Июнь 2016

Я сижу на скамейке в парке, глядя на залив Оштавикен. Передо мной стоит коляска, в которой спит Иван. Я понимаю, что сегодня вечером у меня возникнут проблемы с укладыванием, сейчас он редко спит днем, но у меня не было сил его развлекать, не давая ему заснуть. Мне дико скучно. Сегодня мы посетили уже три площадки, а на часах еще нет и часу. Я постаралась связаться с кем-нибудь из подруг – в первую очередь, с теми, у кого есть дети, чтобы договориться о встрече и убить пару часиков этой субботы – поболтать с другим взрослым, пока дети играют. Ничего не вышло. Мои друзья заняты своими делами. У некоторых дачи, куда они выезжают на выходные. У некоторых другие планы. Кто-то приглашен на праздник, кто-то идет в музей, про нескольких я не знаю, чем они заняты, – они даже не ответили на мои эсэмэски. Типичные выходные в нашей с Иваном жизни – выходные без всяких планов, когда я мучительно пытаюсь убить время, заполнив его тем, что интересно Ивану. Сама я скоро сдохну от скуки.

На самом деле мне давно уже пора привыкнуть. Но я все еще не свыклась с чувством, что я отличаюсь от других, что я за бортом, что я одна. Это особенно остро ощущается перед праздниками и долгими выходными, но и обычные выходные проходят тяжело. Когда в пятницу во второй половине дня коллеги заканчивают рабочую неделю и переводят дух, я словно заступаю на новую вахту. Впереди двое суток с Иваном, которому уже исполнилось два года и который остался таким же неугомонным, каким был с самого рождения, однако стал куда подвижнее и научился четче формулировать свои желания. Если я тщательнейшим образом не спланировала, чем мы заполним эти часы, то они окажутся долгими, тягучими и мучительно одинокими. Мне не нравится чувствовать себя одинокой, тем более говорить об этом.

Когда я связываюсь с друзьями и спрашиваю, какие у них планы на выходные, то стараюсь делать это радостным тоном. Словно меня ничто не беспокоит. Спрашиваю, что у них намечается, и надеюсь получить в ответ приглашение. Когда же начинают поступать ответы и они рассказывают, на какие вечеринки собираются, или что они поедут с семьей на дачу, или что они приглашены на день рождения, я отвечаю как можно веселее. Здорово! Созвонимся позже! Подайте сигнал, если захотите пересечься! Я не хочу быть обузой для своих подруг, человеком, которого приглашают из жалости, – и в то же время мне хотелось бы, чтобы они приглашали меня почаще. Если бы я не чувствовала себя такой одинокой! Трудная комбинация желаний, в которой сложно разобраться. Я решаю проблему, продолжая в том же духе, – рассылаю радостные эсэмэски, продолжаю проводить дни так, как того хочет Иван. Соглашаюсь на любые предложения пообщаться, пробиваюсь через выходные час за часом, пока они не закончатся и пора будет снова бежать по заведенному маршруту. С буднями у меня полегче.

На данный момент мы посетили все музеи в городе. Провели не одно и не два воскресенья у бабушки и дедушки Ивана. Все парки в нашем районе мы выучили назубок. Поскольку одинокие вечера тянутся долго, я стараюсь держаться на улице и двигаться, насколько позволяет погода. Мы обедаем на скамейках в парке и в летних кафе. Я меняю Ивану подгузники под деревьями и на тротуарах. Мы кружим по городу, пытаясь найти цель – хотя бы одно дело в день. Но сегодня я устала от всего этого. Сегодня мне не удается прогнать чувство, что я – изгой. На сегодня у нас нет никаких планов, и ни одна моя эсэмэска не дала результата.

Сидя на скамейке в парке Тантулунден, глядя на отблески солнца в воде и электрички, катящиеся по мостам, я позволяю себе помечтать об иной жизни. Я представляю себе, что ты жив, что мы вдвоем проводим выходные с Иваном. Я мечтаю о том, как планирую ужин вместе с другим человеком. Готовлю его вместе с другим взрослым, мы вместе ужинаем и вместе убираем со стола. Возможно, выпиваем по бокалу вина. Может быть, смотрим вместе сериал. По очереди моем посуду и укладываем малыша. Я мечтаю сидеть на диване в гостиной и слышать, как Иван лопочет в спальне с кем-то другим. Я мечтаю о том, чтобы иногда принять приглашение на ужин или вечеринку, заканчивающуюся, когда Иван обычно уже спит. Мечтаю о том, чтобы субботы и воскресенья не тянулись так долго. Я мечтаю о такой жизни, когда мысль о пяти неделях отпуска подряд вызывает у меня чувство радости, а не паники. Заметив, что от таких мечтаний на глаза навернулись слезы, я рефлекторно натягиваю низко на лоб кепку. Решаю перестать мечтать, ибо от этого я только расстраиваюсь. Кажется, мои мечты такие простые – и в то же время недосягаемые.

Достав телефон, я смотрю на часы. Иван спит не более получаса. Скоро я должна буду его разбудить. Куда мы тогда отправимся? Вернемся в один из парков или пойдем домой? Что мы будем делать дома?

Я открываю Instagram и прокручиваю фото в ленте. Вижу семьи на своих дачах, несколько друзей на демонстрации на площади Сергеля, еще несколько человек мерзнут, сидят на открытой веранде ресторана с пивом в руках. Внезапно мне попадается фотография подруги, которая перекусывает в кафе у мостков, всего в нескольких сотнях метров от меня. Фото выложено полчаса назад. Внутри у меня кольнуло – разве она не одна из тех, кому я рассылала утром эсэмэски, спрашивая, не хотят ли они встретиться? Что, она вообще не ответила или ответила, что не может? Я проглядываю свои эсэмэски, чтобы понять, как было дело. Утром я стольким написала, что сейчас ответы уже путаются в голове. Они сливаются в один хор, говорящий «нет, не сейчас, может быть, позже, сегодня нам не подходит, но можем связаться завтра». Наконец я нахожу ее имя. Перечитываю нашу переписку сегодня утром. Она пишет, что они еще не решили, что будут делать, но мы будем на связи. Я решаю для себя, что это фактически равно приглашению. Хотя это и не совсем так сформулировано, это ведь должно означать, что они будут рады видеть меня в кафе на мостках, где сидят сейчас всего в нескольких сотнях метров от меня? Это ведь нельзя назвать внезапным вторжением?

Мне уже не до гордости, да и сил нет. Мне так безумно скучно. Решительными шагами я качу коляску со спящим ребенком в сторону кафе, где пьет кофе моя подруга. По пути я размышляю – может быть, притвориться, что я не видела ее фото в Instagram и просто войти, сделав вид, что я тоже зашла туда выпить кофе? Потом все же решаю сначала связаться с ней. Преувеличенно бодрым тоном я сообщаю, что видела ее фотографии и что я как раз прохожу мимо и сейчас загляну к ним. Теперь я иду так быстро, как могу. Ответ приходит, когда я на полпути. Она пишет, что они как раз собирались уходить, ребенку надо спать, а он лучше засыпает дома. «Приходи, встретимся на выходе», – пишет она. Я уже у дверей, когда приходит это сообщение. Остановив коляску, я стою и жду. Может быть, я немного провожу ее в сторону дома. И в этот день мне удастся хоть несколько минут поговорить с другим взрослым. Все же лучше, чем ничего. Я все жду и жду. Навязчивое чувство, что моя жизнь превратилась в жалкий фарс, стучится в дверь, но я ему не открываю. Затем приходит чувство стыда за то, что я липну и навязываюсь. На него у меня тоже нет сил. Все равно никакой альтернативы нет. И, так или иначе, я уже здесь. Я вижу, как подруга выходит из дверей, и улыбаюсь такой широкой улыбкой, какую только могу изобразить, машу ей рукой, когда она выходит наружу. Наверное, никогда мой голос не звучал так фальшиво. Похоже, вид у нее становится немного нервозный, когда она видит меня. А может быть, мне все это кажется. Неважно. Все равно лучше, чем совсем ничего.

* * *

Вечером этого дня, который никак не хотел заканчиваться, но потом все же каким-то образом закончился, я пишу ему, своему другу по переписке и теперь – по моей версии – потенциальному сердечному дружку, и предлагаю пообедать вместе. В преувеличенно юмористическом ключе я описываю, как заскучала, проведя выходные в парках и на площадках, и говорю, что мечтаю побеседовать со взрослым человеком, который к тому же понимает, каково быть таким родителем. Предлагаю дату через две недели, чтобы не казаться истеричкой. Говорю, что мы можем перекусить в ресторане возле его дома, если ему так будет легче – на этот момент мне уже известно, что он работает из дома, пока его дочь в садике. Охваченная отчаянным желанием чего-нибудь нового – чего угодно, я уже не забочусь о том, не сочтет ли он меня слишком напористой. Я хочу перемен. Обед с незнакомцем не хуже и не лучше, чем что-либо другое.

Он отвечает быстро. «Отличная идея, – пишет он, – дай мне время, чтобы уладить вопрос с няней – может быть, мы встретимся поближе к вечеру. Поужинаем. Выпьем вина».

Прочитав его ответ, я ощущаю, как у меня засосало под ложечкой. Что это было? Так намечается свидание? Что означает ужин с няней? Надо ли мне тоже договориться с няней? Зачем мы запасаемся нянями? Он считает, что наша встреча может привести к чему-то большему? Хочу ли я, чтобы это привело к чему-то большему? А что, если в реальности он ужасен? Если у него некрасивые зубы и мерзкий голос? Если он будет без конца говорить о себе? А что, если он ожидает, что мы поцелуемся на прощание? Или еще того хуже: а что, если я им заинтересуюсь, а он мной – нет? Стараясь казаться раскрепощенной – от чего мой тон более всего напоминает подростка, пытающегося выглядеть крутым, – я отвечаю на его вопрос согласием, и мы решаем определиться с датой позднее, когда решим вопрос с нянями. После этого я перерываю весь интернет в поисках его фотографий и видеоклипов и впервые за последние семь лет пытаюсь представить себе, с каким чувством буду целовать кого-то, кто не ты. Ничего не могу с собой поделать. Все происходит помимо моей воли.

* * *

У Ивана настал период увлечения папой. Он часто расспрашивает о тебе, хочет смотреть на твои фотографии, копается в «папином» ящике и выкрикивает «папино!», вытаскивая карточки из твоего бумажника и находя фотографию в твоем старом паспорте. Раз за разом он констатирует, что ты умер – без всяких эмоций, ограничиваясь самим фактом, но через минуту спрашивает, когда папа перестанет умирать. Он спрашивает и про дедушку – моего папу. Тот тоже умер. Кажется, он пытается сложить одно с другим. Его папа умер, и дедушка тоже, а мама – нет, и мамина мама тоже нет. И вторая мамина мама тоже.

Я вижу, как он изо всех сил пытается найти во всем этом логику, но у него пока не получается. Он слишком маленький. Смерть слишком абстрактна. А его мышление по-прежнему очень конкретно. Ситуация ничуть не улучшилась от того, что поначалу я не останавливала его, когда он говорил о небе. Я подумала, что в этой мысли он найдет утешение, но вскоре поняла, что на все возникающие в связи с этим вопросы просто невозможно ответить. Когда он указывает на облака и спрашивает, сидишь ли ты на них, я не знаю, что отвечать. Отвечаю, что точно это неизвестно. Что все люди думают по-разному, но никто точно не знает. Когда он говорит, что хочет залезть на небо, а я отвечаю, что это не получится, он просит меня принести лестницу. Когда он спрашивает, сидишь ли ты на Луне, и разочарованно восклицает: «Но я ничего там не вижу!», я понимаю, что взяла на себя непосильную задачу. Фокус с небом не пройдет. Как можно осторожнее я стараюсь взять назад эту историю с небом. «Так просто говорят, – пытаюсь я вывернуться. – Одни верят в то, что те, кто умер, живут на небесах, а другие не верят. Точно нельзя сказать, что происходит, когда человек умирает. Я сама не знаю. Разве не странно?»

Иван смотрит на меня с недоверием. Он ожидает продолжения, а я умолкаю, ищу выражения, доступные его пониманию. Не найдя их, я сдаюсь и пытаюсь перевести разговор на тех, кто по-прежнему жив. Говорю про одну мамину маму и другую мамину маму, его тетю и дядю, папину маму и папиного папу. О них говорить легко. По большей части мои попытки перевести разговор срабатывают. Но вопросы о тебе сыплются все чаще. Скоро мне придется вплотную заняться этой темой. Стать более последовательной в своих ответах на вопросы, где ты и что означает «умер». Подготовиться, почитать книги, как говорить с детьми о смерти. Время пришло.

В один из дней, когда я пришла забирать Ивана из садика, произошло нечто неожиданное, едва он завидел меня в дверях. Мой сын, который всегда радуется при виде меня и бежит мне навстречу с радостными возгласами, встретил меня взглядом, полным разочарования. А потом выпалил: «Не ты, мама! Я хотел, чтобы меня сегодня забрал папа!» Потом он остановился посреди комнаты и разрыдался. Одна из воспитательниц склонила голову набок именно так, как я специально просила их не делать, когда Иван говорит о смерти. В глазах воспитательницы читалось чувство, от которого мне хотелось бы оградить Ивана, однако я уже поняла, что мне это не удастся. Чувство, что его особенно жалко. Что он особенный и не такой, как все. Что семья у него половинчатая, и живет он печальной жизнью – бедный мальчик, глядя на которого все только качают головой. Я уставилась на воспитательницу, пытаясь без слов заставить ее взять себя в руки.

Похоже, это сработало. Воспитательница быстро сообразила, исправила выражение лица и выпрямила шею. Приблизилась к моему плачущему ребенку, в то время как один из ровесников Ивана встал рядом с ним и протянул ручонку, чтобы погладить его, как их научили утешать расстроенного товарища. Сама же я ответила, не задумываясь. Не входя в комнату и не меняя тона, я ответила так спокойно, как только могла:

«Я понимаю: ты хотел, чтобы папа пришел и забрал тебя, мой дорогой. Я тоже скучаю по папе. Очень грустно, что папа умер. Очень-очень-очень грустно. Но знаешь что? У тебя есть я, и я люблю тебя больше всего на свете. Мы с тобой семья, ты и я, и еще у нас есть масса людей, которые тоже тебя любят. Папина мама тебя любит, и папин папа, и мамина мама, и тетя, и дядя, и все твои друзья».

Где-то посреди моего монолога с перечислением всех, кто его любит, помимо меня, Иван вырвался из рук воспитательницы и кинулся ко мне в объятия. Он плюхнулся верхом на мое колено, я потеряла равновесие и из положения на корточках оказалась полулежащей на полу в холле садика. Я продолжала говорить, гладя его по волосам и называя все пришедшие мне на ум имена тех, кто его любит. Несколько ребят из группы обступили нас, внимательно слушая имена, которые я перечисляла, и я почувствовала, как Иван сперва расслабился, а потом начал оглядываться на других детей, окруживших нас. Как раз к тому моменту, когда имена у меня стали кончаться, Ивану надоел мой поток слов, и он сообщил мне, что цветы тоже могут умереть. Правда. Один из друзей Ивана дополнил. Он знает собаку, которая умерла. К группе присоединилась воспитательница, и мы еще некоторое время обсуждали, кто может умереть. Мухи, и бабушки, и деревья, а еще маленькая сестренка, которая умерла у мамы в животике.

Получился чудесный разговор. Меня тронули рассказы других детей о смерти. Потрясающе, что в группе двух- и трехлеток так много серьезных мыслей. С логикой не всегда все было в порядке, но мысли уже присутствовали. Как и желание понять, разграничить категории «живые» и «мертвые». Внезапно у нас вышла беседа не о твоей смерти, а о смерти вообще. Иван задался вопросом, может ли умереть велосипед или трактор. Когда мы пришли к общему мнению, что велосипеды могут ломаться, но не умирать, потому что они не живые, Иван снова пришел в отличное настроение. Он был готов съесть традиционный банан, надеть верхнюю одежду и отправиться домой вместе со мной – своей мамой, которая любит его больше всего на свете, в компании с целым рядом других живых людей. По пути домой я размышляла, правильно ли я поступила, переведя разговор с тебя на тех, кто жив. Может быть, я сделала как раз то, чего не следовало делать. Может быть, надо было больше поговорить о тебе.

Прошло несколько дней после инцидента в садике. За это время я успела сходить в библиотеку и взять пару книг о том, как говорить с маленькими детьми о смерти. Взяла также детскую книгу о морской свинке, которая была очень старая и должна была скоро умереть. Послушала радиопрограмму на эту тему, сидя в метро по дороге на работу и с работы. Поговорила и с воспитателями в садике Ивана и договорилась о встрече на тему о том, как мы будем говорить о смерти. Больше я пока ничего не могу сделать. Думаю, буду решать проблемы по мере их поступления.

Интересно, помнит ли он тебя вообще. Интересно, о чем он думает, когда смотрит на твои фотографии. Его интерес к тебе, похоже, происходит от нового для него типа сравнения: у большинства детей, с которыми он общается, есть папа, а у него нет. Только сейчас он осознал, что лишен чего-то, что его ровесники в садике имеют и считают само собой разумеющимся. Чем больше я размышляю об этом, тем больше прихожу к выводу: его слезы были вызваны не тем, что он помнит тебя и тоскует по тебе, а тем, что он не хочет отличаться от других. Я огорчаюсь, когда думаю об этом. От этого чувства – что он не такой, как все, – я не в силах его защитить. Я не смогу помочь ему самостоятельно помнить о тебе. Большинство книг, которые я читала, утверждают, что первые воспоминания возникают примерно в том возрасте, в котором он сейчас. А он живет без тебя уже полтора года. Когда ты умер, он еще был младенцем, питающимся грудным молоком.

Как бы мне хотелось, чтобы ему выпало узнать тебя. Чтобы он мог вырасти с настоящими воспоминаниями о тебе – о тебе настоящем, помнить твой смех и твой запах. Мне хотелось бы, чтобы у него сложились собственные отношения с тобой, продолжавшиеся дольше, чем восемь месяцев. Мне хотелось бы, чтобы ему не пришлось задавать все те вопросы, которые он сейчас начал задавать и на которые мы, его окружение, будем отвечать по-своему и, вероятно, по-разному. Но все сложилось именно так, а не иначе. Все так, как есть, все вышло как вышло, и единственное, что я могу сделать, – это подготовиться как можно лучше, почитать литературу, хранить воспоминания о тебе и всегда, когда твой сын будет о тебе спрашивать, отвечать ему так честно и детально, как только смогу.

* * *

Мои подруги с сомнением относятся к развитию событий с моим новым другом по переписке, поскольку наш с ним обед постепенно превратился в ужин – сперва в ужин в ресторане, а потом в вечер с вином и сыром у него дома. Им кажется, что я сразу берусь за десерт. «Разве не разумнее сперва встретиться в публичном месте? Во всяком случае, в первый раз?» – спрашивают они, желая предупредить меня. Напоминают – существует доля риска, что он сумасшедший, и повторяют, что для начала всегда лучше ненадолго встретиться на нейтральной территории. Лично мне плевать на их заботы с высокой горы. Уже несколько лет я не делала ничего такого, что можно было бы назвать увлекательным. Да и что они понимают? Ведь они не читали нашу переписку в последние недели. Им даже не представить себе того понимания, которое существует между нами уже сейчас. Если он предпочитает встретиться у себя дома, то зачем же усложнять? Мы просто поедим сыра и выпьем вина. Поговорим. Возможно, у меня появится друг, который меня понимает. И я не собираюсь упускать такой шанс, настаивая на том, чтобы встретиться на нейтральной территории на определенное время. Я наняла няню с гибким временем ухода домой, а его дочь будет находиться у его мамы в тот вечер, когда мы встретимся. Перед нашей встречей я чувствую себя в приподнятом настроении.

Покупая одежду за несколько дней до назначенного дня, я уговариваю себя, что делаю это потому, что старая потерлась и обветшала, а не ради того, чтобы надеть это на встречу с ним. Когда я без конца примеряю и комбинирую перед зеркалом в прихожей после того, как Иван заснул, это не имеет никакого отношения к нашей встрече – просто приятно примерить обновки. Когда я впервые за два года брею ноги, то это потому, что скоро лето. Лучше уж сделать это сейчас, чем через несколько недель. Ничего такого. Абсолютно ничего особенного.

* * *

Утро субботы, и Иван хочет пойти гулять, он хочет в парк, встретиться с друзьями. О каких друзьях он говорит, мне до конца не ясно: если уж быть до конца честными, у него их не так много. Он из тех детей, которые предпочитают общение со взрослыми играм со сверстниками. Но он непоседа. И в нашей квартире на Сёдермальме он находиться не хочет. Он хочет на улицу. Стоя у двери, он повторяет одну и ту же фразу с впечатляющей креативностью и разнообразием: «Мама, идем! Пошли уже! Ну давай скорей! Давай уже пойдем! Мама, мы выходим!» Он надевает свои розовые кроссовки. Дергает ручку двери. Говорит бесперебойно.

Сама же я застряла на диване со вчерашним макияжем под глазами, грязными волосами, по-прежнему в футболке, в которой спала. Подбородок у меня красный и припухший, и, когда я тру глаза, на пальцах у меня остаются черные крошки туши. Мне надо по крайней мере накраситься, прежде чем мы куда-то пойдем. Обязательно почистить зубы. Я пытаюсь договориться с Иваном, объясняю, что мне надо выпить кофе, обещаю пойти в его любимые места, если он даст мне спокойно собраться. Это помогает, но не сильно. Уходить из прихожей он отказывается. Я медленно передвигаюсь по квартире, пытаясь спланировать наш день и одновременно рассылая эсэмэски друзьям. Самая обычная суббота июня, ничего особенного, но во мне все бурлит так, как давно уже не бурлило. Голова раскалывается от выпитого вчера вина. Телефон постоянно вибрирует. В кои веки я оказалась в центре событий. Сарафанное радио заработало вовсю, и, в отличие от предыдущих случаев, когда речь шла обо мне, сегодня я предложила вниманию своих подруг хорошую новость. Они в экзальтации, лопаются от любопытства, хотят узнать побольше, используют восклицательные знаки и эмоджи с шариками и серпантином. Ответить я не успею – Ивану удалось открыть наружную дверь, он уже почти на лестнице. С усилием я выхожу из положения полулежа, бегу за ним, вношу обратно в квартиру.

Эта новость – такая огромная, что подруги пишут мне эсэмэски большими буквами – на самом деле предельно банальна. Не будь всей моей истории. Не будь того факта, что я в последние годы не могла похвастаться никакими событиями на этом фронте. Но теперь это произошло. Я переспала с мужчиной. Впервые с тех пор, как ты умер, и, если уж быть до конца честными, впервые с тех пор, как родился Иван. Хотя – кажется, и до того все было не слишком интенсивно. То есть, похоже, прошло уже года три. Я не считала. Мое тело не жаловалось по поводу этой передышки.

Не знаю, так ли уж это странно, что я не тосковала об этом с тех пор, как ты исчез. От одной мысли о сексе и отношениях я ощущала усталость, никакого желания и в помине не было. Я даже не могла вспомнить, чего мне может не хватать. Само собой, мне иногда хотелось общества другого взрослого человека. Мне не хватало кого-то, с кем можно было бы поделиться мыслями по поводу Ивана. Человека, с которым можно поговорить вечером, когда Иван заснул. Человека, который мог бы помочь мне в том, что у меня плохо получается. Но секса? Совсем нет. Для этого просто не оставалось места. Возможно, Иван частично покрывал мои потребности в близости. Или я давила в зародыше все желания, считая их бесплодными. Или все это вместе.

Однако я задавалась вопросом, что почувствую в тот день, когда это снова произойдет. Если это вообще когда-нибудь произойдет. Лица, которые я сбрасывала на сайтах знакомств, вызывали у меня отвращение. В своем окружении я отметила, что все уже заняты. Предложения не было, а спрос с моей стороны был слабым, чтобы не сказать – отсутствовал вообще. Казалось, встретить кого-то – это очень отдаленная перспектива. Или с кем-то переспать. Будет ли такое?

Но все получилось именно так, как все и предсказывали. Когда у меня не было ни малейшей мысли, он вдруг появился в моей жизни. Часы показывали половину четвертого, и уже светало на нашей аллее, когда я вылезла из такси. Пьяная, потрясенная, с потертостями от мужской щетины на подбородке, я взбежала на свой шестой этаж, отправила домой няню, шепотом извинившись за свое позднее возвращение, целеустремленно отправилась в ванную, выпила обязательный стакан воды и почистила зубы. Тихонько зашла к Ивану, который тихо спал в моей кровати, некоторое время прислушивалась к его дыханию, снова выскользнула из комнаты. Вышла на балкон, стояла, глядя на аллею.

Давненько не случалось, чтобы я бодрствовала на рассвете по такому поводу. Мир за пределами моего дома внезапно показался таким ярким. Таким живым. На некоторое время я стала сама собой. Не мамой Ивана, не скорбящей вдовой, не травмированным человеком, пережившим тяжелую потерю, а самой обычной, слегка пьяной женщиной среднего возраста, которая весьма спонтанно с кем-то переспала. В памяти всплыли воспоминания о тех временах, когда я частенько возвращалась вот так домой на такси под утро с адреналином и алкоголем в крови. Часы показывали почти четыре, и в другом конце аллеи начало светить солнце.

Вернувшись в спальню, я улеглась рядом с Иваном, надеясь, что мои движения его не разбудят. Или запах у меня изо рта. Мы выпили на двоих две бутылки вина. Или даже больше, я не считала. Впрочем, Иван, в блаженном неведении по поводу моих прегрешений, повертелся чуть-чуть во сне и засунул ножки мне под ляжку. Накрыв нас обоих одеялом, я закрыла глаза, но не заснула. Мне хотелось еще раз восстановить в памяти прошедший вечер. И еще раз. А потом еще раз.

Его губы, когда он улыбался. Его чуть скошенные передние зубы. Его внезапный смех, льющийся без всякого предупреждения. Тот взгляд, которым он смотрел на меня, когда я говорила. Как я вытянулась на его диване, отдыхая под этим взглядом. Его рассуждения о том, что он не верит в природные таланты, что все достигается упражнениями. Как он неожиданно воскликнул, что я такая красивая – еще задолго до того, как поцеловал меня в первый раз, когда нас еще разделяло несколько метров пространства. Как он гладил мой шрам на лодыжке, говоря, что это самый крутой шрам, какой он когда-либо видел. Как я решилась шутить с ним, сперва осторожно, потом все более откровенно. Как он мгновенно отвечал на мои шутки, обращая их против меня. Как мы начали спорить. Как он быстро переключался с шутливого тона на серьезный. Как ни с того ни с сего вдруг переставал шутить и задавал вопросы, на которые трудно было ответить. Как он не отводил взгляда, пока я подбирала слова. Как он между первым и вторым поцелуем велел мне отправить эсэмэску няне, сообщая, что я вернусь поздно. Его щетина, колющая мне подбородок и щеки. Его запах. Его парфюм, который показался мне знакомым, однако я не смогла вспомнить, откуда он мне знаком, пока не обнаружила, тайно заглянув в шкафчик в ванной, что у меня такой же. У него этот запах казался лучше. Вкуснее. Его эсэмэска, которую я получила в такси по дороге домой. «Обязательно повторим», – писал он. Мой ответ на его эсэмэску. «С удовольствием», – написала я.

Раз за разом я восстанавливала перед внутренним взором события вчерашнего дня, словно стараясь заучить урок перед экзаменом. Кто знает, что я смогу вспомнить завтра. Или что забудется в ночной тиши, если я не повторю еще раз. Где-то на третьем повторении я отключилась.

Только сегодня, вернувшись к обычной жизни, когда Иван рвется на улицу, я подумала о тебе и ощутила укол совести. Подсчитывая годы и месяц с тех пор, как тебя не стало, я прихожу к тому, что уже почти два года. Если округлять. На самом деле меньше, на самом деле всего год и восемь месяцев, но я решаю, что почти два. Два года лучше, чем полтора. Через два года – не такое большое предательство, как через год.

Пока я качу Ивана в коляске по аллее этим солнечным июньским днем, который я всего несколько часов назад встречала на балконе, мне приходит в голову мысль – что бы ты подумал, если бы где-то был и видел меня сейчас. Я вызываю твой образ и все тебе рассказываю, хочу обсудить с тобой и получить твое подтверждение. Сразу перехожу к делу – в таких диалогах нет никакого смысла начинать с долгого вступления. «Вчера ночью я переспала с мужчиной, – говорю я. – Ты сердишься на меня? Имела я право так поступить? Ужасно, что мне это понравилось?» В моей голове ты отвечаешь очень быстро. Удивительно быстро ты даешь мне подтверждение, что заставляет меня подумать, что я утратила чувство реальности – ты теперь не такой, какой ты был, а такой, каким мне хотелось бы тебя видеть. Ты ободряешь мои действия. Говоришь: «Все о’кей, мне без разницы. Не забывай заботиться об Иване, а в остальном поступай, как тебе хочется».

В своих фантазиях я благодарю тебя за подтверждение и решаю пока перестать мысленно с тобой разговаривать. Каждый раз, когда я этим занимаюсь, я чувствую себя немного спятившей. Кроме того, это была всего лишь одна ночь. Вряд ли такое повторится. Все это не имеет значения. Я мысленно благодарю тебя за то, что ты такой понимающий, направляю свое внимание вовне, вперед, на Ивана, на мир, на небо и солнце, на город, который вдруг кажется таким приветливым, – город, к которому я принадлежу, а не стою на обочине.

Затем я вынимаю из кармана мобильный телефон и, не успев даже глазом моргнуть, уже строчу ему сообщение. Теперь у меня есть его номер телефона. И код от подъезда. Вероятно также, и следы некоторых его физиологических жидкостей. Я думаю о том, что он говорил мне, делал со мной менее суток назад. Когда я сворачиваю к площадке и Иван начинает дрыгать ногами от нетерпения, все происходит само собой. «Спасибо за чудесный вечер», – пишут пальцы. «С удовольствием встречусь снова, когда будет удобно», – пишут они. А затем нажимают на «отправить». Сообщение улетает. В животе щекочет от волнения. Я не могу сдержаться, чтобы не улыбнуться, с губ почти слетает смех, и я поспешно подправляю выражение лица, чтобы не выглядеть ненормальной, смеющейся просто так, пока толкаю коляску вперед, к качелям на площадке.

Телефон я кладу обратно в карман, сердце по-прежнему колотится в груди. Я бегу за Иваном. Он уже подбежал к качелям, и я хватаю его на руки, пою его любимую песенку, заглушая пением все мысли – Иван пищит от восторга, когда я раскачиваю его высоко-высоко, до самого неба, я смеюсь, когда он смеется, и очередной день на площадках в парке берет свое начало. Такой же день, как и все остальные, – и все же не совсем. Поскольку я переспала с мужчиной. И задним числом спросила у тебя разрешения. И получила твое согласие. И послала ему сообщение, спрашивая, хочет ли он встретиться со мной снова. А в остальном все абсолютно как обычно.

Прошло сорок два часа с тех пор, как мы с ним последний раз выходили на связь, и я думаю о нем беспрестанно. Праздник середины лета наступил и прошел, а он так и не ответил на мою эсэмэску. Я чувствую себя полной идиоткой. Я увлеклась как дура, позабыв, что у него уже, скорее всего, есть девушка. Как дура без малейших сомнений дала себя поцеловать и соблазнить, отнести на кровать с мятыми простынями – которые, возможно, смяла совсем другая женщина. Ругаю себя за то, что была такой наивной, и пытаюсь в мыслях сгладить то, что произошло, преуменьшить свои ощущения. Все это не имеет особого значения. Не важно, что продолжения не будет – все было очень мило. Это первый шаг, чтобы начать двигаться дальше, к светлому будущему, хотя и не вместе с ним. Ничего страшного, что он не отвечает. Получили удовольствие – и разошлись.

Мои мысли плохо справляются со своей задачей. Они кажутся словами, которые мудрая, но не слишком убедительная подруга могла бы сказать мне, а я покивала бы, но не смогла бы до конца их принять. Мне не удаются мои попытки победить и сгладить тоску по нему – именно по нему, которая возникла во мне после нашей первой встречи, и от неудовлетворенности по всему телу бегают мурашки, когда он не отвечает на мою эсэмэску.

Я изо всех сил пыталась находить себе занятия. Например, перерыла весь интернет в поисках малейшего кусочка информации о нем. Все его фотографии, которые нашла, сохранила в компьютере и в мобильном. Код от подъезда и номер телефона я выучила наизусть, хотя была у него только один раз, а наше общение по телефону пока состояло из двух эсэмэсок по пьяной лавочке и одного не отвеченного сообщения от меня на следующий день. Я изучала его адрес в GoogleMaps, даже заходила в просмотр улиц, чтобы виртуально прогуляться по его улице, как я делала перед нашей первой и пока что единственной встречей. Сидя на работе, я примерно раз в час захожу в его профиль на Фейсбуке. Подумывала о том, чтобы добавить его в друзья, но потом не стала. Сидела и смотрела остановившимся взглядом на его аватарку, пытаясь понять, почему же он не отвечает на мою эсэмэску. Сколько энергии уходит на то, чтобы исследовать список друзей в попытке понять, кто из женщин, щедро ставящих лайки под его постами, его нынешняя девушка, бывшие девушки или просто друзья. Сколько времени требуется на то, чтобы придумать способ как можно более естественно соскользнуть на темы, позволяющие упомянуть его в разговоре с нашими общими знакомыми. Я рвала на себе волосы и думала, что если в течение суток он не ответит, то я сойду с ума. И даже написала о нем стихотворение. Никто не может обвинить меня в том, что я ничего не предпринимала.

Через два дня он наконец отвечает. Благодарит за тот вечер и говорит, что мы, ясное дело, еще увидимся. Говорит, что сейчас «в запарке», но что надо постараться встретиться через пару недель. И заканчивает словом «обнимаю».

Сообщение короткое. Я запоминаю его с первого прочтения, но на всякий случай прочитываю еще раз десять. Посылаю в ответ эмоджи в виде поднятого вверх большого пальца – не более, не менее. Мне кажется, это была вполне адекватная реакция – мне не хочется отпугивать его, демонстрируя излишний пыл. Только отослав свой ответ, я понимаю, что отреагировала менее чем через минуту на его сообщение, которое он рожал почти трое суток. Я расстраиваюсь по этому поводу. Меня пугает риск того, что после моего исполненного нетерпения ответа он станет менее заинтересован в том, чтобы снова встретиться со мной. В эмоциональном плане я деградировала и теперь нахожусь на уровне развития тринадцатилетнего подростка.

На самом деле я соображаю, что проецирую – что сейчас он, сам того не зная, отражает в себе нечто большее, чем просто он сам. Он символизирует нечто, о чем я тайно мечтала, не сформулировав это в словах даже для самой себя. Нечто, о чем я тосковала, не называя это тоской. Все это я осознаю, но это ничего не меняет. Я тоскую по нему каждую минуту и не могу сосредоточиться ни на каком другом занятии. Несмотря на свой почти тридцативосьмилетний жизненный опыт, я не в состоянии взять себя в руки и постараться заняться более важными делами. Как, например, работа. Или мои друзья. Или мой сын двух с половиной лет от роду. Если он снова не напишет мне, я точно сойду с ума.

В первую неделю было в каком-то смысле проще. Тогда я была один на один со своей влюбленностью и наивной зацикленностью на мужчине, которого толком не знала. Тогда он существовал только в моей фантазии, и чувство стыда меня не мучило. Но потом он снова проявился, предложил встретиться в тот же вечер, и после этого возврата назад уже не было. Фантазии сменились поступками, а с поступками возник конфликт. На поступки я не могу закрыть глаза: их совершаю я, и я за них отвечаю. Это я шлю ему эсэмэски, стоит ему только написать мне. Это я приглашаю няню, делая вид, что работаю допоздна, когда он хочет со мной встретиться. Это я разговариваю с ним по ночам по телефону, когда Иван заснул. Все это делаю я, и меня жжет подозрение, что я поступаю неправильно. Однако я все это делаю. Снова и снова.

Я так влюблена – просто не знаю, что мне делать с самой собой, однако поделиться чувствами мне не с кем. Мои мысли невыносимы для меня самой. Три недели я молчу о том, что происходит, три недели постоянно переживаю и фантазирую в душе. Три недели мой мозг напряженно работает, пытаясь срежиссировать этот роман, – поскольку мне кажется, что это именно роман, – делая его удобоваримым для стороннего наблюдателя.

Не прошло еще двух лет с тех пор, как ты умер. Прошло всего год и восемь месяцев, и я не понимаю, как я могла бы дальше сдерживаться. Совсем недавно этот вопрос не стоял вообще – но вот за одну ночь он превратился в главную дилемму моей жизни. Можно ли мне идти дальше? Смогу ли я идти дальше? Означает ли все это, что я хладнокровная и отвратительная, раз я влюбилась – да, влюбилась – так скоро после того, как потеряла тебя?

На фоне моих внутренних мучений внешний процесс, похоже, идет своим чередом. Кажется, я совсем утратила контроль над своими действиями. Например, я не могу сдержаться и не ответить тут же, стоит ему написать мне. А он пишет мне часто. По нескольку раз в день. Порой создается впечатление, что наш диалог не прерывается, а лишь ставится на паузу, когда мы должны заняться работой или детьми. Затем мы снова возвращаемся к той же теме. Мы делимся друг с другом внешне бессмысленными, но на самом деле тщательно отобранными селфи в повседневных ситуациях: в лифте, на улице, в метро, на работе, фотографиями еды, которую мы едим, и посуды, которую моем, и своих лиц с разинутыми пенными ртами, когда чистим зубы. Меня по-прежнему волнует, как я выгляжу на фотографиях, порой я редактирую их, прежде чем отправить. Перечитываю наши прежние эсэмэски, пытаясь взглянуть на них его глазами, понять, какой я ему кажусь. Не хочу, чтобы он считал меня хвастливой. Или неумной. Или слишком невротичной. И уже тем более приставучей. Я хочу, чтобы он считал меня красивой, крутой и веселой. Потому что мне кажется, что он именно такой. Мужественный, зрелый, умный и красивый. Все это есть в нем, и мне хочется, чтобы обо мне он думал то же самое.

Я нетерпеливо жду его ответа с той самой секунды, когда отсылаю свое сообщение, и до той секунды, когда приходит его ответ. Если проходит хотя бы несколько минут, меня охватывает паника. Минуты медленно ползут вперед, кажутся бессмысленными, пока ответ не заставит мой телефон вибрировать, и я снова начинаю существовать, пульсировать. Затем все повторяется сначала. Дни ползут – и одновременно несутся вскачь. Одно за другим я совершаю действия, приводящие меня все ближе к нему, уводящие все дальше от тебя, и не могу сдержаться. Раньше я и не подозревала, что настолько не умею себя контролировать. К тому же я не подозревала, что у меня так много свободного времени. И столько энергии.

Внезапно целый день может пройти без единой мысли о тебе. Внезапно вечера с Иваном после садика уже не кажутся такими тяжелыми. Когда мы играем на площадке, а потом катим домой с заходом в магазин, чтобы начать ежевечерний ритуал с детской передачей, сказками и фрикадельками, я уже не чувствую себя той унылой фигурой, какой была раньше. Скорее наоборот. Я интересный человек, ведущий тайную жизнь наряду со своей родительской ролью. У меня есть мужчина, который скучает по мне, который ждет сигнала, чтобы позвонить мне, едва Иван заснет, который считает меня привлекательной женщиной и интересной собеседницей. Внезапно я уже не только мама и скорбящая вдова. Внезапно я что-то значу еще для кого-то, кроме Ивана.

По вечерам, когда Иван заснул, мы звоним друг другу. Наши разговоры по телефону продолжаются чуть не всю ночь. Его голос и успокаивает, и возбуждает меня, мы можем говорить обо всем на свете, хотя знакомы всего несколько недель. Заканчивая разговор, каждый просит другого положить трубку первым. Ждем в тишине – и никто не кладет. Мы начинаем смеяться и пробуем еще раз. В конце концов заставляем себя попрощаться и потом успеваем обменяться еще кучей эсэмэсок, прежде чем замолчать, чтобы поспать хоть пару часов.

Я не решаюсь рассказать подругам, как много мы общаемся. Всего три недели назад мы не знали друг друга, и для моего окружения прошли три самых обычных недели. Для меня же все мое существование поставлено с ног на голову, вывернуто наизнанку. Внезапно моя основная функция, мой смысл жизни не только в том, чтобы быть мамой Ивана. Я бережно храню это чувство, берегу его для самой себя, не хочу выставлять его всем на обозрение – по крайней мере, пока. Кроме того, я чувствую себя наивным подростком, когда в трезвом состоянии пытаюсь что-то сформулировать по поводу нашего интенсивного общения. Я чувствую, что покраснею до ушей, едва начав говорить о нем. Сразу будет заметно, что я влюблена, а в этом я никому не хочу признаваться, потому что мне это кажется неуместным.

Когда подруги спрашивают меня, поддерживаю ли я контакт с тем мужчиной, я отвечаю уклончиво – дескать, да, мы поддерживаем контакт. Как много мы на самом деле общаемся – это я держу при себе. Когда самые внимательные спрашивают, что происходит, какие у меня ощущения и в какую сторону все развивается, я отвечаю, что мы посмотрим, что из всего этого получится. Что вдруг из ниоткуда появился человек, который меня понимает. Человек, тоже переживший потерю и горе, который мыслит точно так же, как и я. Человек, с которым мне не так одиноко, который умеет меня рассмешить. Я говорю, что он, возможно, мой астральный двойник, и, может быть, мы станем хорошими друзьями, и даже друзьями на всю жизнь. Потом я стараюсь перевести разговор на другое, потому что у меня пока не хватает сил признать, насколько все это поглотило меня.

Твои родители ни о чем не подозревают. Я не решаюсь рассказать им, что встретила другого. Человека, который не только не ты, но и не похож на тебя по всем параметрам. Решительный человек, давящий на газ, с телефоном у уха, человек, который все хочет попробовать, обо всем поговорить и который, похоже, ничего не боится. Человек, который осыпает меня словами, которых я никогда ранее не слышала в свой адрес. Человек, который, как и я, прекрасно понимает, что жизнь может измениться за одну ночь, и не считает нужным ждать и откладывать, когда все сошлось. Я не решаюсь рассказать, что все сошлось. Какие надежды все это во мне пробуждает. Не могу рассказать об этом твоим родителям – особенно им. Не без тоски я вспоминаю, как всего лишь несколько месяцев назад я говорила им, что, похоже, никогда не полюблю другого и уже свыклась с этой мыслью. Сейчас эти слова кажутся мне обещанием, которое я нарушила, и мое предательство удваивается. Я обманула не только тебя, но и твоих родителей.

То, что я влюбилась в человека, который совсем не ты и не имеет с тобой ни малейшего сходства, воспринимается окончательным доказательством моей неспособности любить тебя таким, какой ты есть. Я размышляю, удастся ли мне навсегда сохранить эту историю в тайне. Как бы там ни было, этим вопросом я займусь позже. Пока что это наша тайна. Что я делаю по вечерам, когда Иван засыпает, – мое личное дело. В глубине души я немного надеюсь, что все это скоро закончится, окажется краткой влюбленностью, которая лопнет еще до того, как нам придется заявить о ней миру. В каком-то смысле так было бы проще всего. С другой стороны, это самое трудное, что я могу себе представить. Я совершенно запуталась. Я по уши влюблена.