Глава 23
Когда Хендрикс вернулась домой, Стил-Хаус был пуст. Она открыла входную дверь, и та распахнулась плавно, без единого звука. Было уже поздно, но в доме нигде не горел свет. Мама позвонила Хендрикс, когда девушка шла от Коннора, и сказала, что вечером их не будет дома.
– У нас сегодня встреча в Бостоне, ты же помнишь? – сказала она. – Обратная поездка на поезде займет целую вечность, поэтому мы переночуем в гостинице и утром отправимся домой.
Хендрикс слышала звуки проезжающих мимо машин и далекий гул голосов, и ей представилось, что мама стоит на каком-то оживленном перекрестке в Бостоне и ловит такси.
В груди что-то скрутилось в узел.
– Вы действительно уехали туда?
– Ну, передоговориться со всеми о встречах было бы слишком сложно, так что мы просто взяли Брейди с собой. Сегодня вечером дом в твоем полном распоряжении.
– Клево, – пробормотала Хендрикс, но если мама и заметила сарказм в ее голосе, то предпочла не говорить об этом. Вскоре после этого они попрощались, и мама в очередной раз заверила ее, что никто не обвиняет Хендрикс в том, что случилось с Брейди. Девушка неохотно поплелась домой.
Теперь, когда она остановилась в дверях, слушая стоны старого дома, раздающиеся вокруг нее, ее пронзил страх. Воздух был затхлым, а комната пыльной и промозглой. Не задрожать было просто невозможно.
Хендрикс бросила сумку с учебниками у двери и потихоньку прошла через комнаты. Мама оставила на кухонном столе записку.
«Будем дома завтра утром около десяти!
Люблю тебя!
Целую, мама»
Под запиской лежали двадцать долларов на пиццу. Хендрикс коснулась банкноты, а затем убрала руку. Размышления о пицце переключили ее на воспоминания об Эдди, бравшем пиццу «У Тони», отчего она почувствовала странную тревогу. Она машинально бросила взгляд на окна, выходившие на задний двор.
Эдди находился по ту сторону этих деревьев. Если она хочет снова увидеть его, ей не нужно идти за пиццей. Она может просто выйти на улицу, пересечь задний двор и постучать в его дверь.
Вместо этого Хендрикс порылась в морозилке и вытащила коробку арахисового мороженого с маршмеллоу и воздушным рисом. Она схватила ложку, но не стала возиться с тарелкой и предпочла есть прямо из коробки, прогуливаясь от одной комнаты к другой, включая свет, изучая тени, прислушиваясь к звукам. Трудно было поверить, что опасность могла миновать так легко, но дом воспринимался не так, как прошлой ночью. Она зачерпывала мороженое ложкой, выдыхая, когда оно таяло у нее на языке.
Вокруг было… спокойнее.
Удовлетворившись этим, она вернулась в гостиную и свернулась калачиком в углу дивана со своим мороженым, нащупывая между подушками пульт от телевизора. С этого угла обзора она видела через кухню то место, где полиэтиленовая пленка закрывала лестницу на второй этаж. Она посмотрела на полиэтилен, а затем отвела взгляд. Кожу покалывало.
Она все еще не была готова подниматься наверх.
Хендрикс поставила одну из серий «Дневников вампира», которую уже видела. Пока она автоматически отправляла мороженое в рот, ее глаза начали слипаться, а тело утонуло в мягких подушках дивана. Она и не понимала, насколько устала. Хендрикс толком не высыпалась вот уже несколько дней.
Она задремала, и, возможно, ей всего лишь показалось, – как это иногда бывает в момент нахождения на тонкой грани между сном и бодрствованием, – но она могла поклясться, что услышала, как открылась входная дверь. Раздался скрип дверных петель, а затем внезапный холодный ветерок коснулся ее щек.
Она резко выпрямилась, сердце забилось, глаза все еще плохо видели со сна.
Входная дверь была закрыта.
Но телевизор оказался выключен.
Хендрикс почувствовала тошнотворный приступ страха. Разве она выключала телевизор? Она не помнила этого.
Привстав с дивана, она заметила, что уронила коробку мороженого, когда заснула, и теперь та валяется на полу и вся эта арахисовая масса растеклась на мамином винтажном коврике.
– Черт, – пробормотала Хендрикс, наклонившись над диваном, чтобы поднять липкую коробку. Мама любила этот коврик. Хендрикс ткнула пальцем в мороженое, задаваясь вопросом, получится ли отчистить его.
Внезапно весь свет в доме погас. Хендрикс подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как гаснет лампа в гостиной, оставляя ее в полной темноте.
Страх сковал ее. Она долгое время сидела, застыв и пристально всматриваясь в темноту. Прислушивалась к звукам. Ничего.
За окнами луна выглянула из-за облака, и слабый луч света пролился сквозь окна гостиной. Глаза Хендрикс привыкли к темноте настолько, что она могла видеть край телевизора и очертания входной двери. Плечи напряглись. Она представила, как мчится к двери, распахивает ее и выбегает на улицу. Нога дернулась.
Но она была слишком напугана, чтобы сделать это. Ее преследовало тревожное чувство, что за ней наблюдают. Как будто у самого дома есть глаза, как будто он ждет, пока она двинется, и тогда произойдет это…
«Что?» – подумала она в отчаянии. Что дом с ней сделает?
Еще один.
Эта мысль возникла в голове так ясно, как будто кто-то произнес это вслух. Ее сердце, казалось, рухнуло куда-то вниз. Она была слишком испугана, чтобы дышать. Слишком испугана, чтобы моргнуть.
Слеза медленно стекла по ее щеке.
Время шло. Хендрикс вслушивалась в звуки ветра, со свистом треплющего деревья, резкий стук дождя по окнам. Ее руки разжались. Постепенно она начала понимать, что за окном самый настоящий шторм, что электричество, должно быть, отключилось из-за сильного ветра. Она опустила сначала одну ногу на пол, затем другую. Растаявшее мороженое под пальцами ног было теплым и липким. Она медленно встала.
Когда Хендрикс была маленькой и боялась монстров, прячущихся под кроватью, она играла сама с собой в игру. Всякий раз, когда ей нужно было вставать посреди ночи, чтобы воспользоваться ванной, она закрывала глаза и шла к двери.
«Если я смогу выбраться из этой комнаты и ничто не коснется меня, то там ничего нет», – говорила она себе.
Это была детская игра, похожая на попытку пройти через комнату, не коснувшись пола, но она всегда заставляла ее чувствовать себя немного лучше.
И сейчас она играла в ту же игру, медленно продвигаясь через гостиную к входной двери. По коже ползали мурашки, она едва дышала.
«Если я смогу просто выйти из парадной двери, – твердила она себе, – если я смогу выйти наружу…»
Ковер под ее ногами сменился холодной кафельной плиткой, которой была выложена прихожая. Она потянулась вперед, ища в темноте дверь и испытала облегчение, когда пальцы коснулись прохладной медной ручки.
Металлический скрежет разорвал тишину. Защелка замка закрылась. Воздух вокруг нее наполнился запахом одеколона.
Хендрикс закричала, и звук, казалось, еще долгое время отражался в воздухе после того, как она закрыла рот. Она крепко сжала дверную ручку и повернула, но дверь не открылась. Одной рукой она заколотила в дверь, другой все еще дергая ручку, а затем стала судорожно шарить в поисках защелки, пытаясь открыть ее. Она повернула ее в одну сторону, а затем в другую, холодный металл вонзился в пальцы. Она не открывалась, не открывалась, не откры…
Девушка попыталась закричать снова, но не могла издать ни звука. Слезы покатились по ее щекам.
– Пожалуйста, – наконец произнесла она очень тихим голосом. Она не знала, с кем разговаривает, но снова сказала: – Пожалуйста, пожалуйста.
Дом ответил.
– Пойдем со мной.
Хендрикс не сдвинулась с места. Как и прежде, голос, казалось, звучал одновременно и в ее голове, и отовсюду вокруг, как будто дом разговаривал напрямую с ее мозгом. Против воли Хендрикс обернулась.
Уродливый кот сидел на полу в центре прихожей, его хвост дергался, а глаза блестели в темноте. Когда Хендрикс увидела его, кот вскочил и помчался через кухню, проскользнув наверх мимо полиэтиленовой пленки.
Хендрикс знала, что должна следовать за ним.
Она с трудом прошла по кухне, ее руки и ноги налились свинцом. Краем глаза она увидела, как колышутся занавески, двери шкафов бесшумно качаются на петлях, а кухонные ящики открываются. Но стоило ей повернуться, чтобы посмотреть на них, как ящики и двери оказывались закрытыми, а шторы висели неподвижно.
Рука Хендрикс дернулась, ужас нарастал в ней. Она тяжело вздохнула, откинула пленку и пошла наверх. На ступеньках она заметила следы крови – на фоне сырого дерева они отдавали ярко-красным. Но когда она остановилась и осмотрела отпечатки чуть ближе, то увидела, что это всего-навсего арахисовое мороженое.
Голос эхом отразился прямо над ней:
– Вы сумасшедшие… вы, вы придурки. Вы думаете, что так круты, что весь мир вращается вокруг вас, но вы – ничтожество. Я покажу вам.
Голос звучал отчетливо и, казалось, становился все выше и тоньше по мере того, как Хендрикс слушала. Она застыла на лестнице. Голос звучал не по-человечески. Это не было похоже ни на что, когда-либо слышанное ею раньше.
Ладони вспотели. Она снова заплакала, дыхание перехватило, от слез она ничего не видела. Хендрикс не хотела идти туда, не хотела видеть, что ее ждет в комнате Брейди, но ее ноги, казалось, двигались сами по себе, несли ее на второй этаж и дальше, за угол… Голос замолк, но страх не отпустил.
Хендрикс потянулась к дверной ручке комнаты своего младшего брата. Затаив дыхание, она открыла дверь…
Кукла Брейди сидела на подоконнике, ее стеклянные глаза, казалось, светились в темноте и куда-то таращились.
– А… Б… В… Г… Д… спой со мной!
С колотящимся сердцем Хендрикс всмотрелась в темноту. Там не было ничего, ничего, кроме этой чертовой куклы. Она вытерла рот рукой, пытаясь отдышаться. Ее кожа на ощупь была холодной и липкой, все еще влажной от слез. Девушка закрыла глаза, а затем снова открыла их, ожидая, что комната изменится. Но этого не произошло.
– Спой со мной! – пела кукла.
Хендрикс подскочила к кукле, схватив игрушку дрожащими руками. Она перевернула ее, намереваясь выключить, но пальцы стали такими толстыми и неуклюжими, что вместо этого уронила куклу на пол.
Девушка моргнула, глядя на испорченную игрушку, и почувствовала, как сердцебиение замедлилось, когда низкий, скрипучий голос стих. Затем она обернулась и увидела мальчика, лежащего в дверях.
Руки Хендрикс подлетели ко рту. Мальчик лежал на боку, его руки и ноги были связаны. Губы были сшиты скобами строительного пистолета, а кровь сочилась по подбородку полноводными ручьями, стекая на землю, отчего под щекой образовалась лужица. Он корчился на полу, изо всех сил пытаясь освободиться.
Хендрикс в ужасе смотрела, слишком потрясенная, чтобы закричать. Она сделала быстрый шаг назад…
И ее нога наткнулась на что-то.
На что-то, что извивалось.
Она почувствовала, как все ее тело сжимается. «Нет», – подумала она, но уже поворачивалась, зажав рукой рот.
Второй мальчик лежал на полу позади нее, его руки и ноги были связаны так же, как у первого мальчика. Рот был заклеен скотчем, а не скреплен скобами степлера.
Кто-то вырезал на его груди слово «неудачник» толстыми глубокими линиями. Тонкие полоски кожи свисали вокруг порезов, а вокруг запеклась коричневая кровь. Там, где она высохла, по-прежнему проступали свежие капли, оставляя толстые красные следы на его лице и груди.
Хендрикс почувствовала, как содержимое желудка подступило к горлу, и крепче прижала ладонь ко рту. Ей показалось, что ее вот-вот стошнит. Она повернулась и…
О боже.
Там, в паре метров от того места, где она стояла, был третий парень. Он тоже был связан, и его рот заклеен, но его не изуродовали. Испуганные глаза были красными. Он замычал под клейкой лентой, закрывающей рот, и, хотя Хендрикс не могла слышать, что он говорит, смысл был ясен.
Не делай мне больно.
Хендрикс шагнула к связанному и напуганному мальчику и сказала:
– Я не делала этого с тобой, клянусь! – Она упала на колени и попыталась развязать его запястья.
Когда она подняла руку, то увидела, что держит в руках степлер.
