали сюда не для этого. Составить обстоятельный путеводитель для самоубийц – несложно, собственно, Россия для этого идеально подходит. Что у меня есть к этому моменту? Ничего. Что я успела почувствовать? Ну… – просматривая записи, продолжает шептать она. – «Над городком повисло горе…» Не туда… «Здесь легко почувствовать одиночество, бессилие и страх…» Не то… «Замешательство и паранойя, ощущение отдаления…» Охренеть, дайте два! «Пустые улицы и дезориентирующая людей природа. Горечь вида и бескрайность беды. Безусловная пустота…». Всё это, конечно, звучит неплохо, только… «Птица счастья никуда не летит…»

Перепечатав в компьютер лишь последнюю фразу, Агата откидывается на спинку кресла и вспоминает следователя. Из всех мужчин, которых она видела здесь, этот нравится ей больше остальных. Он кажется девушке вполне приличным и надёжным.

Пока журналистка думает о Козлове, объект её новых желаний начинает очередную беседу. На этот раз напротив следователя сидит семнадцатилетняя воспитанница детского дома. Едва она входит в кабинет, Александр замечает, что девушка беременна.

– Что вы на меня так смотрите, Александр Александрович, это не я! – острит Фортов, и, взглянув на него, Козлов ничего не отвечает.

– Привет! – обращается Александр к воспитаннице.

– Здравствуйте!

– Ты только что ела, да?

– Это он вам сказал? Он забрал меня с полдника…

– Нет, у тебя просто повидло или что-то такое вот здесь, на щеке…

– А, да…

– Любишь сладкое?

– Да.

– А какое твоё любимое блюдо?

– Роллтон с майонезом.

– А что самое нелюбимое?

– В еде?

– Нет, вообще – в жизни, в детском доме, что самое нелюбимое?

– Сплетни.

– Сплетни?!

– Да. Мне не нравится, что все всё время меня обсуждают и осуждают. Я, когда встречалась с Колей Апехтиным, посылала ему свои голые фотографии, а он их всем показал, и весь детский дом потом сплетничал, и воспитатели тоже.

– Он отец?

– Я не знаю, кто отец, но думаю, что нет. Наверное, Ринат Касимов…

– Ринат? Отец твоего ребёнка покончил с собой?

– Да.

Посмотрев на Фортова, Козлов отмечает, что этот молодой не такой уж и кретин. Он сумел выявить связи и привёл девочку, у которой были отношения с одним из самоубийц. Лев радостно улыбается, он очень доволен собой.

– Расскажи нам о Ринате, пожалуйста…

– А что рассказать?

– Он когда-нибудь говорил тебе, что хочет покончить жизнь самоубийством?

– Это вообще-то детский дом – здесь все постоянно говорят, что хотят покончить жизнь самоубийством…

– Хорошо, а были ли какие-то поступки, которые указывали на то, что он может перейти от слов к делу?

– Например?

– Ну например… он…

– Резал себе вены, что ли?

– Допустим.

– Здесь все себе режут вены по двадцать раз на дню.

– И ты резала?

– Конечно! Первый раз лет в семь. Я смотрела, как старшие девочки это делают, и тоже пробовала.

– Ты хотела покончить жизнь самоубийством?

– Нет, просто резала, как все.

– А ваши воспитатели видели, что вы режете себе вены?

– Конечно, видели! Они всё про нас знают.

– И что они на это говорили?

– Да ничего особенного… ну разговаривали с нами, ругались, к директору вызывали, но только один раз, потом просто кричали, – сказав это, девочка натягивает рукава по самые костяшки, но Козлов успевает заметить, что царапины на запястьях действительно есть.

– В следующий раз, когда захочешь покончить с собой, знай, что резать нужно вдоль, а не поперёк – так ты ничего не добьёшься.

– Правда?

– Да. Ладно, скажи мне, пожалуйста, а были ли у Рината какие-нибудь проблемы с учителями, воспитателями или ребятами?

– Откуда мне знать?

– Но ты же с ним дружила, он, как ты говоришь, скорее всего, отец твоего ребёнка.

– Может, и не он… я не знаю… это не важно…

– А что важно?

– Ничего не важно! Мы с ним всего две недели встречались… потом я его послала, потому что он мне изменял.

– Как ты думаешь, а мог он покончить с собой из-за того, что ты его бросила?

– Нет, конечно! Я его давно бросила. Он после этого ещё с Катей Ерохиной встречался.

– Мог он переживать, узнав, что ты беременна?

– Думаете, я от него первая залетела, что ли?

– А были ещё девушки?

– Конечно, были!

– И они уже родили?

– Нет, у них выкидыши случились.

– И он об этом знал?

– Все знали.

– А почему случались выкидыши?

– Потому что девочки не хотели детей.

– И воспитатели знали об этих беременностях?

– Конечно, знали! Говорю же, они всегда всё знают.

– И что они делают в таком случае?

– Ничего, они знают, что мы примем меры.

– Какие?

– Разные. Обычно йод пьём, ну и много чего ещё…

– Значит, если воспитатели знают, что вы беременны, они просто дают вам время урегулировать этот вопрос?

– Да…

– А почему ты решила сохранить ребёнка?

– Потому что я не такая. Мне чуть-чуть осталось. Я скоро выйду отсюда и хочу воспитать сына нормальным человеком, хочу, чтобы у него всего этого не было…

Козлов трёт глаза. Фортов всё ещё улыбается. В момент этот лейтенанту юстиции кажется, что дело уже распутано. Не обращая внимания на девочку, он даже считает нужным об этом заявить:

– Вот оно, смотрите, Александр Александрович! Очевидно же, что атмосфера здесь нездоровая, понятно же, что во всём этом совершенно невозможно жить! Тут вон дети сами себе аборты делают, а вы ещё спрашиваете, почему они жизнь самоубийством кончают! Нужно же срочно всю эту лавочку прикрывать!

Девочка с удивлением смотрит на лейтенанта, Козлов проводит языком по зубам.

«Не твоё дело, Федосья, собирать чужие колосья», – думает Александр и понимает, что с места до сих пор не сдвинулись. Девочка рассказывает про повседневность, рутину и установленные правила игры. Толчком к самоубийству стало что-то другое, что-то невероятное, из ряда вон выходящее. Лишь полная капитуляция примерных представлений о жизни могла подтолкнуть ребят к подобному шагу. То, что поведала эта девочка, безусловно, полезно, но не отвечает на главный вопрос: кто или что заставило детей решиться на самоубийство?

Шмыгнув носом, Козлов с сожалением думает, что здесь всё ещё маячит халатность, но возможности возбудиться по 110-й по-прежнему нет.

Несколько раз чихнув, Александр взглядом даёт понять, что девочку можно уводить. Сделав это, Фортов возвращается в кабинет счастливый, как ребёнок:

– Ну?! Как вам такое?! Александр Александрович?!

– Никак…

– А может, другие девочки тоже через всё это прошли?

– Может, и прошли. Только к самоубийству это имеет мало отношения. Важно то, Фортов, чего они боялись…

– Так понятно же, чего они боялись, – боялись, что родят, и что им тогда делать с этим дитём?

– Фортов, они в детском доме живут. Эти подростки лучше всех на свете знают, что нужно делать с незапланированным дитём.

– Я вас иногда не понимаю, Александр Александрович. Вас послушать, так этих детей ничем не удивить. И это их не берёт, и то. Так чего же они тогда решили кончать с собой, если ко всему готовы?

– Вот, Фортов, вот! Наконец ты в свою голову не только пищу кладёшь, но и используешь её по назначению. Директриса права – это не простой контингент. С этими ребятами что-то совершенно особенное должно было произойти, если они сами на себя решили руки наложить.

– А как их, кстати, хоронят? – вдруг задаётся вопросом золотой мальчик.

– Бесхозов?

– Да каких бесхозов? Этих, сирот!

– Я же и говорю тебе – бесхозов. Алкашей, бомжей, серийных убийц и детдомовцев хоронят одинаково – на заброшенной части кладбища. Детский дом сообщает в полицию о смерти подопечного, и за телом приезжают сотрудники соответствующих служб, которым, как ты понимаешь, на трупиков глубоко насрать. Приобретается самый дешёвый гроб, в него бросают покойного и везут на погост, где ящик сбрасывают в вырытую бульдозером траншею.

– Почему не в могилу?

– А кто станет за неё платить?

– Наверняка же из бюджета выделяют средства на захоронение детдомовцев?

– Конечно, выделяют! Я же говорю тебе, что не в реку выкидывают, не в карьер, а по-божески, в траншею. От области к области, конечно, случаются исключения, иногда хлопочут спонсоры, дальние родственники порой объявляются, но в целом по больнице температура такая: поверх бугорка устанавливают крестик с табличкой, на которой, как правило, написано только имя. Крестик этот стоит год, повезёт – два, да и исчезает под гусеницами бульдозера, которому нужно новую траншею разрыть.

– Да вы гоните, Александр Александрович.

– Не понял тебя, Фортов?

– Да не может такого быть!

– А ты сходи и посмотри, заодно увидишь, как народ твой живёт вдали от столицы.

– Что, и этих так захоронили?

– Первого, уверен, да. Остальных, когда налетела пресса, наверное, наградили венками и цветочками с крайних могил. Впрочем, думаю, сделали это не чиновники, а опытные операторы, чтобы картинка была хороша…

Фортов искренне удивлён. Посмотрев на часы, Козлов понимает, что нужно торопиться и поскорее начинать следующий разговор.

– А врач-то уже здесь?

– Да, должны были доставить.

– Ну так чего стоишь-то? Заводи!