Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Наручные часы отобраны. Который теперь час, Петя не понимает. По ощущениям наступил полдень, но Павлов сомневается. Никаких обвинений по-прежнему не предъявлено, однако Петя не спешит колотить в дверь. Парень хорошо знает местных полицейских и искренне полагает, что в большинстве своём эти добродушные и порядочные люди не стали бы тревожить его просто так. Вероятно, думает он, у них есть какой-то план. Полицейским Петя доверяет. Да, как правило, эти люди не принимают его заявлений, но он очень уважает их уже хотя бы за то, что они всегда находят нужные слова, – Павлов чрезвычайно дорожит человеческим общением.
Расхаживая по крохотной камере, парень вспоминает теперь, как после отказа последних приёмных родителей остаётся в здании областной администрации. Он сидит на скамейке и ждёт указаний. К 19.00 Павлова следует кому-нибудь передать, и сотрудница опеки, конечно, понимает, что сделать это будет ой как нелегко.
Первым делом она звонит в детский дом:
«Алло, это Острог?»
«Да, только что с того?»
«У меня тут ваш… этот… Петя Павлов, шестнадцати лет от роду, его опять вернули…»
«Ну привозите его, только не сегодня, а в понедельник – сегодня у нас карнавал!» – дальше одни гудки.
«Неудивительно, что они тебя вернули!» – плюнув на телефон, для чего-то бросает в коридор чиновница.
Умудрённая опытом сотрудница опеки решает, что за собственный счёт (к сожалению) посадит щенка в автобус и доставит в инфекционное отделение местной больницы. Там он пробудет выходные, а в понедельник, если повезёт, она ещё раз позвонит в Острожский детский дом и вернёт его туда.
«Это идеальное решение!» – думает женщина.
«Вообще-то ты ещё должен меня благодарить. У тебя будет чистая постель и еда. Несколько дней пролежишь почти как в санатории, так что тебе неплохо было бы хотя бы немножко порадоваться!»
О том, что у подростка наверняка развит госпитальный синдром, чиновница, конечно, не думает. По её мнению, такого диагноза вообще не существует. Закрыв папку, она ещё раз смотрит на Петю и с улыбкой выносит вердикт:
«Ну что, гадёныш, поедешь в инфекционку!»
Услышав это, Петя резко меняется в лице, багровеет и бросается в кабинет:
«Тётенька, нет! Нет! Нет!!! Пожалуйста, только не в больничку!» – он тянется к чиновнице, пытается ухватить её за руки, но сотрудница опеки только отмахивается и повторяет: «Отстань, не беси меня!»
Оттолкнув подростка, чиновница с удивлением смотрит на него. Женщина, конечно, не знает, что с ранних лет этот Павлов чувствует намного больше других. Не знает она и того, что в пять лет мальчик приносил с улицы сосульки и просил воспитателей спрятать их в морозилку, чтобы они не погибли. В шесть он умолял других ребят не съедать подаренных на Новый год шоколадных зайцев, а в семь по собственной инициативе отказывался от мяса. С этого дня воспитатели детского дома не следили за тем, как питаются другие ребята, но очень заботились, чтобы курицу или свинину ел воспитанник Павлов.
Юный толстовец не убивал комаров (даже тех, что пьют его кровь), а всякого дождевого червяка непременно переносил в траву. Он осторожно наступал на асфальт, чтобы никого не раздавить, и даже спрашивал у сверстников и учителей, не влетел ли кто-нибудь ему в рот, потому что очень боялся кого-нибудь съесть. Когда однажды детдомовцы забили камнями кошку, мальчик несколько дней ни с кем не разговаривал, за что впервые отправился в психиатрическую клинику, где, по замыслу уставших от его дуростей воспитателей, должен был вылечиться и стать таким же, как все.
Всего этого чиновница, конечно, не знает и знать не хочет. Единственное, чего она по-настоящему желает, – поскорее вернуться домой. Ей очень хочется посмотреть программу с любимым телеведущим.
Характеристика на воспитанника Острожского детского дома Петра Петровича Павлова
Учёба: учится хорошо, старается. Читает много. Интересов, связанных с будущей профессией, предостаточно. С удовольствием берётся за любой новый предмет.
Поведение: воспитан, слишком дисциплинирован. Чересчур инициативен, при этом мягок, не может дать отпор, не конфликтует с учениками и педагогами, но своим дотошным поведением часто вызывает конфликты. Отрешён, чрезмерно усидчив, воспитуемость нормальная. Общественная активность слишком высокая. Как организатор много берёт на себя, поручения выполняет до странного точно, но при этом лидерских позиций не имеет.
Общение в школе: друзей нет, большинство соучеников к нему безразличны. Необщителен, стеснителен, закрыт, самостоятельность мышления оценить сложно, но, вероятно, присутствует в лишнем объёме.
Личностные особенности: странен, зависим, вегетарианец, уровень самооценки не поддаётся анализу. Не вызывает симпатии педагогов. Отношения с воспитанниками ДД можно охарактеризовать как сложные.
У входа в «Бастилию» натыкаются на проходящих мимо сестёр. Бок о бок девушки идут в направлении главной площади и в четыре руки несут полиэтиленовые пакеты. Израненные гранаты оставляют капельки крови на снегу. На местах преступлений Козлов не раз видел такие. Прислушавшись к разговору, Александр понимает, что сёстры спорят о череде подростковых самоубийств. Мнения девушек прямо противоположны. Любовь утверждает, что виновников не найдут, а Вера настаивает, что в России работают лучшие следователи в мире.
Проводив девушек взглядом, Козлов думает теперь, что сёстрам явно не по пути.
Где-то неподалёку лает пёс. Вслед за ним вступают другие. Хором гавкают собаки большие, маленькие и спустя мгновенье, против устава, подключаются овчарки зоны. Точно колокола в маленьком европейском городке, по Острогу разливается эхо собачьей переклички. Прислушиваясь к нему, Козлов взглядом отпускает Фортова в ресторан, а сам решает покурить.
Осмотревшись, Александр замечает теперь, что улица коротка. Выбежав из-за покосившейся избы, худая дворняга, которая, вероятно, и стала причиной собачьей переклички, с трудом перебирает лапами и несёт в зубах яркого попугая. Глядя на собаку, Александр отчётливо испытывает не присущее ему чувство тревоги. Впервые за последние месяцы страх будущего, который, казалось бы, со временем стал проходить, вновь захватывает его. Мысль, что жена уже никогда не вернётся, корявыми пальцами вцепляется в рёбра.
«Что же это выходит? – пытаясь успокоиться, думает Козлов. – Если я, здоровый мужик, так боюсь будущего, что же тогда творилось в головах этих детей? Не в этом ли причина? Как они вообще выживают здесь, если тюрьма Острожского детского дома, вероятнее всего, лучшее, что когда-либо с ними случится? Как справляются с этой повседневностью, если впереди маячит одна неизвестность? Нужно ли удивляться, что они, слабые и беззащитные, сводят счёты с жизнью, если даже я время от времени поглядываю на дверную ручку и ремень?»
Выбросив окурок, Александр заходит внутрь. Заполненную столичными журналистами «Бастилию» не узнать. Даже вчера ночью она была другой. Теперь ресторан напоминает какой-нибудь модный московский бар, что прикидывается нарочито провинциальным. Людей здесь до того много, что Козлов не сразу находит Льва.
– Неплохо, правда?! – протирая руки антисептиком, с улыбкой произносит Фортов. – Я вам так скажу, Александр Александрович, пока вас тут не было, я провёл пускай и поверхностный, но всё же анализ и скажу со всей ответственностью, что здесь есть чем поживиться. Я бы лично для начала присунул бы вон той вот!
– Что ты заказал, Фортов?
– Я заказал борщ и котлету по-киевски, Александр Александрович.
Сев против коллеги, Козлов открывает меню, но, прежде чем заглянуть в него, ещё раз оглядывается по сторонам. Небывалый для этих мест ажиотаж. Все столики заняты. Разглядывая ветрозащиты микрофонов, Козлов понимает, что слева от него обедают представители либеральных и относительно либеральных телеканалов, а справа федералы. Посреди зала, судя по всему, восседает братия пишущая. Александр поочерёдно прислушивается ко всем столам.
– Вот говорят, что мы живём в эпоху постправды, – вступает один из репортёров, – но лично я твёрдо убеждён, что мы живём в эпоху правды, просто в действительности она больше никому не нужна! Себестоимость правды стала слишком высока! К чему снаряжать многомесячные расследования, если уже завтра будет новый инфоповод?
Попросив ровно то же, что и Фортов, Александр добавляет к заказу графин водки и, когда официант наполняет первую рюмку, уже было собирается выпить, но в этот момент к следователям подсаживается незнакомая девушка.
– Агата! – протянув руку, представляется она.
Лев руку с удовольствием пожимает, а Козлов нет. Фортову девушка нравится, а Александру не до неё. Меньше всего ему хочется обсуждать оперативную работу с журналисткой.
– В рабочее время выпиваете?
– Ты кто такая вообще? – спокойно, но чтобы сразу обозначить дистанцию, спрашивает Козлов.
Девушка не смущается, улыбается и молча показывает пресс-карту:
– Расскажете мне что-нибудь, а?
– А нам тебе нечего пока рассказывать, – поднеся рюмку к губам, отвечает Александр.
– А какие версии отрабатываются?
– Все версии отрабатываются…
– Но ведь уже есть приоритетные, правда?
– У нас нет, а у тебя?
Агата улыбается ещё шире.
– Не знаю, – вновь заговаривает она, – у меня нет версий. Я много о чём писала, но с таким сталкиваюсь впервые. Меня эта ситуация удивляет, наверное, не меньше вашего. Я присяду?
– Давай! – с радостью отвечает Фортов.
– А вас не удивляет?
– Удивляет ли меня то, что этот охламон позволил тебе присесть?
– Нет, что до сих пор нет версий.
– Нет, не удивляет.
– Да-да, я понимаю, профессиональный бронежилет. Вас сложно удивить. И всё же – это ведь так интересно! Почему ребята пошли на это? Они ведь жизнеустойчивы. Каждый день дерутся, пьют, курят. Я делала материал о девочках из детского дома в Калуге, которых заставляли танцевать в стриптиз-баре, и они не кончали с собой. Вы наверняка знаете, что в Челябинске мужчина приезжал в приют, брал ребят якобы на рыбалку, насиловал их, и они молчали, но не кончали с собой. Это всего несколько примеров, а тут…
– Ты будешь что-нибудь заказывать? А то мы едим, а ты нет…
– Нет-нет, спасибо, я уже пообедала с коллегами…
– Ну тогда…
– Всё-таки не хотите со мной говорить?
– Послушай, Агата, или как там тебя, нам и правда пока нечего тебе рассказать. Мы только начинаем знакомиться с делом…
– Но ведь местные следователи работают над ним уже месяц, верно?
– Можешь смело написать, что местные следователи пока ничего не нашли…
– А вы найдёте?
– А мы обязательно найдём!
– И расскажете мне?
– И расскажем всем.
Козлов наконец опрокидывает рюмку, которую всё это время держал в руке. За столом вновь повисает тишина. В руках тотчас появляются спасительные телефоны. Хмурые брови, серьёзный вид. Свет в «Бастилии» тусклый, поэтому экраны теперь освещают провалившиеся в тёмное лица. Агата ещё некоторое время сидит тут молча непрошеной гостьей, а потом вдруг резко встаёт и, ничего не сказав, уходит.
Пока Александр молча ест, Фортов дурачится с телефоном:
– Siri, почему дети кончают жизнь самоубийством?
– Это интересный вопрос, – отвечает телефон.
– Так почему дети Острога кончают жизнь самоубийством, Siri?
– Возможно, вам стоит поговорить с кем-нибудь из службы психологической помощи населению, – всё так же спокойно и невозмутимо отвечает персональный помощник. Лев смеётся, и строгим взглядом Козлов приказывает ему прекратить.
После обеда в душный кабинет вызывают директрису Острожского детского дома. Облачённая, как в песне Ларисы Долиной «Я надену всё лучшее сразу», посягающая на стиль, женщина эта ведёт себя нарочито дерзко. По всему видно, что следователей она больше не боится.
– Все эти вопросы мне уже задавали!
– Не мы. Быть может, у вас есть желание что-нибудь добавить?
– Нет, я уже всё сказала. Если у вас закончилась фантазия – я бы пошла работать. В отличие от вас, мне есть чем заняться!
– Людмила Антоновна, – ещё раз заглянув в дело, спрашивает Козлов, – а что лично вы про всё это думаете?
– Я?
– Да, если без ответов на наши глупые, как вы считаете, вопросы. Как вы себе представляете эту историю?
– А вам это правда интересно?
– Конечно!
– Вы не производите впечатление человека, которому можно доверять…
– Моя бывшая жена тоже так говорит. И всё же?
– Я это себе представляю так, что вы ищете совсем не там, где нужно…
– А где нужно, Людмила Антоновна? Направьте нас!
– Вам нужно понять, что дети на всё способны! Вы тут пытаетесь выяснить, не обижали ли мы их, но правда заключается в том, что мы сами боимся этих детей. Вы ищете какие-то примеры насилия, но воспитанники сами бросаются на учителей. Вы и представить не можете, как запуганы мои подчинённые. Они боятся слово сказать этим волчатам. Те, что постарше, могут сразу кинуться и даже ударить! Вам необходимо осознать, что это особенные подростки, часто больные. Это не домашние дети, у них у половины родители – убийцы! У одних насильники, у других алкоголики – это вам не столичная детвора. Вы ищете ответы снаружи, а вам нужно шерстить внутри – это же очевидно!
– Почему очевидно?
– Потому что я вам объясняю: эти дети сложные!
– Что значит «сложные», Людмила Антоновна?
– То и значит! Вы приехали сюда и думаете, что можете что-то про них понять. Вы полагаете, что вот так возьмёте и нахрапом найдёте ответ, а я работаю с ними двадцать лет и знаю, что от этих элементов можно ожидать всего! Убили себя, а могли бы и всех нас!
Козлов проходил и это. Директриса оправдывается и указывает путь. В её руке маленький фонарик, освещающий смыслы. Она только и делает теперь, что твердит: «Посмотрите сюда, я знаю, куда вам идти!»
– Так что очень зря вы их жалеете! – после короткой паузы добавляет она.
– Я никого не жалею…
– И правильно, потому что вы, полицейские…
– Следователи Следственного комитета не полицейские, – перебивает Козлов.
– Ну, может, я неправильно выразилась. В общем, вы пытаетесь найти логическое объяснение произошедшему, а его нет! Вы изначально почему-то решили для себя, что эти ребята – бедные овечки, ангелочки, на которых свалилось несчастье, но всё совсем не так!
– А как, Людмила Антоновна? Значит, по-вашему, всё дело в них?
– Конечно! Они живут в тепличных условиях. Государство всё для них делает, у нашего детского дома много спонсоров…
– Да, я это по вашей машине заметил, – вставляет вдруг Фортов.
– На что вы намекаете? – возмущается директриса.
– Да ни на что, Людмила Антоновна, не обращайте на него внимания…
– Плохо шутите, молодой человек! Вероятно, ваши родители вас не воспитали, если вы позволяете себе такое говорить незнакомому человеку! Бесстыжий вы!
– Людмила Антоновна, вы сказали, что у этих детей абсолютно всё есть…
– Абсолютно всё! Вот вы когда последний раз были в Греции?
– Несколько лет назад, с женой, когда ей еще было можно…
– Ну вот видите, вы были, и дети были!
– Это хорошо, но какое это имеет отношение к делу?
– Очень даже какое!
Когда заговаривают о Греции, Козлов вспоминает, что уже после расставания жена прислала ему голосовое сообщение:
«Козлов, я сейчас гуляю по фотовыставке, и здесь очень сильные кадры разрушенной войной Чечни. Ты пережил такую катастрофу, так почему ты всё не можешь забыть меня?!»
Для чего супруга написала это, Козлов не понял. Ему казалось очевидным, что любовь помогает перенести любые горести, а расставание делает человека неспособным преодолеть даже ерунду. В тот день Александр ничего не ответил, а неделю спустя Дана позвонила и сообщила, что уедет на несколько дней в Афины. Бывшая супруга предложила Козлову посидеть с дочерью и добавила на прощанье: «Если хочешь – можешь пожить у нас…»
Две недели Козлов с нетерпением ждал возможности вернуться в собственный дом. Открыв входную дверь, он с волнением отправился на экскурсию по прошлому. Всё здесь было как прежде: стол, стул, шкаф. Картины, комод, скелеты висящих без его рубашек вешалок. Ему разрешили прожить дома три ночи, и единственное, чего он теперь хотел, чтобы время это никогда не заканчивалось. Если бы только из собственной квартиры на память в съёмную однушку можно было привезти магнитики с видами кухни и открытки с панорамой гостиной.
Три дня и три ночи следователь изучал достопримечательности собственной квартиры и очень надеялся, что, когда жена возвратится, его виза будет продлена… Однако этого не случилось. Дана поставила чемодан и, не сказав ни слова, прошла в душ. Козлов понял, что супруга не выйдет из ванной, пока не услышит, что дверь захлопнулась. Так, собрав сумку, Александр вернулся в настоящее.
– Я вас не отвлекаю?
– Простите, я задумался. Значит, вы полагаете, что мы зря сюда к вам приехали? Думаете, нечего нам здесь делать? Никто детей не обижал, в группах смерти они не состояли?
– Про группы смерти я не знаю – мы воспитанникам предоставляем интернет, но за ними не следим. А вот за то, что их никто не обижал, я могу ручаться. С них пылинки сдувают. У нас здесь везде стоят камеры, вы можете всё отсмотреть.
– Ну вы же знаете, что камеры не всегда всё замечают.
– Это, может быть, у вас в Следственном комитете они не всегда всё замечают, а у нас здесь всё! Я ещё раз вам говорю, мы действуем строго в рамках нашего законодательства и детей этих, хотя порой они этого и не заслуживают, очень оберегаем. Всё, что положено по закону, они получают, и даже больше!
Козлов задаёт ещё с десяток вопросов и останавливается. Следователю становится очевидно, что говорить здесь более не о чем.
Когда директриса выходит, Александр протирает глаза, и, улучив момент, Фортов тотчас задаёт вопрос:
– Александр Александрович, а что это за история с тем, что вы уже здесь бывали? Что вы здесь делали?
– Закрывал их мэра.
– Да, Михаил говорил что-то такое в машине. И как, получилось?
– Ага…
– Ясно…
– Что тебе ясно, Фортов?
– Ясно, что она что-то недоговаривает, Александр Александрович, как и вы…
– И что ты предлагаешь?
– Предлагаю вызвать её заместителя.
– Для чего?
– Вы видели, на какой она тачке ездит? Человек, который мечтает занять её место, обязательно нам что-нибудь да расскажет!
«Этот далеко пойдёт, – думает Козлов, – мыслит правильно. Вроде бы ещё щенок, а уже знает, с кем и как нужно говорить…»
– А ты думаешь, что местные этого ещё не сделали?
Вновь закурив, Александр подходит к окну и решает, что теперь побеседует с детьми и с врачом детского дома.
– Слушай, Фортов, вызови-ка ко мне их главного айболита и какую-нибудь девочку постарше…
– О, девочку постарше – это я могу, Александр Александрович!
– Я не сомневаюсь, Фортов, ты только сделай, что говорят.
– Сегодня? Сегодня же уже, наверное, поздно, да?
– Нет-нет, вези их сюда немедленно, у нас совсем не остаётся времени!
Фортов выходит из кабинета, и, проводив его взглядом, Козлов думает, что поговорить нужно не только с воспитанниками детского дома, но и с местной шпаной. Те, кто продаёт ребятам насвай или спайс, наверняка могут что-то знать. Следователь вспоминает о барыгах, потому что и сам теперь мечтает отыскать одного. Александру очень хочется найти такого наркодилера, который смог бы продать ему немного прошлого. День счастливой семейной жизни, утро или вечер с женой.
Докурив, Александр выбрасывает окурок и возвращается за стол.
Войти с помощью соц. сетей: