Глава 3

Подготовка к долгому пути. – По воде до Кобе. – Въезд микадо в Кобе. – Авадзи, Санда, Арима, Нара. – Реликвии микадо

Следующие два или три дня ушли на согласование в Иоко гаме продолжительной поездки в глубинку, благо власти этой страны любезно разрешают мне посетить любой уголок Японии. Причем министры настаивают на том, чтобы на всем протяжении пребывания я считал себя гостем их государства.

Перед началом путешествия я даже представить себе не мог все предназначавшиеся мне привилегии, зато по достоинству оценил покровительство, обеспечиваемое мне посредством тщательной подготовки японскими властями моего безмятежного пребывания у них в гостях. В какой бы город я ни прибывал, ради меня собирали всех известных там рукодельников, и у меня появлялась возможность познакомиться со всеми интересными для меня произведениями архитектуры, памятниками древности или ремесленного производства.

У меня в гостинице собрались господин Танака из Токийского музея, Исида и Саката, которым предстояло сопровождать меня в поездке по их стране. Исида-сан брал на себя заботу о финансах и урегулировании бюрократических вопросов, тогда как Саката согласился на роль провожатого и переводчика. Хотелось бы сразу отметить, что они безупречно справились с возложенными на себя обязанностями, проявив при этом величайшее терпение и предусмотрительность.

В половине третьего пополудни мы поднялись на палубу судна, стоявшего у таможенного пирса. Нас сопровождал мистер Джеймс Сумарес, которому предстояло составить нам компанию на протяжении первых дней нашего путешествия. Попрощавшись с Танакой, мы погрузились на судно, на котором предстояло добраться до Кобе. Этот пароход, принадлежащий японскому правительству, следует признать вполне комфортабельным лайнером, а построили его по чертежам американского речного судна. У нас с Сумаресом была общая каюта. Он занял верхнюю койку, а я – нижнюю. Причем его койка отличалась от моей тем, что была на несколько сантиметров уже. И через нее проходил стержень таким образом, что ее обитателю приходилось лежать на спине, а стержень находился между его ногами.

Вечер у нас выдался прекрасным как никогда. Трудно передать очарование редких кудрявых облаков, великолепного закатного солнца, погружавшегося в размытые тона неба, прохладного освежающего бриза и Фудзиямы, высящейся во всем ее величии над ровным облачным поясом, обозначавшим горизонт и, как всегда, окутывающим подножие этой горы. Все это вместе сопровождало угасание дня и переход к ночи.

Очарование дня тает, и стремительно наступает темнота, но показывается луна в две трети своего диска, чтобы придать яркости глубокой лазури ясного ночного неба. Таким образом, одно великолепие приходит на смену предыдущему, и нынешнее выглядит несколько мягче первого. В половине девятого вечера мы проходим мимо круглого холмистого острова, на котором находится действующий вулкан; но «огнедышащая гора», далеко не внушающая страха, судя по расчетам, выбрасывает в атмосферу все положенные для извергающегося вулкана «бомбы». Из центра самой высокой точки острова (которая с места нашего наблюдения выглядит отнюдь не конусообразной) и также из маленькой трещины где-то сбоку исходит мерцающее пламя, по большому счету напоминающее пламя от костров. Где-то над этой горой нависает туча, постоянно меняющая свою форму, а также подсвечиваемая пламенем изнутри. По мере подъема и падения языков пламени соответственно загорается ярче или гаснет, то есть светлеет или темнеет, туча над вулканом. Мне не видно потоков лавы, сбегающих вниз по крутым откосам горы, как не наблюдается вулканических выбросов и не слышится характерного шума. Ничего не выдает вулканической деятельности, кроме изменения и мерцания яркого сияния, похожего на сияние наших собственных доменных печей. На самом деле сияние этого вулкана уступает по силе сиянию доменных печей Лоу-Мура или окрестностей Кливленда.

Следующее утро выдалось таким же прекрасным, как вечер накануне. Мы проходим рядом с сушей, и где-то там Фудзияма, безупречная по форме, как всегда, возвышается над плоским слоем облаков, как бы делящим ее на две части. Ниже слоя облаков Фудзияма цвета земли, но выше их – она чиста, как небеса. Воздух кажется холодным, море выглядит спокойным, и мы в благодушном настроении продолжаем путь.

Сумарес представляет меня японцу по имени Самисима, достойно владеющему английским языком. Он совершенно определенно имеет богатую информацию, касающуюся одновременно японских и европейских дел. Мы долго говорили о торговле Японии и о том, как можно ее наладить с Европой. И меня поразила основательность его воззрений на будущее родной страны.

Несколькими годами позже я находился в Париже в качестве члена комиссии международной промышленной ярмарки, и там мне пришло приглашение от японского министра пообедать с ним в его резиденции на Елисейских Полях. Принимали меня предельно любезно, и лицо хозяина мероприятия показалось мне знакомым, но где я мог его встретить раньше, вспомнить никак не удавалось. В середине ужина до меня дошло, что в гости меня пригласил мистер Самисима, с которым мы вели продолжительную беседу по пути из Иокогамы в Кобе. С этого времени и до самой его кончины мы оставались закадычными друзьями.

День догорал, но красота его не меркла, и близкий японский берег, бежавший за бортом, выглядел таким же прекрасным, как лучшие пейзажи Швейцарии. Здесь у нас, как в Альпах, получается странный эффект, возникающий исключительно в атмосфере в силу поднимающегося дыма, а не фабричных испарений. Действительно, здесь ландшафт формируется многочисленными высотами, глубокими ущельями, чередующимися холмами, горами и долинами с затейливой игрой света и тени, создаваемой на таком ландшафте лучами яркого солнца на безоблачном небе. За весь день мы не наблюдали на берегу ни одного города, зато холмы в некоторых случаях покрывают леса до самого моря.

К половине седьмого следующего утра я поднялся на палубу и обнаружил, что в два часа ночи мы встали на якорь в бухте Кобе, удаленной от Иокогамы на 360 морских миль (580 км). Звучали орудийные выстрелы, всевозможные ракеты бороздили воздушное пространство, а мачты судов и джонок украшали трепещущие на ветру флажки.

Причиной всей этой суматохи оказалось прибытие с часу на час императорской яхты, поскольку микадо собирался открыть сообщение по новой железнодорожной ветке, соединяющей Кобе с Киото. Я наблюдаю за происходящим пиротехническим представлением в виде непрерывно рвущихся в небе зарядов с особым интересом, так как мне впервые представился случай посмотреть его днем. О дневном фейерверке в Европе мы уже слышали, а теперь можно полюбоваться, как дым от петард приобретает странные и фантастические формы. К моему разочарованию, я узнаю, что мы наблюдаем совсем не дневной фейерверк и что японцы любят устраивать обычные пиротехнические представления при дневном свете. Если это на самом деле так, тогда подобное представление стоит того, чтобы устраивать его при ярком солнечном свете, поскольку кольца дыма выглядят очень забавно.

Сотрудники таможни тщательно проверили багаж Сумареса и Сакаты, а мой пропустили без досмотра. Практика досмотра багажа, перевозимого из одного порта в другой внутри одного государства, выглядит странной причудой, и конечно же она доставляет большие неудобства пассажирам.

Путешествующий по Японии иностранец обязан носить при себе паспорт; а если он собрался в относительно продолжительное путешествие в какой-нибудь город, не слишком удаленный от договорного порта (единственно, где иностранцу разрешено проживание), он должен обратиться за положенным в таком случае разрешением к министру страны, которой он принадлежит. Вот тут на иноземца и сваливаются все сложности, связанные с поездкой по стране. Чтобы получить паспорт, ему придется не только перечислить провинции, через которые он хочет проехать транзитом, но и города, намеченные им для посещения, и дороги, по которым он собирается путешествовать. От него к тому же требуется указать цель своей поездки; и на протяжении нахождения его во внутренних областях Японии иностранец лишается права одновременно на заключение полноценных сделок с местными жителями, а также на приобретение товаров без риска того, что их у него отберут в пользу государства. В силу таких ограничений у иностранца появляются непреодолимые препятствия для путешествия по территории Японии. Не найти ему путеводителей Муррея или Бедекера, чтобы справиться по поводу достопримечательностей, негде ему даже разузнать схему дорог, по которой проложить предстоящий путь. Следовательно, если иностранец решит посмотреть страну его пребывания, ему придется просидеть в договорном порту до тех пор, пока он не соберет у проживающих тут европейцев достаточную для составления маршрута путешествия информацию. После этого получение необходимого разрешения станет лишь вопросом времени.

Ограничения, существующие в соответствии с соглашениями, и запрет на покупку товаров обходятся европейцами, посещающими внутренние области Японии, с помощью доверенного японского слуги (называемого банто), который от имени своего иноземного хозяина делает покупки и заключает контракты. Следовательно, эти ограничения доставляют практически минимальные неудобства; все-таки всяческие ограничения затрудняют деловые отношения, и даже необходимость носить при себе паспорт вызывает сожаление.

Сэр Гарри Паркес любезно предоставил мне паспорт с максимально возможными полномочиями, так как не знал о том, что японское правительство обеспечило мне на время поездки полную свободу действий. Министры фактически предоставили мне разрешение посещать любые места, которые мне захочется повидать, и на осмотр буквально всего, что моей душе будет угодно. Очень немногим путешественникам, если не сказать только мне одному, японские власти предоставляли такую привилегию.

Наконец-то прибывает яхта микадо; и нам сообщают, что в скором времени он со своими министрами отправится к железнодорожной станции; поэтому мы начинаем искать удобное место для наблюдения за торжественной процессией. Вдоль дорог выстроились плотные толпы народа, желающего взглянуть на его величество, а проезжую часть очистили для процессии шеренгами солдат, стоящих на расстоянии 2 м друг от друга. Кажется странным, что в окнах второго этажа или на возвышениях отсутствуют зеваки; но мне объяснили, что в Японии запрещено смотреть на микадо сверху вниз; и когда герцог Эдинбургский прибыл в Японию с визитом, поступили распоряжения, чтобы ему оказывали точно такое же почтение.

С приближением микадо все вокруг погрузилось в тишину. Японцы отличаются высшей степенью почтительности поведения; но перед процессией в 50 м я вижу двух ссутулившихся, неопрятно одетых европейских рабочих с загорелыми лицами (боюсь, что англичан), в порванных картузах на глазах, с короткими трубками в зубах и руками в карманах, возглавляющих торжественную процессию. Вид этой парочки, должен признаться, вызывает возмущение и отвращение. Такое поведение в данном конкретном случае можно списать на невежество работяг, но еще одно проявление непочтительности, свидетелем которого мне пришлось стать, невежеством оправдать не получается. Рядом со мной стоял английский миссионер в широкополой фетровой шляпе, какую носят многие представители нашего духовенства. С приближением микадо все, у кого были шляпы (напомним, что многие мужчины из местных жителей не носят головные уборы), обнажили и опустили голову в поклоне. Но этот христианский джентльмен воспользовался случаем, чтобы обратить на себя внимание: он вызывающе закивал и громогласно объявил о своем нежелании признавать этого суверена язычников. Я всегда считал, что августейшим особам следует выражать почтение везде, где они появляются. И я так подозреваю, что японец, оказавшийся на наших улицах во время прохождения члена королевской семьи и во всеуслышание заявивший о своем нежелании снять головной убор перед христианским басурманином, не избежит заслуженной кары. Так как даже наша уличная чернь с ее привычным хамством поймет, что подобное оскорбление вельможной особы не может проходить незамеченным и даже форменная одежда не защитит наглеца от самосуда. Воинственностью натуры я никогда не отличался, но тут у меня возникло непреодолимое желание преподать тому миссионеру урок приличных манер, который ему будет нелегко забыть. И только глубочайшее уважение к чувствам моего благородного приятеля из дипломатической миссии остановило меня от порывистого поступка. Но если мой красноречивый взгляд мог как-то рассказать о презрении к этому человеку, живущему на пожертвования тех, кто ждал от него откровения по поводу всевластия христианской доброты и любви, я должен был поразить его в самую душу. Ведь всем своим видом я постарался передать глубочайшее неодобрение его откровенного публичного оскорбления владыки высочайших благородных чувств и утонченности нравов. Напрашивается вопрос: почему стало возможным такое вызывающее поведение? Ответ на него заключается в том, что в открытых портах Японии иностранцы пользуются так называемым правом экстерриториальности. То есть японцы открыли определенное число портов, названных договорными, в которых иностранцам разрешено проживание без подчинения японским законам. Другими словами, иностранец в период своего проживания здесь остается субъектом права своей собственной страны; таким образом, он неподсуден по нормам японского права, а судить его может только его собственный консул.

Англичане горько сетуют на то, что они не могут путешествовать по Японии без паспорта, тогда как японцы безо всяких ограничений едут в любой уголок Англии. Я не могу отделаться от мысли о том, что ограничения на поездки иностранцев по любой стране пагубно сказываются на ее торговле. Однако когда дело касается признания японскими министрами навязанного им открытия их страны для иноземцев, они неизменно говорят, что теперь, с появлением в договорных портах сословия иноземных поселенцев, местные власти не могут согласиться на их свободное передвижение внутри страны до тех пор, пока европейцы не откажутся от претензии на право экстерриториальности. И такое условие представляется мне вполне разумным. Когда японец приезжает в Англию, он пользуется свободой отправиться куда ему заблагорассудится, но при этом на него неуклонно распространяются положения английского права. И я уверен, что любой иностранец, поведение которого нареканий не вызывает, а также уважающий чувства других людей в той мере, которая выдает в нем джентльмена, может не бояться ни малейших неприятностей со стороны японцев.

Когда процессия миновала, Исида-сан отправился в резиденцию губернатора провинции, чтобы сообщить о нашем прибытии, мистер Сумарес пошел в английское консульство, где ему предстояло добыть паровую яхту для экскурсии, которую мы собирались совершить на следующий день. А мы с Сакатой побрели в горы полюбоваться двумя водопадами, из которых один называется Мужским водопадом, а второй – Женским.

Кобе числится одним из договорных портов и занимает полосу земли, простирающуюся между грядой скалистых холмов и морем, причем холмы и побережье располагаются параллельно друг другу. Изначально открыть для иностранцев предполагалось город Хёго, но он не подходил для целей внешней торговли, и европейцам разрешили построить свой город на северном берегу реки, которая теперь отделяет Хёго от Кобе. Кобе считается новым городом, а Хёго – старым.

То же самое произошло в Иокогаме, где новый город построили на расстоянии приблизительно 4 км от этого порта, изначально открытого для европейцев. Новым городом считается Иокогама, старым городом – Канагава.

C холмов, на которые мы поднялись, нам открылся живописнейший вид на Кобе, бухту, остров Авадзи и океан за ним. Как раз на этот остров, лежащий перед нами, мы намечали совершить экскурсию на следующий день.

По случаю приезда микадо вечером в Кобе устроили праздничную иллюминацию. Поскольку для нее вывесили забавные цветные фонари, на которые здесь по таким поводам не скупятся, картина получилась по-настоящему восхитительная. А дополнительное очарование придавало несметное, как мне показалось, число движущихся огней, которые перемешиваются и подскакивают, загораются и гаснут. Эти фонари несут люди, вышедшие полюбоваться праздничным городом, ведь с наступлением темноты все в Японии ходят по улице с фонарями. Эффект от всего происходящего к тому же усиливался тем, что отмечался праздник в одном из великих храмов в Кобе. Здесь курились благовония, звучала музыка, толпились прихожане и многое еще, что вызывало большой интерес к этому событию. В целом оно давало представление о торжестве жизни, веры и радости, то есть всего того, что вряд ли увидишь в какой-либо еще стране.

Для нас зафрахтовали паровой катер, и в четверть седьмого утра мы двинулись в путь. Рассвет только занимался, а потом наступало прекрасное утро. Целью нашего вояжа мы наметили остров под названием Авадзи в провинции Хёго-Кен, и высадка предполагалась в главном городе этого острова под названием Сумото, до которого, как нам сказали, было три часа хода морем. Для наиболее любознательных наших читателей сообщаю, что до революции 1868 года Авадзи принадлежал даймё Ова и что этот бывший даймё получил образование в Оксфорде, а затем поселился в Лондоне. На этом острове насчитывается 30 тысяч зданий, расположенных в пяти городах и многочисленных деревнях, из которых три тысячи принадлежат Сумото.

Притом что на данном острове изготавливаются хлопчатобумажные ткани и нити, а также обитатели этого небольшого участка суши могут гордиться «гофрированным» сор том бамбука, растущим только здесь, наша главная цель состояла в том, чтобы познакомиться с местным гончарным ремеслом, более подробный рассказ о котором нам еще предстоит.

Примерно в половине восьмого, когда мы еще не набрали полного хода и не ушли слишком далеко, небо заволокло низкими тучами. При этом судно наше продвигалось вперед вполне ходко. Перед нами открывался прекрасный пейзаж; стоит признать, что с моря остров, к которому мы держали путь, выглядел грандиозным, почти как Альпы.

В половине одиннадцатого мы еще не достигли острова, а город Сумото находился практически на противоположной его оконечности. В полдень мы позавтракали (нам подали второй завтрак), чтобы сэкономить время, так как нас предупредили, что после высадки на берег в Сумото, чтобы добраться наконец-то до гончарных мастерских, нам придется на рикшах преодолеть еще 12 км. В Сумото мы прибыли в час дня.

Высадка Колумба в свое время однозначно произвела меньшее впечатление на американцев, чем наше появление в Сумото на местных островитян. Поглазеть на странных существ, сошедших на их берег, собрались все взрослые и дети, богатые и бедные, молодые и старые жители города и окрестностей. Они сопровождали нас точно так же, как наши беспризорники сопровождают кукольное представление «Панч и Джуди» на улицах Лондона. Даже в Токио иностранец не может сделать покупку без двух десятков или больше собравшихся зевак; а здесь волнение по поводу нашего приезда охватило жителей всего города.

Мы вошли в здание почтовой конторы и стали ждать рикш. Здесь следует отметить, что во всех японских городах, где отсутствуют гостиницы, сотрудникам почтового отделения вменяется в обязанность организация постоя для прибывающих гостей. В скором времени у нас началась островная часть путешествия. Но гончарные мастерские, которые, как нам сказали, должны находиться в 12 км, на самом деле оказались в два раза дальше. Дорога, вначале показавшаяся вполне сносной, пролегает вдоль долины с многочисленными рисовыми чеками. Склоны холмов поросли камелиями и карликовым бамбуком, но тенистые площадки густо покрывали папоротники. К тому же тут и там мы видим пальмы.

У чайного павильона прмерно через 8 миль наши извозчики остановились на привал, продлившийся 5 минут. Нам вежливо предложили испить чаю, который по обычаю подала хозяйка дома. По мере нашего продвижения дорога становилась все более сложным сооружением. То, что раньше было простой тропой, теперь превратилось в настоящее шоссе. Несколько новых мостов построены по всем параметрам превосходно, и их ширина вполне достаточна для проезда гужевой повозки. Тогда как старые мосты были узкими, и по ним едва протискивался рикша с тележкой. Мы съезжаем с главной дороги на тропу через рисовые поля, и, поскольку эта тропа пролегает выше топких полей, появляется страх от одной только мысли о том, что в случае соскальзывания одного колеса тележки через край узкой дамбы пассажир окажется в иле рисовой чеки. Не добавляет удовольствия от такой езды тот факт, что дамбу пересекают частые канавки, через которые проложены по две дощечки или узких камня. При пересечении одного из таких примитивных мостов колесо моей тележки соскользнуло с дощечки, на которую наехало, но благодаря стремительной реакции одного из приставленных ко мне слуг, я избежал «купания» в жиже рисового поля. После такого происшествия кое-кто в нашей компании из опасения неудачного повторения моего опыта потребовал, чтобы его переносили через мостики вместе с тележкой и всем багажом.

Без несчастного случая все-таки не обошлось, и он мог бы вызвать серьезные последствия, но все обернулось смешным приключением. Человек на оглоблях ослабил хватку, и я своим весом опрокинул рикшу, так как находился позади оси колес. Через мгновение я коснулся головой земли. Но мое транспортное средство оперативно выровняли, и мы продолжили свой путь. Пропетляв от души по полям, прибыли в деревню Игано, где находятся две гончарные мастерские, одну из которых основал Касиу Мимпе с полвека тому назад. Здесь он наладил выпуск изделий в стиле голландской мануфактуры города Делфта. Нынешние гончарные мастерские принадлежат новым хозяевам. Одна – сыну основателя мануфактуры по имени Мимпе, принявшему товарный знак Рикита. Вторая мастерская – племяннику первого гончара Авадзи по имени Сампе.

Во время нашего осмотра гончарных мастерских с небес обрушивается проливной дождь. Происходит это как раз в шесть часов пополудни. Мы готовим сытное блюдо на основе вареных яиц. Я, признаюсь, обрадовался бы, если б к столу подали немного соли, а также кусочек или даже парочку кусков хлеба с маслом. Но о хлебе в Японии никто даже не слышал, разве что население открытых портов, одного или двух крупных городов, подвергшихся европеизации. Наивно думать, будто в Японии народ питается рисом. Иностранцы, знакомые с ситуацией в этой стране, знают, что для японской бедноты рис все еще остается непозволительной роскошью.

Когда мы возвращаемся к нашим рикшам, складные крыши повозок, открывающиеся и закрывающиеся, как складные крыши у наших экипажей викторианской поры, возницы расправили для защиты от дождя, а нам на колени с той же целью постелили листы промасленной бумаги. Стоит отметить, что японская промасленная бумага не имеет ничего общего с листом английской бумаги после нанесения на нее водоотталкивающего жирного слоя, так как японский вариант сохраняет пластичность, прочность и волокнистость, причем нанесенное на нее для придания водостойкости покрытие не пачкается. Крыша от дождя на моей тележке устроена слишком низко для среднего европейца, и мне пришлось сидеть в скрюченном положении. Путешествие в таком положении, и добавьте к этому пронизывающий ветер с проливным дождем, ни малейшего удовольствия не доставляло. К тому же время от времени по пути домой нам приходилось переправляться через русла крупных горных потоков, пусть не глубоких, зато с очень каменистым дном. Эти русла обычно пролегают на уровне, считающемся значительно ниже окружающей территории, которую они пересекают. В сезон дождей пересечь их представляется невозможным, зато остальное время года их переходят по специально положенным для этого камням. Впечатление от преодоления одного такого потока надолго остается в памяти, особенно притом, что его форсирование происходит в ночной темноте. При спуске в ущелье тележка рикши набирает скорость, увеличивающуюся с каждой секундой. При этом те, кто впряжен в тележки, превращаются в их заложников, теряют над ними управление и отдаются на волю случая. К тому же из-за валунов возникает неприятная тряска. Тут новые трудности представляют каменистое дно горного потока и начинающийся подъем в гору.

В расчете на инерцию, набранную во время спуска, человек на оглоблях, которому в одиночку приходится справляться с груженым транспортным средством, отпускает тележку, и та устремляется вниз со страшной скоростью. Он стремится попасть на камни, уложенные для перехода через поток, ногами и пропустить их между колесами своего транспортного средства. А пассажир в это время с ужасом ждет, когда камнем пробьет дно коляски или его выбросит в воду в результате опрокидывания тележки.

Наше путешествие по горам худо-бедно завершается к половине десятого ночи. Плыть на паровом катере в Кобе уже поздно, поэтому мы ужинаем на нашем судне и отправляемся в почтовое отделение на ночлег.

Там нас размещают в приготовленных заранее комнатах. Однако сколько бы ни прибывало постояльцев, комната в Японии рассчитывается на столько гостей, сколько на ее полу помещается постелей. Но в этом конкретном случае нам с Сумаресом предоставили отдельную комнату, а японцев поселили в другом апартаменте. И вот нам подготовили спальные места. Их постелили на полу, и состояли они из трех ватных стеганых постельных одеял длиной около 1,8 м, шириной около 90 см и толщиной 2,5 см. Их покрыли хлопчатобумажными простынями с бело-синим узором. Специально для нас как иностранцев предусмотрено четвертое одеяло, свернутое в форме подушки. Рядом с постелью на специальной подставке поместили лампу, слабый свет которой обеспечивал фитилек, свисавший из блюдца, подвешенного по центру. Эта лампа с двумя постелями составляла всю обстановку предоставленной нам на ночлег комнаты.

Уже половина одиннадцатого ночи, я стою перед своей постелью и гадаю, как же ею правильно воспользоваться? На что тут ложиться, а чем накрываться? Лечь на пол и накрыться тремя одеялами? Лечь на одно одеяло и накрыться двумя? Или, чтобы мне было мягче, сделать свою постель из трех одеял и провести ночь раскрытым? Поломав голову до полного отчаяния, я зову своего приятеля Сакату, который все-таки не до конца вразумляет меня своим ответом: я волен распорядиться своими постельными принадлежностями по собственному усмотрению. Итак, я определяюсь: поскольку ночь холодная и влажная, надо лечь на одно одеяло и накрыться двумя. Но, обустроившись в постели, я обнаруживаю, что мои постельные принадлежности для меня слишком узкие, поэтому накрыться как следует не получается. Приходится мириться с возникшими неудобствами, и мне удается только лишь укрыться от холодного сквозняка, дующего в нашей комнате. И на том спасибо. Однако даже при всех постигших меня трудностях я крепко проспал до самого рассвета. Поднявшись утром с постели, мы чувствовали ломоту и боль во всем теле. Но одной из причин таких ощущений мы сочли неудобное положение, в котором вчера совершали поездки на рикшах, и только во вторую очередь винили в них наши жесткие постели.

Ставни с внешней стороны балкона сняли, и мы сдвигаем бумажные перегородки, из которых состоит лицевая стена или окно (два предназначения одновременно) нашей комнаты. Нам открывается вид на чудесный небольшой сад, на краю которого растет дерево, сплошь увешанное золотистыми апельсинами. На балконе стоят два стула с медными тазами на них диаметром 30 и глубиной 8 см с водой для нас, чтобы мы могли умыться. Мыла в Японии народ не знает. С карниза крыши свисают напоминающие трапецию приспособления – вешалки для полотенец. Но полотенец на них мы не обнаруживаем, так как в Японии путники пользуются только своими собственными полотенцами, которые возят с собой. Запасная вода находится под рукой в огромной деревянной лохани, установленной на громадном валуне. Поперек лохани лежит ковш для воды.

Во время нашей прогулки после завтрака нам неподалеку попадается торговая лавка, хозяин которой занимается изготовлением и сбытом игрушечных домов. Некоторые из них представляют большой интерес, и продают их поразительно дешево. Потом нам встречается мастерская по изготовлению шкафов с выдвижными ящиками, в которых японцы должны бы по идее хранить свою одежду (хотя я ни разу не видел ни одного такого шкафа в японских домах). Их предлагали купить до странности дешево, так что я купил один из шкафов, который позже отослал в Англию. Его покупка обошлась мне в тридцать шиллингов, зато доставка домой – в семь фунтов стерлингов. Таким образом, товар, приобретенный мною на месте его производства, стоил нелепо дешево, зато его доставка к месту назначения стоила абсурдно дорого.

Замкнув кольцо по городу, мы возвратились к нашему судну. Ярко светило солнце, на небе не наблюдалось ни облачка, зато дул сильный холодный ветер. Без особого промедления мы отправились в путь. После второго завтрака я вышел на палубу, и конечно же меня снова поразил пейзаж, который в очередной раз показался мне прекрасным как никогда. На фоне неба тянулся нежный рисунок гор, который я прежде никогда не видел даже в Швейцарии, и их вид меня буквально очаровал.

Нельзя сказать, будто бы наш паровой катер являл собой образцовое судно. Его корпусу не повредила бы легкая косметическая подкраска. При наличии палубы с каютой под ней, топочной камеры и машинного отделения эту палубу не позаботились оборудовать сиденьями или даже ограждением по периметру. А в каюту можно попасть, ну… любым способом, как вам больше нравится, так как в палубе для вашего удобства проделано отверстие, которое из каюты предстает отверстием в потолке, и при этом отсутствует лестница, чтобы по ней спускаться в это помещение и подниматься из него. Таким образом, процесс спуска с палубы в каюту или подъема из каюты на палубу означает исполнение акробатических трюков повышенной сложности.

В топочную камеру и машинное отделение путь ведет из каюты через отверстие размером 60 на 30 см. Двадцать четыре иллюминатора каюты расположены в ряд по двенадцать на борт. В шести иллюминаторах по одному борту стекла с трещинами, а в пяти они отсутствуют вовсе. Такие изъяны никого не должны были бы беспокоить, находись это судно на глади небольшого внутреннего озера или поверхности спокойной реки. Однако дело могло приобрести серьезный оборот, встреть оно высокую волну на просторах Тихого океана, а ведь по краю этого океана мы как раз идем.

Разнежившись на палубе нашего небольшого судна, я потерял дар речи от восхищения прекрасным пейзажем в последних лучах заходящего солнца. Но когда я обратил внимание на скорость нашего катера, догнавшего и перегнавшего японскую джонку, из мечтательного настроения меня вывел резкий и странный шум, вслед за которым из отверстия каюты повалили клубы сажи и пара. Наше суденышко останавливается, так как у него взорвался котел и начался пожар. Мы теперь оказались в совершенно беспомощном положении, так как полностью лишились хода. Осознавая, что надвигается ночь и что без посторонней помощи нас стремительно снесет в открытый океан, я первым делом подумал о попытке докричаться до экипажа джонки, чем незамедлительно занялся. Сумарес, движимый подсознательным порывом, нырнул в каюту, чтобы выяснить запасы имеющегося у нас продовольствия, и с ужасом обнаруживает совсем немного мясных консервов, половину банки джема и парочку бисквитов. Итак, все мы выходим на палубу, кто-то захватывает с собой скатерть, которую немедленно растягиваем в качестве сигнала бедствия. Нестройным, но громким хором обращаемся за помощью к людям с проходящей поблизости джонки. Джонка направляется к нам, приближается, до нее остается каких-то 50 м, но судно проходит мимо. Наши японские товарищи по несчастью кричат, что за помощь экипажа джонки мы щедро заплатим. Такое обещание возымело свое действие. Нам бросают канат, берут на буксир и тянут к берегу, но удручающе медленно, так как мешает встречное течение. В скором времени тем не менее нам на помощь приходят люди на лодках, приплывшие с суши, мы пересаживаемся на одну из них, а свой пароходик оставляем на попечение его матросам. Нас на веслах везут прямо на огни Кобе.

Свою следующую экскурсию мы наметили в район гончаров городка Санда, где изготавливается львиная доля селадонового фарфора. Этот район я стремился посетить с особым желанием. Об изготовлении в Японии селадонового фарфора на Западе известно мало, и мне сообщили, что никто из европейцев не бывал у гончаров, занимающихся его производством. Гончаров на острове Авадзи, где мы побывали два дня назад, посещали только два европейца – один англичанин и один француз, но они находились на службе у японского правительства, поэтому, насколько я понимаю, не интересовались выпуском гончарных изделий.

В половине седьмого утра 31 января мы уже на ногах; в семь часов завтракаем; и в половине восьмого отправляемся на наших рикшах в районный центр Сидевара на острове Санда, где изготавливают изделия из фарфора, покрытого селадоновой глазурью. Нас предупредили, что наша поездка займет приблизительно четыре с половиной часа. И мы прикинули, что день нам предстоит совсем неутомительный, что к ночи мы вполне можем вернуться в Кобе и провести ее в наших уютных постелях. Ради экономии времени на каждую тележку у нас приходилось по три нанятых рикши. На протяжении нескольких километров дорога поднимается в гору по краю скалистого ущелья, на дне которого течет горная речка. После подъема на высшую точку пути дорога для наших рикш становится легче. Она вьется между топкими полями и пересекает тщательно ухоженные сады. Наши выступающие в роли гужевого транспорта японцы продолжают резво скакать галопом вперед. По мне же сам труд, заключающийся в том, чтобы тянуть нас на затяжном подъеме, простирающемся от Кобе до вершины перевала, представляется смертным наказанием. А эти ребята к тому же еще умудряются забавляться, как школьники, а также периодически издавать подбадривающие крики, семеня с таким задором, будто чувство усталости им неведомо. Однако вместо обещанного полудня мы прибываем с Сидевару в четыре часа дня.

Я привез с собой в Японию шагомер, чтобы приблизительно измерять расстояние, которое мне придется покрывать в отдаленных районах и на неизведанных до сих пор европейцами проселках. Однако притом что шагомер в лучшем случае представляет собой по большому счету несовершенный измерительный инструмент, в моем конкретном случае он оказался совершенно бесполезным приспособлением, учитывавшим мощные шаги наших рикш во время дикой гонки веселым галопом, которые перевести в обычные шаги рядового пешехода мне никак не удавалось. Мой кули, запряженный в оглобли, нес на себе шагомер, на котором в конце дня появились показания, что он прошел расстояние 37 км. Но у меня сложилось такое убеждение, что с учетом продолжительного и утомительного подъема на холм в начале нашего путешествия средняя скорость движения в общем не превышала 8 км/час.

В Сидеваре мы узнали, что здесь и в соседних деревнях насчитывается пять гончарных мастерских, но все они считаются мелкими предприятиями. В этом и состояло наше открытие. В данном районе штат гончарной мастерской, как выясняется, состоял из ее владельца с сыном или с одним-двумя помощниками. В самом городке Сидевара находятся две гончарные мастерские, причем одна из них совсем маленькая. Но так как ни на одном из них не изготавливают товары, представляющие для нас повышенный интерес, мы покидаем этот город по тропе или проселку, выходящему к небольшому, поросшему вереском нагорью, расположенному на краю высокого холма. Мы преодолели 2,5 км идущей на подъем дороги, когда приблизились к трем маленьким гончарным мастерским, стоявшим рядом и принадлежавшим трем различным ветвям одной семьи. Здесь мы делаем короткий привал и осматриваем изделия всех трех производителей, пока вечерние тени явно не намекают нам, что наступает время возвращаться; но мы не можем отказаться от удовольствия в течение нескольких минут полюбоваться открывающимся нам пейзажем, который представляется величественным и прекрасным. На холмах и в лощинах мы наблюдаем тени, смешивающиеся с испарениями от земли на одной стороне и оттенками розоватого света на другой. И вот мы видим пересекающую долину, которая виднеется вдалеке, мощную горную гряду, вершины которой пылают розовым цветом, так как последние лучи заходящего солнца падают на ее снежные шапки.

Наши рикши отправляются в обратный путь пружинистой походкой, подбадриваемые свежим воздухом и дорогой на спуск, которая в скором времени приводит нас в Сидевару, где мы в одном из чайных павильонов находим мистера Исиду (отставшего от нас по пути) и (к нашему удивлению) того государственного чиновника, что сопровождал нас на Авадзи. Откуда этот государственный чиновник мог появиться, мы не можем даже вообразить, так как сегодня он нам попадается на глаза в первый раз. Исида сообщает, что приготовил для нас комнаты, где мы можем остаться на ночлег. Но мы с Сумаресом настаиваем на возвращении в Кобе, так как не подготовились к двухдневной поездке и даже не прихватили с собой зубные щетки. К его мольбам о большой опасности ночного путешествия из-за плохих дорог и опасных мостов мы прислушиваться не стали. Но тут он нам поведал о том, что совсем рядом расположен главный центр плетения корзин в Японии, а деревня, в которой налажено производство такого товара, считается очень красивой. Так что, оставшись здесь на ночь, мы получим возможность познакомиться с еще одной разновидностью народного промысла и красивым городом. Нам не оставалось ничего иного, как согласиться на ночлег прямо тут, настолько великим показался нам соблазн.

Перед каждым японским постоялым двором на протяжении практически всей длины его фасада находится своего рода скамейка, на которой, притом что она представляет собой всего лишь продолжение пола за пределами раздвижных перегородок, крепятся окна. Она служит местом отдыха путников, и здесь нам подали ужин. Но к нашему горю, большая часть бутербродов, взятых нами с собой, исчезла, и из провизии нам осталась по большому счету только банка варенья. Сумаресу пришла в голову счастливая мысль спрятать варенье в корзину, так как рис за деньги можно добыть в Японии где угодно, и притом что отваренный в воде рис как таковой большого аппетита не вызывает, зато варенье придает ему какой-никакой вкус. Очень часто во время путешествия по Стране восходящего солнца мне приходилось утолять голод одним только рисом с вареньем, и очень скоро меня посетило обоснованное умозаключение о том, что Сумарес заслужил памятник. Памятник основоположнику традиции брать с собой английский джем во все поездки по внутренним районам Японии.

Интересное место в Японии – придорожный постоялый двор или сельская корчма. Ее тщательно прибранные комнаты разделяются только сдвижными бумажными перегородками; внутри оборудован помост, предназначенный для микадо, если тому когда-либо придет на ум выбрать этот апартамент для своего отдыха в пути, створка в боковой сдвижной перегородке, закрывающей этот домашний трон, через которую подадут угощение в таком маловероятном случае; балкон перед комнатой для постояльцев с видом на сад и ванна для освежения тела путника. Все эти атрибуты не могут не порадовать уставшего путешественника.

Ванна находится в отдельной комнате, которую обычно можно увидеть из парадного внутреннего двора или сада, процесс раздевания гостя совсем не обязательно должен происходить на влажном полу рядом с купелью. И здесь, где все комнаты постоялого двора смотрят на одну ограду и где все перегородки парадного окна всех комнат убраны, я наблюдаю, как два недавно прибывших постояльца расположенных напротив комнат раздеваются, а потом нагишом, но с улыбкой следуют по балконам перед комнатами общественного пользования с самым беззаботным видом безо всякого стыда. При этом никто не обращает на них внимания, не делает замечаний, кроме одного только неотесанного иностранца. Парочка прошествовала к ванной комнате, один из голых японцев в нее вошел, а второй остался ждать своей очереди снаружи. Европейцев конечно же удивляет очаровательная простота японцев, которые, в каких бы условиях они ни оказались, даже не догадываются о своей неуместной наготе. Во многих японских гостиницах мне пришлось наблюдать картины, казавшиеся однозначно странными. Однако я ни разу не заметил похотливого взгляда, непристойного поступка или какого-то еще заслуживающего осуждения проявления чувств, невероятного по разумению европейца.

После нашей трапезы, состоявшей в основном из риса и варенья, мы просим немного бренди или вина, с помощью которого рассчитываем стимулировать пищеварение; но населению этого счастливого и целомудренного города ничего о такого рода напитках не известно. Собравшись спать, мы хлопаем в ладоши, поскольку таким манером в Японии господа зовут слуг. Совсем скоро постели для нас подготовили: три одеяла приносят Сумаресу и три мне, к тому же для каждого из нас выделили по мешку с рисовой шелухой под голову вместо подушки.

Мы едва устроились в своих постелях, как в нашу ком нату входит девушка, чтобы вытащить из шкафа подушку. В этих странных домах, где три стены практически всех комнат представляют собой раздвижные перегородки, любую из которых всегда можно сдвинуть в сторону, постояльцу не приходится удивляться внезапному появлению в своей комнате слуги с самой неожиданной стороны, так как в японской комнате отсутствует понятие двери или специального входа. Место для входа в комнату народ здесь выбирает по собственному усмотрению.

В семь часов утра мы просыпаемся и, отодвинув створки окна, обнаруживаем на балконе напротив нашей комнаты небольшую лохань, а рядом с ней – большую емкость с водой, покрытой льдом. На вешалке находим полотенце, о котором распорядился Саката, узнавший, что мы не подготовились к ночлегу за пределами нашего временного дома. Горячей воды, однако, принесли нам в крошечном «ковшике», и ее едва хватило только на то, чтобы растопить лед. Нас пробирает дрожь, но мы умываемся и по мере сил вытираемся японским полотенцем. Следует упомянуть о том, что японское полотенце представляет собой кусок тонкой сине-белой хлопчатобумажной ткани длиной 90 см и шириной 25 см. Часто его снабжают забавными украшениями, но европеец увидит в нем далекое от совершенства подобие предмета, предназначенного для промокания влаги с человеческой кожи. Наши постели убрали и на двух небольших подносах размером 30 на 30 см, снабженных ножками высотой около 8 см, перенесли наш завтрак, состоящий из чая, вареных яиц и риса. Рис в большой миске с крышкой поставили в середине комнаты. Чай принесли в заварном чайнике, поставили его на маленькую железную рамку над хибати (жаровней), размещенной на полу. Яйца подали на блюдцах, поставленных в один из углов наших подносов. Остальные три угла заняли пустая миска, крошечная чашка и пара новых палочек для еды. Так выглядит антураж нашего стола для завтрака.

Девушка-прислуга приносит маленький поднос, становится на колени перед большой миской с рисом и протягивает нам поднос по очереди, чтобы мы поставили на него миски для риса. Положив в поданную миску порцию риса при помощи плоской деревянной ложки, она возвращает ее владельцу. Ее обязанность состоит только в том, чтобы раздать рис и принести все, что попросит постоялец гостиницы. Справиться с завтраком нам не совсем просто, так как у нас отсутствуют одновременно подставки и ложки для яиц. Нам приходится приспосабливаться: счищаем скорлупу, чтобы поглотить высвободившийся от скорлупы белок с желтком, и так повторяем несколько раз. С точки зрения европейца, такое поглощение завтрака выглядит не очень-то изящно. Но главная беда состоит в том, что нам не подали соль.

В восемь часов утра мы находимся на пути в Ариму, где плетут корзины. Дорога пролегает по живописным местам. Через два часа мы прибываем к месту назначения. Это утро, прекрасное, с ясным небом, радует морозцем, поэтому наши рикши бегут бодро. Арима предстала очаровательной, напоминающей о Швейцарии деревенькой, красиво расположенной на склоне долины, где горный поток пляшет между поросшими мхом камнями и петляет в тени густой свисающей листвы. Главную улицу этого городка почти полностью составляют мастерские по плетению корзин, купальни и очаровательные чайные заведения, и здесь почти все строения в два этажа.

Более красивого города, чем этот, мне никогда видеть не приходилось, ведь пышность его зданий и их восхитительная чистота сами по себе уже привлекали к себе внимание. К тому же здесь мы находим прекрасный пейзаж, покрытые лишайником скалы, поросшие мхом камни, перистые папоротники и, кроме того, стремительное движение бурных вод. Арима представилась мне настолько красивой, что захотелось провести здесь несколько недель с ощущением полного счастья. После второго завтрака, который нам подали в комнате наверху в самом большом чайном павильоне, мы прошли по главной улице городка и осмотрели мастерские по плетению корзин, которым в основном занималось население города. Здесь мы увидели корзины разнообразного предназначения и разных форм, одновременно большого и маленького размера, корзины настолько изящные, что дама самого высокого положения в любой стране нашла бы им место в своем будуаре и они в нем выглядели бы вполне достойно. Разумеется, такой коллекции красивых корзин я никогда прежде не встречал. Японию с полным на то основанием можно назвать страной корзин, и, притом что к моему приезду сюда товары из Аримы нашли свой путь на лондонский рынок, ничем особенным они не отличались; и только после того, как я указал японцам, какие образцы их плетеной продукции будут пользоваться повышенным спросом в Европе, их доставили в Англию.

Очередным нашим открытием стало то, что Арима считается одним из самых модных курортов Японии с минеральными водами и что здесь находятся минеральные источники, пользующиеся заслуженной репутацией из-за лечебных свойств их воды. Мы заглядываем в одну из водолечебниц, которая в некотором отношении напоминает подобные заведения курорта Лойкербад в Швейцарии, и здесь дамы тоже проходят курс лечения, причем безо всякого смущения погружаются в воды нагишом. Наше присутствие не производит на них никакого привычного для европейца впечатления, более того, они спокойно выходят из воды, чтобы послушать мнение иноземных посетителей.

На улицах Аримы выставлено на продажу огромное разнообразие плетеных изделий. Их изобилие натолкнуло меня на мысль о том, что эти изделия должны изготавливать здесь же. Но мне объяснили, что такой товар привозят из города Тагима, расположенного в 80 км, в глубине территории страны.

Время нашей экскурсии истекает, и нам приходится, причем с большой неохотой, садиться в тележки наших рикш и отправляться в обратный путь. По пути Саката остановил наш небольшой обоз и рассказал, что в деревне, к которой мы как раз подъезжаем, налажен массовый выпуск оберточной бумаги из макулатуры. Эту макулатуру собирают и перерабатывают простейшим методом ее размачивания. Въехав в упомянутую деревню, мы остановились у двери бумажной мануфактуры; но нам сообщают, что чуть дальше располагаются предприятия гораздо крупнее, и мы отправились к одному из них. Первое посетившее нас чувство было удивление. Если это предприятие считается одной из крупнейших мануфактур, что же тогда представляет собой мелкая мастерская?! Здесь мы увидели всего лишь один резервуар, и то не больше обычного корыта, одну раму для изготовления бумаги вручную размером 43 на 30 см, а работали в данном учреждении одна женщина и мальчик.

Рама, с которой управлялась женщина, снабжена деревянной закраиной, в то время как слой тонких прожилок толщиной не больше диаметра швейной иглы, покрытых слоем грубого шелка, заполняет внутреннее пространство этой рамы. Женщина сидела перед резервуаром в форме параллелограмма размером 90 на 60 см и глубиной 45 см; в этом резервуаре находилась целлюлозная масса. В руке она держала «рамку», а рядом с нею лежала стопка влажной, только что изготовленной бумаги; при этом слои бумаги не прокладывались лоскутами фланели или какой-то другой ткани. Перемешав содержимое резервуара, женщина погружала свою рамку в бумажную массу, забирала из него необходимое количество сырья и ловким движением распределяла его по шелковой поверхности рамки. Подержав рамку несколько минут, чтобы стекла вода, мастерица укладывала готовый влажный лист бумаги на стопку готовой продукции, перевернув рамку. Таким образом она формировала один лист бумаги за другим. Поверх стопки листов влажной бумаги женщина клала доску, а на нее – несколько крупных камней, с помощью которых из бумаги отжималась вода. Тот факт, что эти влажные листы бумаги не слипаются, объясняется большой длиной волокна в японской бумаге и малым ее размером при изготовлении. Размер, принятый за стандарт на данном целлюлозно-бумажном предприятии, получается за счет маленького конического приспособления, название которого мне неизвестно, а массу получают за счет размачивания бумаги в воде на протяжении длительного времени и затем ее измельчения.

Когда из бумаги удаляется вся вода, которую можно выдавить таким способом, мальчик приносит гладкую доску длиной 2 м и шириной 35 см. Он убирает камни и доску с пачки только что изготовленной бумаги, отделяет от этой стопки верхний лист, помещает его на принесенную доску и придавливает этот лист бумаги так, чтобы он прилип к доске за счет собственной влаги. То же самое он проделывает со вторым и третьим листами. Обклеив доску листами влажной бумаги, мальчик выносит ее на улицу и прислоняет под нужным наклоном к стене дома. Та же самая операция проделывается с остальными листами бумаги, прилаживаемыми на новые доски. В одном случае я наблюдал экономию пространства за счет размещения шести листов бумаги по три штуки на обеих сторонах доски; но эта доска находилась у стенки одной из мелких мастерских этой деревни, хозяин которой, вероятно, не располагал лишними досками. Высушенная таким способом бумага просто сама отставала от досок, и работники мануфактур складывали ее для продажи на базаре.

Мы снова продолжаем свой путь домой, и наши рикши, что называется, рвут постромки. В Кобе после 40-километрового забега галопом они несут нас по городу как дикие арабские скакуны, причем выглядят такими свежими, будто только лишь трогаются в путь, а не завершают свои труды этого дня.

Наша следующая поездка представляется мне одной из самых интересных экскурсий за все время моих путешествий по Японии, так как намечается она в древний город Нара, куда Окубо-сан пригласил меня для осмотра редчайшей коллекции предметов старины, находящейся в личной собственности правящего микадо еще с древнейших времен. Время основания этой коллекции никто уже не помнит, но так считается, что она состоит из даров, которые преподнесли старинным императорам посланники заморских властелинов, а также военных трофеев. Каким бы ни было происхождение данной коллекции, бесспорным остается тот факт, что инвентарную опись основной ее части вели больше тысячи лет, что эта инвентарная опись дошла до наших дней и все еще пополняется новыми предметами, заносимыми в каталог.

Мы уже отправились в путь ранним утром, на какое-то время прощаясь с Кобе. В десять часов мы отправляемся поездом в Осаку, и по железнодорожной ветке до Киото нам предстоит трястись примерно час; расстояние от Осаки до Нары, составляющее около 5,5 км, мы преодолеваем на рикшах. С единственным привалом по дороге на полчаса наши возницы заканчивают путешествие в лучшем физическом состоянии, чем пребывали в самом его начале. Меня совершенно поражает то, что рикши несут на своих плечах тяжелейший груз и при этом заметной усталостью не страдают. Представьте себе грузного мужчину (тогда я весил больше 80 кг), укутанного в толстое пальто и меховую полость, усевшегося в тележку с большой тяжелой сумкой в ногах. И его должны тащить запряженные в эту тележку такие же мужчины более 50 км со скоростью 8–10 км/час с одним лишь привалом в пути. Усилия, необходимые для выполнения такой задачи, мне кажутся за пределами человеческих способностей. Тем не менее на протяжении моего путешествия по внутренним районам Японии мне сплошь и рядом приходилось замечать подобные чудеса выносливости.

Как будто наши несчастные рикши уже везли нас не достаточно далеко, нам сказали в Наре, что до гостиницы осталось еще почти 2 км, так как она находится на противоположном конце этого города. Доехав до нее и осмотрев, Саката заявил, что эта гостиница нам не подходит и что нам следует вернуться к другой гостинице. Но у меня возникло подозрение, что ее владелец испытывает неприязнь к иностранцам, так как в некоторых удаленных от портовых городов областях Японии, где иностранцев видят редко или не видели совсем, японцы явно их опасаются. И Саката рассказывал мне, что его самого воспитали в том духе, что иноземец при встрече с японцем его убьет и съест. А когда ему исполнилось девять лет, у него сформировалось самое устойчивое убеждение в том, что такое поверье на самом деле основано на реальных фактах.

Притом что гостиница, где мы собирались остановиться, находилась в 2 км, рикши тронулись к ней так бодро, как будто располагали свежими силами после долгого отдыха, и они с криками и смехом стартовали на предельной скорости. Другого такого счастливого народа, как японцы, я не встречал. Японец, как говорят, никогда не сердится, и я должен сказать, что мы часто оказывались в самых затруднительных обстоятельствах, но мне трудно припомнить, чтобы Исида выходил из себя и терял присутствие духа. Разве что один только раз я наблюдал, как Саката самую малость разозлился, тогда как я часто практически вскипал от гнева. Японцы, как говорят, никогда не ругаются и никогда не наказывают своих детей, а я никогда в жизни прежде не видел таких счастливых, отличающихся приличным поведением детей, настолько бодрых, настолько веселых. Я ни разу не слышал в Японии детского плача, кроме случаев, когда японский ребенок плакал от настоящей физической боли. Неужели это потому, что японцы считаются исключительно «травоядной» расой, а мы – по большому счету «плотоядной»?

К шести часам вечера, преодолев за шесть с половиной часов более 55 км, мы вселяемся в гостиницу, расположенную в весьма затейливом здании истинно японского стиля с кухней, выходящей на улицу, и внутренним двором, окруженным галереей. Мы ужинаем в чисто японской манере на полу, и свои записки мне приходится делать, лежа на том же полу, так как нам не предоставили ни стульев, ни стола.

Нара относится к старейшим и представляющим наибольший интерес городам Японии. Перед революцией 1868 года Киото (слово «Киото», как я уже упоминал, буквально переводится как «южная столица», а слово «Токио» – «северная столица») на протяжении семисот лет служил столицей Японии, а на несколько лет раньше резиденция микадо находилась в Наре, бывшей тогда императорским городом. Как раз во время нахождения резиденции японского императора в Наре редкую коллекцию древностей разместили в доме, где она остается до нынешней поры, и для ознакомления с этой коллекцией Окубо-сан любезно испросил для меня разрешения у микадо. Но многие из ее экспонатов уже считались древними, даже когда их собрали в одном месте в Наре. В этом городе к тому же находится множество древностей, представляющих величайший интерес для ученых всего мира.

Года два эти древности, принадлежащие микадо, не видел никто, кроме ближайшего окружения, связанного с самим императором. Но затем на короткое время некоторые сокровища из его коллекции выставили в галерее, назовем ее так, одного из величайших храмов этого города в витринах, отгороженных от посетителей. Это, я уверен, был первый случай, когда их показали кому-то из иностранцев, кроме дня открытия экспозиции для общественного обозрения два года назад. Тем более речь идет о единственном случае, разумеется, когда иностранцу позволили эти сокровища подробно разглядеть и даже подержать в руках. Услышав, что витрины собираются открыть для иноземного посетителя, мистер Сумарес попросил разрешения полюбоваться экспонатами императорской коллекции вместе со мной, и такое разрешение ему тут же предоставили.

Ниже приводятся интересные выдержки из номера японской газеты «Уикли мейл» от 12 июня 1875 года:

«Нара служила резиденцией всех микадо с 708 до 782 года до н. э. Через какое-то время императорскую резиденцию перевели в Киото, где она оставалась с тех пор до наших дней. Семь суверенов правили Японией из Нары, среди которых числятся четыре женщины-правительницы. Их правление с непродолжительными перерывами отмечено процветанием народа и славой государства, заслуженной поощрением искусств, литературы и религии. В период правления императрицы Гэммэй (707–715) на территории Японии впервые обнаружили месторождение меди. В 718 году при последующей императрице составлен свод законов в десяти томах, и вскоре после него написана история Японии в пятидесяти томах. Микадо Сёму (724–749) установил отношения с Китаем, и на восьмом году его правления на Японские острова прибыли два буддистских жреца: один из Южной Индии, другой – из Сиама. Где-то к пятнадцатому году его правления в Ситараки на территории провинции Оми соорудили колоссальное медное изваяние Будды, покрытое сусальным золотом. Деньги на него собрал жрец по имени Кёги, обошедший всю империю ради сбора на это изваяние огромных средств. В 745 году эту статую доставили в Нару, и сегодня она пользуется известностью под названием Дайбуцу. В высоту она более 16 м и на 90 см превышает по этому показателю более известную статую Дайбуцу в храме Камакура. Для нее отлили несколько сборных элементов, и нам становится ясно, как такого колосса строители смогли перевезти из Ситараки в Нару. От прежней позолоты сейчас мало что сохранилось. Голова этой статуи датируется более поздним временем, в отличие от остальных ее частей. В XVI веке в этом храме случился пожар, и голова Дайбуцу получила настолько серьезные повреждения, что ее пришлось заменить на новую. Нынешнее лицо изваяния считается более грубым и строгим, чем лицо Дайбуцу из Камакуры. Вероятно, не совсем точно воспроизведен оригинал. В то время религия Будды получила широкое распространение на территории всей Японии. В 746 году умер жрец по имени Гэнбо, доставивший из Китая пять тысяч свитков буддистских книг и множество изображений. В 749 году издан императорский указ, которым в Японии запрещалось резать всех без исключения животных. Огромный стимул к развитию получила поэзия, и некоторые стихотворения того времени дошли до наших дней.

Последний из этих семи суверенов, по имени Конин, умер в 782 году, а его преемник вознамерился перенести местопребывание своего правительства в другое место. На согласование постоянного места для правительства потребовалось некоторое время, и его переезд в Киото задержался до 794 года. Заранее для императорского двора, покидающего Нару, возвели огромный деревянный лабаз, в котором сложили всю мебель и остальные вещи, свезенные из императорских дворцов.

Это здание дошло до наших дней в полной целости и сохранности. Его построили из толстых бревен, положенных горизонтально, причем поднятых от земли на мощных деревянных опорах высотой 2,5 м. Говорят, его осмотр проводится каждые 60 лет с момента постройки, то есть в начале каждого календарного цикла, и при выявленной необходимости устраивают ремонт. Самое удивительное заключается в том, что оставленные здесь всеми микадо на хранение вещи находятся в прекрасном состоянии с VIII века до настоящего времени. Их обошли стороной такие опасности, как пожары, грабежи и смутные времена, из-за которых во всех остальных уголках планеты погибли все важные сооружения, тем более деревянные. Здесь же это деревянное здание с драгоценными вещами каким-то чудом все-таки уцелело. На протяжении веков изначальная коллекция пополнилась многими свежими экспонатами, но те из них, что относятся к первому помещению на склад, все перечислены в инвентарной книге, открытой еще в VIII столетии. Эта книга тоже хранится вместе с экспонатами, которые в последнем ее издании можно опознать и отыскать.

Та эпоха вошла в историю Японии как время выставок и народного просвещения, кое-кому из собирателей древностей весьма кстати пришло в голову выставить на всеобщее обозрение давно скрывавшиеся сокровища императорского хранилища в Наре. Таким образом, экспозицию старины в Наре нынешним летом посетили многочисленные иностранцы, хотя у нас появились все основания подозревать, что очень у немногих из них отсутствовало малейшее понимание выдающейся сути предметов, выставленных им на обозрение. Следует признать, что у нас в Европе созданы изумительные коллекции предметов старины всех исторических эпох, страдающих отсутствием системного подхода. Подлинность и точное время появления этих экспонатов на свет еще можно как-то установить, но какое количество из них подверглось разрушению и повреждению в силу превратностей судьбы европейских народов, а также какие из экспонатов на самом деле принадлежат истории и соответствуют оригиналу, вызывает более или менее серьезные сомнения. Что скажут антиквары Европы, если в старинном здании, в котором хранятся предметы домашней мебели и пожитки Карла Великого с их каталогом, составленным под непосредственным руководством этого монарха, именно сейчас их впервые представят на обозрение публики, а экспонаты, открытые для всеобщего доступа, окажутся в прекрасно сохранившемся состоянии?! Как раз такого рода экспозицию теперь приходилось оценивать собственными глазами японским антикварам.

Храм Дайбуцу находится в весьма удобном месте для организации выставки всех этих редких предметов старины. Экспонаты, свезенные с императорского вещевого склада, разместили на площадках рядом с величественным изваянием Будды по бокам и с тыльной стороны. Во внешних галереях, или клуатрах, составляющих внешний контур храма, располагаются еще более обширная коллекция предметов старины, поступивших по доброй воле из нескольких храмов или предоставленных частными их владельцами. Некоторые из этих предметов относят к еще более глубокой старине, чем сокровища, хранившиеся на складах города Нара. И бросающаяся в глаза особенность нескольких предметов, которые нам довелось тщательно осмотреть, побуждает нас думать, что такое умозаключение имеет под собой прочные основания, хотя нам доподлинно неизвестно, что может служить внешним признаком их истинного возраста.

Среди диковинок, принадлежащих нескольким микадо Нары VIII века, следует упомянуть ширмы, картины, книги, скульптуры, маски, из которых составлена очень богатая коллекция; глиняная и стеклянная посуда, медные миски и блюда, ложки, мыло в больших, круглых, размером с пирог кольцах, чесалки для спины из панциря черепахи, бусинки и украшения, колокольчики, оружие и посуда различного рода, платья, шляпы и просто не поддающиеся описанию предметы. Вероятно, большую часть этих предметов завезли из-за рубежа, главным образом из Китая. На VIII век приходится середина периода правления великой китайской династии Тан (620–907), и книги с картинами, собранные для императорской коллекции, обеспечивают обширное поле деятельности с точки зрения изучения китайского изобразительного искусства и литературы той исторической эпохи. Кое-какие поразительные стихотворные произведения, к которым нам предоставили доступ, показались нам скорее похожими на индийскую или персидскую поэзию, чем китайскую. Жбан или кувшин из белого стекла высотой около 30 см вызвал большие сомнения в том, что его изготовили в VIII веке. Один из собеседников сказал нам, будто этот экспонат не числился в изначальной описи императора, зато настоящий антиквар, занимающийся изучением коллекции, уверил нас в том, что он в инвентарном списке находился всегда. Образец старинной китайской писчей бумаги обращал на себя внимание своей внешней свежестью: он выглядел гладким и без пятен времени, как будто его только что изготовили в мастерской. В коллекции бытовых мелочей, расположенной во внешних клуатрах, представлены экспонаты различных эпох. Причем возраст этих экспонатов называют от полутора тысяч лет до времени Тайкосамы. Самыми древними из этих диковинок считаются кое-какие изделия из бронзы, носящие откровенные индийские черты, и некоторые статуэтки, больше всего напоминающие по стилю греческие предметы старины. Ряд деревянных статуй, отличающихся неописуемыми физиономиями, можно отнести к изделиям корейских мастеров. Мы видели одну картину выдающегося изобразительного достоинства, приписываемую знаменитому корейскому художнику. Лучшими картинами в целом считаются те, что написаны китайскими художниками, или изготовленные с них копии. Японцы отличаются огромной любовью к каллиграфии, и нам показали массу образцов такого рода изобразительного искусства. Особенно стоит упомянуть творения таких каллиграфов, как Ёритомо, Тайкосама и Иэясу. Кажется невозможным после двухдневного беглого осмотра выставки в Наре представить что-то большее, чем поверхностное знакомство с великой ценностью и захватывающим дыхание богатством ее экспозиции. Очевидно, что нам показали богатые материалы для исследования индийских, китайских и японских предметов старины, каких не удалось собрать где-либо еще на свете, и нам радостно оттого, что японские антиквары высочайшей квалификации занимаются составлением каталога и описанием предметов доверенной им императорской коллекции».

Мы тщательно готовились к осмотру достопримечательностей в предстоящий нам день экскурсий. Тут стоит упомянуть о том, что золото на территории Японии впервые обнаружили в 749 году, а великое изваяние Дайбуцу в Наре, со оруженное на пятнадцатом году правления императора Сёму, или в 739 году, уже тогда покрыли этим драгоценным металлом. Следовательно, золото, использованное в этом многотрудном деле, полностью привезли из зарубежных стран.

Суббота 3 февраля 1877 года навсегда останется в моей судьбе незабываемым днем. В семь часов утра мы уже на ногах и после завтрака отправляемся в путь в сопровождении сотрудника из токийского музея, которого прислали, чтобы он проводил нас в сокровищницу, а также показал достопримечательности города. Сначала мы осматриваем храм, состоящий из нескольких зданий; но здесь, как, впрочем, повсюду в Японии, многое разрушено пожарами. Изначально этот гаран, или храмовый комплекс (точнее говоря, группа храмов), состоял из многочисленных строений, одно из которых служило главным храмом, или по-японски «кондо», одно – пагодой, или «то», одно – трапезной, или «сёкудо», одно – помещением для чтений, или «саидоно», и одно – помывочным заведением, или «юя». Некоторые из них погибли в огне пожара, а вот южный круглый храм, или «нанъиен», удалось восстановить. Время от времени добавлялись здания. И если бы сейчас нас привели в храмовый комплекс в полном его составе, мы бы увидели: пагоду, или «то», южный круглый храм, или «нанъин-до», восточный золотой храм, или «токин-до», западный золотой храм, или «саикин-до», главный храм, или «кон-до», помещение для чтений, или «кодо», северный круглый храм, или «хокуиен-до», помывочное заведение, или «юя», так называемый дом приемов, или «хосодоно», и дом отдыха, названный «сёкоку-до». Но из всех этих положенных строений на текущий момент сохранились только пагода, восточный золотой храм, северный круглый храм и восстановленный южный круглый храм. Причем все три сохранившихся старинных здания стоят здесь приблизительно уже тысячу двести лет.

Под каждым из главных храмов – комплексов священных зданий по традиции закладывается по семь предметов из драгоценных материалов; в буддистском священном писании действительно предусматривается исполнение такого обряда. Материалами, предписанными для такой цели, называются жемчуг, золото, серебро, агат, коралл, янтарь и вид раковины, называемой японцами «сяко» – панцирь рака-богомола (Squilla mantis). В новом или южном круглом храме находится изваяние великого Будды (но не того великого Будды, о котором мы упоминали выше). Однако при всей колоссальности его пропорций оценить их удается с трудом, так как его поместили в громадном и слабо освещенном здании, где монумент можно рассматривать через белые занавески, раздвинутые не до конца. Перед этой циклопической фигурой расставлены многочисленные священные сосуды. И их на самом деле такое огромное число, что изображениями и их атрибутами храм заполнен почти до двери. Поэтому внутрь никого не пускают, кроме его жреца настоятеля. В этой связи меня посетило великое разочарование.

В северном храме того же комплекса находится еще одна статуя Будды, а также множество прочих идолов наряду с огромным стеллажом печатных форм, используемых для оттиска текстов буддистского священного писания, но величина этого Дайбуцу сравнительно скромная. Размеры печатных форм, используемых для оттиска текстов буддистского священного писания, имеют длину около 50, ширину чуть больше 20 и толщину около 4 см. Деревянный шрифт располагается по длине печатных форм, он выгравирован на обеих их сторонах с полем до 5 см на всех четырех краях. Гравировка этих печатных форм во многом напоминает матрицы, с которых у нас в Европе печатают обои. То есть поле для нанесения краски и перенесения изображения сохраняется на изначальном уровне, тогда как всю лишнюю древесину вырезают на нужную для дела глубину приблизительно 3 мм. Края формы без шрифта делают тонкими – приблизительно до 2 см, и эти выемки используют только для того, чтобы удобнее было брать доску руками.

Можно подумать, будто я, ведя речь об этих деревянных клише, должен был сравнивать их с клише, с которых мы печатаем наши иллюстрации. Но любезному читателю проще понять их суть через сравнение, предложенное мной, поскольку наши ксилографии вырезаны на древесине в вертикальном положении, тогда как японские клише, о которых я рассказал, отличаются продольным расположением шрифта. Наши ксилографии к тому же выгравированы с большой четкостью, и углубленные ее части лишь немного ниже общей поверхности клише, тогда как и наши клише для обоев, и японские клише, о которых я пишу, вырезаны намного глубже и проще по исполнению.

В этом храме выставлены также многочисленные мелкие фигурки богов, вырезанные из дерева. Здесь встречаются груды таких фигурок, в былые времена составлявших ансамбли. Меня поразила простота изготовления японских божков, примером которой служат эти фигурки, а также свежесть и красота их драпировки. Передача складок одежды напоминает мне своим незатейливым совершенством лучшие европейские скульптурные произведения времен Средневековья; и между некоторыми из этих фигурок и изваяниями, известными нам по нашим собственным соборам, просматривается поразительное сходство (рис. 25). Обнаружив мой интерес к этим произведениям, жрец преподносит мне на память две такие фигурки. Их высота около 20 см, причем одна из фигурок сохранилась в безупречном состоянии, а вторую слегка тронуло временем.

В восточном золотом храме находится еще одна статуя Будды, а также многочисленные забавные идолы, причем некоторые из них изготовлены в натуральную величину, другие размером побольше. Эти истуканы представляют народы различных стран. Жрец теперь рассказывает нам о том, что часть этих идолов привезли в качестве даров из Китая, другую часть – из Индии, и в Японии в больших буддистских храмах можно встретить дары с подобным описанием.

Рис. 25. Божок, или статуэтка, вырезанная из дерева

Этот храм, как тот последний, в который нам разрешили войти, давно требует приличного по объему ремонта; действительно, все, что здесь хранится, подвергается разрушению. Здесь же мы находим многочисленные грубые глиняные сосуды, изготовленные лет сто назад, и напоминают они современные чайные чашки этой страны с особой формы подставками, на которых часто подаются чашки с чаем (только в данном случае чашка и подставка больше тех, что используются в настоящее время, и составляют единое целое). Отдельно обратим внимание на одну из забавных кадильниц в форме булавы, состоящую из выгнутого стебля орехоносного (или буддийского) лотоса, такого, как я видел в Токио (см. рис. 19). На конце этой кадильницы прикреплен цветок и лист, причем цветок смотрит вверх, а лист – вниз. Тем временем центральную часть стебля украшает молодой и еще нераспустившийся лист. Этот экспонат изготовили около сотни лет назад, а видел я его только на алтаре, но мне сказали, что Будда держит его в левой руке, когда он молится о здоровье своей матери, и что иногда над ним воскуряют ладан.

Видя мое восхищение одновременно чашками и этой кадильницей, жрец дарит мне одну чашку и кадильницу, а я принимаю эти дары без малейшего угрызения совести, так как они все равно пропадут; и скоро, если не произойдет радикальных изменений, все здесь обратится в прах и пустошь. Во времена сёгуната эти памятники старины тщательно предохраняли от тлена; но существующее правительство явно отказывается считать своей обязанностью сохранение этих древних зданий и всего того, что в них находится.

Затем нас ведут в пагоду, представляющую собой великолепное строение поразительно утонченных пропорций. Следует отметить огромное различие между пагодами Японии и Китая. В то время как китайские пагоды почти никогда не представляют художественного интереса и не отличаются особой красотой, японские пагоды всегда выглядят одновременно изящными и красивыми. Зато в Китае встречается гораздо большее разнообразие форм пагод, чем в Японии. Наш жрец-проводник открывает для нас дверь пагоды, и, вой дя внутрь, мы видим несколько идолов, составленных на подвальном этаже. Карабкаясь, взбираясь и протискиваясь в проходы, слишком узкие для меня, я добираюсь до верхней галереи, с которой открывается великолепный вид на Нару и ее пригороды. Мне сообщают, что я стал первым европейцем, которому разрешили подняться на эту пагоду, и что я первый посетитель, кому когда-либо открывали восточный золотой храм.

Время проходит незаметно, однако наступает момент, когда нам нельзя больше задерживаться в этих храмах; но нам нельзя и уходить, не взглянув на состарившееся на территории храмового комплекса дерево хвойной породы, замечательное своей грандиозной кроной, распластавшейся над землей. Японцы питают особую страсть к старым деревьям, прежде всего к подвидам ели и прочим растениям конусовидной формы; здесь принято с должной заботой подпирать их ветви и оберегать стволы от пагубных воздействий стихии. Размах кроны этого дерева, измеренный от крайних кончиков веток, составляет 45 м. Мы вносим пожертвование в пользу храма, тепло прощаемся с сопровождавшим нас любезным жрецом и покидаем это удивительное место.

Рис. 26. Изваяния львов работы корейских мастеров, охраняющие ворота знаменитого храма Тодай-дзи в Киото. Глядя на них, нельзя избавиться от всплывающего в сознании представления о льве и единороге

Преодолев пешком около 400 м, мы входим в пределы храма Великого Будды (Дайбуцу), считающегося самым крупным в Японии. Перед нами – храм Тодай-дзи, возведенный 1131 год тому назад. У его ворот застыли изваяния двух каменных львов (рис. 26), считающихся делом рук корейских мастеров. В портике у первых ворот расположились две колоссальных размеров статуи в рост богов, или по-японски «ниво» – королей. Один из них вооружен булавой в форме распространенного в провинции Фуцзянь оружия, и называют его «мицусяку конго». Второй держит в руке бронзовую булаву наподобие той, что находится при буддистском священнике во время совершения молитвы, а зовут его «нараиен конго». Этому портику, в котором на протяжении стольких лет стоят эти божества, японские зодчие придали громадные пропорции, его главные деревянные колонны (или опоры) поднимаются на 30 м, а в окружности они без малого 4 м. Миновав этот портик колоссальных размеров, мы проходим под вторым портиком таких же самых пропорций, а затем через внутренний двор выходим к самому храму, где находится алтарь великого Будды. Изваяние этого Будды высотой 16 м практически заполняет собой все внутреннее пространство огромного храма. Диаметр одного только его венчика достигает 26,5 м. На этом венчике поместилось шестнадцать изображений размером 2,5 м каждое. Длина его лица составляет без малого 5 м, а ширина 2,9 м; разворот его плеч оценивается в 8,5 м, а голову украшает 966 кудряшек.

Храм, в котором находится данная величественная фигура Будды (в сидячем положении), дважды подвергался уничтожению пожаром. Во время последнего пожара значительно пострадала и оплавилась голова Будды, а в скором времени вслед за пожаром случилось мощное землетрясение, когда статую свергло с постамента, и тогда же для нее отлили новую голову. Голова этого монумента мне не понравилась примерно так же, как голова Великого Дайбуцу в храме Камакура. Она выглядит неуместной на фоне туловища, исполненного в совершенно ином стиле. Новую голову для этого Дайбуцу отлили в XVI веке.

Наше посещение последнего на сегодня храма пришлось значительно сократить. Но здесь еще оставалось достаточно мест, достойных внимания любого исследователя прошлого, будь он воспитанником художника или антиквара, и ему потребовались на ознакомление многие дни, если не недели. К тому же мы задерживали ожидавшего нас Матиду (обещавшего показать нам великую коллекцию предметов старины), и нам следовало поторапливаться. Добравшись до назначенного места встречи и освежив знакомство с ним, мы приступили к осмотру коллекции древних экспонатов в Наре. И первую экспозицию нам показывают в коридорах, окружающих тот же храм Великого Будды. Выставленные здесь экспонаты находятся в основном в простых ящиках из сосновых досок, накрытых стеклом, закрепленным таким образом, что любую подмену предмета можно легко обнаружить. Ведь вместо замков витрины незатейливо заперты с помощью скрученных полосок прочной бумаги, протянутых через два зажима и связанных узлом. При этом такие узлы снабжены красной печатью. Сама печать, используемая в музее, несколько напоминает наши старомодные печати, только ее вырезают из дерева, и та часть, которой наносится изображение, исполнена выпуклой, а не углубленной. На узел из бумажного канатика наносится некий красный пигмент, а потом к нему прижимается печать. Очевидно, что приспособление никак не спасет от поползновений воров; зато сразу станет видно, покушались ли они на витрину или нет, так как если узел кто-то когда-то развязывал, злоумышленнику не удастся собрать вместе кусочки нарушенного оттиска печати в изначальное их положение относительно друг друга.

Благодаря господину Матиде эти печати ломали ради меня, когда мне хотелось более тщательно исследовать тот или иной предмет, и мне оставалось только пользоваться настоящей высшей частью, так как никому больше не дано было прикоснуться к редчайшим памятникам древности. Мне повезло держать в руках лезвия мечей возрастом 1300 лет, выкованных из меди. Они принадлежали богам (идолам), и привезли их из храма под названием Хорю-цзи («цзи» означает «церковь»). Там же я осмотрел большой железный щит высотой около 1,8 м, сработанный очень прилично; но возраст его мне назвать не смогли. Седло, которому, как известно, около тысячи лет, украшено обычным павлином из выпуклой меди, и это изображение похоже на персидское. Смотрится это седло очень красиво. Мое внимание привлекла китайская ваза, хранящаяся здесь больше тысячи лет. Она снабжена черным основанием с побегом бамбука и живописными скалами, нанесенными на ее поверхности серым пигментом. Отметим вырезанных из дерева львов, изображенных с большим мастерством и вкусом, но их возраст не установлен; два скипетра, возраст одного из которых измеряется 1300 годами, а второго – 1000 лет. А вот тонкая железная чаша исключительно красивой формы с залатанным дном; ее возраст исчисляется 1000 лет; в свое время с такими чашами по улицам ходили жрецы и собирали в них подаяния в виде вареного риса.

Изделие из бронзового литья, хранящееся в коллекции микадо со времен ее инвентаризации тысячу лет назад, представляет собой образец безупречной работы, настоящий шедевр, как, впрочем, и все остальные экспонаты, что я видел. Это рама от священного гонга, и она составлена из двух драконов, переплетенных телами и стоящих на спине грифона. Еще один экспонат выглядит как цветок лотоса, отлитый из бронзы, входящий в орнамент в форме языков пламени, поднимающихся от поверхности воды. Эта вода и жар, вызывающие бурный подъем растительности, устремляются к духу или богу (Будде), восседающему на цветке лотоса. Возраста данного шедевра никто не знает. В коллекции оказывается еще один древний лотос, кончики всех лепестков которого украшены хрустальными каплями (рис. 27), и небольшая глиняная фигурка с волосами, уложенными так, что напоминают известную нам кепку шута с ослиными ушами. Из экспонатов, поступивших в коллекцию несколько позже, назовем тунику, явно изготовленную китайскими мастерами, с богато расшитым золотыми и цветными нитками воротничком, а также длинные, напоминающие сапоги стремена, на которые должны опираться ноги седока. Около 500 лет спустя таким стременам пришли на смену стремена новой конструкции, у которых носок ступни вставляется в усеченный конус. Здесь же находится парочка простейших предметов мебели в виде стульев и миниатюрного комода возрастом 600 лет. Использовались они в официальных церемониях. Обращают на себя внимание доспехи, принадлежавшие ратнику, в память о котором в Кобе (Хёдзё) построили храм.

Рис. 27. Лепесток цветка лотоса, сохранившийся в Императорской сокровищнице, с хрустальной каплей в металлическом гнезде, свисающей с его вершины. Все внешние лепестки цветка украшены драгоценными камнями

А еще мне показали несколько китайских селадоновых ваз, все высотой 56 см, часть их них покрыта глазурью цвета морской волны на белом, а также на красном, на цвета земли фоне. Некоторые из них украшены полосками китайского, или лиственного, орнамента поверх них. Орнамент на других вазах выглядит по стилю пришельцем из Индии. Но самым занятным экспонатом императорской коллекции можно назвать лампу единственной в своем роде конструкции (рис. 28). В ней топливо заливается внутрь туловища крысы, сидящей на вершине стойки. По центру стойки на кронштейне находится блюдце, в середине которого расположена игла, соединяющая его со скобкой, на которую оно опирается. В этом блюдце находится фитиль, свисающий с его края. Когда это блюдце наполняется маслом и зажигается фитиль, получается лампа, выполняющая свою функцию до тех пор, пока не выгорает практически все масло. Тогда из пасти крысы внезапно появляется струйка масла, стекающего в количестве, достаточном для пополнения уже почти опустевшего блюдца. После наполнения блюдца поступление масла из пасти крысы прекращается до того момента, когда оно снова почти не опустеет, и тут предусмотрительный зверек, сидящий сверху, выдает очередную порцию топлива. Так продолжается до тех пор, пока не иссякнет весь запас масла в туловище крысы. Принцип действия устройства достаточно прост, однако достигаемый эффект вызывает закономерное любопытство, так как он осуществляется за счет применения принципа вытяжной трубки или пипетки, в силу которого жидкость не может поступать из емкости без подсоса воздуха. Шпенек, торчащий в центре блюдца и крепящий его к опоре, на которой оно стоит, соединяется с головкой или колпачком. Причем этот шпенек изготавливается полым, и его подсоединяют к туловищу крысы трубкой, проходящей по всей длине кронштейна, а потом поднимающейся по стойке в верхнюю долю туловища крысы. Шпенек, торчащий в центре блюдца, следует заметить, имеет отверстия, расположенные сразу под колпачком или на 1,27 см выше донышка блюдца. Когда уровень масла опускается до точки, на которой в это отверстие начинает поступать воздух, масло начинает литься из пасти крысы; но когда это отверстие снова закрывается маслом, поступление воздуха прекращается, а с ним и поступление масла из пасти крысы.

От этой части экспозиции мы проследовали пешком к зданию, расположенному примерно в 200 м. В нем выставлена вторая и намного более интересная серия экспонатов.

Эта экспозиция устроена в своего рода вестибюле и в одной большой комнате, и господин Матида сообщает нам, что возраст всех предметов в комнате, как это установлено, как минимум 1200 лет; причем все эти предметы привезены из-за рубежа, но он не может сказать, откуда именно поступили многие из них. Некоторые тем не менее можно привязать к Китаю, кое-какие – к Индии, однако часть экспонатов по стилю можно отнести одновременно и к Китаю, и к Индии. Вероятно, их привезли с Тибета, из Яркенда или другой континентальной страны, граничащей с Индией и Китаем.

Рис. 28. Забавная лампа, сохранившаяся в сокровищнице Нары. Устройство лампы: туловище крысы и верхняя часть стойки, на которой сидит крыса, а также деталь A. Высота лампы приблизительно 60 см

В этой комнате нам показали изумительную коллекцию произведений искусства, обретших свой дом в Японии по крайней мере 1200 лет назад. Но в наибольшей степени меня заинтересовали образцы тканого полотна, так как они при всей своей древности прекрасно сохранились. По своему стилю они ничем не отличаются от полотна европейского Средневековья, например изделий ткацкого производства Италии. Будь я неосведомленным человеком или брось всего лишь поверхностный взгляд на экспонаты, вполне мог бы предположить, что некоторые образцы, выставленные здесь, принадлежат коллекции Бока из музея Южного Кенсингтона, а остальные напоминают арабские мотивы.

Здесь же выставлены на обозрение еще и набивные хлопчатобумажные ткани данного периода истории, изображение на которых нанесено обычной белой краской по цветному полю. Причем рисунок по полю явно выводился неким обесцвечивающим химическим веществом. В то же время на прочих образцах рисунок на ткани наносился при помощи веществ, защищавших поле от воздействия обесцвечивающего реагента. Тем же далеким от нас эпохам принадлежит прекрасно сохранившееся удивительное изделие из кожи размером 40 на 75 см приятного желто-коричневого цвета. На нем просматривается рисунок из белых линий, расположенных в виде тщательно продуманного орнамента из завитков, а также блюдо, украшенное перегородчатой эмалью. Эмаль в ячейках, однако, приняла вогнутую форму, поскольку ее поверхность не удосужились в свое время отшлифовать. К тому же периоду относятся некоторые превосходнейшие металлические зеркала, в большинстве своем округлой формы, и только одно – квадратное. Часть этих зеркал (быть может, все, кроме одного) явно изготовлена в Китае. То, что выглядит однозначно японским, круглое по форме и диаметром приблизительно 40 см, а рисунок на его оборотной стороне напоминает изображение, которое можно встретить в наше время на подобных предметах обихода. На обратной стороне одного зеркала из Китая изображен геометрический рисунок кельтского образца; но японское зеркало снабжено чехлом, покрытым шелковой тканью смешанных цветов – серо-белого, желтого, синего и тускло-красного. Все они обведены черной линией и нанесены на зеленый фон. Рисунок на этой ткани напоминает нечто среднее между персидским узором и плоским орнаментом, который обычно служит общим фоном для картин прерафаэлитов. Нам показывают несколько великолепных образцов индийского шитья, радующего глаз своей простотой и чистотой орнамента. Они конечно же превосходят с точки зрения плавности линии, точности формы и рационального распределении деталей все, что я когда-либо видел. И эти образцы находятся в Японии уже на протяжении 1200 лет.

Переходим к витрине с вазами разнообразного предназначения, некоторые из них по форме и стилю напоминают греческие сосуды, другие – арабские, третьи – китайские, но встречаются и однозначно японские произведения искусства. Одну вазу с черным фоном и кольцами резных красных линий вполне можно считать произведением эпохи афинского расцвета, если бы не едва читаемые иероглифы, которыми покрыта часть ее поверхности. Переключаем внимание на стеклянный кувшин с правильной формы носиком, весьма элегантной ручкой светлого сине-зеленого цвета и довольно грубой поверхностью, но японцы не знают, откуда этот кувшин попал в коллекцию. Зато они уверенно утверждают, что он принадлежит их императорам на протяжении 1200 лет. Мне кажется очевидным, что его изготовили арабы, а стекло на вид напоминает то, что можно наблюдать в эмалированных лампах, которые в последние годы везут в Европу из Египта и приобретают для различных европейских музеев (рис. 29).

Рис. 29. Зарисовка стеклянного кувшина, хранящегося в сокровищнице микадо в Наре. Его однозначно можно считать старинным арабским изделием

А вот перед нами металлический кувшин вытянутой формы персидских обводов, по кругу корпуса которого мастер-гравер нанес контуры позолоченных зверей. Рядом с ним выставлена японская металлическая фляга для воды с низким и забавным горлышком, снабженным крышкой. Следует добавить, что горлышко, выходящее из отверстия сосуда, в Японии выглядит как старинное изобретение, так как я не видел его ни на изделиях, что мне позволили посмотреть, ни на других сосудах из императорской коллекции.

Переходим к витрине с кожаными бандажами наподобие тех, что крепились на запястьях лучников для предотвращения порезов от стрел; с двухсторонним трезубцем, использовавшимся в древние времена для удержания умалишенных людей; со шкатулкой, покрытой плетением и частично отлакированной; с чеканным медным подносом диаметром 40 см с выдавленным оленем по центру; с двумя поражающими воображение барельефами на белом мраморе, выглядящими настолько же прекрасными и четкими, как в день их изготовления. На них изображены змея, мифологические животные и будничные облака. Совершенно определенно создали эти барельефы мастера из Индии, и выполнили они свою работу с большим вкусом. Нам предлагают взглянуть на два блюда из белой глины бисквитного (утильного) обжига с рисунком в виде гуся и цветов желтого цвета, а также на глиняную чашу, верх которой зеленый, а бока полосатые. Эти полосы спускаются вниз от края зеленой глазури по белому фарфору, из которого эта чаша изготовлена. Обращаем свой взор на грубую белую ткань с коричневым узором, нанесенным на нее методом набивки. Но меня особенно заинтересовали несколько отрезов толстого войлока размером 1,2 на 1,5 м, добротно сработанных и снабженных симпатичным простым рисунком настоящего индийского стиля, нанесенного способом прошивания шерстяной пряжей ворсистой поверхности кошмы. Подобные ткани в настоящее время производят в Персии; но эти старинные предметы выглядят простыми и незатейливыми, тогда как современные кошмы покрываются орнаментом сложным для восприятия.

Поскольку приемы, с помощью которых изготавливались такие войлочные ткани, насколько мне известно, в Японии никогда не применялись, остается только лишь отметить, что представленные в императорской коллекции образцы, которым 1200 лет, выглядят самыми совершенными изделиями из фетра, какие я когда-либо видел.

На полу расстелен покров из коротких волос, в основном верблюжьих, в виде войлока или расплетенной ткани, смоченной водой, в которую добавили немного кислоты, а затем прокатанной через каменный барабан или утрамбованной камнями либо колотушками. Такие трамбовка или прокатка, продолжающиеся на протяжении необходимого периода времени, обеспечивают плотное переплетение волос или свойлочивание ткани. Но до завершения процесса свойлочивания на поверхность не до конца готовой ткани укладывают окрашенную шерстяную пряжу. Эту пряжу большим и указательным пальцами (несколько эту пряжу скручивая) вплетают в торчащие волоски фетра таким образом, чтобы по завершении процесса свойлочивания получилась однородная ткань с украшенной задуманным рисунком поверхностью.

Покидая большую комнату, мы теперь переходим в зал, где экспозиция полностью состоит из тканей, которым, как полагают, от пятисот до восьмисот лет. Здесь же выставлено на показ много тканей старинных европейских и персидских стилей, но откуда они появились в Японии, доподлинно неизвестно.

Я исследовал эту коллекцию со всей тщательностью, насколько мне позволяли сложившиеся обстоятельства, так как господин Матида, отвечающий за нее, боялся оставить нас без присмотра, а я опасался совсем уж измотать его своей любознательностью. В мире не существует второго такого музея антиквариата, насколько мне известно, даже наполовину познавательного для европейца, как эта редкая коллекция в Наре. Где еще нам удалось бы увидеть набивные, расшитые и войлочные ткани возрастом больше тысячи лет, выглядящие практически такими же свежими, как в день, когда они впервые вышли из-под рук мастеров в Индии, Персии, Средней Азии, Китае и Японии? Где еще нам представилась бы возможность обнаружить эти странные связующие звенья между искусствами Египта, Индии, Китая и Японии, которые мы находим здесь? Теперь нас повели посмотреть на здание, в котором сложили и сохранили на протяжении тысячи с лишним лет этот мирок роскоши. И смешно сказать, им оказалось незатейливое просторное продолговатое строение, собранное из трехгранных деревянных бревен (рис. 30).

Эти бревна сложены на манер сруба русской деревянной избы. Построенное таким способом здание покоится на рядах круглых деревянных опор высотой 1,5 м и диаметром 60 см, причем каждая из этих опор свободно стоит на своем камне. Крыша у него черепичная, но черепица относительно современная. Крышу, которой покрыли это здание в самом начале, заменили второй крышей, а она, в свою очередь, уступила место третьей приблизительно 500 лет назад. Ее заменили нынешней крышей около 150 лет назад. Матида любезно преподносит мне на память по осколку черепицы с последних двух крыш.

Рис. 30. Старинное деревянное здание в Наре, в котором на протяжении 1200 лет хранятся сокровища микадо. Крыша время от времени обновлялась, но остальная часть здания остается в первоначальном виде

При взгляде на это древнее здание больше всего поражает осознание того, что древесина, которой, быть может, больше 1000 лет и которая все это время подвергалась воздействию атмосферных явлений, сохранилась до наших дней. Но еще больше удивляет тот факт, что это дерево в данный момент выглядит таким же прочным, каким было в день сдачи строения в эксплуатацию. В некоторых местах я сам видел следы воздействия непогоды на дерево. Мне показалось, что со стороны, подверженной осадкам и прямым лучам солнца, диаметр бревна на 8–10 см меньше, чем с теневой, закрытой от осадков стороны. Но гниению дерево все-таки не подверглось. Похоже, японцы вывели породу практически не поддающихся тлену деревьев. Мы гордимся стойкостью нашего дуба. Но что стоит дуб по сравнению с деревом, пережившим бури и ветра, терзавшие его на протяжении двенадцати столетий! И до сих пор это дерево сохранило изначальную прочность.

Матида теперь отдает распоряжение отпереть двери склада, на которых висит забавный массивный замок. Пройдя внутрь, мы обнаруживаем помещение, разделенное на три части. Все они заставлены большими деревянными комодами. Именно в этих комодах на протяжении многих столетий хранятся реликвии многочисленных микадо.

К моему очередному удивлению, оказывается, что только у трети редчайших сокровищ микадо в Наре нарушена упаковка. Что может храниться в таком количестве огромных сундуков, у меня даже не хватает фантазии предположить. Но совершенно определенно в них можно отыскать множество предметов, способных пролить свет на события, в настоящее время истолкованные превратно, а также посодействовать исправлению представления об истории, неизвестной до сих пор внешнему миру.

Мы собирались попрощаться с любезным нашим хозяином, когда он попросил нас возвратиться в здание, где нам показывали самые древние из сокровищ, так как здесь находился маленький экспонат, который он захотел преподнести мне в дар. Предмет этот он называет пагодой, но на самом деле это конструкция из дерева высотой около 15 см с горизонтально выступающими друг над другом основанием и дисками. Пагода полая, а полость закрыта грушевидной деревянной затычкой, но главная загадка этого небольшого подарка заключается в том, что внутри его хранится образец печатного текста, впервые оттиснутого в Японии.

Когда в эту страну пришло ремесло типографской печати, первый опыт состоял в воспроизведении отрывка из буддистского священного писания. Копии этого текста поместили внутрь таких небольших пагод, и эти пагоды распределили по храмам. Считается, что таких пагод изготовили не меньше миллиона штук, но с количеством вышло большое затруднение из-за особенностей языка и трудности перевода. Как-то мне показали статуэтку божка и сказали, что это бог с тысячью рук. Но когда я внимательно его осмотрел, то обнаружил у него всего лишь шестнадцать таких конечностей. Однако не приходится сомневаться в том, что огромное количество таких небольших пагод на самом деле когда-то находилось в храме Нары, и я готов верить во все, что касается японского терпения и трудолюбия, но, к сожалению, практически все эти пагоды со временем куда-то исчезли. Этот самый интересный для меня подарок источили черви и потрепало время. Зато письмена на малюсеньком рулоне бумаги до сих пор все еще можно разобрать.