Экскурс II

* * *

К истории «проблемы пола» в России XIX–XX веков На «Башне» Вячеслава Иванова • Николай – Владимир – Людмила как наследники

Советские нравы унаследовали это весьма специфическое явление прямо и от века минувшего, XIX, и от Серебряного, то есть предреволюционных десятилетий.

Разумеется, и более ранние времена христианской эры (первобытный промискуитет и античность не будем сейчас брать в расчет за давностью) знали разнообразные формы тайного многобрачия. Но именно – и непременно – тайного! Ибо нормой, образцом всегда, даже при самых необузданных нарушениях супружеской верности, оставался (пусть подсознательно, неосознанно) заповеданный Священным Писанием союз двоих: «жена да прилепится к мужу своему».

Даже в растленной Византии, когда базилевс Роман посмел вместе со своей престарелой супругой императрицей Зоей (вполне легкомысленной особой, но посмертно причисленной к святым благодаря ее горячему иконопочитанию) поселить на равных правах во дворце некую красавицу Принцессу, – народ негодовал, проклинал последнюю с криками: «Хотим Зою, нашу матушку!»

А несчастный Александр II, вынужденный жить в морганатическом браке с горячо любимой им женщиной, истинной своей супругой! Что уже говорить тогда о простых смертных?!

При всех изменах, трагедиях, тайных связях, незаконных детях, вторых семьях, неразрешимых драмах выбора одного (одной) из двух – при всем этом сложнейшем «лабиринте сцеплений» (Л.Н. Толстой), отраженном в искусстве, незыблемым утесом стоит «законный» христианский брак, в идеале – неприкосновенная культурная ценность, подсознательно оберегаемая и самими «нарушителями», «изменниками» отнюдь не только из конформизма, боязни скандала или общественного осуждения, но и по причине чего-то иного, подспудного, усвоенного культурно-генетическим кодом. Так было с давних времен и в России, где традиции домостроя, поддерживаемые Православной (ортодоксальной) Церковью, задержались надолго.

ХIX век – Иван Тургенев, Полина Виардо, писатель и искусствовед Луи Виардо

Среди первых знаменитых «менаж а труа» – союза втроем – мы найдем трагедию любви И.С. Тургенева к замечательной женщине – певице Полине Виардо, которая – увы – в прозаическом бытовом плане оборачивалась каким-то довольно жалким чичисбейством и банальным французским треугольником «mr Viardaux, m-me Viardaux, Tourgeneff, russe» – и так до смерти, нахлебником в чужом Буживале… Но есть примеры-эталоны, современные этой уникальной судьбе Тургенева, – примеры сознательного, манифестационного, идейного «брака втроем». Любовь людей 1860-х годов – поистине трагедия идеи.

Внедренная в сознание нескольких поколений с помощью программы средней школы любовь героев романа «Что делать?» Чернышевского, этот знаменитый треугольник: «Вера Павловна – Лопухов – Кирсанов», будучи в оригинале гимном свободы личности и, следовательно, свободы любви, при всем индивидуальном благородстве участников этой драмы в жизни породила шлейф вполне пошлых и мизерных сожительств под флагами борьбы с косностью и фальшью буржуазного брака, за союз единомышленников, незаурядных личностей, возвышающихся над обыденщиной, своего рода «суперменов».

Литературные примеры порождали сюжеты жизненные, а те, в свою очередь, откликались в литературе, шел постоянный идейный обмен между искусством и жизнью.

И рядом с эталонными героями снов Веры Павловны вырастают реальные треугольники: чета Панаевых и Некрасов; Шелгуновы и Сеченов… Эти чистые люди, эти подвижники идеи намного выше своих деклараций. Вспомним: энтузиаст вульгарно-материалистических теорий Евгений Базаров умирает, спасая больного, т. е. совершает вполне идеалистический поступок. И влюбляется всем сердцем (а не железами внутренней секреции), и не в «объект удовольствия», а в гордую красавицу Одинцову. Иными словами, Базаров лучше «идей Базарова».

В книге Т.А. Богданович «Любовь людей шестидесятых годов» («Academia», Л., 1929) запечатлены портреты героев-разночинцев, приведены разнообразные материалы, раскрывающие отношения «новых людей», связанных и духовно, и любовно: Чернышевский, Шелгунов, Боков, Михайлов, Сеченов предстают перед читателями в сплетениях судеб, встреч и чувств. И – опять-таки – эти проповедники свободной любви, эти «разумные эгоисты» оказываются самоотверженными в любви и верности.

Но идеология и мораль 1920-х, объявив себя наследницами шестидесятничества, лишат это наследство чистоты и трепета, выхолостят, разнесут на лозунги в комсомольских ячейках, проклинающих «буржуазный брак» и «частнособственническую ревность». Веру Павловну Лопухову-Кирсанову сменят самоуверенные двумужницы, а Лопухов и не подумает исчезнуть, инсценируя свою гибель, а уютно устроится на коммунальной жилплощади «любви втроем».

Ближайшая модель таковой – увы! – в философии, эстетике и быту, «бытии», как предпочитали выражаться, духовной элиты Серебряного века. Парадоксально сходятся противоположности: разночинный нигилизм смыкается в этом пункте с утонченными, изысканными переливами чувств, с опасным эмоциональным искательством и надрывом на верхних этажах благоуханной петербургской культуры 1910-х – на прославленной Таврической, на «Башне» Вячеслава Иванова, в гостиных и ночных кабаре, где собирался цвет русской интеллигенции.

Революцию встречает знаменитый семейный тройственный союз: Л.Ю. Брик, О.М. Брик и В.В. Маяковский. По признанию Лили Брик, все трое решили не расставаться еще в 1915 году. «Четверо в помещении: Лиля, Ося, я и собака Щеник» – мы учили эти стихи в школе. (Заметим, что в помещении на Мещанской тоже четверо: трое людей и кошка, которая, кстати, имеет свою партию в квартете тончайшей режиссуры фильма: это «дублерша» женщины, Людмилы, ее ласкают, шлепают и т. д.).

ХХ век – Осип Брик, Лиля Брик, Владимир Маяковский

Далее, как бы по эстафете, традиция спустится в московскую интеллигентную послеоктябрьскую среду и даже расположится в декорации, сделанной Сергеем Юткевичем для простого состава персонажей «Третьей Мещанской».

Вот какие предтечи у супругов Баталовых и их третьего, Фогеля! Привычно подчеркивать резкий слом эпох, гнетущую разницу между двумя десятилетиями: 1910-ми и 1920-ми. Действительно, контраст зияющий, уже один лишь «боевой восемнадцатый год» неузнаваемо изменил общество. Но, как писал тот же В.Б. Шкловский в своем дневнике, «…вопрос любви остался. Жадность к жизни усилилась…»

Советская руководящая идеологическая верхушка уделяла этому вопросу мало внимания. Железную четкость имело лишь безоговорочное осуждение буржуазных нравов, старой семьи, то есть «формы частной собственности и купли-продажи», скрытой проституции и всего прочего, осужденного в марксистском манифесте по вопросам любви и брака, – книге Августа Бебеля «Женщина и социализм». С позитивной программой дело обстояло труднее. Ведущим партийным идеологом по «проблеме пола» стала А.М. Коллонтай.

Александра Коллонтай (1872–1952)

Женщина бесспорно выдающаяся, воспитанница старой гвардии революционеров-подпольщиков, член ЦК РКП(б), Коллонтай, а в девичестве Шурочка Домонтович, из богатой буржуазии родом, принадлежала к числу «чаек революции». Правда, злоязычный И.А. Бунин в «Окаянных днях» припечатал, что она целый день ходит по рабочим окраинам и баракам, агитирует, а потом принимает ванну, надевает шелковую ночную рубашку и прыг в постель к подруге с коробкой шоколадных конфет. Так или иначе, но главные послеоктябрьские тексты по вопросам «новой морали» и положения женщины в обществе принадлежат ей.

Еще в 1913 году, до войны и при царе, Коллонтай в статье «Новая женщина» призывала своих товарок победить эмоции и отказаться от ревности, допуская свободу мужчины и требуя от него не материального обеспечения, а исключительно уважения к ней, не ограничивать сферу интересов домом, подчинить любовные переживания разуму, но при этом не скрывать своей сексуальности.

Традиционную семью марксистка-феминистка презирала, что доказала и на практике, бросив пятилетнего сына с мужем и уйдя в революцию, а в теории утверждая, что из основных задач рабочего класса вытекает «текучесть» в общении полов.

Такой пестроты брачных отношений еще не знавала история: неразрывный брак с устойчивой семьей и рядом преходящая свободная связь, тайный адюльтер в браке и открытое сожительство девушки с ее возлюбленным – «дикий брак», брак парный и «брак втроем» и даже сложная форма брака вчетвером. Можно лишь удивляться, как удается человеку, сохранившему в душе веру в незыблемость моральных авторитетов, разбираться в этих противоречиях и лавировать среди этих взаимно исключающих друг друга несовместимых моральных предписаний.

Понятие греха исчезло. Пробудилось оно, пожалуй, лишь у Людмилы, когда она попала в ужасающую обстановку лечебницы. Да еще режиссер подкатил к окну приемной у гинеколога коляску с милым младенцем, на которую смотрит сверху Люда. До этого же ее страдания были связаны лишь с тем, что ни один, ни другой из ее мужей не оказывали ей должного внимания, больше удовлетворялись своей мужской компанией. Вспомним страшный сон Анны Карениной: ей снилось, что муж и Вронский оба одновременно оказывают ей свои ласки. Анна («Мне отмщение, и Аз воздам» – эпиграф к роману) заканчивает свой сюжет под поездом, Людмила – в вагоне поезда.

При всей своей видимой объективности и беспристрастии показа фильм «Третья Мещанская» моралистичен. Это произведение высоконравственное.