«Готовься к приёму баранов и овец — их там целая отара скопилась! Первый баран уже рвется со своей “гузкой” — фрау Гузки (по-немецки)», — в моём стиле выразилась жена.

«Guten Tag!» — подал мне руку почти двухметровый херр Гузки, держа под руку пошатывающуюся лёгонькую фрау Гузки. Действительно толстоват, но не так безобразно толст, как описала его “привереда” фрау Гузки. «Доктор, загипнотизируйте меня поглубже!» — пристала ко мне с привычной просьбой фрау Гузки. «Мне её подруга сообщила, — прервал “баран” херр Гузки свою “куру” фрау Гузки, — что она задумала покончить жизнь самоубийством! Пошёл к ней в её новую квартиру, которую она сняла по совету ваших психологов, чтобы от меня отделиться! Я не соглашался, тем более что у нас четырнадцатилетний сын, который остался со мной. Но затем решил, если ей по совету ваших психологов будет так лучше, то пусть отделится, а там посмотрим, что дальше делать! Ну вот, видите, что получилось: вчера приехала из клиники к себе на квартиру! Мне из вашей клиники даже об этом не сообщили и я не знал бы, если б её подруга не позвонила! Нашёл её полуживой у неё в квартире и привёз сюда к вам. Она попросила именно к вам её привезти!».

«Вы что-либо принимали: таблетки, лекарства или ещё что-нибудь?» — спросил я у фрау Гузки. — «Нет». — «А почему вы шатаетесь?». — «Нет, нет, я только хотела из окна выпрыгнуть, но ничего не глотала».

«Вот как её ваша клиника подлечила!» — укоризненно бросил «баран» Гузки, который оказался меньшим бараном, чем наши психологи!

«Я позвоню сейчас главному врачу фрау Клизман, идите к ней! Я не буду в этой ситуации вашей жене гипноз или акупунктуру делать, это сейчас неуместно! Ей надо лекарства назначить и решить вопрос о госпитализации!». «Куда?» — безучастно спросила фрау Гузки. — «В отделение психиатрии хотя бы на несколько дней, чтобы вы глупость не сделали! В этой клинике нет средств, возможностей наблюдения за суицидальными больными! Идите, фрау Клизман ждёт вас». — «Знаешь, что она мне сказала по телефону?». «Что у неё нет времени! — догадалась жена. — Так она и ждёт у её двери, хотя там пусто — ни одного больного!» — сообщила жена, выйдя в коридор за очередным больным. — «Я в этой ситуации обязан был направить её к главврачу! Представляешь, если она после гипноза и акупунктуры выпрыгнет из окна! Клизман скажет, что это из-за гипноза и акупунктуры!». «Конечно! — согласилась, жена. — Скажет, что ты её в регрессию гипнозом погрузил, а они её сделали активной. Она не скажет, что отделила больную с психозом от мужа, чтобы он не мешал ей из окна выпрыгнуть!».

Очередным больным оказался такой же здоровый и толстый, как херр Гузки — пятидесятилетний херр Швалер, похожий на большого ребёнка с физиономией пастушьей собаки, с интересом разглядывающей своего хозяина, склонив морду набок: бросят или не бросят ей кость. Как и херра Гузки, его тоже жена обидела — 190 сантиметровая толстая огромная баба! По описанию херра Швалера: он ее боится, как мать свою родную в детстве, желающую его отдать куда-либо кому-либо, но всё же не отдала, а просто часто била, передав «эстафетную палку» жене херра Швалера! Херра Швалера, по его собственному признанию, было за что бить! Он часто приходил в ярость, всё в доме крушил: посуду, мазал стены краской! Но зато его жена пила водку, а научилась она этому во время частых деловых поездок в Россию. И напившись, принималась воспитывать нерадивого херра Швалера, вот он и сбежал в клинику после очередного воспитательного сеанса! По его виду — ему горы крушить, а он или мебель крушил, или принимался рыдать, и попробуй такому иглы поставить, и ещё загипнотизируй! Он ни минуты не стоит на месте спокойно, в кабинет врывается, как лев, рукопожатие, как в тиски попадаешь! Что это за жена немецкая такая, такого гиганта — слона, мамонта бьёт — динозавр не иначе, точнее — тираннозавр! Но мне удалось «приручить» херра Швалера! И он с криком: «Я ненавижу иглы!» — засыпал на час и больше. «Только с вами я смеюсь! — порадовал меня херр Швалер. — А остальные здесь без юмора!». Херр Швалер книги «глотал», как собака кусочки сахара: наизусть цитировал философов, психологов, великих поэтов! Он во всех вопросах истории, религии, искусства был сведущ! Откопав у себя одну четверть еврейства: бабушку нацисты уничтожили — интересовался и иудаизмом и, вообще, всем, что касается евреев. Он знал всех великих евреев, кроме меня. Это было бы огромной ошибкой с моей стороны, сообщить херру Швалеру, что и я еврей, и я этого не сделал! Он бы просто не поверил в то, что я еврей, т. к. считал меня великим психологом, как он выражался: «Вас все здесь считают могущественнейшим врачом в клинике!». Находясь рядом с ним — ему до пояса, мне было смешно, но приятно это слышать. «Он, конечно, не поверил бы, что я еврей. Украинцам, да и русским, было бы смешно это от меня услышать! Как будто и так не видно! Это здесь, в Германии, меня всегда дураки — немцы, за более чем полвека отвыкнув от живых евреев, спрашивают: — Откуда вы? — Угадайте! — отвечаю я всегда. Мне приятно, как немцы ошибаются. Вначале обзывают румыном, затем венгром, доходят даже до чеха, итальянца. — Извините меня, украинцы! Один раз меня даже за «вашего» приняли, но я же не виноват! И во время войны, говорят, без вас трудно пришлось бы немцам отыскивать евреев! — И, наконец, когда слышу: “Русский!”, мне, действительно, становится приятно, могу гордо посмотреть жене в глаза! Только один негодяй меня ливанцем обозвал! Но больше никто не посмел так географически близко угодить! Хотя вру, однажды больная — пьяная немка “Jude” кричала, пока я ей подушкой рот не заткнул, но это было в другой клинике. — А херр Швалер даже Иисуса Христа не хотел признавать евреем: — Арамейцем, — сказал он, — был Христос. — Вот, что значит антисемитизм — антисемитское воспитание в Германии! В России этого вопроса, вообще, не касаются, хотя арамеец очень красиво звучит, как «армеец»! И зачем, вообще, думать: кем был Христос, если известно, что его жиды замочили — ясно, кем он был — русским он был! Евреев не христами, а иудами называют!» — это всё пронеслось в голове, пока не увидел, что херр Швалер плачет, плечи трясутся в рыдании. — «Кто вас обидел?!». — «Доктор Клизман только что сказала, что я безнадёжный случай, и никто мне не поможет! Ещё сказала, что я просто паразит и лучше мне идти в психиатрическое отделение! В особенности, разозлилась, когда я вас похвалил». — «А почему вы верите Клизман?». — «Она же главврач!». — «Ну и что! Первый раз вы видите главврачей-идиотов?!». — «Как вы так смело говорите и не боитесь обзывать своего начальника!» — перестал плакать херр Швалер. — «А что мне её бояться? Я могу ей это и в лицо сказать, если захочет! Да я ей всё время и так об этом намекаю!». — «Она вас не любит!». — «Это для меня комплимент! Вот и для вас должно быть приятным, что Клизман вас не любит! Таким образом, вы сразу вместе со мной причислены к “лику святых”! Херр Швалер затрясся в этот раз от смеха: «Вот с вами, у меня сразу проходит желание рыдать. Что мне делать?». — «Прячьтесь здесь, как можно дольше от жены! Затем, когда Клизман вышвырнет, приходите ко мне амбулаторно, тогда я смогу больше для вас сделать!». — «Вы и так мне помогаете! Могу я сейчас час поспать в гипнозе?». — «Нет, вы свой час со мной проговорили». — «А можете мне сделать гипноз у меня в палате, и я смогу спать сколько захочу? Я сегодня всё равно ни на какую терапию не пойду! У меня остались только танцы и музыкотерапия. У меня есть хорошее CD со звуками морского прибоя, это мне лучше помогает!». «Ладно, пошли», — отправились мы с женой в палату херра Швалера, он при этом, забегая вперёд, как собака, открывал нам все двери. «Сволочи!» — объявила на обратном пути жена, глядя в пустоту. «Понятно, конечно, что они сволочи!» — подтвердил я, зная, кого она имеет в виду и за что.

«Всё, поехали домой!» — предложил я. — «Конечно, какой прыткий! К нам сейчас, не ровён час, и Кокиш нагрянет, как к ней: то Иоганнес, то Шнауцер — по очереди!».

«Точно, Кокиш прётся — накаркала! — испуганно, сообщила жена. — Что делать будем? Уже шесть часов!». — «Ну что делать — впускай её! Нам же ещё немного здесь работать хочется, а она всё-таки прокура! Себе не может помочь, но нам нагадить вполне! Это в её натуре! Гадить — не убирать!». «Хорошо перефразировал: “ломать — не строить!”» — похвалила жена. «Именно! — согласился и я. — Достаточно ей слегка попросить Шнауцера, и он с удовольствием это сделает — изгонит нас из “рая”! Он к ней не уйдёт, но нагадить рад будет, если любимой, или даже не совсем любимой удовольствие тем доставит!». «Ничего себе рай! — возмутилась жена. — За такие деньги и столько работать! Праксис свой откроем! Раза в три будем больше зарабатывать!» — успокоила жена. «Для этого нужно быть уверенным в своём здоровье, — возразил я, — а я не хочу обследоваться! Но всё равно, если что — пошлём их к чёрту! Не пропадём, надеюсь! Ладно, давай, обезьяну зови!».

«Ну, у вас сегодня и народу было, не могла прорваться! А что это к вам так долго, четыре года подряд, одни и те же амбулаторные больные приходят?! — как бы недовольно поморщилась Кокиш. — Что у всех спина болит?». — «Нет, чаще душа болит!». — «И что, акупунктура помогает при этих проблемах?!». — «Но я же не только акупунктуру делаю, ещё и гипноз, и разговариваю с пациентами». «Да, Шнауцер это подозревает!» — поморщилась Кокиш. — «Как подозревает?! Я и не скрывал, что беседую с больными! Я же не только “колольщик”! Я же ещё и психотерапевт, и интернист, и в целом — врач! Нельзя к больному только одним стандартным методом подходить! Если больной пришёл как бы на акупунктуру, но я вижу, что его еще какая-то проблема мучает, а не только спина, то я должен помочь ему разобраться в причине, и с ним вдвоём поискать выход из его ситуации, тогда и иглы помогут, иначе от игл ещё хуже станет! У нас пациенты с психологическими проблемами, а боли в спине — вторичны!». — «Да, да, я понимаю. Так вот, спасибо вам — от Иоганнеса избавилась!». — «Как?». — «Да просто выставила за дверь и сказала: — Пошёл вон, мне моя экзистенция важнее!». — «Ну хорошо, значит всё у вас в порядке!». — «Да, спасибо, благодаря вам избавилась…! И Шнауцер как-то лучше, добрее стал, перестал обзываться! А вчера с такими огромными двумя букетами явился, так любит, оказывается! А я ему тут же про его старую жабу-сестру: — Когда придёшь, говорю, навсегда?». — «А он?». — «Ничего не ответил — потащил меня в постель! Успели до трусов…». — «Не надо, это не главное!». — «Как это не главное, если Иоганнес постучал! Я этого мерзавца уже по стуку узнаю! Взял себе моду мне звонить и сразу стучать в дверь! У меня времени не было даже халатик набросить! Боялась, что Шнауцер тоже побежит к дверям. Вон, говорю! Пошёл вон — ублюдок! Не видишь, я при деле — занята! Я тебя не звала сегодня! — Вижу, — говорит наглец, — а когда освободишься, можно прийти? — спрашивает. — Нет, больше никогда не приходи без моего приглашения! — я ему. — Назвал проституткой и ушёл! Так что, благодаря вам, избавилась — вернулась к шефу! — Кто стучал?! — как всегда спросил шеф. — Рекламу, — сказала, — принесли! — А где она?! — Выбросила! — Поверил, к счастью!». — «Ну, значит, всё хорошо?». — «Да, за это спасибо, но вот ещё одна проблема. Шеф объявил, что ещё одну прокуру берёт на работу!». — «Зачем?». — «Вот и я не понимаю, зачем ему две прокуры! Говорит, я буду заниматься экономической частью, а та маркетингом. И что мне делать?». — «Шнауцер — любитель устраивать петушиные или даже куриные бои — конкуренцию! Но и иметь, в случае чего, чем тебя заменить!». — «Так я и думала, вот подлец! Ну и что мне делать?». — «Показать, что вы лучше! Как вчера, после ухода Иоганнеса!». — «Ой, вы, как всегда, шутите!». — «В каждой шутке есть доля истины!». — «Да вы правы, я вас очень ценю! У вас такие образные сравнения! Ну что ж, спасибо за то, что объяснили ситуацию. Мне ничего не остаётся, как эту бабу отстрелить! Но главное, что от Иоганнеса избавилась, чуть было не попалась, вот дура была! Спасибо, что бы я без вас делала?! Я вам завтра принесу мой концепт экономического развития клиники, который я для шефа приготовила! Почитаете и мне своё мнение скажете, надо эту сволочь обставить, правильно сказали! Её фамилия, кстати, Фресснапф! Сорок семь лет — проститутке!». — «Ваша взяла — вы моложе!». — «Спасибо вам, буду стараться, как вы учили!». — «Этому вас учить не надо, лучше меня знаете!». — «Спасибо вам, пойду».

«Вот даёт, сволочь! — возмутилась жена. — Вот, наглая! Она уже даже пальцы стала гнуть! У тебя допытывается, чего это больные так долго к нам ходят!». «Это не её слова, это Шнауцер беспокоится, что нас трудно будет выпереть!» — пояснил я жене. «Да, он тебя ненавидит, но пока боится уволить, — согласилась жена, — потеряет много денег!». «Тогда будет искать замену, — согласился я, — но Кокиш это, вроде, невыгодно, чтобы мы ушли», — уточнил я. — «Ну да, она же обделается без твоих советов!». — «Во-первых, я её не буду просить помочь, а во-вторых, если и попросил бы — не поможет! Она тоже нас ненавидит, а самое главное, завидует тебе, что ты имеешь такого хорошего мужа, думает, что это только моя заслуга, а не твоя!». «Это я чувствую!» — согласилась жена. «А самое главное она — обезьяна, думает, что всему у меня научилась, и самому главному: “заглядывать под кровать” — что там лежит, какие остатки, значит, поняла — это больной и слопал! Пока мы едины — мы непобедимы!» — успокоил я жену фразой из гимна «Венсеремос» левой коалиции Чили!

«Поехали наконец домой! Завтра к нам новый пациент записан — из Бундесвера», — порадовала жена разнообразием.

«О, это какой-то необычный “новый”, не такой как все пациенты, какой-то растерянный, нервозный, с пристальным взглядом, как будто выпрыгнул из самолёта без парашюта и не понимает, почему не разбился, и где он, вообще, находится, на каком свете! Я протянул ему руку, указал на кресло, назвал себя и он себя — Хильдебрандт. На вид ему было лет 55, а оказалось — 44 года! Был в горячих точках: Босния, Косово и, наконец, Афганистан. — “Что беспокоит?”. Долгий пристальный взгляд, как будто пытается узнать: не враг ли я! К тому же мой акцент тоже не улучшает общение с недоверчивым немцем, да ещё натовцем. Сам не разговорится, понял. — “Что вас больше всего беспокоит: страхи, подавленное настроение, отсутствие желаний, дезориентация, чувство вины перед однополчанами, что они там, а вы здесь? Тянет туда, где друзья, дома себя чувствуете чужим, картины пережитого видите?” — предложил я ему на выбор “ассорти” из посттравматических психических расстройств — адаптации личности. «Всё, что вы перечислили, — ответил херр Хильдебрандт, удивлённый тем, откуда я знаю его страдания. — Расскажу вам один случай, — сбивчиво начал Хильдебрандт, — шесть лет назад я находился в Боснии, сидел в бронетранспортёре, когда нас обогнала одна машина, из местных, и перекрыла нам путь. Времени на осмысление ситуации не было: кто они, с какой целью, террористы ли? Высунулся из бронетранспортёра, щёлкнул затвором автомата, и дальше ничего не помню — действовал как робот. Убил тех, как оказалось, террористов. А если бы не успел, и они меня убили?». — «Но ведь этого не произошло!». — «Но могло же». — «Ну и что, это же война!». Молчание, пристальный непонимающий взгляд. — «Вы что, испытываете страх, что кого-то незаслуженно убили?». — «Нет». — «Что вас могли убить?». — «Может быть». — «Или приказы со стороны начальства были для вас очень неопределённы?». — «Да, скорее это. Нас учили, что мы должны быть милыми немцами, идти в народ, помогать людям, а среди них террористы и попробуй, отличи его от хорошего. Он в любой момент может рядом с тобой взорвать бомбу». — «Вы видели такие моменты?». — «Нет». — «Вы видели убитых?». — «Нет, только раненых. Проблема была и в том, что наш лагерь снаружи охраняли афганцы, а их можно было подкупить и к нам ворваться!». — «Что вас больше всего шокировало, травмировало в этой кампании?». — «А вы не слышали, что автобус с нашими военными террористы взорвали в 2004-м!». «Ничего, вроде, не сообщали в израильских средствах массовой информации! — подумал я. — Да и в России наших военных, по-моему, не взрывали в Чечне или я не слышал?! Ах да, “наши” — это ведь сейчас немцы! Вот чего не мог никогда предположить, что немцы — это “наши”! Всегда были “наши” и немцы! Конечно, “наши” в России сейчас тоже не мои “наши”! Они для русских только “наши”! Значит, “наши” для меня — это только израильтяне? Но, к сожалению, я для них не “наши”! А мои дети и подавно, по Галахе, не “наши”! А я же не могу, к счастью, оторвать от себя детей и им сказать: — Немцы — это “наши”, а вы, мои дети, не “наши”! А моя жена — патриотка Израиля, больше, чем премьер Ольмерт, и уж несравненно большая патриотка, чем его жена и дочь, — безоговорочно не “наши”»! И вот, в результате этих сложных перипетий “наши” для меня оказались немцы — солдаты Вермахта, — тьфу, чёрт, оговорился, — Бундесвера! У которых всё равно в генах — играть с русскими черепами, с ними фотографироваться, что и их отцы и деды охотно делали в 1941-м, а теперь они дорвались до русских черепов в Афганистане!».

«Ну, у тебя и мысли гуляют!» — поразилась жена, услышав от меня то, о чём я думал, обследуя херра Хильдебрандта. «Главное, что я всегда могу проследить всю цепочку моих мыслей: от понятия “наши” и т. д. Я никогда не говорю, как немцы: “Wenn ich wusste (если б я знал!)” — на вопрос: “почему у них плохое или хорошее настроение”»! «Всё же я с тобой не согласна! — решила жена. — Не всегда пацифисты гомики, они просто за мир!». — «Согласен, что не все пацифисты гомики, но в любом случае — все пацифисты предатели!». — «Не поняла твою логику?!». — «Где ты видела пацифистов?». — «Ну, хотя бы в Израиле! Они маршируют по улице вместе с палестинцами против войны, и вместе с палестинцами под их флагами сражаются с израильскими солдатами против войны и забора, разделяющего эти народы!» — подлила керосинчика в мой костер жена! «Правильно отметила и правильно меня поняла: “нет пацифистов — есть предатели”, которые перешли на сторону врагов, и на их стороне воюют против своего народа! Причем все по меркантильным соображениям: одни деньги за это получают, другие по политической выгоде — быть в центре внимания, премии получать, должности! Антисемитам это нравится и доказывает их правоту: “Посмотрите, — говорят они, — сами евреи — евреев осуждают!” Я не видел бескорыстных пацифистов, если они есть, то, может, в буддистских монастырях валяются в нирване — медитируют! Те, кто маршируют по своим улицам, сражаются со своей полицией — это те, кто принял вражескую сторону конфликта! Если б израильские т. н. пацифисты были бы пацифистами, то они должны были бы один день по улицам Израиля маршировать, а на другой день с израильскими флагами, со своими палестинскими братьями, на палестинских улицах маршировать против войны! Они должны были бы, не только стоять перед израильской полицией, но и перед палестинцами-хамасовцами стоять, и не давать тем и другим стрелять! Или договориться со своими палестинскими братьями по миру: “Мы будем сдерживать своих танкистов, а вы сдерживайте своих хамасовцев — касамовцев!” Они должны были бы с их палестинскими братьями стоять на разделительной границе и своими телами сдерживать армии враждующих сторон!». «Вот, ты даёшь! — прорвало жену. — Как ты можешь им такие вещи советовать! Их пацифистские задницы на палестинской территории тут же порвут, а трупы будут за ноги по улицам таскать под улюлюканье палестинских тёток, в таких чёрных мешках на головах, и те сладости будут раздавать друг другу! Я так понимаю: если ты воюешь с врагом — ты патриот, если ты воюешь со своими — ты предатель!» — подытожила жена.

«Но это всё не имеет особого значения для “не нашего” херра Хильдебрандта! — продолжил я. — Хуже, что Клизман ему нейролептики не назначила, не распознала, что у него зрительные и слуховые галлюцинации при засыпании — т. н. гипногогические галлюцинации угрожающего характера: видит, слышит, чувствует присутствие кого-то, сооружает защитные средства из стульев у дверей, чтобы неприятель — враг незамеченным не проник к нему в комнату! Это всё хотя и укладывается в посттравматические психические нарушения, но мне представляется чем-то большим — граничащим с психозом. Вполне может от страха с балкона спрыгнуть ночью!». — «Что будешь делать?». — «Доложу на конференции». — «Попей раньше во-ды!». — «Нет, уже опаздываю, конференция началась».

«Ну что, не жалеешь, что не напился?» — съехидничала жена после конференции. «“Лучше лишний раз напиться, чем на конференции сидеть!” — перефразировал я “зэковскую” мудрость: “Лучше лишний раз напиться, чем в милиции сидеть!”». — «Попей хоть сейчас, давай быстрее!». «Ну что, сильно напугал Клизман состоянием больного херра Хильдебранд-та?» — ехидно спросила жена, когда с конференции вернулся. — «Да, она очень осталась недовольна, что он у нас будет лечиться! Тем более что перепутала гипногогические галлюцинации с гипнозом! Нейролептики не назначила, она просто сомневается в диагнозе и поэтому решила ничего не назначать, раз не знает, что это такое!».

«К нам сейчас придёт ещё один бундесверовец, вчера поступил. Клиника с военным медицинским управлением договор заключила. Они нам психотравмированных вояк будут поставлять!» — порадовала жена. «Вот, вояки! — возмутился я. — А Сталин возился с ними 5 лет! Можно было, вообще, в Советский Союз их не впускать и не делить с ними Польшу, а воевать на территории Польши! Немцы очень трясутся за своё здоровье и жизнь! Устроили себе курорт в Югославии, а теперь и в Афганистане. Помнишь, у нас в прошлом году офицер херр Фридрих лечился, зализывал свои психотравмы! Ни в одном бою не участвовал, только фотографией занимался — фотоохотой! Показывал нам видеозаписи, видеоснимки Афганистана. Воюют, сказал, англичане и американцы, а они, немцы, помогают мусульманам жизнь наладить! Им бы проблемы израильской армии! Имей они проблемы израильтян, у нас бы вся немецкая армия лечилась от поноса! Вот израильские правители — бараны и подхалимы! Ничего более постыдного не придумали: Бундесвер будет их защищать — не будет пропускать корабли с оружием Хезболле в Ливан! Они хотя бы немецкую прессу почитали б и мнение немцев на эту тему, как они любят Израиль и хотят его охранять! Их главный вопрос: “Получим ли мы право стрелять и в евреев?” Евреи хотят нас стравить с арабами! — А самое главное, одним махом израильские бараны дали индульгенцию немцам за массовое уничтожение евреев: — Ну всё! Вы уже хорошие! Евреи вас любят больше, чем вы их! Теперь можно их — евреев — критиковать, призывать к ответу и поддерживать их врагов!». «С тобой мало кто согласится, хотя то, что ты говоришь справедливо!» — заметила жена. — «Я не претендую на роль вселенского справедливца! И что ты конкретно имеешь в виду?». — «Ну, бросается в глаза, что у тебя самые отвратительные люди это гомосексуалисты». — «Я тоже над этим думал — над причиной. Ну, во-первых, ты знаешь, что я могу каким-то явлением возмущаться, но отталкиваюсь всегда от конкретного человека — его качеств характера! Не все гомосексуалисты вызывают у меня отвращение, так же, как и не всех немцев я презираю, не всех евреев люблю, так же, как не все русские — антисемиты! Я думаю, это лишний раз доказывает, что в каждом человеке сидит, в первую очередь, животное, а значит, противоестественное вызывает отторжение! Люди другого вида вызывают настороженность! А потом уже разумом, наблюдением вносишь поправки, можешь менять своё отношение! Ясно, что мы не можем любить слово “немец”, но к конкретным немцам мы относимся хорошо, а пациентов вообще не делим на “наших” и не “наших”, хороших или плохих! Иначе, не было бы к нам полного коридора немцев в очереди! Дупик, особый случай! Я не люблю агрессивных: то ли зелёных, то ли демократов, то ли фашистов, то ли гомосексуалистов. Почему гомосексуалисты мне сейчас неприятны? Потому что, они модны и им мало, что их не бьют, не обзывают, не сажают в тюрьмы, они претендуют уже на большее: они нормальные, они современные, они стараются в свою веру, как сектанты, других обратить! Им непременно нужны демонстрации и уже не только в Тель-Авиве, но непременно и в Иерусалиме! Если бы их били, сажали, и к нам заскочил бы гомосексуалист в кабинет с криком: “Спасите, за мной гоняются, хотят меня убить!”, мы бы его спрятали, спасли. Но это не значит, что я должен уважать навязчивого гомика, который требует держать его за ручку, гладить, обслужить его выходной отдел кишечника! Это меня оскорбляет, злит, но, тем не менее, я его лечу, и он не замечает моего неприятия перверсий. Я ему не показываю этого, как пациента я его жалею и не дискриминирую». «Да, это так, но какое отношение имеют демократы к гомосексуалистам?! У тебя часто такие параллели!» — отметила жена. — «Ты права, я буду следить за своим лексиконом, конечно же, это не одно и то же. Гомосексуалистов было много и среди фашистов, существует мнение, что и Гитлер, например, и другие в его команде были гомосексуалистами! Но в то же время кто становится пацифистом, “сверхдемократом” в современном Израиле, окружённом смертельными врагами — это не мужчины! В генах мужчины потребность защищать свою жену, своих детей, свою территорию, среду обитания от внешних врагов, как и положено самцу! Можно ли назвать мужчиной того, кто желает сдать свою территорию, свою жену, своих детей, помогает врагу захватить свою страну, и тем самым убивать детей, женщин! Можно ли назвать мужчинами тех евреев, которые ломают заборы, защищающие их от арабов, и делают это часто вместе с арабами! Значит, если мужчина не мужчина, то кто он?! Помоги мне его назвать!». — «Ну, хорошо, но еврейские женщины тоже заступаются за арабов, некоторые, даже замуж выходят за них! И в Израиле были даже случаи, когда они помогали террористам-арабам бомбы прятать!». — «О женщинах у меня особое мнение. Женщины, как и самки у животных, интернациональны, им по природе всё равно, из какого народа-племени самец. Кто проявил инициативу и хоть чуть понравился — имеет шанс! Самка пассивное начало! Среди женщин, как ты знаешь, значительно меньше националисток, они более толерантны и к врагам, и к чужакам! Если замужняя женщина становится на сторону врага, как, например, жена премьера Израиля — это всегда антипатия, презрение к мужу! И дочь его презирает отца! Уже за одно это умный народ не избрал бы такого премьера! Тот, кто не может в своей семье заслужить уважение, никогда не будет уважаем своим народом! Этот мужчина и в прямом, и в переносном смысле импотент!». «Что ты предлагаешь? — остановила меня жена. — Почему ты так перевозбудился?». — «Я просто хотел сам разобраться в своих чувствах!».