Козырев

Андрей Угодник: убежденный предатель родины?

Много лет назад, в середине «нулевых» на одном из приемов ко мне подошел человек со смутно знакомым лицом и, вежливо поздоровавшись, оглушил меня изысканно выраженной просьбой никогда о нем не вспоминать. Обещание далось тем более легко, что я действительно, несмотря на все усилия, никак не мог его вспомнить; когда же окружающие подсказали, что это был Козырев, ельцинский министр иностранных дел, казавшаяся поначалу неожиданной и нелепой просьба стала органичной и естественной.

Однако, дождавшись кончины Е.М. Примакова, персональный пенсионер из Майами Козырев сам напомнил о себе – и так, что выполнить обещание «не вспоминать» его стало невозможно. В статье в New York Times призрак из либерального склепа обвинил Россию в ядерном шантаже Запада и призвал его к вмешательству во внутренние дела нашей страны (разумеется, исключительно в виде «помощи» народу, когда он «снова поднимется с колен»), и «твердости… в восстановлении территориальной целостности Украины».

Слесарь из Брюсселя

Козырев родился в 1951 году, еще при жизни Сталина, в Брюсселе, где его отец-инженер работал в советском торгпредстве.

По всей видимости, родители четко сориентировали его на возвращение на «загнивающий Запад»: по возвращении в Москву он учился в испанской спецшколе. Это был умный выбор: среди носителей английского языка как наиболее широко изучаемого наблюдалась серьезная конкуренция, немецкий и французский в мире были не очень сильно распространены, а испанский давал наилучшие перспективы в силу своей сравнительно малой распространенности в Советском Союзе и большой – в мире.

Возможно, свою роль сыграла и сравнительная легкость изучения – недаром сам Козырев говорил о себе в момент поступления в институт как о человеке «без серьезных знаний» (его успехи в учебе характеризуются, например, тем, что выпускник испанской спецшколы не упоминал в последующем о владении испанским языком, ограничиваясь английским, французским и португальским).

Поступить в институты, готовящие специалистов для отношений с зарубежными странами, было непросто: помимо характеристики от партийных органов, надо было выдержать серьезный конкурс, в котором у молодого Козырева (если верить его словам) просто не было шансов.

Выход был найден элегантный: после школы он пошел на завод «Коммунар» слесарем-сборщиком. Оборонный характер завода гарантировал защиту от армии, рекомендацию давали не тщательно проверявший кандидатов райком партии, а парторг цеха; само же поступление в «идеологически значимые» вузы осуществлялось почти автоматически – вне конкурса, на классовой основе, по «рабочей квоте».

Высоко котировавшийся в те времена и не предъявлявший слишком высоких требований к студентам Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, где обучалось множество иностранцев, оказался недоступен Козыреву из-за секретности, и он, кокетничая, рассказывал, что поступил в МГИМО, лучший вуз страны, вынужденно, из-за сочетания секретности, партийной рекомендации и отсутствия знаний.

В учебе не блистал, но на четвертом курсе вступил в КПСС, а по окончании МГИМО попал в МИД, – по собственному признанию, по блату: «был канал, через который меня вытащили из (общего – М.Д.) распределения и посадили в МИД… Это сделали люди, которым это ничего не стоило, и по своей инициативе». Кто были эти люди, какие они имели виды на не самого яркого выпускника, Козырев молчит, – вероятно, есть что скрывать и после исчезновения КГБ.

В МИДе карьера Козырева развивалась уверенно и методично: с 1974 по 1990 годы он, пройдя все административные ступени, поднялся с должности референта до начальника Управления международных организаций.

Женился на дочери кадрового дипломата, который со временем стал заместителем Министра.

О наличии у Козырева серьезной поддержки свидетельствует и то, что в первую загранкомандировку он поехал на следующий же год после начала работы, в 1975 году, – и сразу в наиболее престижные США. Для МИДа, где даже короткой командировки в опасную африканскую страну дипломат мог ждать годами, это было нетипично и свидетельствовало об особом положении дипломата.

Идеологические взгляды молодого Козырева окончательно сложились, если верить ему, именно в Нью-Йорке. Сначала в супермаркете, где он был шокирован изобилием не столько самих товаров, сколько покупавших их афро- и латиноамериканцев, которые, по мнению попавшего напрямую в МИД выпускника МГИМО, должны были недоедать, а затем на лавочке в Центральном парке, где он прочитал купленный им роман Пастернака «Доктор Живаго», брать который в СССР было нельзя. Не найдя в книге прямой антисоветчины, Козырев решил, что советская система в принципе не терпит никакой свободы, причем в первую очередь – личной, и в короткие сроки, по его воспоминаниям, стал «абсолютнейшим внутренним диссидентом, антисоветчиком».

В 1989 году, с наступлением гласности в «Международной жизни» он раскритиковал советскую внешнюю политику, призвав полностью пересмотреть отношение к Западу и «революционным друзьям». Статью перепечатала New York Times, руководитель ГДР Хонеккер написал протестующее письмо, она вызвала сильную критику аппарата ЦК КПСС и даже рассматривалась на Политбюро.

Козырева спасло «близкое знакомство с Шеварднадзе», возглавившим МИД: разделяя высказанные Козыревым идеи, он вместо логичного увольнения обеспечил ему «карьерный взлет» – назначение начальником Управления международных организаций.