Глава 7

Известия о мятеже. – Исэ. – Йоккаити. – Кустари из города Нагоя. – Сравнительная оценка состояния и владения профессиональными навыками. – Храм в Нагое. – Сидзуока. – Фудзияма. – Возвращение в Иокогаму

Мы получаем известия о том, что население провинции Суцума подняло открытый мятеж против правительства, а в соседней префектуре Хёго народ взялся за оружие, чтобы прогнать ненавистных иноземцев со своей территории. Таким образом, в обоих районах развернулись ожесточенные сражения. Оба сопровождающих меня японца, похоже, числятся выходцами из Хёго; и мне вспоминаются слова мистера Сакаты, произнесенные им несколько дней назад с большой теплотой: «До тех пор, пока не пришли иноземцы, мы жили абсолютно счастливо» (он сделал особое ударение на слово «абсолютно»). И добавил: «Никто не роптал, а нынче каждый старается облапошить ближнего, а счастья ни у кого нет».

Это мнение принадлежит человеку, числящемуся в настоящее время государственным служащим, пусть даже с маленьким окладом денежного содержания, но который мог бы считаться самураем или ратником высокого ранга, ведь его отец пережил великие страдания из-за отмены феодального строя. Настроение моим попутчикам изрядно подпортил указ, обнародованный после того, как мы покинули Токио. В нем говорится, что в связи с протестами представителей земледельческих сословий по поводу непосильного для них бремени поборов министры правительства приняли решение снижать налоги на землю и, следовательно, намерены сокращать зарплаты всех государственных чиновников на одну треть, чтобы по возможности компенсировать снижение налогов.

При всем моем доверии и к Исиде, и к Сакате трудно себе представить, к чему предложенные японским правительством меры могут привести. То, что практически весь народ страны созрел для восстания, сомнений не вызывает. Приходится признать, что я ощущаю определенную солидарность с моими японскими спутниками, питающими неприязнь к вторжению без приглашения иностранцев. Ведь одновременно с нашим обогащением своих знаний в сфере художественного искусства, благодаря открытию Японии для нас, и ответным внедрением телеграфа и сотни других полезных достижений нашей цивилизации мы весьма преуспели в том, чтобы лишить счастливый народ его радостей, сделать довольный народ безутешным, а покладистый народ задиристым. Причем прекрасные изваяния, которые повсеместно подвергаются тлену, народ бы сохранял или окружал заботой, не получи европейские идеи широкого распространения по всей стране.

В настоящий момент ситуация в Японии складывается очень неустойчивая. В этой стране ликвидировали систему, оправдывавшую себя на протяжении многих веков, в то время как не пришло еще время, чтобы пользоваться преимуществами, вытекающими из нового положения дел. Но опять ситуация должна созреть. Сверх того японский народ, к несчастью, пристрастился к роскоши, о которой понятия не имел до открытия ворот их страны для иноземных незваных гостей. И дело дошло до такого предела, что ввоз иноземных товаров за несколько лет значительно превысил объем вывоза японских товаров за рубеж. Тем самым происходит истощение материальных благ народа Японии.

В качестве доказательства перемен, которые испытали многие японцы через измененное положение дел, можно упомянуть свидетельство моего собственного собеседника. Один государственный служащий сообщил мне, что его зарплата в настоящее время в восемь раз меньше содержания чиновника его категории при прежней феодальной системе, зато цена товаров с момента, когда в его страну впустили иностранцев, поразительно взлетела вверх.

На время спуска с горы Коя-Сан мне пришлось отказаться от своих английских ботинок и научиться ходить в японских соломенных сандалиях. Из естественной любознательности я поинтересовался стоимостью предоставленной мне обуви простолюдинов, которую постоянно видел на ногах наших возниц. И оказалось, что их можно приобрести за восемь десятых части полпенса за пару. Когда я не сдержал своего удивления по поводу такой низкой цены, один из моих спутников воскликнул: «Нет! Они совсем не дешевые – они очень дорогие: я еще помню времена, когда за полпенса продавали восемьдесят пар соломенных сандалий». За таким ответом последовало подробное объяснение сути этого дела. Наши несчастные возницы за свой тяжкий труд получают за весь день всего лишь три пенса, и, так как с утра до вечера они изнашивают по две пары сандалий, четверть всего их дохода уходит на покупку необходимой для сохранения их ног обуви. Конечно же к издержкам в размере четверти нашего дохода на приобретение обуви нельзя относиться без должного. Теперь мы прекрасно осознаем громадные изменения, произошедшие в обстоятельствах существования старых самураев и дворян. Ведь речь идет не только о значительном сокращении их доходов, а еще о том, что сами деньги тоже упали в цене до такой степени, что люди, доход которых в денежном выражении уменьшился в восемь раз, теперь по сравнению с прошлыми временами стали беднее в двадцать раз.

Утром мы отправились посмотреть еще один величественный синтоистский алтарь, расположенный в противоположном конце города. Он во многих отношениях похож на тот алтарь, который мы видели вчера. Оба этих алтаря снабжены одинаковым количеством огороженных дворов, и штакетник у заборов у них одинаковый, а отличается только расположение зданий. Сегодняшний алтарь тоже находится в окружении живописных деревьев. Нас впускают во внешний двор, и из него нам открывается вид на священные предметы, расположенные внутри остальных дворов за заборами. Однако особого интереса у меня ничто здесь не пробуждает.

Оставив Камидзияму, мы возвращаемся уже пройденным путем вдоль просторного выступа берега у города Исэ и через два часа входим в этот город, где мятежные селяне уничтожили такое большое количество домов. Через некоторое время мы проезжаем через деревню, где вырезывают флейты и свистки, и затем – еще одну деревню протяженностью где-то с милю, население которой практически поголовно занимается изготовлением сафьяновой бумаги. На мою просьбу разрешить мне пронаблюдать процесс изготовления такой бумаги поступило возражение, мотивированное тем, что процесс выделки одного листа бумаги с имитацией под кожу занимает четырнадцать месяцев.

Все дело в том, что ремесло в таких японских деревнях организовано в очень мелком масштабе, и последовательные процессы очень редко можно наблюдать одновременно. О разделении труда здесь имеют весьма смутное представление, и гончар, который «крутит на гончарном круге» глину, обычно сушит готовые изделия, обжигает их, глазирует, а также весьма часто покрывает орнаментом. Прочие ремесленники работают примерно так же.

Притом такой подход к товарному производству очень сильно затрудняет научное исследование японских ремесел. Но не следует игнорировать его богатые преимущества для гончара, который изготавливает свои изделия исключительно собственными руками от начала и до конца и при этом испытывает удовлетворение от своего труда и питает к нему самый живой интерес. И такие ощущения недоступны тем, кто занят на одной операции всего цикла: «крутит глину», обжигает полученное изделие или его разукрашивает. Каждое отдельное изделие, сотворенное полностью одним мастером, видится ему своего рода любимым ребенком; он следил за его развитием на всех этапах его взросления; он нежно с ним нянчился, а потом сделал все от него зависящее, чтобы придать ему красоту формы и совершенство стиля. Я не без интереса наблюдал выражение удовлетворения, появившееся на лице мастера своего дела, когда он ставил клеймо на удачно завершенное произведение его рук и ума. Точно такая же гордость в Японии проявляется у ремесленников после изготовления им миниатюрной чашечки, лакированной шкатулки, листа бумаги, имитирующей кожу, или даже парочки палочек для еды, если такое изделие оказывается безупречным.

Дальше мы проходим через деревеньку, жители которой специализируются на изготовлении водостойкой бумаги. Селяне используют ее в качестве оберточного материала, накидок и дождевиков, а также для устройства защитного полога для пассажира рикши. Здесь к тому же делают головные уборы для возниц тележки рикши в форме, напоминающей шляпку гриба. На улице мы видим трех путников на одной лошади: мужчина сидит на лошади верхом, а две женщины свисают по бокам, напоминая чаши весов. Путешественники здесь обычно пользуются каким-нибудь транспортом, тогда как во всех остальных уголках Японии, где мне пришлось побывать, народ практически неизменно идет пешком.

Здесь в Исэ жизнь казалась вполне благополучной. Дома жители этого города строят большего размера, чем где бы то ни было еще в Японии, а также обычно в два или иногда в три этажа. И возводят их тоже несколько иначе, так как торцевые стены домов во всех случаях смотрят на улицу.

Я увидел в этой провинции несколько величественных уличных фонарей, полностью возведенных из дерева, оснащенных световой камерой 3 фута (90 см) в поперечнике в самом широком месте. Крышу для таких фонарей, насколько мне удалось разглядеть, тщательно собирают из маленьких деревянных плашек кровельного гонта (рис. 58). Однако в паре случаев внешний вид таких ламп портился из-за второй грубой крыши, возведенной поверх основной ради защиты ее от пагубного воздействия погоды.

Ничего интересного для нас в пути мы не заметили до тех пор, пока не въехали в город Йоккаити, куда наша делегация как раз и направлялась. Наша дорога практически на всем протяжении пролегала по песчаной равнине, которая, превращенная теперь в затопляемые рисовые поля, совсем недавно служила морским дном. Слева от нас находятся заснеженные горы, но день сегодня туманный, и мы этих гор не видим. Зато справа на противоположной стороне бухты Овари просматриваются холмы.

Мы прибываем в город Йоккаити, считающийся центром производства керамики банко-яки, в 6 часов 35 минут вечера, преодолев за день больше 40 миль (64 км). Наш возница, уме ющий готовить бифштексы, пробежал с нами все расстояние, что мы покрыли от Киото, но выглядит совершенно свежим и ничуть не усталым.

Йоккаити находится на территории провинции Исэ, но здесь характерные особенности сельской местности утрачиваются, так как мы оказались рядом с границей еще одной провинции. Фабрики в этой местности привычного для нас небольшого размера. Главная особенность керамики, изготавливаемой в этом городе, заключается в том, что в процессе ее производства глину мастера сжимают между большим и указательным пальцами, а формируют изделие на гончарном круге (рис. 59).

Рис. 58. Уличный фонарь на столбе

Изделия стиля банко-яки обычно глазурью не покрывают, а глина, из которой их лепят, имеет нежный цвет белого строительного известняка; однако иногда встречаются изделия мягкого оранжево-розового и темно-коричневого цвета.

После долгого обхода гончарных мастерских, где я увидел немало интересного, мы отправились в провинцию Овари. Отъехав на 5 км, на дороге повстречали гончарную мастерскую, принадлежавшую человеку, чей отец возродил ремесло банко-яки, а еще через полчаса въехали в относительно крупный город Кувана, обозначенный большими бронзовыми воротами тории. Здесь мы видим за работой много гончаров, занятых изготовлением обычных изделий в стиле банко-яки; но один из них наносит особый стеклянный рисунок на пемзовые брикеты, привезенные с полуострова Идзу. Пемзовым брикетам могут придавать форму плит, а также горшков для выращивания цветов.

В этом городе Кувана открыты одна или две гончарные мануфактуры и множество мелких мастерских, но на всех этих предприятиях заняты производством сходной товарной продукции. Мне, как кажется, следует добавить, что самая крупная гончарная мануфактура здесь ни в малейшей степени не идет в сравнение с мельчайшим предприятием того же профиля в Великобритании.

Рис. 59. Заварной чайник банко-яки

Мы покинули Кувану по воде, прошли по реке около 8 км, а затем после некоторой проволочки пересели на рикш, чтобы отправиться в Нагою, расположенную приблизительно в 27 км от места нашей высадки на берег.

Нагоя в провинции Овари считается одним из ведущих промышленных городов Японии, и наряду с производственными предприятиями здесь открыты многочисленные сувенирные лавки. Местные мастера наносят набивной рисунок на изделия из ситца, в которых паломники переносят свой скромный скарб, и здесь же находится центр производства перегородчатой эмали (или сиппо), как на металле, так и на фарфоре, где пространства между перегородками заполняются лаком. Шкафы для глиняной посуды, разнообразные бронзовые поделки, изысканный фарфор, поверхность которого выглядит как железная, украшенная золотым рисунком, напоминающим насечку на металле, и обожженную посуду, которую снаружи покрывают пестрым лаком, – все это делают в этом городе. Нагоя к тому же располагается в центре крупных районов гончаров провинции Овари.

Рис. 60. Детальный вид ворот храма в Нагое: a – увеличенное изображение орнамента центральной опоры; б – решетки; в – перекладина

Рис. 61. Фрагмент резной панели ворот храма в Нагое

Рядом с сувенирными лавками стоит храм с воротами, роскошнее которых я до сих пор не видел (рис. 60 и 61). Их опоры и перекладины, а также створки украшены затейливым резным орнаментом; и даже на обеих боковых конструкциях нанесен рисунок.

Еще до того как я поднялся с постели следующим утром, продавцы сувениров заполонили нашу гостиницу и заставили своими товарами весь пол напротив свободных комнат. Здесь это – обычное дело. И я так предполагаю, что за право таким вот образом выставить свои товары полагается малая мзда. А если покупка состоится, тогда владельцу гостиницы за предоставленную торговую площадь передается определенная доля выручки за товар. Такую заботу о покупателе со стороны этих несчастных мужчин стоило по достоинству оценить и хотя бы осмотреть принесенный ими товар, среди которого нашлось мало предметов, представляющих для меня интерес.

Меня навестили градоначальник Нагои, пригласивший на званый обед, назначенный на этот вечер, и доктор Рорец, с которым я встречался на обеде в Токио, устроенном секретарями дипломатической миссии в честь австрийского принца. Доктор Рорец служит врачом в крупной больнице, открытой здесь для лечения болезней современными европейскими методами. Он приходится племянником австрийскому послу в Токио. Пока я находился в Нагое, он сопровождал меня во время наших экскурсий. Причем часто оказывал ценную помощь.

Посетив крупные цеха компании «Сиппо» и гончарную мастерскую, представлявшую известный интерес, мы отправились к бронзовых дел мастерам, мастерам по металлу различных профилей и к набивщику по ситцу.

Вечером доктор Рориц ведет нас посмотреть на громадную глиняную голову Дайбуцу, находящуюся на заброшенном участке земли рядом с храмом. Эта голова собрана из трех частей. Сочленения находятся под волосами изваяния и еще под подбородком, а фасадная часть имеет высоту 1,5 м.

Ужин градоначальник устроил в пригородной гостинице, где сад осветили фонарями, и это был самый пышный ужин в моей жизни. Помимо градоначальника и двух моих японских друзей на ужине присутствовали заместитель градоначальника и еще четыре чиновника. Последние, как тени римского папы, просто слушали застольные речи.

В Японии существует чрезмерная шпиономания, так как мне практически не удается отлучиться куда-либо без приставленного к моей персоне чиновника, перед которым ставится задача подробно докладывать обо всем, что я говорю и делаю. Государственные служащие, которых назначали якобы для обеспечения моего покоя, в некоторых случаях просто вели дневник моего поведения. А в отсутствие таких государственных служащих с той же целью в дело пускается записная книжка Исиды.

Утром мы отправляемся на экскурсию в небольшой город Сето, считающийся одним из главных центров изготовления фарфора в провинции Овари, где нас встречает губернатор. Вчера вечером я заметил градоначальнику Нагои, что практика ведения записи всех моих поступков и перемещений мне представляется проявлением непорядочности. Выслушав меня, он пообещал не направлять государственных служащих из его уезда для моего сопровождения в Сето, тем не менее правитель Сето поставил нас в известность о том, что о нашем приезде его предупредил градоначальник Нагои. Такое сообщение могло поспеть только с посыльным, отправленным заранее до нашего отъезда из Нагои. Градоначальник Нагои исполнил свое обещание безукоризненно, так как никого не направил с нами в район гончаров, но он все-таки позаботится о том, чтобы кто-то присмотрел за нами.

Здесь мы оказываемся в самом главном промышленном комплексе Японии по изготовлению белого фарфора, декорированного кобальтом; но в Сето производится много разных видов глиняной посуды, кроме той, которой славится этот район. Среди них предметы, украшенные орнаментом из китайского селадона на белом фоне фарфора, а также густым темным пурпурно-синим, близким к королевскому синему вустерскому орнаменту, и японские гладкие глазурованные вазы сацума.

После осмотра всех гончарных цехов я больше узнал о препятствиях, стоящих на пути подмастерья японских гончаров, так как сами гончары, как правило, ведут дела с посредниками, приглашаемыми на мероприятия в честь сдачи в эксплуатацию каждой новой обжиговой печи. Таким образом, весь товар, произведенный мастером, обычно продается сразу же после его изготовления.

Сегодня я обнаружил, что у лучших гончаров в Сето не остается ни одного образца их товара на показ, а у многих их коллег можно посмотреть лишь немногочисленные образцы, и те оказываются главным образом «отсортированным браком». Еще одна сложность состоит в том, что львиная доля лучшей посуды из Сето отправляется в Нагою для нанесения на нее рисунка.

В Японии считается обычным делом, когда посуду изготавливают в одном месте, а расписывают – в другом. А потом возникает вопрос: покрытая тонким изощренным орнаментом ваза, сотворенная в Сето и раскрашенная в Токио, – товар из Сето или из Токио? Подобные вопросы постоянно возникают перед учениками японских гончарных мастерских; а поскольку мастер-декоратор, обычно покупающий посуду у гончара, продает ее как свой собственный товар, невозможно установить точного места изготовления посуды.

Но мастеров-гончаров, всего лишь изготавливающих товары, и мастеров-декораторов, всего лишь раскрашивающих посуду, считают торгашами или барышниками, а не настоящими гончарами, уважаемыми в Японии. Должен обратить внимание на то, что купец в этой стране не пользуется ни малейшим уважением в обществе, даже будь он богатым, как последний царь Лидии по имени Крез. Положения в обществе за одни только деньги не приобретешь. Князь проведет многие часы за беседой с выдающимся мастером своего дела и примет его с должным уважением в своей усадьбе – ясики, а вот самого богатого купца замечать откажется.

Кто осмелится утверждать, будто японцы недостаточно цивилизованный народ, когда они таким образом воздают должное знаниям и умениям и предпочитают их богатству? Не кажется ли вам их цивилизация выше нашей по духовности? Конечно же они подают нам пример, которому всеми силами надо бы следовать! У себя мы поклоняемся богатству и в то же самое время упускаем из виду великих мастеров своего дела, какими бы обширными ни были их знания или утонченными произведения. Одновременно купец, нанимающий такого мастера, присваивает его достижения через заключение постыдного для пследнего договора, из-за которого его человеческую суть обрекают на деградацию. Мне нечего возразить японцам, ставящим человека, умеющего слепить красивый горшок, сколотить красивый шкаф, соткать очаровательную ткань или вырезать безупречную статуэтку нэцке, выше ничем не выдающегося покупателя и продавца товаров. Ведь тогда как торговец посвящает себя целиком тупому заколачиванию денег, мастер занимается облагораживанием материала через вложение в него своего замысла, любви, ума и умения. Ведь без вложения в произведение ума, умения и любви предмета высокого искусства создать нельзя.

Существует непреодолимая пропасть между упорными потугами в погоне за незатейливым барышом и изготовлением самого совершенного изделия, на которое способен человек. У настоящего великого художника в процессе его творчества не возникает даже мысли о возможном шкурном интересе. Львиная доля труда, выполняемого британским рабочим, относится к откровенно презренной категории, потому что такой рабочий преследует единственную цель, состоящую в извлечении максимальной прибыли с минимальной затратой умственных и физических усилий. Но за любовь и кропотливый тяжелый труд, посвящаемый японцами многочисленным своим ремеслам, им воздается в виде уважения народа; и за счет такого труда выполняющий его труженик безусловно возвышается над банальным богачом.

Здесь в Сето производят все возможные шаблоны для перегородчатой эмали, необходимые для украшения фарфора, некоторых подделок под посуду сацума, выпускают посуду под люстром – глазурью, и многие другие товары; понятное дело, что в Сето делают большое количество товаров для сбыта внутри страны, а также много товаров для продажи за рубежом. Сегодня в Сето я купил обычный графинчик для саке наподобие тех, какими пользуются простые селяне, и за него я заплатил четыре рина с восьмью мо. Какое-то время тому назад японцы переняли для себя американскую монетную систему; после этого у них появился металлический доллар, полдоллара, четверть доллара и сотая часть доллара – цент. Цент по стоимости приравнивается к половине пенса английских денег. Но с внедрением новой формы металлических денег все-таки сохранилось хождение старых монет; поэтому эллиптические монеты стоимостью в восемь десятых полпенса и круглые монеты стоимостью в одну десятую полпенса все еще часто встречаются в Японии, как и монеты в полпенса в нашей стране. Раньше железные монеты оценивались в одну сотую долю цента, хотя теперь они изъяты из обращения. Мне во время путешествия повезло добыть несколько мелких разменных монет; и по сей день в отдаленных областях Японии цена некоторых товаров обозначается в этих монетах точно так же, как наши манчестерские ремесленники указывают цены одной восьмой и одной шестнадцатой пенса.

На старые деньги в Японии 10 ринов составляют одну сену, 10 мо – один рин, но во времена феодализма в этой стране использовались монеты еще меньшего достоинства, однако такие монеты, как мне представляется, полностью исчезли из обращения. Когда-то существовали монеты в один си, и 10 си составляли один мо, а также коцу, достоинством в 10 раз меньше си: таким образом, речь идет о монетах достоинством полпенса, одной десятой части полпенса, одной сотой половины пенса и одной тысячной стоимости монеты в полпенса. Графинчик для саке, купленный мной сегодня, должен был стоить тогда меньше фартинга (четверть пенса).

Следующим утром нас преследовали сплошные проволочки. Исида-сан вернулся из резиденции губернатора в половине десятого утра, и от него я узнаю о некотором затруднении в получении нами разрешения на посещение замка, так как его охраной занимается военное командование, а не градоначальник, пригласивший нас его осмотреть.

Исида-сан принес тревожные известия о том, что мятеж теперь поднялся на севере Японии, а императорским войскам, пусть даже они приобрели боевой опыт в Сацуме, придется заниматься подавлением новых очагов недовольства на очередных территориях. Но больше всего меня встревожил тот факт, что самая беспокойная ситуация складывается в провинции Суруга, а через нее нам предстояло ехать, чтобы продолжить запланированное нами путешествие по Японии. Завтра мы ждем точную информацию от градоначальника, но если у нас не получится выйти в путь, тогда мы возвратимся в Киото (от которого находимся на расстоянии 90 миль (145 км) по самой короткой дороге), доберемся на поезде до Кобе, а в Иокогаму отправимся морским путем. Мы можем, впрочем, попасть на пароход, который иногда заходит в город, расположенный в 16 км отсюда; остается только надеяться на то, что дела обстоят не так безрадостно, как о них говорят.

При возвращении в гостиницу мы встретили ожидающего нас государственного служащего, присланного, чтобы проводить нашу компанию в замок; но, притом что мы скоро добрались до его массивных ворот, нам пришлось еще долго ждать разрешения в эти ворота войти.

Наконец-то нас впускают внутрь дворцовых стен, а потом проводят в две комнаты, потолки которых выглядят такими же красивыми, как потолки прекрасного храма Уэно в Токио, устроенные, как нам говорят, в корейском стиле. Здесь к тому же наряду со сдвижными ширмами, служащими перегородками между комнатами, нам показали грандиозную резьбу по дереву с изображением цветов и птиц, образующим арку, раскрашенную самыми мягкими и утонченными тонами (рис. 62). Эти экраны покрыты сквозной резьбой с обеих сторон, но с каждой стороны рисунки выглядят совсем разными; а части композиции располагаются таким оригинальным способом, что изображения с одной стороны не подавляют, а только усиливают общее впечатление от искусного творения мастера. Эти произведения вышли из-под резца одного из величайших мастеров своего дела Японии всех времен. Его звали Хидари Дзингоро, а жил он приблизительно триста лет тому назад. Благодаря любезности военного коменданта замка мне позже удалось приобрести фотоснимки этих грандиозных произведений искусства.

Рис. 62. Резьба по дереву мастера Хидари Дзингоро. Хранится в замке города Нагоя

Грандиозные башни этого замка, как и башни остальных замков, что я видел в Японии, показались мне на вид скорее китайскими, чем японскими. К тому же мне вспомнился японский дворец в Дрездене; возможно, в памяти всплывает одна только зеленая крыша, так как здесь громадные башни покрывают медью. Представления о размере этих башен с большого расстояния я составить не мог; и они кажутся такими же мощными, как и великими. На каждом их ярусе можно разместить по несколько сотен воинов, а из оконных проемов просматриваются все окрестности. Занимательные деревянные диаграммы расположены у проемов таким образом, что на глазок можно по линиям на них определить место положения любого объекта, расположенного на удалении в несколько миль вокруг.

На экскурсию в Мино по гончарным мастерским мы смогли отправиться сегодня только в четверть четвертого после полудни, а добираться туда предстояло пять часов. К месту нашего отдыха в Тадзими мы прибыли уже затемно.

Следующим утром в половине восьмого мы отправились к гончарам и первым делом решили посетить мастерскую в Итинокуре, где изготавливают первоклассную посуду стиля мино. Эта деревня находится примерно в 2,5 милях (4 км) от Тадзими по пешеходной тропе через горы; но нам сообщили о наличии дороги для рикш к ней, которая совсем немного длиннее, и мы решаем воспользоваться услугами возниц, так как нам предстоял насыщенный событиями день. Тут оказывается, что по пути в Итинокуру необходимо объехать выступ горы, и весь путь до этой деревни у нас занимает полтора часа. Сама деревня располагается по обе стороны долины, заползает на склоны холмов и по форме напоминает миску из Сето; и действительно создается такое впечатление, будто все гончарные мастерские Японии возводят на склонах возвышенностей.

Печи в этих районах гончаров отличаются странной формой, они состоят из серии арок с земляным фасадом, поднимающихся по склону холма; и многие гончары обжигают свою посуду в одной общей печи. В районе гончаров объем производства товарной продукции оценивается по количеству общественных обжиговых печей. В одной только провинции Мино насчитывается 150 таких печей. Сначала мы осмотрели гончарные мастерские на склоне холма, отделяющего Итинокуру от Тадзими. Здесь мы обнаружили мастерские по изготовлению синей и белой посуды, глиняных заварных чайников наподобие чайников банко-яки, разнообразных чашечек для саке, японских чайных чашек и прочих предметов домашнего обихода, некоторые из которых выделялись тщательной проработкой деталей и чудесными украшениями. Здесь нам представили мастеров-декораторов, не связанных с какой-либо из гончарных мастерских, зарабатывающих на жизнь за счет посильных для них услуг. Такие мастера часто покупают гладкую посуду, наносят на нее узор и продают.

На противоположной стороне долины находится несколько превосходных мастерских, гончары которых производят синюю и белую посуду редкого изящества, а также блюда в форме вогнутых листьев орехоносного лотоса. Один мастер выбрал для себя создание оригинальности в форме, и он производит посуду с отверстиями, которые заполняет прозрачной глазурью. Данный гончар известен в своем районе под прозвищем Хетибей, что в переводе означает «чудаковатый приятель». Еще один гончар создает посуду, которая, скорее всего, походит на наше «мраморное мыло» смешением полос коричневого, серого и белого цветов.

После завершения нашего осмотра гончарных мастерских в Итинокуре мы пешком пересекли холм в деревню Тадзими; и эта прогулка оставила у нас в душе самое благоприятное впечатление. День выдался на редкость прекрасный, хотя воздух казался прохладным и бодрящим, так как прошлой ночью ударил крепкий морозец. Поднявшись на горный хребет и затем повернув налево, мы шли по гребню холма около 2,4 км, рассматривая сверху очаровательнейшую картину того, как лес по обе стороны простирается до самого горизонта; и вот мы пришли в Тадзими. В гончарных мастерских здесь производят только обычную синюю с белым посуду, не представляющую большого интереса. Зато мы познакомились с одним из перекупщиков, в прошлом считавшимся очень важным человеком. Еще при феодальном режиме он приобрел у даймё провинции единоличное право на продажу керамики, производимой на территории Мино.

Отправившись в обратный путь в четверть пятого пополудни, мы приехали в Нагою меньше чем за четыре часа, настолько ходко двигались наши рикши.

Сообщение о том, что провинция Суруга, на территории которой изготавливается большая часть столярной продукции, куда мы теперь направляемся, охвачена беспорядками, оказывается неверным.

Поэтому на следующее утро мы прощаемся с Нагоей и, преодолев около 16 км по великой Токайдо (или главной магистрали), въезжаем в два городка, практически составляющих единое целое селение, первый из которых называется Наруми, второй – Аримацу. Здесь ткут креповую вуаль.

Эта технология обладает очень интересной особенностью, и за счет нее получают эффект, не достижимый никаким другим способом. Когда-то данное производство считалось процветающей отраслью. Но в Европе и Америке складывался спрос на все более дешевую продукцию, поэтому изысканные товары уступили место продукции из грубых и отвратительных материалов. Последнее время прилагаются усилия по возрождению изначального производства, и хотелось бы надеяться на успех в этом благородном деле. В случае утраты такого производства эта драма коснется не только Японии, но и всего мира. Ткани такого сорта называются наруми-сибори, где слово «наруми» означает название города Наруми, а «сибори» – заматывание или прошивание.

В этих двух деревнях к тому же ткали обычные японские полотенца. Японское полотенце, как я уже упоминал, представляет собой кусок обыкновенного ситца длиной около 90 см и шириной 25 см, на котором напечатано изображение причудливого персонажа; все предназначенные для стирки ткани в этой стране по ширине составляют всего лишь 10 дюймов. В Японии не существует никакого ухода за тканью, напоминающего нашу глажку и прокатывание на вальке, а единственный способ выравнивания ткани после стирки состоит в закреплении ее еще совсем влажной на деревянном щите, где ей дают просохнуть. Точно так же, как беднота в Англии пользуется веревками для белья, бедняки в Японии приспособили для просушки ткани деревянные щиты. Женские платья перед стиркой распарывают на узкие полоски по шву, чтобы эти полоски могли разгладиться на сушильных щитах.

Пробежка 40 км привела нас в город Окадзаки, где обосновался один гончар, переехавший сюда из Киото, чья посуда отличается скорее экстравагантностью, чем эстетикой. Свое прежнее предприятие он оставил сыну.

Мы покинули Окадзаки в четверть четвертого и к половине пятого преодолели 12 км. Поскольку нам оставалось покрыть еще 20 км, лежащих между нами и местом назначения, я предложил извозчикам своего рода вознаграждение, если это расстояние они пробегут с достойной скоростью. К моему удивлению, путь мы завершили за один час и тридцать пять минут, хотя останавливались на дороге в деревне под названием Ходзодзи-Мура, чтобы поглядеть на тыквы, изготовлением сосудов из которых занимается все население этой деревни. В Ходзодзи-Мура за тыкву-горлянку объемом 2 литра с нас попросили целых восемь долларов США (32 шиллинга), и ее ценность заключается в прочности. Две такие тыквы можно бить друг о друга со всей силы, и вас удивит их стойкость на удар. Толщина стенки одной из них составляла 1,27 см, и нам сообщали, что со временем толщина стенки тыквы-горлянки увеличивается. То есть у молодой такой тыквы стенка намного тоньше, чем у старой. Саката-сан купил когда-то тыкву-горлянку за тридцать долларов, так как она отличалась редкой величиной и толщиной стенки. Мне не нравится внешний вид продаваемых здесь тыкв практически так же, как вид тех горлянок, которые мы видели по пути к Исэ. Но японцы здесь «украшают» свои тыквы по примеру курильщиков, «украшающих» свои курительные трубки. И молодые японцы гордятся богато разукрашенными тыквами не меньше, чем английская молодежь своими покрытыми узором «пенковыми трубками».

Мы теперь въехали в город Тоёхаси провинции Микава или Сансю, удаленный от Нагои на 72 км, если ехать по магистральной трассе на Токио. Между Киото и Токио он считается крупнейшим городом после Нагои; следующим по величине числится город Окадзаки.

Большая часть нашего пути пролегала через долину, но последние 5 миль он шел рядом с горами. На протяжении всего дня одновременно слева и справа мы наблюдали заснеженные вершины и протяженные альпийские пастбища. Но особенно четко они просматривались слева. И благодаря большой прозрачности воздуха мы снова увидели Фудзияму, впервые после того, как проходили мимо этой горы по пути из Иокогамы в Кобе по морю.

С самого начала нашего путешествия Исида и Саката ни разу не появлялись на улице в своих национальных одеждах. Днем они носят европейскую одежду, а вечером переодеваются в национальное платье с халатом (одалживаемым обычно от управляющего гостиницы) поверх него. Я только сейчас обнаружил причину такого поведения. Оба, как я уже отмечал, числятся выходцами из провинции, в настоящее время объятой народным восстанием. И поскольку все самураи носят на одежде свои родовые гербы, платьем они выдали бы свое происхождение из мятежной провинции. Тем самым вплоть до подавления восстания им постоянно грозил арест. Притом что они находятся на государственной службе и от тюремного заключения их освобождает положение чиновников, сохранение свободы все равно требует от них большой предусмотрительности.

Прекрасно отдохнув ночью, мы поднялись с постелей в шесть часов утра и в семь уже находились в пути. Утро выдалось холодное. В девять часов солнце заволокло тонким слоем облаков, но позже его лучи просто опалили все вокруг. В половине десятого мы подъехали к мелкой бухте шириной около 6,5 км и равномерной глубиной около 45 см. Бухту мы переплыли на плоскодонной лодке. На площади больше квадратной мили (2,6 км²) этой бухты выросли ровные ряды кустарника, выступающего прямо из воды: эти посадки предназначались для задержания особого рода морской водоросли, которая считается ценной добавкой к пище.

Переправившись через бухту, мы оказались в небольшой деревне, единственное занятие жителей которой заключается в сборе и высушивании этой водоросли. Они раскладывают ее ровным слоем на соломе наподобие того, как мы намазываем на хлеб сливочный сыр. Вдоль улиц и на краю бухты расставлено множество квадратных соломенных щитов с подпорками, похожих на мольберты или мишени для стрельбы из лука. Небольшие соломенные циновки, покрытые морской водорослью, прикреплены к этим своеобразным мольбертам деревянными шпильками. Их оставляют на солнце, пока морская водоросль частично не отслаивается, и тогда ее собирают для упаковки на продажу.

В этой деревне мы смогли нанять только две тележки и двух носильщиков. В результате мы с Сакатой продолжаем путь на рикшах, Исида идет за нами пешком с багажом на своеобразной тележке или тачке. Поскольку дорога проложена в рыхлом песке, продвигаемся мы медленно. В деревне, через которую мы теперь проезжаем, почти перед всеми домами разбиты сады, огороженные заборами из тщательно обрезанных кустов, некоторые из них достигают высоты 4 м. Повсюду растут апельсиновые деревья с богатым урожаем фруктов, а около многих домов стоят симпатичные небольшие алтари. В следующей деревне мы нанимаем по дополнительному носильщику на каждого участника путешествия и заказываем рикшу для Исиды. Вдоль этой дороги пейзаж выглядит тропическим больше, чем где-либо еще в Японии, и он поразительно напоминает пейзажи острова Ява, в то время как дома здесь тоже очень похожи на дома жителей этого острова.

В скором времени мы въезжаем в весьма важный город, в котором наблюдаются все признаки процветания, какие я до настоящего времени замечал только в Исэ. Здесь на улицу не выходят торцовые стены со щипцом, и конструкция домов отличается от всех остальных ее вариантов, что я видел до нынешнего дня. Этот город называется Хамамацу, и относится он к провинции Тотоми или Энсю.

После отъезда из этого города единственное наше беспокойство связано с рикшами; и хотя нам приходилось менять возниц через очень короткие интервалы, к половине седьмого вечера мы проехали больше 80 км. Однако впереди нас ждет гора, а до места очередного ночлега остается еще 8 км, и их надо как-то преодолеть. Мы с Сакатой продолжаем путь пешком, а Исида остается с нашим багажом в паланкине каго.

Подъем здесь круче, чем на всех дорогах, какие я помню в Швейцарии. Темнота сгущается, начинает накрапывать дождь, и только в девять часов вечера мы, усталые и голодные, добираемся до города Каная в провинции Тотоми или Энсю.

Вот и утро! Всю ночь лил сильный дождь, зато ясный рассвет обещал прекрасное продолжение дня. Но из-за подбора рикш за одной задержкой возникла новая задержка; но наконец-то мы с Сакатой отправляемся в наше путешествие и оставляем Исиду со слугой решать все проблемы самостоятельно.

Рис. 63. Фрагмент подложки для столовых приборов, сплетенной из стеблей папоротника орляка

День оказывается прекрасным и солнечным, и нам кажется, будто раньше срока наступила весна. Здесь сливы стоят уже в полном цвету. Некоторые из этих деревьев покрыты цветами с двухцветными белыми и розовыми лепестками. Мы находимся посередине гор, и в этот великолепный день они выглядят по-настоящему прекрасными. Перед нами высится Фудзияма, то окутанная облаками, то снова на фоне ясного неба. Но ее громадный и бесподобный конус высоко парит над окрестностями.

К полудню мы въезжаем в город Окабе провинции Суруга, где из стеблей папоротника орляка изготавливают циновки (рис. 63), подносы, подложки для столовых приборов, веера, палочки для еды и прочие полезные вещи.

Хотя утром наши извозчики долго раскачивались, но несли они нас весьма ходко, так как к половине второго пополудни мы домчались до города Сидзуока, тоже относящегося к провинции Суруга. Здесь производят много изделий из дерева; но каких-то несколько недель назад почти треть города спалили устроившие пожар мятежные селяне; к настоящему времени ущерб по большому счету восстановлен.

Отправившись познакомиться с ремеслами города, мы навестили человека, который делает переносные складные столы английского образца, украшенные инкрустацией. Я купил один такой стол без полировки, шарниров, замка или бархата, и обошелся он мне в жалкие восемь пенсов; однако расходы на его перевозку настолько велики, что мастера из лондонского района Бетнал-Грин легко выбьют такой товар с английского рынка.

Следующим мы посетили мастера, занимавшегося производством выгнутых бамбуковых подносов и выполнявшего свою работу с поразительной ловкостью. За ним наступила очередь мастера инкрустации по дереву, потом мастера по плетению птичьих клеток из овощных лиан, мастера по изготовлению лакированных хлебных корзин и оплетке фарфоровых чашечек для саке. Но вся его продукция выглядела грубо сработанной, далекой от совершенства, которой отличаются старинные изделия в тонкой оплетке. Причину, почему теперь такая работа выполняется в более грубой форме, скоро мне разъяснили. Этот мастер усвоил английский коммерческий дух и обнаружил, что куда больший доход получается, когда производишь вещи попроще, но в больших количествах, чем поменьше, но изысканного свойства. К тому же он сомневается, способен ли кто-нибудь из ныне живущих в Суруге мастеров покрыть чашки прекрасным узором, обычным десять лет назад. Здесь мы имеем дело с очередным примером тлетворного влияния европейской торговли на японские отрасли хозяйства. Птичьи клетки, сплетенные в Сидзуоке, заслуживают отдельного упоминания как изделия особой красоты и утонченности. То, что можно назвать лианами, растет на грядках; причем по прочности и совершенству формы они не уступают металлической проволоке любого производства.

Здесь в изобилии предлагаются деревянные подносы одновременно круглой и квадратной формы. Японцы используют их в домашнем обиходе и для подношений, которые они приносят богам.

Сидзуока считается важным городом, население которого занимается в основном изготовлением инкрустированных деревянных предметов обихода, но расположен он не совсем удачно. Между ним и Иокогамой пролегает высокая горная гряда, которую не может преодолеть ни одно современное транспортное средство. А поскольку практически весь японский экспорт уходит за море через порт Эдо, промышленные товары их производителям приходится доставлять туда либо через горы Хаконе, либо отправлять обратно, по крайней мере до порта Нагоя (а то и до самого Кобе), чтобы затем погрузить на суда в Иокогаме.

Следующим утром мы поднялись на удивление рано. Ночью случились заморозки на почве, но скоро солнце вошло в свои права, и его тепло стало нас угнетать. На дворе всего лишь 19 марта, но жара стоит такая, как июльским днем в Англии. Когда мы миновали затененный участок густо поросших лесом гор, перед нами слева на весьма близком расстоянии выросла Фудзияма, возвышавшаяся над слоем белых облаков, лежавших у ее подножия. А в это время справа раскинулась чудесная бухта, окруженная грядой низких гор, отделяющая нас от величественной и священной для японцев горы.

На короткое время мы останавливаемся в гостинице, тыльная сторона которой выходит на залив, и оттуда открывается прекрасный вид на знаменитую гору. При наблюдении из симпатичной комнатки, в которой мы теперь находимся, Фудзияма предстает в виде, вызывающем у нас чувство невыразимого восхищения.

Возобновив свое путешествие, мы прошли окольным путем мимо горного выступа, отделившего нас от все той же гигантской горы, когда безупречный конус снова внезапно возник перед нашим взором. Мы пересекаем одно из тех странных широких речных русел, которые так часто встречаются в этой стране и из которого вырастает громадная гора, сначала пологая и затем по мере приближения к вершине с все более крутыми склонами. Но просторы ее склонов, даже у границы вечных снегов, не поддаются рациональной оценке без тщательного сравнения с другими известными вам горами. Крупные деревья здесь выглядят крапинками, обширные возделанные участки – мелкими лоскутами, тени облака по размеру не превышают ширины ладони.

Высоту Фудзиямы оценивают по-разному – от 14 до 16 тысяч футов (4262–4876 м). В отличие от швейцарских гор с их основаниями, расположенными намного выше уровня моря, из-за чего многие из них видно только с большой возвышенности, великая японская гора поднимается прямо от уровня океана.

Но величественность Фудзиямы определяется не одной только высотой, а также формой и правильностью границы покрова вечных снегов, наделяющих Фудзияму единственной в своем роде собственной красотой. Я не видел ни одной другой горы, настолько совершенной по форме, безупречной по внешнему виду и величественной в своем благородстве.

Дорога приводит нас под сень еще одного высокого берега, и здесь я замечаю фиалки, одуванчики, лапчатки, плющевидную будру и прочие растения в цвету. В этом приземистом теплом местечке весна уже полностью вступила в свои права.

К началу первого часа пополудни мы успели проехать 35 миль (56 км), и тут один из наших несчастных возниц теряет сознание. Меня уверяют, что такой обморок совсем не связан с чрезмерным переутомлением рикши, просто у него имеется предрасположенность к такому недугу. Однако обморок у него случился в самый неподходящий момент путешествия. С бедой справились, раздобыли нового возницу, и в скором времени мы снова в пути. В половине второго пополудни мы въезжаем в городок, где нам предстоит пообедать; и кое-кто из рикш, провезших нас этим утром 40 миль (64 км), демонстрируют готовность снова впрягаться в коляску.

Проходит совсем немного времени, и мы подъезжаем к грозному перевалу горы Хаконе, непроходимому для всех транспортных средств, и на протяжении 20 миль (32 км) нам остается на выбор или идти пешком, или погрузиться в каго. Рикшам поручили тащить наш багаж и наняли два паланкина каго, с тем чтобы мы могли поочередно ими пользоваться, если наступит такая нужда. Тропа резко пошла вверх, и нам открываются прекрасные виды моря, бухты и леса, а над всей этой красотой высится Фудзияма. Теперь воздух кажется гораздо свежее; в затененных местах виднеются лоскуты снега, потом снега становится все больше, но остаются проталины, пока у вершины перевала снег и лед не образуют сплошной покров. Поднявшись на вершину перевала, мы спускаемся в небольшую котловину, где странная и живописная деревня стоит на берегу озера длиной 2 или 3 мили (3,2–4,8 км), со всех сторон запертого горами.

Мы заезжаем в гостиницу, несколько отстоящую от дороги. Здесь перед нами возникает очередное доказательство изменений, происходящих в этой непонятной для нас стране на протяжении последних нескольких лет, так как ворота, через которые мы вошли во внутренний двор, до революции 1868 года открывались только для даймё и их свиты. А теперь они распахнуты не просто для рядовых японцев, но даже для иностранцев.

Наша гостиница располагается слева от дороги, на небольшом откосе. Из ее находящихся в тыльной части комнат открывается вид на озеро и окружающие горы, а также на прекрасный небольшой сад, примыкающий к гостинице. Из наших комнат мы любуемся озером, мерцающей в лучах вечернего солнца спокойной и безмятежной поверхностью его воды. На фоне светлого неба проступают темные горы; и почти в центре этой картины над ближайшими холмами возвышается громадная белая вершина Фудзиямы. Мы наблюдаем за меняющимися красками заката, когда отраженные горы исчезают с поверхности воды, пока совсем не теряются в темноте. Трудно оторвать взор от такой чарующей картины, но оконные рамы задвинуты на свое место, и внешний мир скрывается из вида.

Такое прекрасное утро, как наступило сегодня, 20 марта, трудно себе представить, а божественный вид чудесного озера и заснеженного конуса Фудзиямы не поддается описанию. Мы говорим о бесподобной синеве итальянских небес, но на мой вкус небо, которое я здесь вижу почти ежедневно, превосходит по красоте все, что я когда-либо видел в Италии; действительно, я даже не ведал, какой на самом деле прекрасной может быть погода, пока не посетил Японию. Здесь я дышу самым чистым воздухом, настолько освежающим и бодрящим, что появляется ощущение, будто никогда им не надышусь; и никогда я не чувствовал себя в лучшем состоянии организма или таком энергичном состоянии души, как чувствую теперь.

К десяти минутам восьмого утра к двери прибывают носильщики с каго, и мне советуют забираться в свой паланкин, потому что снег на склоне горы, по которому нам предстоит спускаться, выглядит глубоким и покрытым льдом: я прилагаю усилие и кое-как пытаюсь угнездиться в предложенном мне ужасном изобретении.

На протяжении 6 миль (10 км) меня медленно несут мужчины, с трудом преодолевающие снежный нанос медленным и размеренным шагом, как будто они несут клетку с галкой, а не носилки с дородным англичанином. Безмятежное удовольствие при движении в каго – вещь недоступная; но я все равно чувствую, что перевал Хаконе по своей красоте и великолепию место редкое.

Через 6,5 км пути мы входим в городок провинции Саками или Сосю под названием Юмото-Кавабата. Его население практически поголовно занято столярными работами и плетением корзин особого вида. Но здесь можно отыскать подносы из листьев папоротника, какие мы видели в Окабе, а также встретить много инкрустированных комодов и шкатулок из камфарного дерева, деревянные графинчики для саке, ножи для бумаги и прочие товары. Однако меня больше всего интересуют шляпы и корзины (рис. 64), сплетенные из побегов большого перистолистого папоротника, отличающиеся оригинальностью изготовления и внешней красотой.

Рис. 64. Корзина, сплетенная из листьев папоротника. Буквой а обозначена центральная жилка

Миновав еще одну деревню под названием Юмото, где население занято точно такими же ремеслами, мы покидаем великий Токайдо («Восточный морской путь») и через 200 или 300 м подходим к горячим источникам Хаконе. Здесь, на курорте Арима, нашему вниманию предлагается модная материковая водная лечебница с естественными горячими родниками. В новой гостинице внушительных размеров оборудованы несколько ванных комнат. Все здесь сияет чистотой и радует глаз красотой.

Перед самым нашим отъездом из этой новой гостиницы ее владелец преподносит каждому из нас по небольшому свертку со сложенным листком бумаги, обозначающему подарок, и в этих свертках находятся тонкие деревянные шкатулки с чашечками для саке, на которые нанесено название гостиницы. Обычай дарения на память маленьких сувениров гостям, как кажется, получил широкое распространение в модных чайных павильонах Японии; причем в Висбадене и остальных немецких водолечебницах тоже вошло в моду дарить посетителям веера с названием той или иной гостиницы на них.

Я тут же замечаю, что от этих горячих источников закончена прокладка новой дороги, по которой можно путешествовать на рикше, а в гостинице можно взять в аренду одну из подобных удобных колясок. Усевшись в такое транспортное средство, я почувствовал, как будто меня переселили из чистилища в райский сад.

От деревни, до которой мы арендовали носилки каго, Иоко гама находится на расстоянии 64 км; но носильщик, доставивший меня до горячих ключей, соглашается домчать и до самого пункта назначения. И к половине третьего пополудни мы рассаживаемся по коляскам и объявляем о готовности продолжить путь.

Вечером мы въезжаем в Иокогаму, и я вселяюсь в свои прежние апартаменты Гранд-отеля.

Ближайшие несколько дней я провожу в Иокогаме, занятый письмами, покупками, просмотром моих записных книжек и более подробным знакомством с некоторыми конкретными ремесленными промыслами. На следующее после прибытия утро меня зашел проведать господин Сумарес, который проявил себя душевным попутчиком во время первого этапа нашего путешествия по Японии.

В один из дней, проведенных в Иокогаме, с утра до вечера непрерывно шел дождь, и на следующий день этот дождь прекратился не сразу; но приближается сезон дождей, и нам остается только радоваться осадкам.

25 марта, покончив со всеми необходимыми делами в Иоко гаме, я поездом отправился в Токио, где оставался в течение двух или трех дней, посещал старых приятелей и задал им несколько вопросов, в которых еще не совсем разобрался.

Следующий после моего приезда день я посвятил осмотру алтарей парка Сиба. Вечером за ужином у господина Сумареса я познакомился с выдающимся японским ученым по имени Сато, который невредимым вернулся из провинции Сацума, где проводил отпуск, когда там вспыхнуло восстание.

Следующий день у меня ушел на раскладывание в витринах музея в нужном порядке экспонатов, привезенных мною из Англии. Господин Маунси представил меня опытнейшему антиквару по имени Нинагава Норитане, который занимается изданием труда по археологии, посвященного гончарному ремеслу Японии. Он прежде всего показывает нам образцы примитивной глиняной посуды, добытые из старинных захоронений, возраст которых он определяет в 2,5 тысячи лет. Затем демонстрирует образец зеленой посуды, изготовленной 900 лет назад, который называет первым покрытым глазурью предметом домашнего обихода в Японии. Достав из хранилища несколько коричневых кувшинчиков, похожих на те, что используются во время чайной церемонии, он сообщил нам, что их впервые изготовили 700 лет тому назад. Первые синие с белым рисунком гончарные изделия изготовлены в Японии, как он говорит нам, в XV веке. Грубому черному корейскому глиняному изделию с нацарапанным на нем рисунком он назначил возраст в 1,5 тысячи лет. Он к тому же сообщает нам, что осколок большого грубого корейского горшка с покрытым лаком ободком сработан 1150 лет назад; что оранжево-красная лакированная чайная чашка, которая выглядит почти новой, и кусочек авантюринового лака существуют уже 900 лет и что осколок простого золотого лакового изделия с нарисованными на нем цветами и тонкими черными контурами представляет собой произведение мастера XII века.

Теперь он показывает нам комод с нанесенным на его поверхность рисунком из птичьих перьев в окисленном серебре и золоте. Его изготовили для принца, любимым досугом которого считалась соколиная охота: модное развлечение среди японских дворян и придворных лет триста тому назад. Все японские предметы домашнего обихода, украшенные перьями ястребов, мастерили по заказу этого принца или его друзей. Родовые гербы этого клана составлялись из перьев ястреба, разложенных по-своему; некоторые из них очень близко напоминают три перышка принца Уэльского.

Вечером меня представили заместителю министра финансов Японии и по совместительству президенту совета по сельскому хозяйству мистеру Мацугате, оказавшемуся приятным в общении мужчиной, проницательным и интеллигентным. Два года спустя я возобновил с ним знакомство, теперь уже в Париже, когда Мацугату командировали сюда японские власти в качестве их официального представителя на Международной промышленной ярмарке 1878 года, в жюри которой меня назначили ее организаторы. После этого мне выпало удовольствие показать ему несколько самых важных промышленных предприятий Англии.