Песнь двадцать третья

Утром пятницы приставы доставляют мощи святого Афиногена на территорию тюрьмы. Часовенка, как и бар «Бастилия», украшена искусственными цветами. Настоятель, певчие и алтарники (из числа заключённых, осуждённых не за убийства) ждут внутри. Под пение хора прибывший епископ заносит частицы святого Афиногена, и вслед за ним в божий дом входят секретарь архиерея, отцы-настоятели и духовник епархии. Дальше, оглядываясь по сторонам, с важным видом шагают благодетели: новый мэр, местные депутаты и увешанные собачьими медалями казаки. Замыкают процессию Михаил, Фортов и Козлов.

Раку с мощами ставят на аналой, и начинается молебен. Дьякон провозглашает: «Благослови, Владыко!», и епископ возглашает: «Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков», – и хор протяжно поёт: «Аминь».

Во время пения псалмов и тропарей один за другим осуждённые подходят к раке с мощами и целуют её. Молебен длится полчаса, и по завершении епископ произносит назидательное слово. Выслушав его, счастливые осуждённые и гости отправляются на праздничное чаепитие, и в громкоговорителях включается музыка. Олег Митяев поёт:

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…

За праздничным столом Козлова сажают рядом с мэром. Случайности в этом нет, градоначальнику не терпится узнать, как продвигается расследование. К удивлению своему, мэр слышит от столичного следователя, что проверка закончена и они возвращаются в Москву.

– Уже?

– Да.

– Значит, Михаил наш хорошо сработал? Мне уже доложили, что во всём виноват некий Павлов?

– Нет, Павлов невиновен, – отвечает Козлов.

– В самом деле? – спрашивает мэр. – А кто же тогда виновен?

– Решит Москва.

Услышав это, Михаил опускает глаза, а Фортов кривится. Местный следователь понимает, что случилась невероятная ошибка, объяснения которой нет, а лейтенант юстиции не понимает ничего вовсе.

– Москва у нас, конечно, столица, – с улыбкой продолжает мэр, – но как быть с тем, что наши следователи нашли ДНК Павлова на местах всех четырёх самоубийств?

– Вчера поздно вечером мы узнали, что ваши следователи, – вставая, спокойно отвечает Козлов, – нашли ДНК Павлова и на месте гибели близняшек, однако, думаю, Михаил прекрасно понимает, что Павлов не мог там оказаться, потому что всю неделю провёл в СИЗО…

– Но как же его ДНК могла оказаться там?

– А вот это то, что мне предстоит объяснить Москве. А пока я вам настоятельно рекомендую приставить к Павлову самых лучших врачей, и переведите его уже в нормальную палату!

Сказав это, Козлов выходит из-за стола.

– Александр Александрович, вы куда? – подскакивает Фортов.

– Мне нужно кое с кем поговорить.

– А мне можно с вами?

– Нет, Фортов, сиди и пей чай.

Мэр всё с той же нелепой улыбкой смотрит на собравшихся за столом следователей, лейтенант юстиции не скрывает раздражения, а Михаил по-прежнему прячет глаза.

Вместе с начальником тюрьмы и конвоиром Козлов идёт строгими коридорами. Здесь всё ровно так же, как и в других тюрьмах: бледные двухцветные стены, облупившаяся краска и обязательный запах кислой капусты, которой непременно пахнет любая русская тюрьма.

Спустя несколько минут оказываются в крохотной бетонной камере. Здесь уже ждет бывший мэр. Увидев Кичмана, Козлов сразу отмечает, что человек этот сильно похудел. Лицо его приобрело тот отпечаток, который приклеивается ко всякому, кому когда-либо доводилось сидеть.

– Какие люди… – бурчит Кичман.

– Здравствуйте, Аркадий.

– Чего надо?

– Пришёл повидать вас…

– Нахера?

– Хотел кое-что обсудить…

– Про детей?

– Как вы догадались?

– А хули тут догадываться…

– Значит, вы уже всё поняли?

– Конечно. Я всё думал, крутил, разные версии выдвигал, а потом, когда узнал, что тебя к нам в Острог присылают, всё сразу и стало на свои места…

– Прям-таки всё?

– Ну а чего тут долго думать-то? Дело-то плёвое! Вместо икса тебя, товарищ следователь, в задачу вписываешь – и есть решение.

– Значит, вы тоже считаете, что я во всём виноват?

– Сложно так ответить… Во всём, не во всём… Сопляков-то уже не вернёшь! Какая теперь разница? Но если говорить о причастности и если тебя, товарищ следователь, это действительно интересует – то лично я, конечно, считаю, что без тебя не обошлось… Но чего мне тебе объяснять? Думаю, ты и сам это прекрасно понимаешь, коли жопу свою сюда притащил…

– Полагаете, я должен доложить об этом в Москву?

– А чего ты меня об этом спрашиваешь, Александр Александрович? Что за блядство? Ты ведь и сам прекрасно понимаешь, что докладывать тут особенно не о чем… Кто же мог знать, что так совпадёт?! Да и к тому же не мне тебе рассказывать, что свидетельствовать против самого себя нельзя…

– Но я ведь и в самом деле не мог предположить, что всё так обернётся…

– Не мог! Никто не мог… Но хули теперь об этом молоть? Я доброе дело делал, ты тоже, наверное, считал, что что-то важное совершаешь, хотя я в этом очень сомневаюсь… Так что спишем сопляков на себестоимость вашей профессии… – со злой улыбкой говорит Кичман.

– Я у вас вот о чём хотел спросить, – пропустив мимо ушей оскорбления, задаёт вопрос Козлов. – Ответьте только честно, хорошо?

– Честный ты наш…

– Вы для чего это сделали?

– Что именно?

– Детей на море отправили.

– Ах вот ты к чему! Всё-таки хочешь глубже копнуть? Ну да, разговаривая с тобой, не нужно забывать, что ты же всё-таки крыса, тебе-то спихивать вину на других людей не привыкать! Для чего я это сделал? Дело хотел доброе совершить, представляешь? Может такое уложиться в твоей мусорской голове?

– Или получить голоса на выборах?

– Да что за херня?! Какие голоса? Ты вот, товарищ следователь, всё никак не хочешь признаться, что на тебе вина, да? Послушай, Александр Александрович, я бы эти выборы и так и этак выиграл бы. Меня здесь народ любит, по-настоящему любит. Я здесь такой, как все, я эту землю знаю, я здесь свой. Да ты и сам это прекрасно понимаешь, иначе стали бы тебя аж из Москвы сюда специально присылать, чтобы меня закрыть? Поездка детей на море никаких политических очков мне не давала, да и сделал я это от чистого сердца, безо всякого расчёта. Порыв у меня такой был, понимаешь? Это случилось в Греции. Я уехал на несколько дней, чтобы перегрузиться от всего этого местного говна, и вот сидел я себе на яхте, смотрел на море, музыка красивая играла, водочка, девочки, туда-сюда, и я вдруг подумал: а какого хера я сижу здесь, сука, а дети эти, у которых я недавно был в этом ссаном детском доме, нет? Я могу это себе позволить, а они нет? Вот я и решил: а привезу-ка я их сюда. И привёз! Понимаешь, начальник? Взял, сука, и привёз! Вот и вся история, и не было в ней никакого злого умысла и расчёта. Я зафрахтовал самолёт, сделал ребятам паспорта и визы, снял целую гостиницу…

– А о том, что будет после возвращения с этими ребятами, вы подумали?

– А какого хера я должен был об этом думать?

– Потому что добро, как и любовь, не одноразовая вещь!

– Да ты что? А откуда же я мог знать, что вы, крысы, меня закроете?

– Можно подумать, вы собирались отправить их на море и после переизбрания!

– Это хороший вопрос! Первый по делу, товарищ следователь. Я, если честно, тогда об этом не размышлял, но думаю, что, конечно же, сделал бы это. Когда меня уже закрыли в СИЗО, ко мне директриса обращалась и спрашивала, как насчёт моря, и я был готов вновь помочь, но счета мои к тому времени уже арестованы были, дай бог здоровья вашей братии. Так что, Александр Александрович, я на себе вины не чувствую, а вот тебе, сука, с этим как-то придётся жить…

Козлов не отвечает. Следователь отворачивается и смотрит на зарешёченное теперь небо. Боковым зрением Александр замечает, что бывший мэр по-прежнему улыбается. Впрочем, улыбка его не злая, она скорее символизирует осознание шутки, которую сыграла судьба. Кичман уверен теперь, что некогда запущенный следователем бумеранг спустя несколько лет вернулся. Рад ли он этому? Если взвесить все за и против – конечно, нет. Дети-то тут при чём?

«Этот Козлов, – думает теперь Аркаша, – конечно, заслуживает, чтобы жизнь проехалась по нему, но уж, наверное, не так…»

– Знаешь, Александр Александрович, по-человечески мне тебя даже немного жаль. Как там говорят в американских фильмах? Преступник всегда возвращается на место преступления? Вот ведь фокус, да? Ты снова здесь! Расскажи, каково это, распутывать череду самоубийств, которые начались из-за тебя?

– С вами тут хорошо обращаются? – не желая отвечать на этот вопрос, вдруг спрашивает Козлов.

– Нормально, не жалуюсь…

– Ну вот и славно… Я, пожалуй, пойду…

– Да и хер с тобой, вали домой!

Выйдя на улицу, Козлов вытаскивает из куртки пачку сигарет, но видит, что она пуста. За спиной остаётся тюрьма. От картинки, что сложилась в голове ещё вчера вечером, тяжело дышится. Странная история. Кичман прав – отправляясь в Острог, Александр мог представить себе всё что угодно, но только не то, что приедет на место происшествия, которое затеял сам.