Дети страшных лет России
В России ренессанс гиперборейской тематики пришелся на рубеж XIX–XX вв. Это время отмечено экзистенциальным пессимизмом, связанным с кризисом основ русской жизни, в т. ч. православия, на котором веками зиждилось здание российской государственности. Массовый характер приобрело обращение фрондирующей интеллигенции к новым религиям и мистическим учениям, таким как теософия, антропософия и т. д. «Посконное» православие в стилистическом отношении проигрывало «передовым» эзотерическим доктринам Елены Блаватской и Рудольфа Штейнера с их пафосом теургического творения нового мира. Штейнерианец Андрей Белый призывал революцию, представляя ее себе как буйство стихий, сметающие отжившие формы и создающие новые: «Революционные силы суть струи артезианских источников; сначала источник бьет грязью; и – косность земная взлетает сначала в струе; но струя очищается; революционное очищение – организация хаоса в гибкость движения новорождаемых форм… Громовые гласы в немом и бесформенном паре есть чудо рождения жизни из недр революции».
Ему вторили практически все модные авторы того времени. Эстетские поэтические салоны превратились в лаборатории революции, представлявшейся поэтам Серебряного века, прежде всего, как революция духа, призванная напоить мир новой музыкой, разбудить «всю человеческую душу во всем ее объеме» (А. Блок).
Властители дум вдалбливали в умы общественности мысль о неизбежности падения «кровавого режима», подчас просто захлебываясь от ненависти к «неправедной власти».
Ты карлик, ты Кощей, ты грязью, кровью пьяный,
Ты должен быть убит, ты стал для всех бедой, —
обращался из парижского далёка к государю императору Николаю II Константин Бальмонт. -
Последыш мерзостный, ползучее сцепленье
Всех низостей, умри, позорны дни твои.
Одной из важнейших фигур для Серебряного века был Фридрих Ницше, чье творчество стало доступным российской читающей публики в начале 1890-х гг. Популярность мыслителя, воспевшего языческую древность, полную ярости, отваги и воли к мощи, превосходила в России той поры все пределы. «Обаяние Дионисово сделало его властителем наших дум и ковачем грядущего», – восклицал Вячеслав Иванов. «Фридрих Ницше, ниспровергатель кумиров, стоит в дверях нового века… Недавние тоскливые декаденты превращаются в ницшеанцев, анархистов, революционеров духа», – писал другой свидетель эпохи, литературовед Константин Мочульский.
Поэт-«гипербореец» Константин Бальмонт обзывается на государя императора
Ницшеанское «мы, гиперборейцы» было подхвачено русским Серебряным веком, пронзив творчество многих поэтов первой величины.
Не бессмертны они, эти люди с блистающим взглядом,
Но они непохожи на нас, утомленных грозой, —
– возглашал Константин Бальмонт (1899 г.), напоминая:
Почему им одним предоставлена яркая слава,
Безмятежность залива, в котором не пенится вал,
Почему неизвестна им наших мучений отрава,
Этой тайны святой самый мудрый из нас не узнал.
Неотмирную благость Гипербореи воспевал Вячеслав Иванов (1910 г.):
Кто познал явлений красоту,
Тот познал мечту Гиперборея:
Тишину и полноту
В сердце сладостно лелея,
Он зовет лазурь и пустоту.
Искать идеал в отдаленном в пространстве и времени мире призывал Александр Блок (1912 г.):
Бери свой челн, плыви на дальний полюс
В стенах из льда – и тихо забывай,
Как там любили, гибли и боролись…
И забывай страстей бывалый край.
Российской творческой интеллигенции импонировал ницшеанский пафос обновления и переоценки увядших ценностей. Тема Гипербореи в одночасье стала чрезвычайно модной в богемных кругах. Название «Гиперборей» носил один из популярнейших литературных журналов Петербурга, издававшийся в 1912–1913 гг. акмеистами Сергеем Городецким, Николаем Гумилевым и Михаилом Лозинским. Один из его авторов, поэт Александр Блок еще в 1906 г. начал работу над пьесой «Дионис Гиперборейский» о трудном походе людей в дальние гиперборейские горы для встречи с богом Дионисом и Мировой Красотой. Замысел, увы, так и остался невоплощенным.
Ницшеанские гипербореи, «жаждущие молний и подвигов», покорили сердца русских поэтов Серебряного века. Эстетские поэтические салоны превратились в лаборатории революции.
Конгруэнтен «гиперборейству» Серебряного века феномен «скифства» – своего рода поэтического неоязычества. Научным источником идей для «скифской группы» послужила книга немецкого филолога Отто Шрадера «Индоевропейцы», в которой автор доказывал тезис, что прародина праиндоеропейцев находилась в естественном ареале лошади – на юге России, в «скифских» черноморско-каспийских степях.
Идеологом скифства был литературовед Разумник Васильевич Иванов-Разумник. В 1916 г. вместе с Андреем Белым и Сергеем Мстиславским он начал работу над сборниками «Скифы», в которых были опубликованы произведения ведущих литераторов того времени – Есенина, Белого, Брюсова, Пришвина, Ремизова, Клюева, Замятина, Шесто-ва. К «скифской группе» примыкали также Ольга Форш, Кузьма Петров-Водкин и автор бессмертного «Да, скифы – мы!..» Александр Блок. Всех их объединял взгляд на революцию как на мессианское народное движение в противовес буржуазной (читай: косной, поповской) обывательщине. В своей статье «Две России» Иванов-Разумник напишет о языческом мессианстве России – молодом, полном сил, безудержном в своем варварстве народе с особым предназначением в мире: «Да, на Руси крутит огненный вихрь. В вихре сор, в вихре пыль, в вихре смрад. Вихрь несет весенние семена. Вихрь на Запад летит. Старый Запад закрутит, завьет наш скифский вихрь. Перевернется весь мир. И у кого есть крылья – тот перелетит в Мир Новый. Бескрылые же утки старого мира сметены будут вихрем и разбиты о камень мировой революции».
Обложка первого выпуска сборника «Скифы» (1917 г.), авторов которого объединяло представление о языческом мессианстве России)
На в своем роде религиозный, но в то же время антихристианский характер скифства указывал Николай Бердяев: «У русских есть соблазн почувствовать себя скифами и противоположить себя эллинам. Скифская идеология народилась у нас во время революции. Она явилась формой одержимости революционной стихией у людей, способных к поэтизированию и мистифицированию этой стихии. Скифская идеология – одна из масок Диониса. В борьбе своей против серединности и умеренности всякой культуры она устремляется не вверх, к верхней бездне, а вниз, к нижней бездне. Современные скифы поют гимны не сверхкультурному, а докультурному состоянию. Менее всего устремлены они к новому небу и новой земле, к преображению мира. Они – язычники, в них клокочет кровь людей, не приобщенных к тайне искупления. В России скифская идеология есть своего рода языческий национализм, переходящий в нехристианский и антихристианский мессианизм. Скифы должны искупить грехи свои подчинением культуре и ее суровой школе».
Упоенность язычеством была присуща многим культурным героям той бурной эпохи. Языческие мотивы использовали в своем творчестве художники объединения «Мир искусства» и Николай Рерих. Своего рода пластическим манифестом неоязычества стал балет Игоря Стравинского «Весна священная».
Трагедия 1917 года заставила многих «певцов нового мира» пересмотреть свои прежние взгляды. Бальмонт, приветствовавший Февраль, пришел в ужас от октябрьского «урагана сумасшествия» и, уехав обратно во Францию, до конца жизни сокрушался о навеки потерянной им «упившейся кровью» русской земле. Осип Мандельштам характеризовал революционные события хлесткой фразой «гиперборейская чума».
К началу Первой мировой войны всеобщая увлеченность Ницше пошла на убыль. «Свято место» было занято новомодными учениями Штейнера и Фрейда; книги о Ницше и его произведения печатать практически прекратили, а былые страстные поклонники философа стали массово от него открещиваться. Среди них, например, был писатель Максим Горький, самими своими усами на протяжении десятилетий демонстрировавший свое расположение к «певцу сверхчеловеков» и даже внешне старавшийся походить на Ницше. В ряде своих статей начала 1930-х, идя в русле европейских тенденций (Ромен Роллан, Томас Манн и др.), он фактически объявил Ницше предтечей фашизма. Доказывая этот тезис, он шел даже на подлог цитат. Например, фразу из «Заратустры» «что падает, то нужно еще толкнуть», касающуюся отживших ценностей, Горький преподнес как относящуюся к человеку, что сразу придало ей совершенно антигуманный характер: «Ницше проповедовал сильному: "Падающего толкни", это один из основных догматов "морали господ"». Именно в этом виде данная максима и стала известна массовому советскому читателю.
Самими своими усами на протяжении десятилетий демонстрировавший свое расположение к «певцу сверхчеловеков», в начале 1930-х гг. Максим Горький отрекся от своего духовного учителя, объявив его предтечей нацизма
Окончательно дискредитировало ницшеанскую философию обращение к ней идеологов нацизма для «теоретического обоснования» расизма и насилия. Представление о ней как об источнике Гитлера получило даже в своем роде официальный статус. Выступая на Нюрнбергском процессе, главный французский обвинитель Франсуа де Ментон с высокой трибуны назначил Ницше «одним из предков национал-социализма, так как он первый подверг последовательной критике общепризнанные достояния гуманизма… Кроме того, Ницше верил в господствующую расу и отдавал пальму первенства Германии, в которой он видел юную душу и неисчерпаемые возможности».
С фигуры Ницше негативная коннотация была перенесена и на термин «Гиперборея». В общественном сознании он увязывался с теми самыми гипербореями, которых воспевал Ницше, и с которыми отождествляли себя идеологи НСДАП Альфред Розенберг, Герман Вирт, Отто Ран.
С фигуры Ницше негативная коннотация была перенесена и на термин «Гиперборея», который увязывался в общественном сознании с теми самыми гипербореями, с которыми отождествляли себя идеологи нацизма.
Как синоним фашизма использовал это слово писатель и литературовед Алесь Адамович в своей художественно-публицистической повести «Каратели» (1980 г.), имевшей подзаголовок «Радость ножа, или Жизнеописания гипербореев». Повествование о зверствах в Белоруссии карательного батальона Оскара Дирлевангера, набранного из немецких уголовников и украинских бандеровцев, перемежается рассуждениями о звериной сущности фашистской философии, объединенными общим «тегом» «Из будущих исследований и материалов по истории и психологии гипербореев». Эти рассуждения и сегодня звучат злободневно.
«Излюбленный и самый неотразимый их аргумент: "Мы предупреждали!" – после чего гипербореи считают себя вправе делать с другими все, что подскажут злоба или месть, властолюбие или корыстолюбие. Но самый главный их подсказчик – обида… Они постоянно и заранее обижены на тех, кого им надо убить, замучить, обобрать. Всегда помнят лишь собственные убытки и кто, когда причинил зло или неудобство им. Но сразу и навсегда забывают зло, которое они причиняли другим. Они прямо таки потеют справедливостью, правотой своей перед всеми и во все века!
"Мы предупреждали оппозицию!.." "Мы предупреждали вьетнамцев, пусть пеняют на себя!.."
"Как они могли, неужели это правда, то, что вы рассказываете о Хатыни?" – нет, это уже не немец спрашивает, верит и не верит, а турецкий журналист. В ту минуту он совершенно искренне не помнил, забыл о такой же резне в армянских селах еще в 1915 году. Как объяснить эту способность людей, народов помнить одно и не помнить другое? И возможность быть человеком и гипербореем одновременно. Или – сегодня человеком, людьми, а завтра уже гипербореем, гиперборейцами!..»
Фильм Элема Климова «Иди и смотри», снятый по книге Алеся Адамовича, стал одним из самых страшных и пронзительных произведений о войне
Гиперборейцы Алеся Адамовича – это не только немецкие фашисты, но и боевики Пол Пота, и вообще все, кто мнит себя выше других людей, а потому несет беду, насилие, рабство, геноцид. «Чтобы быть гипербореем, не обязательно жить в Европе. Или в Азии. Или в Америке. Достаточно им быть… В разные времена их, гипербореев, может меньше быть или больше – там или здесь; кажется, что не было его и вдруг объявился – народ гиперборейский; все и всегда перед ними виноваты, а гиперборейцы – никогда и ни перед кем!..»
Что ни говори, чрезвычайно неприятная компания для Максима Грека, Афанасия Фета и других гуманистов своего времени, неосмотрительно отнесших себя к гиперборейскому племени!
