Глава 6

Киотские храмы. – Японская оценка христианства. – Пикники. – Настоящее мастерство. – Изготовление лакированных изделий. – Ценность корейских кустарных товаров. – Чайная церемония. – Оцу. – Залив Футамигаура. – Камидзияма

Мне сказали, что для самого беглого осмотра храмов города Киото потребуется как минимум десять дней. Первым делом мы наведываемся в храм под названием Киёмидзу-дэра, расположившийся на склоне выше гостиницы «Марияма». Он принадлежит к категории тех тридцати трех храмов, о которых мы уже говорили. Покидая храм, мы продолжаем путь по холму, ведущему на буддистское кладбище – Ниси Отандзи. Все надгробия, расположенные здесь очень плотно, представляют собой каменные пирамиды, отличающиеся только верхним камнем. Его здесь поставили в виде простого куба с куполообразной вершиной, куба с квадратной своего рода грибной шляпкой и куба с полосами на боках.

Мне рассказали, что нищих людей после их смерти сажают в ящики и относят к могиле в каго, тогда как богачей укладывают в гробы и отвозят на кладбище на своеобразной, запряженной лошадью колеснице. Человека здесь, в Японии, могут похоронить там, где он сам пожелает – в поле, на дорожной обочине или под выбранным им деревом; от него только лишь требуется, чтобы он заранее купил участок земли для своего погребения. Предпочтение обычно отдается месту, с которого открывается привлекательная перспектива.

Вот мы прибываем к воротам кладбища Отандзи, а также к храму, в котором находятся голова и плечи громадного изваяния Дайбуцу, собранного из деревянных досок. Поверхность этих досок оклеена золотой бумагой, но, так как на деревянной поверхности просматривается каждый стык, изваяние в целом выглядит настолько грубо, что смотреть на него удовольствия не доставляет.

Затем мы осматриваем корейский «памятник над захоронением ушей» (рис. 40), который по форме практически ничем не отличается от памятников на горе Коя-Сан. Когда японцы в былинные времена отправлялись в бой, они по традиции приносили с собой в качестве трофеев головы поверженных врагов. Однако доставка голов врагов, убитых во время войны при завоевании Кореи, оказалась делом очень сложным, поэтому в качестве таких диких трофеев стали собирать одни только уши. После публичной демонстрации привезенных ушей корейцев в Японии их хоронили в насыпном кургане, на вершине которого стоит этот памятник.

Следующим мы осматриваем Сандзю-сан-кендо, или храм тридцати трех пространств. Длина этого храма составляет 93 м, с помощью колонн в нем обозначено тридцать три пространства, отсюда происходит его название, и все эти пространства заполнены изваяниями богов в человеческий рост. Существует широко распространенное поверье, согласно которому в этом храме находится 33 333 статуи божков, но на самом деле их здесь только 1001 штука. У некоторых изваяний, однако, имеется сорок рук; другие снабжены нимбом, на которых изображены небольшие фигурки, а есть такие, что находятся под навесами в окружении мелких божков. Высказывается предположение, пусть даже ошибочное, о том, что изваяний здесь можно насчитать гораздо больше.

Рис. 40. Памятник на захоронении ушей корейцев

Эти изваяния располагаются стройными рядами вдоль отлого поднимающейся галереи, и все они повернуты лицом в дальний угол храма. Однако посередине в эти шеренги вторгаются Дайбуцу с двадцатью восемью фигурами, представляющими особый интерес, так как им тысяча лет и их доставили из Нары. Перед этими фигурами стоит идол с нимбом, на котором можно насчитать тысячу маленьких божков тоже с нимбами. Следует упомянуть еще об одном широко распространенном поверье, будто конек крыши этого храма изготовлен из одного бревна (ивы) и что все идолы, находящиеся в нем, кроме привезенных из Нары, произведены из ветвей того же самого дерева.

Мы теперь узнали самую большую пагоду в Японии под названием Токи-но-то, или пагода храма Токи. Она поражает своими безупречными пропорциями, но без какой-либо роскошной резьбы, которую мы видели в орнаменте пагоды в Осаке.

В храме Тодзи мы видим народ, одновременно старых и молодых людей, с расщепленным бамбуком, на котором написано название этого храма, бегущих вокруг одного из зданий храма. Они бросали палку в ящик каждый раз, пробегая мимо него. Насколько я понимаю, такое поведение должно означать некий религиозный ритуал.

Рис. 41. Восточные ворота храма Ниси Хонгандзи в Киото

Ворота храма Ниси Хонгандзи такие же красивые, как и сам храм, к которому они ведут, и это говорит о многом (рис. 41–44). У этих ворот нас встречает священнослужитель, прилично владеющий английским языком, и сопровождает через основное здание, многочисленные комнаты, прилегающие к храму, через сад и приводит к дому, предназначенному для проведения особой чайной церемонии.

Здешний жрец поведал мне об одном факте, представляющем особый интерес. После революции 1868 года вновь сформированным правительством до определенной степени были приспособлены к местным условиям одновременно европейские манеры и традиции, а также объявлено намерение перевести товарное производство в Японии на европейские рельсы. Преисполненные желанием обратить для собственной пользы опыт зарубежных стран, министры этого правительства серьезно подумывали над тем, можно ли связать европейский прогресс с влиянием христианской религии на народ европейских стран, а также не следует ли им обратить свой народ в христианскую веру, а заодно и навязать ему принципы европейской цивилизации? Для изучения такого неизвестного в Японии явления, как христианство, и последующего изложения результатов своих наблюдений верховного жреца храма Ниси Хонгандзи и священника Акамацу, сопровождавшего нас по этому прекрасному зданию, командировали в Англию; и выполнением своего задания они занимались полтора года, проведенных в Лондоне. Министры правительства выбрали этих жрецов по той простой причине, что они принадлежали к самой высокодуховной школе буддизма, приверженцы которой не поклоняются никаким идолам, а их жрецам было разрешено заводить семью. Итак, закончив выполнение своей миссии в Лондоне, они сообщили о том, что в качестве цивилизующего фактора христианство находится на уровне, лежащем гораздо ниже той религии, которую они сами проповедовали, и что в христианской стране уголовные преступления, всевозможные пороки и пьянство получили намного более широкое распространение, чем в Японии, где народ исповедует в основном синтоизм и буддизм.

Рис. 42. Двери или створки восточных ворот храма Ниси Хонгандзи в Киото

Рис. 43. Резная панель, украшающая восточные ворота храма Ниси Хонгандзи в Киото

Следующий храм, который нам решили показать, называется Тион-ин, представляет собой грандиозное строение, созданное самым знаменитым в Японии плотником (строителем), и человеком, которому поклоняются здесь за его мастерство до сих пор. Внимание посетителя здесь приковы вает зонтик, виднеющийся на крыше храма. Говорят, этот зонтик специально оставил там сам плотник. Он сказал, что этот свой предмет обихода, а также все свое творение передает грядущим поколениям японцев.

В здании, пристроенном к этому храму, находится самый большой в Японии колокол. Его диаметр по губе – 2,9 м, толщина обода – 28 см и высота – 4,9 м.

Рис. 44. Детали орнамента восточного входа храма Ниси Хонгандзи в Киото

Остальные храмы, которые мы посетили, представляют меньший интерес, чем те, что мы уже видели. К тому же они похожи друг на друга, поэтому в каком-то дополнительном описании не нуждаются. Однако во время наших прогулок мы встретили несколько храмов с желтыми стенами и пятью белыми полосами, что указывает на августейшее происхождение первосвященника того или иного храма (рис. 45). Здесь следует заметить, что ни один из детей микадо, кроме его старшего сына, кому предначертано судьбой наследование престола, не имеет права на создание семьи; сыновьям предписывается служба жрецами, а дочерям – путь в монахини. Мои японские спутники договорились, чтобы я в большой комнате гостиницы полюбовался танцем, который исполняют в одном только Киото, а исполнители одеты в костюмы конкретных персонажей представления. На мой вкус, этот танец показался скорее странным, чем красивым, а сам я недостаточно знаком с разыгранным сюжетом, чтобы оценить значение постановки. Представленное сочетание танца и сценического представления с их замедленными, деликатными и грациозными движениями появилось семьсот лет назад и высоко ценится японцами.

Рис. 45. Стена в Киото. Пять параллельных белых полос указывают на то, что здание принадлежит представителю императорского рода

Погода стоит такая теплая, что народ начинает поговаривать об отдыхе на природе; но время пикников, к сожалению, еще не наступило. Любимым местом увеселительных прогулок жителей Киото во время цветения вишни считается район Арасияма с его холмом, знаменитым своими вишневыми садами.

Японцы очень любят отдыхать на природе, поэтому их богатейшее художественное искусство и тончайшее ремесленное мастерство распространяется на производство шкатулок, коробов и различных приспособлений, в которых народ переносит свои угощения на пикник. В такие короба складывают лаковые шкатулки с самыми изощренными орнаментами, фляги из серебра, инкрустированные золотыми побегами, и чашки для саке самого элегантного стиля.

На девятый день января (по старому летосчислению) японцы выходят из дома и собирают семь сортов травы, прихватив с собой угощение для пикника; каждому человеку полагается свой индивидуальный ящик для угощения, тогда как практически все японцы обзаводятся личным запасом саке в тыкве-горлянке, которую вешают на посохе, который кладут на плечо. Собранные травы уносят домой, там их варят, смешивают с рисом и едят такое блюдо вместо салата.

Я уже нанял лучшего в Киото фотографа, чтобы он сделал для меня фотографии архитектурных деталей и редких предметов. А теперь я привлекаю к работе лучшего в этом городе художника-декоратора для изготовления цветных рисунков храмового художественного оформления. Мне страстно хочется собрать все образцы настоящего японского изобразительного искусства, какие только удастся приобрести.

Следующие несколько дней мы посвятили посещению гончарных мастерских, цехов по обработке металла и прочих кустарных предприятий, а также поиску сокровищ в антикварных магазинах; но на 28-е число договаривались о поездке по нескольким знаменитым храмам, расположенным в 16 км от нашего нынешнего пристанища. По пути мы сначала заехали в синтоистский храм, в котором находится макет огромного дракона, что называется, в полный рост, свисающий с потолка летней веранды, предназначенной для музыкальных представлений. Следующим на нашем пути лежал храм, на территории которого располагается крытый мост, напоминающий по виду мосты в швейцарском городе Люцерне (рис. 46). Здесь в главном здании (Буцу-дэне) мы осмотрели три фигуры, среди которых на цветке лилии восседает изваяние Дайбуцу. Это изваяние высотой 15 м без учета основания украшено нимбом огромных размеров. Самому этому храму и изваяниям богов в нем уже исполнилось 600 лет. Затем мы посетили буддистский храм в Удзи (рис. 47), основанный жрецом, прибывшим сюда из Ингена, что находится в уезде Аннан (теперь Сайгон), и привезшим с собой больше сорока колонок печатного текста священного писания. Во внутреннем дворе этого храма сложены огромные стеллажи печатных форм, используемых для размножения буддистского священного писания; их связали в пачки по десять штук, и по предварительным прикидкам их здесь должно быть много тысяч.

Рис. 46. Стена храма Тофуку-дзи в Киото. Возведена из дерева, скреп ленного скобами и оштукатуренного

Рис. 47. Внутреннее убранство храма Обаку

Рис. 48. Чайная мануфактура в деревне Удзи пригорода Киото

Переправившись через реку, вытекающую из озера Бива и прокладывающую путь по живописным окрестностям, мы входим в очаровательный чайный павильон, в котором пару недель тому назад останавливалась императрица по пути в Киото из Нары. Расположен он в деревне Удзи, стоящей на дороге из Нары до Киото, а постоялый двор с чайным павильоном, где мы остановились на отдых, называется «Кику-я» («Кику» по-японски означает «хризантема»; «я» – дом). В окрестностях Удзи выращивают лучший чай в Японии (на рис. 48 изображена часть предприятия по переработке чайного листа), и практически в каждом доме здесь занимаются чайным ремеслом. В этой деревне к тому же торгуют миниатюрами нэцке, черпаками для чая и прочей мелочью, изготовленной из твердой и плотной древесины чайного куста. Особой художественной ценности такие товары не представляют, так как их производят ради неразборчивых ту ристов, а не истинных ценителей произведений искусства.

После легкого завтрака мы отправились на экскурсию в еще один храм, стоящий на столбах, выступающих из воды. На первый взгляд он кажется построенным в индийском стиле, но при близком рассмотрении все детали его конструкции выглядят безоговорочно японскими. Этот храм давно заброшен, никто за ним не следит, и разрушение постепенно завершает свое темное дело. Открывшаяся перед нами картина упадка вызывает особое сожаление по той причине, что храм этот считался одним из самых величественных в Японии. Особого внимания заслуживает даже замечательный ключ, который священнослужитель приносит, чтобы отпереть дверь в здание, которое мы пришли осматривать. Он представляет собой деревянный стержень 3,8 см в поперечнике и 60 см длиной, тогда как внизу этот ключ венчает обычная согнутая железка величиной 1,3 см. Этот ключ вставляют через отверстие в двери диаметром приблизительно 5 см, причем сначала идет его изогнутая металлическая часть, а потом деревянная. Священнослужитель начинает нащупывать с помощью своего гигантского ключа прорезь в огромном деревянном засове; нащупав эту прорезь, с некоторым усилием поднимает засов и открывает дверь (рис. 49).

Рис. 49. Внутреннее устройство входной двери храма в пригороде Киото. Конец ключа уже прошел через дверь, но еще не попал в прорезь засова. Навесной замок опирается на нижнюю панель двери, а его ключ лежит на полу

Этому храму 818 лет, и большинство сохранившихся деталей его внутреннего убранства можно отнести к индийскому стилю точно так же, как и орнамент, обнаруженный в Наре на старинных войлочных изделиях. Сразу после постройки это здание должно было отличаться редчайшей красотой, так как все конструкции его крыши украшены тончайшей инкрустацией из жемчуга. А по ее фрагменту, упавшему с потолка, можно судить о том, что инкрустацию выполнили мастера высочайшей квалификации. Между конструктивными элементами потолок украшен плоским разноцветным орнаментом, роскошным по замыслу и подбору красок, причем постамент, на котором восседает Дайбуцу, инкрустирован настолько безупречно, что любоваться им можно с самого близкого расстояния. Этот храм по-японски называется Хоодо (храм Феникса). Следует заметить, что в таких величественных храмах художественные работы выполнены предельно добросовестно, а образы прописаны в высшей степени изящно. При взгляде с дальнего и близкого расстояния они одинаково прекрасны, и даже те уголки храма, которые никто никогда не рассматривает, так же тщательно украшены, как и часто посещаемые помещения.

По возвращении в Киото меня ждал изысканный английский ужин, приготовленный в гостинице, где я остановился, и сообщение о том, что меня пригласил на трапезу чиновник в ранге дзюгои по имени Кавасе Хидехару. Но своим присутствием почтили губернатор Киото в ранге сёрокуи по имени Макимура Масанао и еще два других чиновника, а также мои японские друзья Исида и Саката.

Ранг дзюгои присваивается императором, и господин Кавасе состоит в должности верховного заместителя министра внутренних дел, а также главы совета по торговле. Здесь в Киото он находится в составе делегации, сопровождающей микадо и его министров, но через день или два собирается выехать в Нагасаки. Господин Матида, открывший для нас сокровищницу в Наре, тоже состоит в ранге дзюгои (дзю – мудрый; гои – пятый), а служит верховным заместителем начальника департамента внутренних дел и одновременно возглавляет императорский музей. Оба этих господина подчиняются министру внутренних дел мистеру Окубо, удостоенному ранга дзюсанми (дзю – мудрый; санми – третий), и относятся к первому рангу государственных чиновников; тогда как два других джентльмена, а также градоначальник Киото относятся к государственным чиновникам четвертого ранга.

Сановникам в государственных ведомствах Японии присваиваются чины в следующем порядке: сановники первого ранга старшей степени, сановники первого ранга младшей степени, сановники второго ранга старшей степени, сановники второго ранга младшей степени, и так до пятого ранга младшей степени. Мы провели приятный вечер с продолжительной беседой о торговле и ремеслах Японии.

Утром владельцы основных производственных предприятий Киото собрались в «торговом доме», где меня принял губернатор и Кавасе-сан. Какое-то время мы посвятили обсуждению тех цехов, посетить которые меня пригласили владельцы производственных предприятий, после чего меня позвали отведать изысканные блюда, приготовленные ко второму завтраку. По завершении трапезы я осмотрел произведения художников, несколько лакированных изделий, чашечки для саке из апельсиновой кожуры и многочисленные ткани; а в соседнем здании мне продемонстрировали шелк жаккардового плетения ручной работы, роскошные камчатные полотна и ткани различных расцветок.

На вершине каждого японского ткацкого станка восседает мальчик, служащий прототипом нашего «жаккардового агрегата», который, собрав вместе нити, поднимает их для того, чтобы проходящий под ними челнок придавал ткани форму. До наступления времени Жозефа Жаккара европейцы использовали такой же самый метод придания рисунка нашим тканям, который я здесь наблюдаю собственными глазами, а парнишку, таким вот образом управляющего процессом создания рисунка, у нас звали «рисовальщиком». Этот способ ткачества, следует напомнить, считается большим шагом вперед по сравнению с примитивным способом работы с каждой поперечной ниткой основы ткани путем перемещения ее вверх и вниз для продевания челнока в соответствующем направлении.

В результате труда такого малолетнего «рисовальщика» в Японии с ткацких станков, один из которых я как раз сейчас рассматриваю, сходят ткани, считающиеся одними из самых прекрасных в мире с точки зрения художественного оформления. И если бы лионские ткачи не смогли перенять рисунок некоторых из этих японских тканей, когда им показали их образцы, а затем наладить производство по цене намного меньшей, чем требовали японцы за свой труд, те ткани, что ткут теперь, пользовались бы высочайшим спросом в европейских странах. Существует, однако, еще один недостаток у этих прекрасных японских тканей, приобретающих все большую популярность в Европе: практически все они содержат золотую нить, которая носится совсем недолго. Она рвется, как полоска позолоченной бумаги, а не держится, как струна благородного металла. Именно из-за расчета на долгую носку побороть предубеждение к японской ткани за короткий срок не получится.

Рядом с примитивными ткацкими станками, которые мы только что осмотрели, я вижу точнейшее французское оборудование для производства шелковой парчи, а также новейшие картонасекальные машины для обеспечения жаккардовой ткани этих новейших ткацких станков картами. Но при этом забавно, что на шелка, которые ткут на новом французском оборудовании, наносят рисунки никудышного европейского стиля, то есть те, что на наших рынках никто даже в руки не возьмет. А вот ткани, произведенные на традиционном японском оборудовании, выглядят произведениями в высшей степени художественного искусства.

В пять часов я прощаюсь с господами Кавасе и Макимурой, но перед расставанием мы договариваемся с Кавасе-сан встретиться в музее микадо завтра утром в девять часов.

По соседству с торговым домом находится множество крытых торговых лотков и большой зал, в котором выставлены на обозрение образцы товаров, изготовленных местными умельцами с указанием имени производителя каждого экспоната. Для меня как иноземца такой показ товаров представляет предельный интерес, и здесь я в скором времени обнаруживаю предметы, неизвестные в сфере европейской торговли. Я впервые вижу образец японской прозрачной эмали. Такие красивые изделия теперь широко представлены в наших рынках товаров; но их появление на этих рынках состоялось благодаря тому, что я привез с собой образцы, которые видел в Киото на выставке вместе с другими товарами местного производства.

Обращусь к еще одному любопытному факту, связанному с происходящей на открытом воздухе частью этого показа. Там я увидел таблички с напечатанными большими буквами адресами. От народа требуют превосходного исполнения работы, поскольку положение страны в мире в значительной мере зависит от уровня ее промышленного производства, а также от характера работы, произведенной каждым из ее ремесленников.

Вечером я заметил огни в сигнальных поддонах маяка, выставленных снаружи синтоистского храма, где сегодня отмечался какой-то праздник; и мне сказали, что такая традиция разжигать огонь уходит в глубокую старину.

Следующим утром я иду в музей, чтобы встретиться там с Кавасе, но градоначальник Киото тоже решил принять нас там. Этот музей для широкой публики закрыт, но монарший дворец, в котором хранится большая коллекция предметов старины, принадлежит микадо, и ее подготовили для просмотра, так как хозяин сейчас находится здесь с визитом. С точки зрения исторического интереса предметы, собранные в киотской коллекции, уступают разве что сокровищам, хранящимся в Наре. Таким образом, у меня появляется шанс осмотреть и подержать в руках экспонаты второй по величине коллекции японского антиквариата, какой не видели даже сами местные жители.

Больше всего мне в этой коллекции нравятся различные образцы лакированных изделий, так как по ним можно проследить состояние этой отрасли в разные периоды истории, и к тому же на них стоят подлинные даты изготовления. Хранитель этой коллекции рассказывает мне, что самый красивый с точки зрения мастерства золотой лак изготавливался на протяжении периода продолжительностью 200 лет где-то лет триста тому назад. Но самые совершенные художественные произведения, по его словам, появились еще раньше. В былые времена для лакировки изделия и нанесения на него орнамента привлекались разные специалисты – лакировкой занимался ремесленник, изготавливавший шкатулку, поднос или миску, и он же придавал им красивую поверхность, в то время как художник наносил на них орнамент в соответствии с заказом. В этот период истории рисование считалось процессом «деликатным» и требующим особого дара, но ему недоставало той «утонченности», которой характеризуют лучшие работы более поздних времен. Где-то лет триста назад, однако, ремесла художника и лакировщика соединились, и тогда появились работы самого высокого технического совершенства.

Мы рассматриваем расположенные в ряд образцы лакированных изделий возрастом пять с лишним столетий, отличающиеся художественными и прочими занимательными особенностями, затем идут те, что изготовлены 400, 300 лет назад. Те экспонаты, которым пятьсот или больше лет, представляют собой образцы с черным полем, по которому прописан неброский многоцветный орнамент тускло-красной, глубокой красно-коричневой, желтой и серовато-зеленой краской; контур наносится ломаной золотой линией.

Тщательно изучив в течение некоторого времени представленные в коллекции работы, я обнаружил критерии, по которым можно было четко различить образцы лакированных изделий конкретных крупных периодов истории Японии. Например, то, что следует считать современными предметами (которым меньше сотни лет), легко отличить от предметов, принадлежащих к Средневековью (отнесем их в прошлое на 100–300 лет назад), тогда как их тоже отличают собственные особенности от более древних изделий. И даже между изделиями, сработанными 400 и 500 лет назад, существуют бросающиеся в глаза отличия.

В этой коллекции присутствует образец так называемого веленевого лакового покрытия, то есть покрытие лаком цвета пергамента; однако технология изготовления такого особенного лака давно утрачена. Я к тому узнал, что когда-то в Японии производился фиолетовый лак, но секрет его изготовления теперь надежно позабыт.

После моего возвращения из Японии на родину я много думал о мастерстве изготовителей лакированных изделий, и мне удалось отослать в Японию материал, который позволил восстановить производство фиолетового лака.

В коллекции находятся прекрасные экземпляры предметов, близкие по сути к дарохранительнице римско-католической церкви (рис. 50 и 51). В одном из них хранится зуб епископа, а еще в одном – маленькие металлические слитки, обнаруженные в прахе кремированного священнослужителя. Суеверные люди полагают, что после кремации наделенного мудростью человека в прахе останется много таких слитков, а если это качество у него отсутствовало, то их найдется совсем мало. Дарохранительницы в некоторых случаях почти изготавливают полностью из золота, их отличают изящество замысла и великое мастерство исполнения (в музее я видел несколько прекрасных образцов таких золотых предметов). Причем всем их деталям придается свое символическое значение, поэтому по ним можно многое узнать о времени изготовления. Но об этом речь пойдет немного позже.

Здесь мы видели чернильную плитку, покоящуюся на массивной подставке из бледно-синего стекла, которую, как меня уверили, изготовили японцы, и ей 100 лет. Однако самая интересная часть коллекции находится в небольшой комнатке, где собрана одежда, примитивная корона, пара сапог с отворотами из войлока и несколько других предметов, привезенных великим полководцем Тайко из Кореи, когда он заново покорял эту страну 300 лет назад.

Рис. 50. Буддийская дарохранительница, подаренная храму сыном китайского императора принцем Мамаядо в 622 году. Имя Мамаядо означает «ворота конюшни», так как этот принц родился как раз в конюшне. А – верхняя часть дарохранительницы, вид сбоку

Из одежды в этой коллекции представлено предметов двенадцать, несколько изготовлены из парчового шелка, а остальные – из украшенных вышивкой тканей. Парочку из них я бы с большой долей уверенности отнес к китайским предметам одежды, тогда как один из них по его качеству мне показался безоговорочно японским, так как ткань, из которого его сшили, выглядела плотной и на вид казалась состоящей из разных кусков. Рисунок на этом последнем образце одежды составляют в основном крупные изображения драконов и облаков, нанесенные уверенной рукой. Были ли эти предметы одежды изготовлены в Корее, мы не знаем; но в любом случае они вызывают огромный интерес. Совершенно определенно то, что в Японию прибыли многочисленные ремесленники из Кореи, причем кое-кто из японцев считает, что корейцы передали китайцам практически все свои ремесла. Здесь представлена обувь из войлока, как я уже упоминал, и несколько полотен узорчатого войлока наподобие того, что мы видели в Наре. В ткань одного из предметов одежды вотканы золотые нити, как и во многие современные японские ткани, и эти золотые нити изготовлены из позолоченной бумаги, а на рисунке изображены такие свитки и антемии, из которых в наше время состоят «фигуры» многих национальных тканей.

Рис. 51. Буддийская дарохранительница

После осмотра этой коллекции я пошел познакомиться с процессом нанесения рисунка на креп, и все мною увиденное представляло большой интерес; но, поскольку мне еще предстоит описывать этот процесс чуть позже, я пока позволю себе только упомянуть сам факт того, что просто его наблюдал.

В антикварных лавках Киото торгуют исключительно китайскими предметами старины и корейскими мелочовкой, но при этом торговцы ломят такие заоблачные цены, что я ничего покупать не стал.

Вечером по приглашению градоначальника Киото я пошел в храмовый сад, чтобы познакомиться с мероприятием под названием «чайная служба» или «чайная церемония» – «тя-но-ю», которую организовал градоначальник в здании, специально предназначенном для этой цели. Я наблюдал тем не менее эпизод такой службы, проводящийся точно в пять и шесть часов вечера. При каждом крупном храме имеется небольшой дом, предназначенный специально для исполнения чайной церемонии, и любой человек может воспользоваться таким домом для проведения собственной чайной церемонии. Такой же дом находится на территории каждой крупной усадьбы или ясики.

Здесь, насколько я убедился, она исполняется так же, как в храмах, и хозяин церемонии за определенную плату нанимает знатока соответствующего этикета; но если друзей приглашает сановник высокого ранга, тогда он сам исполняет роль, за которую в настоящий момент взялся платный знаток. На такое мероприятие хозяин церемонии приглашает не больше четырех гостей. Комнату для проведения службы выбирают небольшого размера, пол в ней застилают четырьмя с половиной циновками размером 180 на 90 см. В помещение, выбранное для чайной церемонии, входят через специальное отверстие или оконный проем размером 60 см, находящееся на уровне пола комнаты, но на 40 см выше уровня земли. При соблюдении всех правил такая служба, если верить моему руководителю церемонии, начинается в семь часов утра и продолжается до часа ночи следующего дня.

Главная особенность японской чайной церемонии состоит в четкой последовательности ее исполнения. Ложку, чашку, ковш, а также все остальные принадлежности следует брать определенным образом, ставить в определенном для них обрядом месте и браться за определенную их часть; и все во время церемонии делается с одной и той же непостижимой для иностранца точностью.

Мне пришлось стать участником части церемонии «питья жидкого чая» и части церемонии «питья густого чая». Но в целом мне просто преподали урок правил японской вежливости, которым раньше строго следовали в каждом особняке и на каждом официальном мероприятии и продолжают следовать в семьях старой аристократии. Изначально чайной церемонии придавали некий тайный смысл, а в дом, где она проводилась, вход прислуге запрещался – все положенные действия выполнял хозяин церемонии. Он зажигал огонь, кипятил воду, заваривал чай. Короче говоря, лично обслуживал своих гостей. Но со временем чайную церемонию низвели до уровня обычного, пусть даже очень модного, обряда.

Больше всего в этом мероприятии меня поразили несколько японских причуд. Так, и хозяин, и гости остаются на коленях с момента, когда они вступают в специальное помещение, и до тех пор, пока его не покинут. И даже когда хозяину церемонии требуется перейти в небольшую подсобную комнату, чтобы принести воду, чашки или что-то еще, он перемещается на коленях к перегородке, служащей дверью, и только в соседнем помещении поднимается на ноги. Причем встает он с колен только тогда, когда его уже не видят гости. Главный гость, кроме того, выступал от имени всей компании, и кроме него с исполнителем церемонии никто больше не произносил ни слова, насколько долго ни задерживалось бы действо с их участием. Более того, главный гость задавал множество вопросов и выдвигал разнообразные требования: так, он расспрашивал обо всем, что касалось чая, и требовал подать закуски; но конкретный момент для каждого вопроса и просьбы определяется правилами этикета. В соответствующие моменты тот же главный гость может потребовать для осмотра чайную упаковку, ложку, котелок или заварной чайник. Получив необходимое разрешение, он переползает на коленях к месту, где находится нужный ему предмет, берет его в руки, склоняется челом до пола, распрямляется, подносит полученный предмет ко лбу и только тогда начинает его разглядывать. Глядя на заварной чайник, он уточняет, серебряный ли он, затем кто его сделал. После этого главный гость поднимает крышку чайника, нюхает сам чай и интересуется его ценой за фунт веса. Покончив с расспросами, он передает чайник следующему гостю и сообщает распорядителю чаепитием свои выводы, которые должны быть по возможности хвалебными и красноречивыми. Как только все гости должным образом осмотрели предмет, главный гость возвращается ползком на коленях через всю комнату на свое место. Все предметы, необходимые для чайной церемонии, осматривают и возвращают на место все тем же способом.

Именно по таким случаям достают редкие предметы домашнего обихода; и у японцев не принято скрывать свою гордость в связи с обладанием какой-нибудь малюсенькой банкой для чая, ложкой или чашкой, изготовленной знаменитым мастером. Но на многие вещи, представляющие громадную ценность для японцев, в Европе вообще не обратили бы внимания. Маленькую коробку для чая японцы прячут в шелковый мешочек, потом еще в шкатулку, а ее – еще в один мешок и еще один ящик для полной сохранности в изначальном виде. И я наблюдал, как небольшие грубовато сработанные глиняные сосуды упаковывали именно таким тщательным образом.

На протяжении двух часов, которые я провел в наблюдении за чайной церемонией тяно-ю, мы занимались тем, что ждали, пока хозяин заварит чай, а потом потягивали напиток из различных сортов заварки. Один отвар, густой, как каша, и невообразимо горький, получился из чайных листьев, растертых в тончайший порошок, путем добавления воды доведенный до состояния теста. Его пьют из общей чашки по очереди. В таком случае правилами вежливости предусматривается передавать чашку соседу таким образом, чтобы он, не поворачивая чашку, сразу пил с никем не тронутого участка ее края.

Впоследствии я узнал у Саката-сан, что на таких встречах обычно обсуждаются частные дела, а также затеваются тайные заговоры. Так что практически все мятежи в Японии замышлялись как раз во время подобных тайных посиделок.

В производственной сфере я наблюдал в Киото за процессом изготовления большого количества изделий из керамики, бронзы, лака и перегородчатой эмали на фарфоре. Я также видел, как изготавливали ткани, наносили рисунок на креп, наблюдал за работой над вышивкой; и теперь я во многом осознал, какими способами японцы достигают высоких результатов. Потратив на этот город все доступное мне время, мы пакуем вещи и отправляемся в город Оцу, что находится на озере Бива.

Наш путь лежит через холмы, расположенные с тыльной части гостиницы, и здесь мы видим несколько маленьких гончарных мануфактур, на которых производят своеобразную посуду из фарфора Авата. Через полчаса мы достигаем участка дороги с уже приличным покрытием, на которой идет ремонт. И здесь нам приходится спешиваться, а рикши взваливают свои тележки на плечи, хотя вполне можно было бы продолжить путь на них. Причем нас обгоняют погонщики лошадей и волов с поклажей, однако к уведомлению, гласящему, что «въезд с повозками запрещен», нужно относиться с уважением.

В скором времени тем не менее мы оказываемся на обычной дороге, которая через 6,5 км выводит нас на возвышенность, с которой открывается вид на прекрасное озеро Бива. Гладь его воды напоминает мне поверхность Женевского озера. В это время года окружающие его горы полностью покрыты снегом.

Преодолев еще 12 км, мы подъезжаем к городку Оцу, ремесленники которого, как мне сообщили, специализируются исключительно на серебряных заварных чайниках. Из этого места мы совершаем экскурсию в храм, расположенный в 3 км, откуда открывается очаровательный вид на озеро Бива. И здесь мне следует упомянуть о том, что сами японцы насчитали восемь мест, с которых открывается выдающийся вид на это озеро, и мы теперь вышли на одно из них.

Со смотровой площадки храма, возведенного высоко на холме, наш край озера простирается на 5 км, и в прозрачном воздухе я ясно вижу заснеженные горы на противоположном берегу. Хотя мы собирались остановиться на ночлег в Оцу, погода нам показалась настолько прекрасной, а воздух настолько бодрящим, что мы продолжаем путешествие до города Исиб, удаленного от Киото на 32 км. Вскоре после возобновления нашего путешествия мы въезжаем в деревню, все жители которой как будто заняты изготовлением особых шелковых шнуров к веерам, с чьей помощью повязывают лакированные шкатулки и прочие предметы. Еще через 5 км нам попадается городок под названием Кусацу, где продаются одни только тыквы-горлянки.

Так называемые бутылочные тыквы (горлянки) представляют собой просто овощи с отвердевшей кожурой из семейства наших огурцов и дынь, но только в форме, напоминающей песочные часы. Такие сосуды в народе называют флягами паломников. Обычно эти тыквы бывают темного ярко-коричневого оттенка, но здесь встречаются сорта желтого цвета с черными пятнами, также они бывают оранжевыми с такими же черными пятнами, встречаются даже практически красные. Мне предоставили образцы таких тыкв.

Мы снова устраиваемся в наших тележках. Нанятые пристяжные рикши тянут бодро, и вечер кажется просто чудесным; но вдруг я чувствую толчок, удар и качусь на обочину дороги. С одного бока моя тележка развалилась на части. Расследование причины аварии заняло несколько мгновений: из оси выпал шплинт крепления колеса, и оно укатилось от нас на несколько метров. Поскольку я из-за этой несерьезной аварии не пострадал, а только почувствовал себя участником безобидного развлечения, несчастный извозчик, тележка которого сломалась, со спокойной душой присоединяется к всеобщему веселью.

По прибытии в Исиб мы определяемся на постой в симпатичной японской маленькой гостинице. Я прихватил с собой из Киото кое-какие европейские роскошества и теперь, голодный, как английский охотник, готовлю себе обильную трапезу из вырезки либихского мяса, вареных яиц, хлеба, джема и риса.

В этой гостинице находится единственный предмет европейской мебели – стул; но такой привычный для нас предмет домашней обстановки скорее усугубляет, чем облегчает мои трудности. Как мне следует поступить? Громоздиться на этот стул, когда бумага, на которой я собрался писать, лежит на полу, или класть эту бумагу на сиденье стула, когда мне не на что сесть? Удобства все эти ухищрения совсем не добавляют. В конечном счете, однако, я все-таки преодолеваю сложности, усевшись на японский столик (представляющий собой маленький поднос на ножках высотой около 10 см), и приступаю к письму на деревянном сиденье европейского стула. Пока я занят писаниной, Саката-сан закуривает сигарету, которых, как он говорит мне, купил в Киото сто штук всего лишь за фартинг (четверть пенни). Он к тому же сообщает мне, что эти сигареты оказались весьма приличного качества; но я никогда не курил табак и не могу дать их достоинствам объективную оценку.

На календаре 7 марта. Мы поднимаемся в 6:40 утра и в четверть девятого отправляемся в путь на Камидзияму в город Исэ, в котором находятся великие синтоистские алтари и школы; действительно, многое в провинции Исэ так или иначе связано с синто, или, как мы, европейцы, его называем, с синтоизмом.

Утро выдалось по-настоящему прекрасное, и на некотором протяжении пути окрестности дороги выглядят очень красиво, по обе стороны виднеются укрытые снегом горы. Приблизительно через 8 км мы въезжаем в деревню Минакути, где плетут «корзины для винограда». Это небольшие корзины, сплетенные из ростков глицинии, но ничего особенно интересного я в них не нахожу. Я скорее бы рассчитывал увидеть такие предметы в лавках Маргита и Рамсгита, чем на улицах японского городка.

Перевалив через горный хребет и спустившись по крутому серпантину в красивую долину, мы скоро покидаем главную магистраль (великую Токайдо) и поворачиваем направо на дорогу вдоль мыса Исэ. Пейзаж теперь становится все менее и менее занимательным; но в отдалении перед нами на противоположном берегу бухты Овари высятся горные хребты, и у нас за спиной тоже находятся заснеженные холмы.

К половине второго пополудни мы въезжаем в городок Саканосита, где нас ждет обед, и теряем здесь час на замену извозчиков. Сотни солдат шагают по дороге в направлении Киото, а все их командиры пользуются услугами извозчиков. Наконец-то удается отыскать готовых к пути рикш, но они соглашаются отвезти нас только на 6 км от города. Поэтому опять возникает задержка еще на час.

К шести часам вечера мы прибываем в главный город провинции Исэ под названием Цу или Аноцу, покрыв за день 70 км. На протяжении заключительного отрезка нашего путешествия ничего особенного не случилось, разве что у коляски мистера Исиды вылетел шкворень и он вывалился на дорогу. То есть повторилось то же самое, что произошло со мной вчера.

На время нынешнего путешествия мы в Киото наняли повара, но вчера вечером, когда впервые потребовались его услуги, обнаружилось, что готовить еду он не умеет. Когда Саката сообщил мне такое удручающее известие, он разбавил его жизнеутверждающим замечанием, что один из наших извозчиков «мог бы сварить яйца и приготовить бифштексы». О лучшей трапезе нельзя было даже мечтать, так как бифштексы в Японии считаются очень редким блюдом. Сегодня на обед мне перепали пять вареных яиц, немного риса и джем. И на лучшее питание практически на всем протяжении поездки мне рассчитывать не приходится; спасибо, великолепный воздух Японии позволяет мне в полной мере наслаждаться всей имеющейся провизией. Что же касается вина и прочих веселящих напитков, то я не видел и тем более не попробовал их больше месяца. Того рикшу, что умеет готовить бифштексы, мы берем с собой до Токио. Сегодня попеременно с еще одним извозчиком он катил меня 32 км, а потом еще 38 км толкал на холмы, одновременно присматривая за исправностью всего нашего хозяйства, и уже на месте выглядит свежим, как молодой редис.

Вечером Саката подарил мне интереснейшую реликвию в виде большого забавного ножа с украшенной орнаментом из золота или серебра металлической рукоятью и лезвием под прямым углом. Геральдический герб, изображенный на рис. 52, состоит из четырех таких ножей. Его применяли благородные дамы в бою, когда метали в выбранную жертву. Причем нож всегда прикреплялся к владельцу цепью. Утром мы поднимаемся в семь часов и без особой раскачки отправляемся в путь. Через два часа подъезжаем к городку Инаки, где изготавливается лучшая в Японии пергаментная бумага, столь близко напоминающая определенные виды кожи, например сафьян и опойку, что можно обмануть европейского эксперта. Однако остальные образцы носят лишь приблизительное сходство с дубленой шкурой.

Кожа в Японии используется экономно, и пергаментная бумага очень широко применяется там, где мы используем натуральную кожу. Добротная, надежного качества продукция Инаки очень редко находит путь на европейский рынок, если попадает на него вообще. Пергаментная бумага, поступающая на наш рынок, делается в основном в Токио мастерами из провинции Исэ, но она тонкая и волокнистая, а если немного и напоминает кожу, то лишь с одной стороны, тогда как изготовленная здесь бумага прочная и похожа на кожу с обеих сторон. Изготовленная в Токио пергаментная бумага на ощупь тисненая, а бумага из Инаки – гладкая.

В городке Мацусака, в который мы заезжаем колонной по одному, многие дома сожгли поднявшие мятеж земледельцы, возмущенные поборами, которыми их без меры обложили местные власти. И сохраняются опасения того, что мятежники могут продолжить свою разрушительную деятельность, так как они пообещали спалить все города в стране, если им не облегчат бремя налогов.

Еще через час мы проезжаем большую деревню, единственным промыслом населения которой считается изготовление обычных флейт. Здесь мы отдыхаем в течение нескольких минут; и здесь вместо чая нас угощают кипятком, окрашенным соком краснокочанной капусты и соленой сливы, но ароматического материала хозяева добавили настолько мало, что никакого его вкуса я не ощутил.

Рис. 52. Геральдический герб японского князя

К половине третьего пополудни мы попали в очаровательную деревеньку на морском побережье под названием Футамигаура, где нам предлагают легкий обед, который собираются накрыть в удивительно симпатичном здании. Наша комната блистает чистотой, недоступной даже голландцам, она оборудована пористыми панелями небывалой красоты над раздвижными перегородками, а также имеет исключительно изящный эркер. Я нахожусь в комнате, о возможности существования которой даже не подозревал; причем и вся обстановка гостиницы ничем не уступает очаровательной комнате, в которой мы сидим.

Пока готовится трапеза, мы отправляемся на прогулку к морскому берегу, удаленному от гостиницы на 300 м. Здесь в море на расстоянии 200 – 300 м от берега стоят две скалы, одна из которых возвышается над водой на 15 м, а вторая – на шесть. Между этими скалами протянуты толстые соломенные канаты, с которых свисают синтоистские обереги в виде пучков травы; и на протяжении сотен лет скалы соединяют такие канаты, которые по мере износа меняют на новые. В определенные времена года можно наблюдать восход солнца точно между этими двумя скалами под синтоистскими оберегами из пучков соломы.

Когда наступает время такого восхода солнца, сюда устремляются массы паломников, чтобы вознести светилу положенную хвалу, и даже сейчас, хотя подходящее для нашествия паломников время еще не пришло, я наблюдаю нескольких японцев, со сложенными руками стоящих в благочестивом восхищении перед диском источника света. На берегу прямо напротив этих скал находятся тории, или врата, и небольшой помост, заставленный сотнями маленьких глиняных лягушек и заваленный множеством мелких монет (номинал почти всех этих монет не превышает половины пенни). Глиняных лягушек покупают у жреца, живущего прямо здесь же, и посвящают их восходящему солнцу. Я добыл несколько таких лягушек, а также рисунки священных скал, какие паломники покупают на память о посещении данного святого места.

Здесь, под синтоистским символом, мы отправляем культ поклонения солнцу, а в это время в синтоистских храмах Киото и Кобе в специальных чашах разжигают огонь; таким манером синтоизмом среди его прочих постулатов совершенно очевидным образом предусматривается поклонение огню.

На обратном пути в гостиницу мы прошли мимо множества будок, установленных для торговли ракушками, ожерельями из ракушек и подобными изделиями. Эти будки располагаются среди соснового леса, спускающегося с ближайших гор практически к самому морю.

После обеда мы за час добрались до самого симпатичного и совершенного с точки зрения стиля и размера городских домов Японии из виденных мною до сих пор. Надо признать, что все города в провинции Исэ дают большую фору всем городам, что я посетил до сих пор – даже Токио или Киото. К тому же в этой провинции оказывается больше городов и выше численность населения, чем в подавляющем большинстве провинций Японии.

Этот город под названием Фуруити (Старый базар) мы проходим без остановки (притом что в нем находятся заслуживающие нашего внимания храмы и алтари) и направляемся в город Камидзияма, где располагаются святая святых синтоистской церкви и великая школа синтоизма.

Хотя город Камидзияма совсем не такой интересный, как Фуруити, население его богатеет и процветает.

Мои спутники здесь выбирают гостиницу, которая мне не совсем нравится, так как мы прошли мимо нескольких чайных домов намного симпатичнее на вид. Но мой проводник успокаивает меня, сообщив, что те дома, которые я принял за гостиные дворы, на самом деле предназначаются исключительно для исполнения определенных танцев, характерных для этого города. Эти представления служат восстановлению сил паломников после дальнего пути.

Совсем скоро мы добираемся до входа в священную рощу, где нас дожидаются местный жрец и два мирянина, которым поручено провести нас по святым местам. Но нас сразу предупреждают о том, что внутрь храма никого не пускают, так как вход туда разрешается одному только доверенному лицу микадо, присланному помолиться о благе его народа. Мы входим в величественную рощу или, скорее, вступаем на широкую, прекрасно ухоженную тропу, ведущую через небольшой густой лес громадных японских кедров. Здесь растет дерево со стволом диаметром 3,6 м на высоте 2 м от земли. Справа от нас бежит река, широкий спуск к ней оборудован ступеньками. Здесь священник приказывает нам умыться, так как приближаться к святилищам без предварительного омовения категорически запрещено. Мы спускаемся к воде, споласкиваем руки, но нам приказывают прополоскать рот. Для этого нам приходится черпать воду из реки руками, сложенными ковшиком. Выполнив положенные водные процедуры, мы продолжаем путь вдоль прекрасной аллеи.

Наступает пять часов пополудни; яркие солнечные лучи пробивают кроны деревьев и проливаются величественным светом на вершины далеких от нас холмов. Спокойный воздух благоухает редким ароматом, а безоблачные небеса сияют синевой. Мы подходим к воротам; сооруженные из некрашеной сосны и поднятые на две ступеньки, они выглядят простыми, но очень красивыми; притом что створки этих ворот распахнуты, их проем занавешен большой белой шторой в синтоистском стиле. На ступенях рассыпаны сотни разменных монет и бумажек, в которые завернуты деньги.

Мы делаем наши пожертвования храму, и, поскольку их размер немного больше обычных пожертвований самих японцев, жрец сдвигает штору немного в сторону, чтобы мы могли взглянуть на скрываемую ею территорию, но я вижу только закрытые сосновые ворота с тяжелыми медными полосами обшивки.

Мы стоим перед комплексом зданий, представляющих самый живой интерес; и совсем немногие святилища в мире славятся такой непревзойденной знаменитостью, как святилища храма, расположенного сейчас перед нами. Все здания на этой огражденной территории каждые 21 год полностью стирались с лица земли на протяжении восемнадцати с лишним веков. Построенные 1881 год назад, они за этот период времени многократно подвергались полному разрушению и восстановлению. Но каждое бревно и каждая опора в нынешнем здании представляют собой точную копию тех бревен и опор здания, возведенного 1881 год назад. Все эти разрушения и восстановления обеспечивают постоянную новизну храма (рис. 53).

Великим символом синтоизма служит зеркало; ведь, как считают синтоисты, точно так же зеркало отражает как наше изображение, так и все самые сокровенные мотивы наших поступков или глубинное состояние души. Мне говорят, что в центральных зданиях за оградой, у ворот которой мы стоим, хранится зеркало, ниспосланное с небес, чтобы человек увидел в нем себя, и что бог, которому поклоняются у этого великого алтаря, считается у японцев первым на земле человеком, то есть числится японским Адамом. Но представители образованных сословий в наше время считают, что этот так называемый «первый человек» был то ли китайцем, то ли монголом.

Рис. 53. Святой синтоистский храм города Камидзияма в провинции Исэ

Мы обходим ограду храма сбоку и с небольшого возвышения получаем некоторое представление о характере зданий, перилах или стенах, внутри которых находятся святыни.

Храм или святилища располагаются внутри четырех дворов, находящихся один внутри другого. Причем внешний двор огорожен деревянным забором или стеной высотой около 3 м. Этот забор состоит в основном из горизонтальных досок (рис. 54), а остальные заборы с моего нынешнего места я не вижу. Тут, однако, я замечаю высокий курган и сразу же отправляюсь к нему. С кургана мне видно второй забор, имеющий очень открытую конструкцию, состоящую из пере межающихся коротких и высоких круглых стоек с двумя горизонтальными прожилинами, соединяющими их (рис. 55). Третью ограду можно назвать больше похожей на наш обычный деревянный забор, состоящий из квадратных стоек с двумя горизонтальными прожилинами, к которым гвоздями крепится штакетник с квадратным верхом (рис. 56). А четвертая, то есть последняя ограда состоит из стоек и сплоченных досок с несколько зауженным верхом, отчего сверху образуются щели (рис. 57). Все четыре забора построены из струганых сосновых пиломатериалов без нанесения на них никакой краски и никакого лака.

Рис. 54. Внешняя стена великого синтоистского святилища

Рис. 55. Второй забор великого синтоистского святилища

Рис. 56. Третий забор великого синтоистского святилища

С нашей господствующей над местностью позиции нам видно пять зданий. Три здания, центральное из которых выглядит самым большим, размещены в тыльной части внутреннего двора. Причем два здания поменьше стоят перед центральным зданием большего размера, и они связаны своего рода крытой галереей. Два последних здания расположены совершенно отдельно от еще трех, из которых два находятся в самой глубине двора. Все здания имеют соломенные крыши с главными опорными конструкциями, выступающими наружу самым занимательным образом; при этом конек крыш лежит на нескольких напоминающих веретено столбах. Они, как мне сказали, указывают на разряд синтоистского храма. В центральном здании, стоящем в дальней части двора, хранится зеркало, ниспосланное обитателями небес. Это здание, приподнятое над землей на 1,5 м, окружено крытым балконом, к которому ведет центральная лестница.

Рис. 57. Четвертый, или внутренний, забор великого синтоистского святилища. Им огорожен центральный двор, в дальнем конце которого стоит здание, в котором хранится зеркало, ниспосланное людям с небес

Огромная часть японцев считает эти здания самыми святыми и интересными в мире из всех рукотворных строений. Синтоизм исповедовало население Древней Японии, и он всегда оставался религией микадо, в то время как теперь его снова провозгласили национальной религией народа всей страны. К этому алтарю на протяжении почти 2000 лет тянулись миллионы паломников; и в этой не увядающей ни на мгновение его славе чувствуется нечто, вызывающее особенное ощущение.

Покинув священную рощу, мы заходим на рынок, заставленный киосками, расположившимися под нависающими кронами деревьев, где нам предлагают купить всяческую мелочовку. Здесь навязчиво зазывают покупателей, что представляется совсем новым для меня явлением за все время моего пребывания в Японии. Обстановка здесь очень напоминает наше библейское Вавилонское столпотворение, где на каждого прохожего изливается все красноречие продавца, ставящего перед собой задачу заставить его купить хоть что-то выставленное на продажу. Но при всем напоре на вас продавцов, навязывающих свой товар, грубости или оскорблений никто не допускает. Среди прочих сувенирчиков я приобрел резное изображение бога Дайкоку, причем настолько маленького, что оно поместилось в оболочке рисового зерна. В еще одной купленной мною рисовой оболочке поместилось изображение сразу двух богов – Дайкоку и Эбису, сидящих рядом. Когда смотришь на них через лупу, они выглядят практически такими же прекрасными, как статуэтка парочки богов высотой 4 см, которую я также приобрел.

После ужина мы сделали очередную вылазку в город. На этот раз решили посмотреть один из танцев, которыми славится Камидзияма, и скоро подошли к танцевальному залу. Мы вошли в большую комнату почти квадратной формы; по трем ее стенам оборудован своего рода проход, хотя и ничем не отделенный от основного помещения, но крыша здесь намного ниже, чем в центре, и колонны, поддерживающие ее, некоторым образом отделяют эту часть помещения от центральной части зала. Вдоль стен свисают вертикальные полосы белой, красной, голубой, темно-синей и зеленой хлопчатобумажной ткани шириной около 25 см. По верхнему краю этих цветных полос проходит белый ситцевый бордюр той же самой ширины, и на нем нарисован герб в форме тележного колеса. Конец комнаты, где отсутствует подобное проходу пространство, пересекает длинный ковер, и на него нас приглашают сесть. На всю длину центральной части зала справа и слева раскатаны два длинных ковра, на которых восседают три поющие девушки, аккомпанирующие себе на музыкальных инструментах. С потолка подобного проходу пространства свисают фонари, а тут и там в середине зала горят свечи в подсвечниках на высоких подставках. Как только начинает звучать музыка и пение, фонари вокруг начинают подниматься и пол в подобной проходу части зала тоже поднимается приблизительно на 30 см от его изначального уровня. Этот приподнятый помост, появляющийся по трем стенам зала, тут же огораживается низкими перилами, но откуда эти перила появились или куда они спрятались, когда танец закончился, я не знаю, так как они появились и исчезли, как мне показалось, мгновенно.

Как только мы расселись, перед каждым из нас на небольшую стойку кто-то положил перевязанный красным шпагатом пакет с маленьким сувениром, служащим символом того, что перед нами находится подарок. Следует отметить, что в Японии предназначенный в качестве подарка предмет обвязывают шпагатом определенного вида, снабжают кусочком сложенной цветной бумаги. Пакетик, лежащий перед нами в качестве подарка, содержит слова из песни; но на каждом подносе к тому же находится горка малюсеньких пирожков в виде герба в форме колеса, которым украшен бордюр вокруг зала. Фонари декорированы точно таким же изображением, и к небольшому мосту, по которому нам приходится проходить, чтобы войти в танцевальный зал, в качестве балкона приделана большая половинка колеса.

Фонари подняли почти что до самого потолка, платформа с перилами находится на своем месте, танцоры входят практически у нас из-за спины слева и справа, шествуют медленно и торжественно, пока не встречаются в центре прохода, обращенного к нам. Танец состоит почти исключительно из грациозных движений рук, тело исполнителей при этом лишь чуть-чуть наклоняется, а ноги практически стоят на месте. Этот танец пришел из глубокой старины, и его не увидишь ни в одном другом городе данной страны.

Весь танец продолжался минут пять или семь, юные танцовщицы медленно уходят туда, откуда они вышли, исполнительницы музыкального сопровождения покидают зал, помост опускается, фонари тоже, и представление считается оконченным.