Глава 33

Проклятая девчонка меня вымотала до невозможности. Если только от наблюдения за ее страданиями из-за сопротивления зверю так всего изломало, будто по мне асфальтоукладчик проехался, то сложно и представить, каково самой Аяне. Ее волчица рвалась наружу, выгрызая дорогу себе отчаянно, но и несносная кукла сопротивлялась обращению с не меньшей отчаянностью. Почему? Боль ведь какая, и я же прекрасно знаю, что всегда интуиция подсказывает поддаться перевороту, рисует его как облегчение, освобождение от мучений по пути к нему, так зачем же истязать себя раз за разом препятствуя? Хотя, конечно, можно было бы понять Аяну, учитывая, что о ее двоякой сущности я ей поведал буквально перед началом самой жести. Она не росла с самого детства с пониманием, что сменить облик – это нормально, это хорошо, это всего лишь признак принадлежности к иной расе, а не болезнь, напасть.

Моя мультяха то затихала, исчерпав силы в очередном сражении со второй сущностью, то вскидывалась, снова вцепляясь в меня, умоляя взять ее, ведь инстинкт наверняка подсказывал ей, что сексуальное облегчение снимет и напряжение у нее внутри, но ведь я-то понимал, что это только продление процесса, а не лекарство. Здесь совершенно не нужно лекарств, нам нужен ее взрыв, момент, когда она будет переполнена и держать эту оболочку уже будет не в силах.

Даже мельком проглядывавший ее второй облик заставлял и замирать мое человеческое сердце, и выть от благоговения и восхищения обоих ополоумевших зверей. Призрак черной, как сам мрак, как темнейшая безлунная ночь, волчицы на мгновение ослеплял нас и тут же скрывался, загоняемый назад упрямой девчонкой, а я готов был реветь от потери и тоски в унисон с моими хищниками. Пальцы скрючивало от слишком быстро ускользающего ощущения шелковистости ее роскошной шкуры, столь же великолепной и неумолимо притягательной для меня, как и нежная кожа Аяны. Эта полукровка – натуральная погибель, ставит на колени меня человека, а ради шанса лицезреть ее волчицу вообще готов на брюхе ползать в любом облике.

– Аяна, отпусти! Дай ей свободу! Не истязай нас всех так! – я молил и приказывал ей, почти пребывающей в бессознательном состоянии.

Вот казалось бы, она уже от боли и преломления восприятия и не понимает толком, на каком свете, но полностью контроль не отпускает. Откуда в этой тщедушной и, как мне прежде виделось, склонной к покорности девчонке такая сила воли?

– Аяна, услышь меня! – затряс я ее, мокрую, дрожащую от усилия справиться с новым приливом. – Поддайся! Это хорошо, это правильно, девочка моя!

– Нет-нет-нет… – забормотала она. – Я не фрик… нормальная…

Да что же это такое-то?!

– Ты и есть нормальная! – Господи, она меня не слышит, похоже, погруженная в личный кошмар. О чем я раньше думал, идиот? Прятал, высчитывал выгоды, вместо того чтобы моментально установить правду о ее происхождении, едва только первое подозрение мелькнуло. Надо было везти сразу кровь сдавать, да и медики там из наших – однозначно сталкивались с таким неприятием и страхом прежде, помогли бы… Ну и хрен с ним, что волки обозначились бы… что-нибудь придумал бы по ходу. А сейчас… вдруг она… потеряю ее… Не потому, что уйдет или отнимут. Без шанса однажды заполучить назад… безвозвратно…

– Аяна! – взревел я. – Отпусти свою хренову зверюгу! Ты же удушишь, убьешь вас обеих! Ты меня, зараза, душишь уже!

– Нет-нет… Я не потеряю последнее… себя… – Глаза закрыты, едва дышит, гадина мелкая! Сам бы прикончил, ей-богу! Нет сил смотреть на ее мучения. Как кожу с меня живьем сдирает, а сердце раскаленным прутом тычет каждым ее стоном и конвульсией.

Аяна затихла опять, мгновенно проваливаясь в глубокий сон. Я же сел рядом, глядя на нее, скрючившуюся в костлявый клубок. Такое чувство, что она за эти часы борьбы исхудала больше прежнего, вон везде углы торчат, тронешь – изрежешься в кровь. Дрянь такая, невыносимая. Всю душу мне точно уже в хлам изрезала. Щеки запали, под глазами серые круги, кожа бледная, чуть не зеленоватая. Что же ты так тиранишь и себя, и меня, кукла ты моя роковая?

«Я не потеряю последнее». Это что же, опять я, типа, виноват? Отнял у тебя все? Прежнюю жизнь, друзей-недоделков, свободу, а теперь вроде как опять же я и связан с потерей человечности? Так ты думаешь, Аяна?

Ладно, чего уж… раньше об этом говорить с ней надо было.

Затишье затянулось, и я пошел наверх, просмотреть звонки, звук которых долетал до меня сверху. Все полномочия по организации охраны на питерском международном форуме еще по дороге сюда делегировал Вдовину. Не поступал так прежде, но на кой черт тогда быть начальником, если всегда и все делать самому?

Аяна проснулась на удивление практически сразу, как только осталась без меня, и пришлепала наверх раньше, чем я успел перехватить ее на лестнице, изможденную, пошатывающуюся и, естественно, смертельно голодную. Наблюдать за ней, жадно, совсем не по-человечески, без намека на эстетику, поглощающую сырое мясо и даже не отдающую себе в этом отчета, пробуждало какие-то глубинные, примитивнейшие порывы. Это должно быть мясо жертвы, которую убил бы и принес ей я. Свежайшее, еще теплое. Накормил после первого обращения досыта, ревностно выбирая лучшее из лучшего, и только потом бы взял. А после чутко бы стерег и защищал, пока она спала бы под моим боком, сытая и удовлетворенная… Мы давно не те изначальные полузвери, я реально и не охотился никогда в жизни, не пробовал на вкус горячую кровь добычи, не убивал, чтобы прокормить свою сам… партнершу. На самом деле этой древней дикости мне и не хотелось ни разу в жизни. Бога ради, ну да, мы оборотни, но за столько веков не просто очеловечились в вопросах быта и пищи, большинство из нас вообще стали заядлыми городскими жителями, для которых пробежка в лесу в шкуре, по сути, экзотика. Некогда, не до этого, когда-нибудь потом. Но сейчас рядом с Аяной мне так остро захотелось… да хрен знает… жить в полную силу, во всех смыслах, пробуя на вкус все нюансы своих сущностей.

Однако попытка поговорить с ней быстро развеяла мое недолгое погружение во внезапно пробудившиеся древнейшие инстинкты и разом вывела из себя, так что в каком-то смысле чье-то неуместное появление было даже благом. Ну ей-богу, аж руки зачесались вытрясти из противной упрямицы всю ее душу. Наорать, испугать, обидеть – да как угодно спровоцировать уже абсолютную потерю этого ее невесть откуда взявшегося железобетонного контроля. Может, ей и правда своего зверя показать? Как прижмет ее озабоченный волчище, так и ее мохнатая сама собой выскочит.

Уже у двери я унюхал, что за ней некто совсем не из местной обслуги. Волк. Взрослый. Явно зол. И запах знакомый, но навскидку не вспомню кто.

– Визит неуместен! – четко произнес я стоящему с той стороны. Любой из нашей расы знает, что настаивать после такого предупреждения – напрашиваться на агрессию.

– Господин Уваров, будет всем лучше, если вы откроете дверь, ведь я все равно войду так или иначе. – Наглости пришельцу не занимать. И теперь я узнал его по голосу – Федор, мать его, Милютин. Старше меня на двадцать один год, уже пять лет, как верховный альфа волчьей диаспоры, сволочь каких поискать, по моему личному мнению, учитывая, что прямой конкурент в охранном бизнесе, умудрявшийся вынюхивать и о всех иных моих перспективных вложениях и везде и всюду пытавшийся перейти дорогу. При каждой встрече я отчетливо ощущал прущую от него в мою сторону неприязнь, причем еще до того, как началось это идиотское одностороннее соперничество. Прямых конфликтов у нас не было, как и объяснений его патологической ненависти ко мне, да, собственно, до сего момента мне было и наплевать.

– Милютин, ты не мог не заметить, что это дом для первого переворота. Никто не смеет сюда ломиться.

– Никто, кроме имеющего законное право присутствовать при таком немаловажном событии, – ответил он, а я уловил присутствие рядом с ним еще нескольких оборотней. Все волки. Хреново, и обещает стать только хуже.

Кнутов прокололся? Однозначно. Или же тупо сдал? Выяснил личности тех, кто может оказаться биологическим отцом моей кукляхи, оценил состоятельность и решил срубить бабла сразу и побольше, преподнеся инфу о зачатой случайно дочери? Или сдуру полез шантажировать, что ей сольет сведения о наличии богатого блудного отца? Кнутов не из наших, так что знать о реальной глубине допущенного спермодонором косяка он не мог. Но все это неважно сейчас. Милютин, стоящий за этой дверью и настаивающий на своих правах, означает лишь одно: козлина пришел забрать у меня Аяну. Лицо тут же перекосило в оскале. Не отдам!

– Молчание ничего не решит, Уваров. Я войду, ты не сможешь помешать.

– Не будь так уверен. И насколько мне известно – ни у кого нет прав вторгаться сейчас сюда.

Безусловно, вранье, но хрен ему, а не признание законными его притязаний на мое.

– Что же, твоя информация не верна, я пришел за своим. И, конечно, ты сильнее троих волков, но со мной их десять. Будем доводить до драки или вспомним все же, что мы давно не наши предки-звери?

Сунься давай, урод приблудный, и я тебе покажу реальное зверство.

– До драки? А ты так уверен, что даже десять твоих прихвостней успеют спасти тебя, если я решу открыть эту дверь и первым делом вырву твое горло?

– То есть цивилизованно не будет. Ясно, – сказал Милютин почти равнодушно, и я услышал его удаляющихся шагов по деревянному крыльцу. – Давайте!

Взревел мощный движок какой-то тачки, дверь передо мной дрогнула, затрещала и спустя секунду была вырвана вместе с рамой, улетев в темноту. В проем ломанулись волки. Первых я раскидал, но тут в живот впился дротик с желтым оперением, и, невзирая на весь бушующий внутри адреналин, способный выжечь любой транквилизатор, мои реакции начали затормаживаться, так что спустя несколько яростных секунд я оказался позорно оттесненным в угол и буквально расплющенным по стене. Здоровенные туши амбалов-волков чуть ли не в лепешку растерли меня, вжимая в бревна стены.

– Итак, вышло по-моему, – ухмыльнулся мне в лицо вошедший вальяжной походкой Милютин и уставился, прожигая взглядом. – Я здесь и сейчас отберу у одного из вашей гнилой семейки нечто очень для него ценное. Скажу честно: мечтал об этом давно. Но долгое ожидание того стоило.

– Да неужели? – прохрипел я в ответ, а Федор наклонился ко мне, открыто принюхался, и его довольный оскал стал еще шире.

– Однозначно, судя по тому, что я чую. Причем особую прелесть происходящему придает именно то, что я нахожусь полностью в своем праве, и никто не встанет на твою сторону, Уваров, особенно твое сраное семейство и все ваши поганые союзники. Ведь, насколько я знаю, тебя твоя мерзавка-мать уже определила в нужные ей руки и будет только рада такому повороту событий. Но это только поначалу. А вот потом до нее дойдет, что все пошло прахом, да только уже поздно. Да, ожидание реально того стоило, а карма – сука такого уровня, что даже Софии Уваровой с ней не сравниться.

– Все свои хреновы права ты просрал в тот момент, когда не озаботился предохранением с человеческой женщиной, а потом даже не поинтересовался ни о ее судьбе, ни зачатого потомка! Какой ты ей отец, если по твоей вине детство девчонки было похоже на ад и все что она видела – это ненависть и побои!

Милютин дернул головой, будто поймав от меня по челюсти, но тут же справился с собой, прикрывшись лживо-печальной гримасой.

– Прискорбно, конечно, но это ошибки прошлого, типа, с кем не бывает. Зато у меня сколько угодно времени в будущем, чтобы перекрыть все плохое плюсами ожидающего ее нового счастливого существования. Щедростью и роскошью можно запросто стереть все старые горести, а я намерен быть очень-очень щедрым и буквально утопить мою девочку в роскоши. – Она моя девочка, ублюдок! Моя! Ничья больше! – А вот у тебя такой возможности уже не будет, Уваров, а ты ведь ее захочешь. Как ничего в своей жизни не хотел захочешь. Но хрен ее получишь! Запомни это хорошенько.

У меня все прямо перед глазами залило багровым, когда он развернулся в сторону входа в подвал и позвал:

– Аяна, доченька моя, выходи!

– Аяна, не смей! – рявкнул я и рванулся, но волки навалились еще сильнее.

И едва не заревел, совсем не от боли в почти ломаемых ими костях, а от того, что чертова кукла ослушалась меня и появилась-таки в дверном проеме. Все еще в одном лишь полотенце, но с самым большим ножом в одной руке и со сковородой в другой. Когда только успела на кухню прошмыгнуть и вооружиться. Тощая, бледная, но умопомрачительно воинственная и сжигающая всех одновременно перепуганным и дерзким взглядом. Господи, а вот это действительно больно, смотреть на нее такую, не то что какие-то трещащие кости. Больно от восхищения и в тоже время бессилия защитить.

– Аяна, я велел тебе спуститься! Не смей выходить! Я запрещаю!

– О, надо же! – Голос Федора стал едва ли не вкрадчивым журчанием, а проклятая рожа засияла доброжелательством высшей пробы, хоть он и продолжил цедить яд в мою сторону. – Ты позволяешь себе отдавать ей распоряжения? Забыл, Уваров, что по древним обычаям только у меня право ею командовать? Идем, дочка, я тебя забираю.

Аяна переступила босыми ступнями, расставляя ноги и будто подыскивая лучшую позицию для обороны, и с тревогой зыркнула на меня. Детка, тут твое кухонное оружие не поможет, а я никчемное сейчас чмо, у которого уже плывет перед глазами и мышцы превращаются в вареную лапшу. Но я что-нибудь придумаю.

– Ни хрена подобного! Моя девушка никуда с тобой не идет!

– Ты этого не решаешь, метаморф.

– Ты тоже. Ты обрюхатил ее мать и бросил, не сподобившись побеспокоиться за двадцать лет ни разу. Так что черта с два ты станешь ею распоряжаться! Аяна, иди вниз и жди меня!

– Вы кто? – без всяких церемоний спросила Аяна, указав на Милютина ножом.

– Твой отец, я же сказал, – спокойно ответил Федор, опуская протянутую к ней руку.

– Это правда? – глянула моя мультяха на меня.

– Конечно правда! – ответил волчара, смещаясь и перекрывая ей обзор. – И посмотри, какая ты у меня красавица выросла!

Не твоими заботами выросла, псина! И не у тебя она красавица, а у меня! Моя!

– И где же ты был, отец?

Да, господи, да, Аяна! Молодец, девочка, правильный вопрос!