«Ты оказался прав, Мину ждут страдания», — задумчиво произнесла жена. «Не только её, — добавил я, — если Мина не врёт, не выдаёт желаемое за действительное, что его все не любят, то Шнауцер и взял его всем назло! Он со всеми за свой позор, за свои рога рассчитается! Этот еврей — ложка дёгтя, хотя и не в бочку мёда! Ну, а Мину, конечно, он не любит, она же протеже Силке Кокиш, и ей придётся искать другое вымя! И за что её, вообще, любить? Но, в первую очередь, он ударит сейчас по Бомбаху», — рассуждал я. «Почему?» — удивилась жена. — «А ты не понимаешь? Не расстраивайся, не только ты не понимаешь, это способен понять только умный психолог-мужчина, как я, например, — скромно успокоил я жену. — Психологи не знают причин и различий в поведении мужчин и женщин, во всяком случае, не уделяют этому внимания, как будто большинство людей — гермафродиты! В этом еще один недостаток психотерапии, медицинской психологии! Кроме глупости и некомпетентности многих психологов, психотерапевтов это служит ещё дополнительным, вредным фактором психотерапии». «Я вообще не понимаю, — подхватила жена, — как могут психотерапевты, неудачники в семейной и общественной жизни, проводить терапию с другими? Чему может, например, Клизман научить женщину или мужчину с семейными проблемами, если сама не замужем и живёт одна». «Так и получается, что женщинам-пациенткам она будет внушать желание наплевать на мужчин и жить, как она — одна! Так же хорошо, как она выглядеть, как из дымоходной трубы! Пациентов — мужчин, она будет стараться соблазнить и убедить, что их жёны сволочи. Лучший вариант — это два терапевта для пациента: мужчина и женщина, которые компетентны в психологии, имеют сексуальных партнёров, удовлетворены и не нуждаются в сексуальных отношениях с пациентами. Но на практике, такое редко бывает!» — выразил я своё видение проблемы. «Какое это имеет отношение к “нашим баранам”?» — рассмеялась жена. — «А то, что и тебе как женщине непонятно поведение Шнауцера». — «Но ты ведь, к счастью, не похож на Шнауцера». «Точно, нет! — охотно согласился я. — Но в каждом из мужчин сидит маленький или большой Шнауцер! Как и в женщинах — маленькая или большая Кокиш!». «Выкладывай свою теорию, не тяни!» — нетерпеливо потребовала жена, желая, очевидно, понять во мне маленького Шнауцера. «Ладно, слушай, — согласился я, — но это ко мне не имеет никакого отношения». «Как и в первобытном стаде, мужчина стремится создать и сохранить гарем! Для этого ему надо доказать свою силу и оставаться сильным. В современном человеческом “стаде” деньги и положение играют главную роль! На втором месте потенция — сексуальная сила! На третьем — ум». «Тогда тебе ничего не грозит, — успокоила жена, — два последних у тебя есть». — «Но у меня нет первого! И этого уже достаточно, чтобы не быть уверенным в себе!». — «Перестань копаться в Шнауцере, создавать теории! — посоветовала жена. — Нам ещё не хватает из-за Шнауцера поссориться!». «Не бойся, — успокоил я её, — я что-нибудь придумаю! Такое, что тебе скучно не станет, со мной не соскучишься, — почти, как угрозу произнес я. — И, кроме того, в отличие от Шнауцера, я всё замечаю и тут же подправляю! Болезнь легче предупредить, чем лечить! Это Шнауцеру надо было Силку в постели с огромным плотником застать, чтобы убедиться…!». «Но ведь не у всех женщин одинаковые ценности и понятия сильного мужчины», — перевела жена разговор с полусерьёзной на серьёзную тему. «Да, ты права, вернее, ценности могут местами меняться. Здесь может быть много разных нюансов. Ясно, что если женщина дура, то причём здесь умный мужчина?! Хотя ум понятие относительное, смотря, кто оценщик! Да и богатство, тоже. Если в Германии это машина, дом, то в России может быть и бутерброд! Но, так или иначе, женщина выбирает сильного!». «Это всё же лучше, чем стараться создать гарем! — упрекнула жена мужчин. — Выбрала сильного, и с ним!». «К сожалению, не так! — ударил я вновь по женщинам. — Я ведь перечислил несколько признаков мужской силы, а их значительно больше! И эти ценности могут у женщины меняться. Сегодня ценит деньги, завтра сексуальность, послезавтра ум, а затем даже глупость, но с большой «глупостью»! Как наш сын говорит: — Не за кудри Васю любят, не за белое лицо, а за…!». «О, ты уже совсем плохой!» — испугалась жена, почувствовав, что я начинаю уже раздражаться из-за женской ненадёжности. «Короче, — подытожил я, — и та, и другая сторона — обе хороши! Или, как сказал Сталин: — Оба хуже!». «Ну, а причём здесь маленький, чёрный еврей, которого взял Шнауцер на работу?» — перевела жена опять разговор в более спокойное русло. — «С его помощью Шнауцер будет Силке доказывать свою силу! — пришлось объяснить, уже ничего непонимающей, жене. — Он взял такого еврея, которого все не любят, всё же мы в Германии! Даже еврейку — “мешок” Мину, Силке взяла для Шнауцера, взамен красавицы Люлинг! А он для неё — маленького, чёрного, старого еврея! Он для него всё равно, что евнух для гарема! Но здесь, он может просчитаться — евреи, обычно, не евнухи, даже старые!». «Ну и что будет дальше?» — заинтересовалась жена. «Хочешь заранее узнать конец детектива? Лучше, дочитай его до конца! — посоветовал я. — Будет неинтересно, если заранее узнаешь конец! Завтра кончается у тебя отпуск, узнаешь и увидишь продолжение! Чем дольше будешь смотреть — тем больше заработаешь!».

Уже в коридоре клиники натолкнулись на толстую, в халате на распашку, Мину, которая, как банщица, ловила больных и загоняла их в номера, т. е. в свой кабинет на осмотр. Она была явно встревожена, маленький, чёрный еврей сделал своё дело! Мина таким образом защищала от него своё стадо больных. А вот и он сам! Действительно, маленький, лысый, а всё остальное чёрненькое! И он меня опознал, и бросился ко мне, ища защиты от остального стада! «Это вы доктор…?» — назвал он меня по фамилии. — «Да, а что тоже похож?» — поинтересовался я. Но он был слишком встревожен, чтобы еще иронию понять! Даже пушок на лысине торчал дыбом, как у тех евреев в лагере Нюрнберга, по прибытии в Германию. «Можно к вам? — попросился он сразу в мой кабинет. — Ничего не пойму?! — начал он. — Все на меня в коллективе косятся, как на чёрта!». «Вы же в Германии!» — успокоил я его. — «Так и эта — еврейка Барсук тоже недовольна!». «Она из-за другого! Из-за боязни конкуренции!» — пояснил я «ошпаренному кипятком» еврею. «Да я не собираюсь её больных забирать! Я же здесь психиатр! Хотя на дверной табличке и дописали Allgemeinmediziner, но это не я, это Шнауцер дал указание!». Пришлось мне победоносно посмотреть на жену. «А вы откуда приехали?» — посмотрел внимательно чёрненький на меня и жену. — «Из Питера, а вы?». — «Я из Дербента, Дагестана». «Ага, поэтому чёрненький, другое “колено”, — понял я, — горский еврей! Не то, что мы — гордые ашкенази (евреи выходцы из Европы)». «Да, будем знакомы! — только сейчас протянул он руку. — Дадаш Абаев!». «Ой, горенько, угораздило тебя! — про себя, вспомнил я хохляцкое сочувствие — «горенько». — Очень приятно!» — протянул и я ему руку.

«Давай, проверим у тебя кровь! — предложила жена, когда Дадаш ушёл. — Уже пять месяцев прошло!». «Да, видать, надо», — согласился я без энтузиазма. Из-за этого плохого анализа полтора года назад вынужден был остаться работать у Шнауцера, когда он изменил мой трудовой договор — уменьшил зарплату! Тогда решил послать его, и послал в беседе с ним! Но Шнауцер пошёл на попятную, предоставив мне дополнительный выходной день, уменьшив часы! И я согласился. До этого проверил у себя в крови один показатель, который оказался слегка повышенным, и решил, что свой праксис нет смысла открывать — лучше синица в руках! Конечно, анализы мы проверяли тайно, жена взяла кровь у меня из вены и положила вместе с кровью больных! А результат перехватывали до того, как он попадал в руки других в клинике! Конечно же, узнай Шнауцер о моей проблеме, тут же уволил бы! Удалось найти врача, который терпеливо ждал моего согласия на операцию, а я решил наблюдать, пока показатель в крови не начнёт расти. Как обычно, закрыли дверь на ключ изнутри, в первую очередь от Мины! Жена набрала в шприц кровь, я написал себе направление на исследование и расписался. А она привычно отнесла в лабораторию. Время потянулось мучительно долго, только в четыре часа, не раньше, смогу позвонить в лабораторию и узнать результат. От которого будет зависеть: спешить ли с операцией или можно не спешить, а возможно и ничего не делать!» — мои мысли прервали первые больные, которые хлынули к нам на лечение в понедельник! За выходные много проблем накопилось!

«Жена настаивает, чтобы я с ней сейчас на курорт поехал в Испанию, а мне и здесь хорошо! И что делать?» — спросил первый — 1,90 м роста пациент, кровь с молоком, служащий, цепляющийся за клинику. «Мне бы твои проблемы!» — промелькнуло у меня в голове. Пришёл на акупунктуру и гипноз! Но только неопытный и чёрствый врач, будет тут же иглы втыкать такому пациенту! Нужно вначале побеседовать, для этого у меня есть не более пяти минут, т. к. через сорок минут у больного уже следующая терапия, а у меня следующий пациент. За 5 минут надо разобраться в его нежелании ехать с женой и подсказать ему выход из ситуации! Это у меня получается только из-за того, что я сразу, интуитивно, понимаю проблему пациента, до того как он рот раскрыл! Без предварительной беседы гипноз неэффективен, а иглы он вообще как наказание воспримет! Надо успокоить больного, когда у самого «кошки на душе скребут»! А идиот Шнауцер не понимает, отчего больные ко мне уже три года после выписки амбулаторно ходят на иглоукалывание! Хочет китайцев взять, чтобы больше денег ему приносили, как куры яйца несли. Амбулаторным больным страховка только за акупунктуру платит, гипноз и беседу они получают у меня бесплатно — в счёт не ставлю! Шнауцер этого не знает! Другое дело Мина, чистит больных как парикмахерша, но приспособилась амбулаторных больных, которые ко мне ходят, ловить в коридоре и загонять к себе в кабинет. И они как бараны идут, думают, что если ей откажут, то я обижусь и не буду их принимать. Она, Мина, ведь тоже «русская», как и я! Другое дело, что от Мины они получают счета, от которых не только они, но и страховка начинает чесаться! Но как-то у Мины все проходит. Хотя всё же половины больных лишилась! Они, выходя от нас, стараются проскочить у Мины, кто между рук, кто между ног, но убегают! Сказать Мине: «Не хватай больных!» — не поможет. Шнауцер её поддержит, ведь деньги — 90 % ему идут!

«Алле, я — Мина, заскочу! — прервала мои мысли о ней Мина. — Ну, как вам нравится этот новый красавец?! Шнауцер думает, что если мы с вами хорошо работаем, то все русские хорошо работают! Таких, как мы, он больше никогда не найдёт!». — «Скажите ему это». — «Я не ему, я Кокиш и Клизман сказала!». — «Ну и какой результат?». — «Клизман пообещала, что этот чёрненький до пенсии не доработает!». — «А, что вы о нём думаете?» — с надеждой спросила Мина. — «Я думаю, что не надо сражаться евреям с евреями и помогать их вытеснять!». — «Да я не против, пусть работает! Только не пойму, зачем его надо было, в его возрасте — 58 лет, брать?! Что, молодых нет?! Но знаете, мне как-то всё равно! Я никому плохого не желаю, всех жалею, пусть работает! Только, кто будет отвечать, если он что-то натворит с больными?!». «Что натворит?!» — изумилась жена. — «Ну, у него же нет опыта работы, как у меня!». «Он опытный врач, — “успокоила” Мину жена, — он и в Германии пять лет работал». — «Да я не против! Конечно, пусть работает! Спасибо за поддержку, потом заскочу». «Внутри животных одного вида борьба наиболее острая!» — сказал Дарвин, а теперь и жена задумчиво произнесла Мине вслед.

«Зайдите! — пригласила Кокиш, завидев меня в вестибюле. — Как вам доктор Абаев? Вот его документы!». — «Самое лучшее мнение: опытный врач-психиатр и врач общего профиля! Кроме того, достоин уважения — указал свою еврейскую веру в резюме на работу, что не прибавляет шансов найти работу в Германии!». «Да, — рассмеялась Кокиш, — я так и думала, что вы с ним сойдётесь. Он какой-то настоящий еврей! Меня удивила д-р Мина! Узнав, что придёт работать “контингент флюхтлинг” (обозначение еврейских эмигрантов в Германии), она расстроилась, а затем зашла вся красная и призналась, что она еврейка!».

«Зачем она это сделала?» — спросила у меня жена. — «Нас она не боялась, я ведь, при её устройстве не выдал, что Мина еврейка, когда Кокиш указала на неё, как на “контингент флюхтлинг” и спросила Мину: “Что это означает?”. Я тогда за Мину ответил, что есть такой контингент, и что это очень “хороший контингент”, хорошо будет работать! Тогда Мина изобразила мне благодарную рожу! А сейчас испугалась, что Абаев её продаст, как она его продаёт! И решила: лучше самой сдаться — сделать “явку с повинной”, покаяться пока не поздно!».

«Докторэ, зайдите!» — позвонил через полчаса Шнауцер, как раз, когда я закончил проводить гипноз у поступившего два дня назад больного со СПИДом и вторичной депрессией, желающего похудеть! У некоторых депрессия сопровождается приступами обжорства. «Как дела, докторэ, как здоровье?» — начал Шнауцер. Посмотрев на него, понял, что о здоровье он спросил просто так — мои анализы пока никому в руки не попали! «Всё прекрасно!» — заверил я «друга». «Как вам новый врач, докторэ?». — «Вот такой! — поднял я вверх большой палец. — И как врач очень опытный, и как человек прекрасный!». — «Почему, как человек?!». — «Не скрыть свою еврейскую веру, надо иметь мужество — быть честным и не приспособленцем!». «Удивительно», — разочарованно произнёс Шнауцер. «Что удивительно?» — поинтересовался я у Петера Шнауцера. — «Я ожидал, что вы будете недовольны его приходом на работу». «Так вы для меня его приняли?!» — уточнил я у «друга рогоносца», который, как оказалось: «для совершения самой низкой подлости, готов на самое высокое благородство!». «Нет! — злорадно рассмеялся Шнауцер. — Для вас я принял на работу психотерапевта, доктора Шибли! Он владеет акупунктурой! Мне его Клизман для вас нашла! Как конкурента вам! Он тоже честный — сразу сказал, что гомосексуалист!». «Поэтому вам не конкурент!» — вырвалось у меня.

Шнауцер действовал по сценарию, который я предсказал, обрадовался я правоте своей теории! Моя радость отразилась, очевидно, на лице. «А чему вы рады?» — разочарованно поинтересовался Шнауцер. «Тому, что и для меня гомосексуалист не конкурент! Я только хочу вас попросить — оградить доктора Абаева от гнева коллектива! — обратился я к Шнауцеру. — Все очень недовольны вашим выбором». «Нет, он должен сам выкарабкиваться! — холодно ответил Шнауцер. — Он должен вас благодарить за своё устройство! Как вы сами заметили: все против него! Тогда я их спросил, считают ли они, что вы плохо работаете, и они заткнулись! Передайте ему, что вы, как я понял, его авансом похвалили! Я обо всём знаю, и пусть смело работает! А кто не хочет, чтобы он работал — Мина, например, пусть придут ко мне! Я её давно у себя жду! Она только у Кокиш имеет хорошие карты, но не у меня! Кстати, этот новый врач, который придёт — доктор Шибли, ещё и сексопатолог!» — добавил Шнауцер. «Будет учить пациентов, что задница это половой орган!» — вновь вырвалось у меня. «Мы на Западе — толерантны», — возразил Шнауцер.

«Алле, это я Мина, заскочу! Что вам Шнауцер сказал? Я знаю, вы у него только что были! А Клизман мне сказала по секрету, что доктора, владеющего акупунктурой, взяли для того, чтобы он составил вам конкуренцию! К тому же он гомосексуалист! Что будете делать?!» — злорадно поинтересовалась Мина. «То, что делают с педерастами!» — уклончиво ответил я. — «А, что?». «Удовлетворю его!» — вновь вырвалось у меня. «Ну ладно, потом заскочу», — разочаровал я Мину своей заинтересованностью в педерасте.

«Ты прав! Шнауцер действует по твоему сценарию! Как будто он его прочитал! А Шибли только что я увидела, вот такая жопа, развела жена руки до отказа!» — изобразив гомика, глядя на меня, как на сценариста. — «Отвечу тебе изречением Абу Али ибн Сины! Помнишь, у нас в мединституте висел транспарант?». «Тот, который ты уже не один раз высмеял! — напомнила жена: “От преисподней до колец Сатурна все тайны мира ты познал недурно…”». «Да, да, точно! — обрадовался я. — Молодец, хорошая память, только это не я сказал, а Авиценна и полностью оно звучит: “От преисподней до колец Сатурна, все тайны мира я постиг недурно, лишь одного узла не смог развязать я — это узел смерти!” А я это только перефразировал, как ты тоже, наверное, помнишь: “От места срама до черепной коробки люда! Недурно разобрался я в причинах блуда!”».

«Давай, звони в лабораторию», — вернула меня жена к реальности. Набираю номер, сердце стучит чаще обычного, томительное ожидание пока ищут результат: «Так… ваш показатель… прежний у вас был…, а сейчас…» — ударило в правое ухо… записал я на листке. — «Спасибо». — «Пожалуйста, прислать факс?». — «Нет, спасибо. Подожду, пока по почте придёт, не срочно», — отказался я от факса, который легче, чем письмо, другим прочесть. «Ладно, — успокоил я помрачневшую жену, — повторим ещё один-два раза, затем решим, что делать. Если сохранится тенденция роста, то посмотрим».

«Можно к вам? — позвонил Дадаш Абаев. — Не пойму, почему на меня все волком смотрят? И эта — Мина Барсук? Она что, русская?». — «Нет, к сожалению, еврейка». — «Она меня сегодня два раза к себе в кабинет вызывала и потребовала общей медициной не заниматься! Я не собираюсь ещё и общей медициной заниматься. Мне дали уже двух психотерапевтических больных! Но если скажут, что я могу сделать? Придётся посмотреть и таких больных. А почему она против того, чтобы я “общей” занимался?» — не понимал наивный горский еврей. «Боится за свою шкуру», — пояснил я «горному колену». — «Вот, дура! И в синагоге я тоже натерпелся от ашкеназийских евреев!». «Ну, ваши тоже не все — мёд!» — поставил я горца на место. «Да, конечно, — согласился он, — но нас тут в Германии всего 200 человек. Мне дали больного, и Бомбах велел завтра доложить ему структурный анализ. Что это такое? Мы ведь это не учили в Союзе!». — «Бомбах вам устраивает экзамен! Хочет проверить уровень ваших знаний, он такие задания никому из немцев не даёт. Просто докладывают жалобы больных и вкратце историю болезни». «А откуда я это могу знать?» — наивно настаивало «горное колено». — «Вы читали книги по психотерапии, психоанализу, медицинской психологии? Психологии развития личности, например?».

«Вы плов кушаете?» — поинтересовался, в свою очередь, Абаев. — «Ещё как!». «Я как-нибудь приглашу вас в гости! Приезжайте к нам оба на выходные! Мы с женой приготовим плов», — предложил он мне и мрачной жене, ещё не отошедшей от результатов моего анализа.

«Откопируй ему этот раздел», — указал я на пять листов в книге по психосоматике, когда Дадаш Абаев вышел. «Зайдите, — позвонил я Дадашу через 15 минут, — вот это дома почитаете. Это раздел по психологии развития личности! А вот сводная таблица! А пока запишите, что я вам продиктую: “У данного пациента можно предположить нарушения в симбиотической фазе развития на первом году жизни! Что, возможно, и послужило причиной развития психоза”. Это произнесёте завтра на конференции, после доклада жалоб и анамнеза больного».

«Спасибо, придёте к нам? Я вас познакомлю с одной профессоршей в синагоге». — «Как, в синагоге: с профессоршей?!». — «Ну, она в Союзе была профессором, а здесь председатель правления синагоги! А я — её заместитель! Очень умная! Мы с ней на следующей неделе в синагоге симпозиум организуем, под названием “Толерантность и эмпатия”! Все недовольны и говорят: “Нельзя ли попроще?!” Приезжайте!».

«От чего лечится у вас этот мой больной со СПИДом?» — поинтересовалась у меня на конференции Клизман. — «Хочет похудеть». — «Так он скоро и так похудеет от СПИДа! Ему не долго уже осталось!» — захихикала Клизман, а за ней и все остальные врачи, терапевты, включая и Бомбаха. Все, как гуси загоготали, со смеху покатились.

«Можно мне доложить больного?» — в конце, когда Бомбах объявил, что можно расходиться, произнёс Абаев. «Ну, давайте», — согласился Бомбах. После объявления жалоб больного и истории болезни, Абаев, наконец, зачитал надиктованный мной ему текст. Клизман, глядевшая на него до этого скептически, так и окосела от неожиданности. «Ну хорошо, это можно принять за рабочую гипотезу», — согласился высокомерно и высокопарно Бомбах.

«Я не понял, как они отреагировали, когда я доложил?» — зашёл ко мне после конференции Абаев. «Окосели от удивления, — хотел я его обрадовать, — хорошо доложили». «А вы умеете делать “эриксоновские гипнозы”?» — спросил Абаев. — «Умею, но делаю классический, он мне больше подходит». «А я умею эриксоновский делать, — задумчиво произнёс Абаев, — но я пока не буду вылазить», — успокоил он меня. «Ты, по-моему, напрасно вокруг него суетишься», — сделала вывод жена, когда Абаев вышел. «Может быть, он мне чем-то Хейфеца, полуеврея-полудагестанца из бердичевского техникума напоминает, из-за которого мне часто приходилось драться! — предположил я. — Но дело, ведь, не в нём, а в окружающих. Я и тогда, в 17 лет, не столько за Хейфеца, сколько против окружающих был!».

«Шнауцер, только что собрал Кокиш, Бомбаха и Клизман на совещание», — ответила жена, которая больше меня общалась с внешним миром, планируя нашу работу. А я больше находился с больными в нашем бюро, состоящем из двух смежных комнат, на дверях которого висела спасительная табличка: «Не мешать, и не шуметь — гипноз!», что останавливало всех кроме Мины, и в последнее время и Абаева не отпугивала. Они без лишнего шума открывали дверь и вламывались, когда жены не было со мной! Только ей иногда удавалось остановить налёт, когда я наговаривал формулы гипноза.

«Шнауцер так орёт на них, — сообщила жена через полчаса, — как будто у него истерика! Всё идёт по твоему сценарию!». «Ну, да! — согласился я. — Он сейчас демонстрирует перед Кокиш свою мужскую силу! Он вожак стада, гарема, а сейчас ещё и евнуха взял — гомосексуалиста, который как бы будет охранять его гарем! Всё, как в первобытном стаде! По идее он сейчас орёт и избивает именно Бомбаха! Он ведь его сделал как бы вожаком стада, а сейчас должен перед Силке продемонстрировать свой бой с претендентом на место вожака — Бомбахом! Он ему сейчас рога пообломает — сохатому, покажет Силке, кто в стаде хозяин и кто достоин с ней спариваться!». «По-моему, Бомбах на это не претендует», — возразила жена. «Конечно нет, но это Шнауцеру нужно! Для этого он сам Бомбаха вожаком назначил, чтобы затем его постоянно свергать! Тем более что у него сейчас есть рога! И он будет их с разбега вонзать в Бомбаха! А эти две самки должны будут наблюдать за боем претендентов за право спариваться с самками! Только Клизман это не грозит! За право с ней спариваться никто никогда не будет сражаться! И я уверен, что никто никогда и не сражался, поэтому она даже на больных СПИДом злая, желает им скорой смерти! Но то, что совершает Шнауцер, он делает чисто на инстинктивном, подсознательном уровне! У него работает уязвленное самолюбие! На психологическом языке — это нарциссическая обида!».

«Зайдите ко мне, если можете», — попросила тихо, на следующий день утром, Кокиш, как только мы с женой вышли из машины, а она подкатила к клинике. У Силке были распухшие, заплаканные глаза: «Он меня увольняет со следующей недели! Кроме того, он так орал на Бомбаха вчера, что и тот сказал, что уйдёт. Он озверел окончательно, не пойму, чего он хочет! Я ему сказала, что личные дела, наверное, нельзя смешивать с деловыми, и он согласился. Что мне делать, посоветуйте? Он мне противен, я бы с удовольствием ушла, но я потеряю много денег! Всё моё материальное существование будет ужасным! У нас с ним ещё есть общие финансовые дела! Мне пришёл конец, он меня гонит! Я ему сказала, что сегодня дам ему ответ, что я выбираю: деловые отношения с ним или личные! Так как “и то и другое” не получается. И он даже с какой-то радостью согласился! Он ждёт от меня ответа, что мне делать?». — «Как долго ждёт?». — «Ну, со вчерашнего дня». — «Почему сразу не дали ему ответ?!». — «Но мне ведь нужно подумать! Я хочу уйти, он мне надоел, единственное, что меня сдерживает — это общие наши дела! Я ему скажу, что никаких личных отношений, пусть только деловые останутся! А что вы посоветуете?». — «Где он?». — «Ну, сейчас восемь часов утра — думаю дома». — «Сейчас же ему звоните!». — «Куда?». — «Ну, туда, где он находится!». — «Так он дома, спит!». — «Поднимайте с постели! Так делают все влюблённые!». — «Какие влюблённые! Он мне надоел, я его терпеть не могу!». — «Так вы хотите деньги и работу или нет?». — «Да, конечно, в том-то и дело, что хочу! Я лишусь средств к существованию! Он меня полностью уничтожит финансово, если я откажусь от деловых отношений с ним!». — «И что вы собираетесь делать?». — «Скажу, что мне всё надоело, согласна только на деловые отношения! Он тоже согласен, что те и другие у нас не получаются». — «Слушайте, что я вам скажу! Сейчас же звоните! Чем больше пройдёт времени, тем больше будет не в вашу пользу! Он ждёт с нетерпением вашего ответа! Лучше было бы, если бы вы ему вчера сразу ответили, без раздумья! Сказали бы ему, что для вас нет никакого вопроса, и вам нечего обдумывать! Вы его любите и выбираете любовь — личные отношения! А деловые вас не интересуют. Будьте, как русские женщины-декабристки! Идите за ним в Сибирь, если он туда, конечно, попадёт!». — «Так я же его не люблю, он мне надоел!». — «Вы что, не понимаете, что он вас испытывает?! Это тест, экзамен на то, что вам важнее! Если выберите деловые отношения, то, вообще, никаких не будет! Вернее, будут — будет преследовать и добивать вас на всех уровнях! Звоните прямо сейчас и скажите: “Петер, как тебе не стыдно?! Как ты мог мне такой вопрос задать: любовь или деньги?! — Любовь, только любовь, Петер! Всё отдам за любовь!”». — «А как от него уйти?». — «Только постепенно! Освобождайтесь от деловой, финансовой, экономической зависимости от него!». — «А что подумает его сестра, если я позвоню?». — «Ну и что? Тем лучше! Пусть сам, дурак, оправдывается перед сестрой, сам захотел ответа! Надо было ночью ему позвонить! Это ещё лучше было бы, влюблённые так и делают! Вы и так потеряли много времени. Звоните, а я выйду! Потом сообщите мне результат и его реакцию! Без меня, дальнейших моих советов, сами ничего не совершайте, никаких шагов!». «Доктор, зайдите», — раздался через пять минут звонок от Кокиш. — «Ну что?». — «Позвонила!». — «Ну и что?». — «Трубку взяла его сестра». — «Дальше, это неважно!». — «Сказала ему, как вы советовали». — «Дальше!». — «Не знаю, я сразу положила трубку». — «Молодец, правильно сделали!». — «А теперь что?». — «Теперь он пусть думает! Вы “забросили мяч на его половину поля”! Уверен, что сегодня же даст о себе знать! Судя по его характеру, будет здесь через полтора-два часа, ровно столько, сколько ему ехать из дому!». Кокиш вздрогнула, её перекосило, но тут же опомнилась: «Знаете, как я его люблю! Еr ist mir uber alles (он мне превыше всего!)». — «Ну вот! Пошли старые напевки: “Deutschland uber alles!” Только сейчас уже Петя превыше всего! А раньше Германия была превыше всего! — понял я и извинился перед Кокиш: — Ладно, я побегу, меня больные ждут». «Спасибо, доктор, за поддержку!» — почти, как Мина, но с благодарным видом боязливо произнесла Кокиш.

«Думаешь, ты правильно сделал?» — спросила жена. — «Понимаешь, в тот момент она была для меня пациентка, автоматизм сработал! Ведь не мог я ей подсказать, как неправильно действовать!».

«Алле, Мина, заскочу, что вы делали у Кокиш?». — «О работе беседовали». — «Скажу вам по секрету, я была при её разговоре с Клизман. Кокиш сказала, как и Клизман тоже, что будет хорошо, когда придёт этот, ну, как его вы обозвали — педераст. Они его берут для конкуренции с вами». — «Так вы мне об этом уже говорили». — «Да, но это было раньше! А вчера я услышала от них ещё раз после их конференции со Шнауцером! Кокиш плакала, он её и Бомбаха обругал последними словами! Она после этого советовалась со мной и Клизман: “Что делать?”». — «Ну и что вы посоветовали?». — «И я, и Клизман в один голос сказали: “Плюнь ты на него, этого облезлого красавца! И не имей с ним никакой любви! Что за любовь-морковь такая?!” Надо только работать! Скажи ему: “Никакой больше любви, только работа!”». — «Ну, а она?». — «Ей сразу стало как-то легче, перестала плакать, и тогда и состоялся разговор о вас, о конкуренции вам со стороны доктора! Как его… забыла…. Ах да, правильно, доктора Шибли! Ладно, побегу, потом заскочу! Узнбю, где этот чёрненький! Поговорю о нём с Кокиш! Пока, спасибо за поддержку».

«Ну что?» — посмотрела на меня скептически жена. «Не переживай! — успокоил я её. — Во-первых, это не последнее “землетрясение” для Кокиш! Во-вторых, сваливая эти две кучи в одну, я делаю хорошее дело для других! Лучше одна большая куча, чем много везде поменьше! Пусть нюхают друг друга! — произнёс я со злостью и, успокоившись, добавил: — Ведь и больные наши не ангелы, а многие с нацистским прошлым! Но мы ведь не советуем им намеренно плохо, когда обращаются за помощью! У нас реакция врачей — помочь! Иначе невозможно было бы работать! А она, как я уже сказал, была в тот момент для меня пациенткой».

«Шнауцер здесь», — объявила через два часа жена, выйдя за кофе и наткнувшись на Шнауцера. — «Ну и что?». — «Они оба счастливые, он и Кокиш, вышли из столовой. Кокиш бросилась мне дверь открывать, а Шнауцер театрально поклонился в пояс и подержал дверь, пока я пройду». — «Знай наших!» — сказала бы Мина. «Кокиш и Шнауцер оба пьяные! Шатаются по клинике, как угорелые, все больные от них шарахаются», — сообщила жена, выйдя в очередной раз в сестринскую за историей болезни. «Ну ясно, празднуют слияние душ», — пояснил я.

«Абаев ломится в дверь, несмотря на табличку “не мешать”», — объявила жена. — «Впусти, что он хочет?». — «Не знаю». — «Что мне делать, уже всё надоело. Мина Барсук меня опять вызвала и потребовала убрать с двери табличку, что я врач общего профиля». — «А кто её повесил?». — «Ну, конечно, не я — регистратура, Шнауцер дал им указание». — «Ну и пошлите её к Шнауцеру!».

«Доктор, огромное спасибо! — ввалилась в кабинет Кокиш, не обращая внимания на Абаева. И, обняв меня, прошептала на ухо: — Такой совет вы мне дали, который мне так сразу помог, мне ещё никто не давал! Спасибо, доктор! Я остаюсь, и буду маркетингом заниматься, ну и его заместителем остаюсь! Будем теперь отделение для русских пациентов создавать! Мы приняли ещё одного русского психолога на работу! Он из Казахстана — Aussiedler (переселенец), его фамилия Балдус, не слышали?». — «Нет, я ведь из Питера». «А вы знаете ещё других русских врачей? Мы их всех возьмём!» — только сейчас, Кокиш заметила Абаева. «Да! Да! Знаем! И очень выдающуюся личность — профессора, доктора медицины! — обрадовался Абаев. — Он тоже из Казахстана, только настоящий русский, его фамилия Сукау! Слышали?» — спросил у меня Абаев. — «Нет, я ведь из Питера». — «Он может даже возглавить русское отделение!» — отдал ему тут же пост Дадаш Абаев. «Отлично!» — обрадовалась Кокиш. «Я вас могу с ним познакомить!» — предложил ей Абаев. «Отлично!» — ещё больше обрадовалась Кокиш. «Поговорю с ним, думаю, через пару дней согласится!» — заверил Абаев. «Он что, не работает?» — спросила жена. «Где-то работает, по-моему, — промямлил Дадаш, — в каком-то центре. Но он хочет врачом-профессором работать! Он же врач! Профессор!».

«Это имеет большое значение! Будет русский начальник у вас! — пообещала мне Кокиш на следующий день, протянув документы профессора Сукау: — Доктор, посмотрите! Вот Абаев принёс его документы!».

На меня смотрел с фотографии очень важный с бородкой лопаточной формы, в очках — пятидесятивосьмилетний «инспектор отдела кадров ГУЗЛа», который категорически отказался взять меня в Ленинграде на работу, в качестве участкого врача, в 1985 году! Не он, конечно, но или его двойник, или из того же яичка — однояйцовый брат-близнец! Под фамилией Сукау стояло: урожденный Тарабаров.

«Вы уверены, что хорошо сделали? — спросил я у Дадаша Абаева. — Зачем вы тащите сюда говно и ещё при этом — антисемита?!». «Почему вы так думаете? Вы ведь его не видели и не знаете!» — изумился Дадаш. — «Мне достаточно то, что я его фотографию видел на его документах, которые вы подбросили Кокиш!». — «Ну и что вы можете о нём сказать?». «То, что уже сказал: — В первую очередь, — говно! А во вторую, — антисемит, ещё и фашиствующий! Не только вас продаст, но свою Родину — русский род свой продал — сам Тарабаров, а фамилию взял, наверное, жены — русской немки, и стал сукой — Сукау! Вернее, была сука — Тарабаров, а стала сука — Сукау! Вы что думаете, укроетесь под его крылом?! Он вас и продаст в первую очередь! Вы же религиозный еврей! А поступаете, как Рабин и Перес — привели в дом, где жили, Ясира Арафата и вооружили его! Создали ему сразу рекламу! У вас теперь будут не только немцы начальники, но ещё и русский антисемит начальник! И он как раз в первую очередь и будет вас бить — “своего”, чтобы чужие боялись!».

«Ладно, я побегу, у меня сейчас больная!» — выскочил из кабинета, как ошпаренный — «Рабин-Перес» — Абаев Дадаш — «дашь на дашь».

«Да, — произнесла жена, — ну и события, какой-то дурдом! Всё в один момент закрутилось!».

«Алло, это я — Абаев! Можете ко мне зайти на пять минут! Знаете, вы опасный человек! — рассмеялся Абаев. — Как вы сразу так распознали Сукау? Он мне сам рассказал, что в России его говном на работе называли. И ещё мне сказал, что евреев не любит, но я какой-то не такой еврей, из-за которых он так настрадался в Союзе. Но в тоже время, я думаю, что он русским гадости не сделает. И он как врач — хороший. Он мне сказал, что когда в России одна врач отказала какому-то больному в помощи, он ей сказал: “Как вам не стыдно! Даже немецкие — нацистские — врачи лечили в концлагерях больных и никому в помощи не отказывали!”».

«Ну ясно», — посмотрел я на безнадёжного узколобика с большим носом, маленькой головкой, похожего на птичку — Дадаша. Только сейчас я это заметил. «У меня после ваших слов голова разболелась, — указал на свою маленькую головку Дадаш, — что сейчас делать, не знаю. Он всё равно уже придёт, я ему телефон клиники дал». «Ну и хорошо, пусть приходит ваш Сукау! — успокоил я Абаева. — За меня не волнуйтесь! Я знаю, как на х^*й гавнюков посылать! Если ко мне сунется! О себе подумайте и делайте, как вам лучше». «А Силке, опять подставилась! — понял я. — Теперь получит от Шнауцера еще и за этого русского профессора — приревнует!».

«Чего он хотел?» — спросила жена. «Его поведение, и всех остальных, понятно! Другое дело, что это не по мне. Я никогда не был, вернее, не родился и не буду педерастом!» «А зачем всё же ты помог Силке?». — «Я жрал мышей, но никогда — дохлых!». «Ты же сам всегда говорил: “Хочется другим что-то хорошее сделать — перетерпи и не делай!”». — «Я не столько хочу сейчас другим помочь, сколько нам самим! Сейчас надо “есть”, но не мышей, а настоящий — крупный и мелкий рогатый скот и падальщиков — шакалов и гиен! Сейчас, как ты видишь, нарушилось равновесие в фауне, причём нарушилось против нас! Две гиены: Клизман и Бомбах; два бегемота: Мина и Шибли; цепной пёс — Шнауцер; драная коза — Кокиш; горный козёл — Дадаш Абаев; горный баран — Балдус. Получается один бегемот и одна гиена лишние! Клизман и Мину вытеснить нереально, остаётся бегемот Шибли и гиена Бомбах. Бегемота Шибли любит гиена Бомбах, если его убрать, то и Шибли, возможно, уйдёт!». — «Ты что, замахнулся на директора клиники?!». — «Не только я, но и Кокиш! Он её не устраивает». — «Думаешь, драная коза сожрёт гиену?». — «Ей надо использовать для этого цепного пса Шнауцера — он сделал из мелкого шакала гиену». — «А с чего ты взял, что Дадаш горный козёл?». — «Он козлик, согласен, извини — козлик! Евреи обычно не дотягивают до «гаевских», они «полугаевские», главное, что он мелкий рогатый и Балдус из этой же группы — баран! Вот они и будут выяснять отношения между собой! Разбегаться и делать: «баран, баран — буц»! Пока это будут делать, нам не мешают, но если рога на нас направят — обломаю! Видишь, козлик уже заказал для себя русского хамелеона Сукау».