Глава 4
Сакральный танец. – Праздничная ночь. – Киото. – Августейшая коллекция. – Осака
Посетив еще парочку храмов, мы возвращаемся в нашу гостиницу, чтобы поужинать в японском стиле, после чего по приглашению Матиды отправляемся на религиозную церемонию. Эта церемония сопровождается музыкой и танцами, причем такое представление стоит значительных денег. Но наш хлебосольный хозяин обо всем заранее позаботился и приставил к нам нескольких чиновников, чтобы те проводили нас в назначенный храм.
На эту ночь пришелся священный праздник, и никто в Наре не ложился спать. Улицы тоже украсили по-праздничному, так как в ближайшие день-два ждали приезда в город самого микадо. По обе стороны всех улиц через каждые 4 м установили бамбуковые шесты, между ними натянули гирлянды из соломенных жгутов, свисающих на высоте 2 м над землей. К этим соломенным жгутам жители Нары привязали нарезанную полосами бумагу и таким образом обозначили свою принадлежность к синтоистской религии. Как только мы свернули на аллею гигантских японских кедров, передо мной открылся самый грандиозный в моей жизни вид. К тому же выставленные на аллею ларьки придают ей веселья яркими фонарями, а также товарами: игрушками, сладостями и всякими забавами. Покинув эту аллею, так как наш путь ведет направо, мы увидели картину, навсегда врезавшуюся в мою память. Мы вступили в пределы самой прекрасной рощи, состоящей из деревьев хвойных пород колоссальных размеров, а по обеим сторонам дорожки здесь были установлены неисчислимые монументальные каменные фонари. Эти фонари отличаются по высоте от 1,2 до 3 м, и почти все они дают свет (позже я узнал, что в этой роще насчитывается 2200 фонарей). Время от времени перед нами возникают короткие марши грубо сработанных ступенек, ведь наша аллея поднимается по склону холма. Наш подъем на вершину холма, многочисленные стайки празднично наряженного народа, направляющегося в храм на молитву, а также неведомое ощущение от густого леса каменных фонарей вызывают у меня высшую степень восторга.
На вершине холма, поросшего этой живописной рощей, среди многочисленных каменных фонарей возвышается храм под названием Вакамия. Он знаменит своей тростниковой крышей. Тростник на крыше храма уложен толстым ровным слоем, а внутри он проложен слоями еловой коры. Эта крыша считается самой совершенной в своем роде на территории Японии. Около храма находится алтарь с божеством внутри, которое почитается настолько высоко, что даже жрец не имеет права войти в его чертоги. Фасадом к этому алтарю, но на противоположной стороне дороги стоит так называемый дом жреца. В нем должно состояться богослужение, ради присутствия на котором мы сюда и поднялись.
Этот дом представляет собой длинное строение, выходящее стеной на дорогу. Комната, в которую мы входим, прямоугольной формы. Ее окна, занимающие всю выходящую на дорогу стену, оснащены тяжелыми рамами, снабженными грубыми решетками, не заклеенными бумагой. Рамы, снабженные верхним подвесом, открываются внутрь комнаты и в открытом виде поддерживаются в горизонтальном положении с помощью крюков, прикрепленных к потолку.
На этот вечер, когда мы пришли сюда в гости, все боковые окна хозяин распахнул настежь, чтобы происходящее внутри комнаты было хорошо видно тем людям, которые находятся снаружи. А посмотреть на исполнение обряда богослужения, естественно интересного всем жителям и гостям города, собираются тысячи прихожан.
В дальнем от нас конце комнаты, в которую мы входим, на полу на коленях перед столиками из сосновых досок или алтарями стоят четыре жреца. Перед ними высится большая ширма с нарисованными на ней оленями. Один из них держит в руках флейту, второй – маленький барабан в форме песочных часов, третий – небольшие кимвалы, а четвертый – сколоченные вместе куски дерева забавной формы.
Лицом в сторону улицы у противоположной стены комнаты находятся три жрицы и пять девочек, а вдоль открытой стены или перед жрицами стоят пять таких же маленьких столиков, как и перед жрецами. Их столы снабжены трещотками или систрами, с рукояток которых свисают струящиеся ленты.
Жрицы поверх красных нижних рубашек надели практически полностью белые небесной красоты хитоны. Тут и там по поверхности их хитонов разбросаны изображения веточек побега глицинии светло-зеленого цвета. Эта зелень в сочетании с красным цветом нижней юбки очень радует глаз. Каждый побег занимает приблизительно 26 см2 площади хитона, а между побегами оставлено 40–50 см2 пустого пространства. Со спины, если расставить руки в стороны, хитон жриц напоминает контуры латинской буквы «T» (рис. 31). Но со спины этот хитон туловище жриц не охватывает, а свободно спадает широким шлейфом, который при достаточной длине мог бы волочиться по земле в виде хвоста.
Рис. 31. Вид платья жрицы из Нары со спины
Рис. 32. Вид платья жрицы из Нары спереди
Рис. 33. Прическа жрицы из Нары
Спереди T-образный хитон имеет разрез по центру, и по разрезу он запахивается крест-накрест на груди. Заправляют хитон спереди на манер майки с рубашкой, когда образу ются складки красной, белой и сиреневой ткани (рис. 32). В целом одеяние жриц выглядит в полном смысле этого слова очаровательным, и для его оформления используются цвета, принятые при дворе императора, так как носящие его женщины числятся жрицами синтоистского храма, а микадо возглавляет приверженцев синтоистской веры.
Жрицы носят длинные волосы, которые у них, как у всех японок, насыщенного черного цвета. Они их не заплетают ни с лентами, ни без лент. Их волосы свободно спадают на спину, перевязанные на макушке с помощью забавной золотой тесьмы (рис. 33). Спереди на месте рогов у животных на воткнутых в волосы длинных шпильках крепятся букетики красных и белых цветов. Рядом со жрицами, стоящими на коленях вдоль боковой стены комнаты, установлены две шестиугольные коробки высотой около 0,5 м и диаметром 0,3 м, в которых, как потом выяснилось, хранятся веера. Эти коробки покрыты бумажным ледерином золотистого цвета. Комната освещается свечами на высоких железных подсвечниках, стоящих на земле, и масляными лампами, висящими на маленьких кронштейнах, прикрепленных к стенам.
Мы входим в здание вместе с остальными приглашенными на службу гостями и выстраиваемся рядами у дальней от жрецов стены, оставляя между нами свободное место. Теперь все простираются на полу, так как предполагается, будто божество покидает алтарь, стоящий перед нами, и вселяется внутрь присутствующих людей. Жрецы приступают к исполнению своей мелодии, а тем временем три жрицы и две девочки поднимаются на ноги и начинают танец. Мелодия звучит медленно и торжественно. Жрицы медленно, величественной поступью проходят по комнате, сопровождая движение легкими танцевальными жестами, подходят к столикам и простираются перед ними ниц. Теперь они поднимаются, берут со столиков систры и с большим изяществом и достоинством двигаются под музыку, поражая зрителей торжественностью и выразительностью своего танца.
На протяжении минут десяти такие грациозные движения чередуются с поклонами до земли перед столиками, на которых дугой располагаются трещотки, остальное же время эти трещотки используются при исполнении танца. После поклона до земли с изображением глубочайшего смирения перед этими столиками (или алтарями), у которых они на несколько мгновений застывают без малейшего движения с трещотками в своих руках, танцовщицы возвращают эти трещотки на прежние места на столиках, поднимаются и снова становятся на колени у стены в изначальное для них положение.
Следующий танец исполняют пять девочек без жриц. Их танец внешне мало чем отличается от того, что я описал выше, и следующие танцы, а было их всего пять, показались мне чуть измененным повторением самого первого. Все юные танцовщицы выглядели одинаково торжественными, одинаково выразительными и одинаково красивыми в самом высоком и полном смысле слова.
Танцы закончились, все присутствующие простерлись на полу. Но нас просят не подниматься со своих мест. Вперед выходит жрец. В одной руке он держит простой неотполированный и никак не украшенный маленький сосновый поднос, на котором стоит несколько грубых маленьких глиняных блюдец без намека на глазурь, а в другой – медную посудину с саке размером с маленькую кастрюльку, но снабженную двумя полукруглыми носиками и длинной деревянной ручкой (рис. 34). Жрец наливает в блюдце небольшое количество священного вина (около десертной ложки), его с подноса берет один из тех гостей, для кого только что исполнялся танец. Получивший свою порцию гость кланяется и выпивает. Жрец переходит к следующему гостю, наливает вино в другое блюдце. Тот кланяется и в свою очередь выпивает угощение. Так продолжается до тех пор, пока все мы не разделили синтоистское причастие. Я так считал, что исполненный перед нами танец должен был передать некое духовное послание, а ценность таких танцев заключается в их изяществе, но оказалось, что у синтоистов принято еще и свое причастие.
Рис. 34. Медный сосуд с деревянной ручкой. Используется при проведении синтоистского причастия
По пути домой из священного дома, посетить который нам так сильно хотелось, мы несколько отклоняемся от маршрута, освещенного фонарями кедровой рощи, чтобы взглянуть на главный синтоистский храм Нары. Тот, что на вершине холма, поросшего рощей, числится лишь вторым по важности в этом городе.
Здесь мы находим восемьсот металлических фонарей, свешивающихся с карнизов крыши, и все эти фонари ярко сияют. А напротив храма находится просторная, поднятая над уровнем земли деревянная платформа, освещенная множеством фонарей. Это – игровая площадка для детей. От нее доносится топот многочисленных ножек и веселый звон голосов. Жизнь воспринимается светлой, радостной и счастливой. В толпе детей не слышно ни одного звука, напоминающего горестный плач, не видно ни одного недоброго взгляда – все здесь присутствующие люди безраздельно счастливы.
Практически все, что мы видели сегодня, представляло величайший интерес, и никогда в моей жизни в считаные часы не вмещалось столько событий и впечатлений, как в первый день нашего пребывания в Наре.
Я узнал, что больше тысячи лет назад чьи-то предки изготовили ткани, напоминающие тончайшие произведения ткацкого искусства Аравии последних двух или трех столетий. Причем вряд ли кто сможет отличить одни от других. Что ремесленники некоего уголка Азии изготовили ткани, настолько похожие на итальянские ткани времен еще до рождения Рафаэля, что их легко перепутать. Я обнаружил, что китайское шитье выглядело таким же совершенным 1200 лет назад, как и в наши дни. Что рисунки на индийских тканях тогда по стилю ничем не отличались от рисунков на ткани этой же страны, произведенной всего лишь 50 лет назад, но выглядят они чище своей формой, тщательнее проработаны и гармоничнее с точки зрения подбора цветов. Что искусством изготовления войлока и нанесения на него рисунка древние мастера обладали лучше во времена, когда сарацины покоряли Испанию, чем владеют ремесленники нашей эпохи. Следовательно, нас поставили перед непреложным фактом того, что двенадцать веков назад ремесленники Индии произвели ткани с рисунком совершенного по нынешним меркам качества, причем без малейшего искажения традиционного индийского орнамента, а также что искусство Индии того периода истории находилось на более высоком уровне, чем находится теперь. Тогда зададимся закономерным вопросом: когда мастера индийского орнамента, известного нам сегодня, достигли вершины своего творческого развития? И нам покажется, будто с тех пор в этом деле к нашим дням происходил пусть медленный, но все-таки неуклонный упадок.
Я к тому же убедился в том, что 1000 лет назад и в Китае, и в Японии искусство специалистов по металлу ничуть не уступало мастерству наших современников; что искусство мастеров перегородчатой эмали было столь же совершенно, как и теперь; что некоторые азиатские народы владели ремеслом изготовления кувшинов что из стекла, что из железа и могли выковать бесподобные по красоте и тонкости стенок сосуды; что персы мастерили металлических павлинов с распускающимися хвостами; что резьбой по дереву мастера в Японии 1200 лет назад владели не хуже, чем практически в любой более поздний период; что скульптуры из мрамора выглядели тогда такими же прекрасными, как и теперь; и что изготовление фарфора в Китае тогда находилось на таком же совершенном уровне и так же процветало, как во все последнее время. Таким образом, познакомившись с коллекцией здесь в Наре, мы обнаружили, что 1200 лет прошло в мире Востока, не принеся особого улучшения подавляющему большинству производственных отраслей, зато тягостный вывод напрашивается из-за заметного вырождения, а не совершенствования ремесла.
К тому же приходится смириться с тем фактом, что со времен, когда эти экспонаты сдали на хранение в сокровищницу микадо, люди сподобились изобрести удручающе мало новых ремесел. В этой сокровищнице нам показали лучшие образцы творчества мастеров, изготовивших ткани, войлок, вышивки, фарфор, стекло, предметы из металла, литье, гравировку, чеканку, инкрустации и гравюры, лакированные и резные изделия из дерева, мозаику, резьбу по камню, изделия из кожи. Перечислять можно без конца. Но сверх того даже по состоянию на нынешний день новых ремесел появилось совсем мало.
В коллекции шедевров старины в Наре очень сильно меня заинтересовал один экспонат, причем я о нем даже не упомянул вплоть до настоящего момента.
Все мы слышали о бомбейских шкатулках из сандалового дерева, инкрустированных квадратиками белого металла, слоновой кости, дерева белого или мореного зеленого, а иногда темно-красного цвета. Эти шкатулки, утверждает сэр Джордж Бирдвуд, представляют собой всего лишь копии товара, изготавливаемого в Персии. Все-таки шкатулки персидской работы отличаются от изделий мастеров из Бомбея одной существенной деталью: бомбейские шкатулки инкрустированы квадратиками, пригнанными друг к другу. В персидских шкатулках их отделяют тонкой медной лентой, край которой выступает над уровнем поверхности. Мне трудно достоверно утверждать, видел ли я когда-либо образец сандаловой шкатулки из Бомбея, достойной считаться современным изделием. Зато персидскую шкатулку не только видел, но и владел такой коробочкой, возраст которой определялся в 200 лет. И мне тогда не верилось, что историю изготовления шкатулок из сандалового дерева такого типа можно проследить еще глубже. И вот здесь, в Наре, я обнаруживаю простоватый образчик такого изделия, сработанный 1200 лет назад; но откуда этот экспонат прибыл на Японские острова, выяснить не удается. В данном конкретном случае тессера (мозаичные кубики) выглядят удлиненными шестиугольниками длиной 4 см и шириной 2,2 см. Шестиугольники отделяются друг от друга металлической лентой. Таким образом у нас появляются доказательства существования ремесла (пусть даже в одном конкретном случае) в незрелом еще состоянии. Его существование, насколько мне известно, мы пока что могли проследить как максимум на два или три столетия в глубь веков. И поскольку на примере данного экспоната мы обнаруживаем происхождение ремесла, которое считали современным, появляется основание рассчитывать на то, что, ознакомившись с остающимися двумя третями коллекции микадо, мы обнаружим это ремесло на более зрелых стадиях развития.
При обсуждении индийских ремесел у меня появляются основания для ссылки на шкатулку из императорской коллекции Нары, так как ее изготовили из бамбуковых полосок, сплетенных точно так же, как иглы дикобраза располагают на коробках, модных в Индии по сей день. Узкие полоски бамбука применяли при изготовлении этого предмета, и способ, каким их скрепляли вместе, наводит на мысль о том, что его использовали при изготовлении шкатулок из игл дикобраза в Индии и что его позаимствовали японцы для изготовления шкатулок, которыми мы любовались в коллекции микадо. Такой вывод выглядит гораздо более обоснованным, так как практически все ремесла, прижившиеся в Японии, прослеживаются на Азиатском континенте. И мне пока не удалось обнаружить какое-либо японское влияние на искусства Китая, Индии, Персии, азиатской Турции или любой другой восточной страны.
В ходе осмотра коллекций Нары обнаружился следующий факт, который наглядно проявился во время продолжительного путешествия по Японии. Итак, японцы демонстрируют редкие способности к усердному и тонкому труду, они заслуживают славу самых превосходных ремесленников, самых добросовестных художников, однако изобретательным народом японцев назвать никак не получается. Следует отметить большую долю справедливости в утверждении о том, что японцы ничего не изобрели, зато усовершенствовали все, до чего дошли их руки.
Всюду на территории Японии постоянно встречаются свидетельства влияния индийского искусства, а китайские предметы более высокого класса можно увидеть в домах подавляющего большинства дворянства этой страны. К тому же я обнаружил сюжеты персидского, египетского и даже кельтского происхождения, украсившие товары местного изготовления. Но на таких вещах я собираюсь остановиться чуть позже.
Нам не помешает постоянно помнить о том, что на заре истории Японии ее войска успешно вторглись в Корею, покорили ее народ, и совершенно определенно японцы позаимствовали у корейцев величайшие их достижения в области архитектуры. Через Корейский полуостров в распоряжение японцев попали многочисленные предметы китайского кустарного производства, а также товары из стран континентальной Азии. В Киото находится коллекция, которая, как и шедевры сокровищницы Нары, принадлежит микадо, и составляют ее по большому счету предметы, привезенные в Японию из Кореи завоевателями этой страны. Я завел обо всем этом речь исключительно ради того, чтобы любезный читатель лучше осознал связь предметов коллекции Нары с ремесленниками Японии, а также с промыслами стран остального мира.
Сегодня мы к тому же непосредственно познакомились с особенно занимательным религиозным обрядом, и такая церемония из всей Японии проводится только в Наре. Мы стали свидетелями причастия древнейшей разновидности религии, и это причастие само по себе представляет громадный интерес; но самым поразительным обстоятельством, связанным с религиозным танцем, исполненным перед нами сегодня вечером, следует назвать его сходство с обрядами, прежде исполнявшимися жрицами богини плодородия Исиды в Древнем Египте. Поскольку, однако, этому событию посвящен старый номер журнала «Джапан уикли мейл», я приведу отрывок из заметки, опубликованной в этом номере, автор которой дает описание виденной нами церемонии.
В своем повествовании о Наре автор отмечает следующее: «Здесь находится синтоистский алтарь, считающийся вторым по древности и важности после алтаря в городе Исэ. В здании, расположенном неподалеку от этого алтаря и, вероятно, как-то связанном с ним, мы наблюдали танец, исполненный в канве общего религиозного обряда. Испол нили обрядовый танец три юные девушки, одетые очень симпатично, но не настолько броско, как обычно наря жаются гейши (большие мастерицы японского танца). Их движения выглядели очень торжественными, а своим исполнением партии на систре или трещотке они напомнили египетских жриц богини Исиды, представления которых всегда сопровождались аккомпанементом этого музыкального инструмента. Музыкальное сопровождение танцовщиц обеспечивали три жреца – один играл на флейте, второй – на барабане, и третий подпевал, время от времени отбивая такт с помощью двух простых кусков дерева. Нам сообщили, что представления такого рода оплатили набожные люди наподобие того, как массовку оплачивают католики. При этом храме служат восемь приданных танцовщиц или жриц. Они приходятся дочерьми жрецам или уважаемым горожанам, и, посмеем предположить, их служба считается в высшей степени почетной».
Следующим утром мы поднялись пораньше и совершили прогулку по городу. Мы отошли совсем недалеко от гостиницы, когда наше внимание привлекла заботливо оснащенная крышей стена, нижнюю часть которой сложили из черного крупнозернистого песчаника, а верхнюю и основную часть облицевали штукатуркой приятного желтого цвета охры, поперек которой провели пять параллельных белых полос (рис. 35). На наш вопрос, окружает ли эта стена какое-либо строение особой важности, а также служит ли его окраска и расчерченные белые полосы всего лишь прихотью владельца, нам ответили, что желтый цвет стены с пятью белыми полосами, нанесенными по всей ее длине, обозначает принадлежность строения микадо или его непосредственную связь с ним. Причем красить стены желтой краской с какими-либо полосами на них разрешено исключительно кровным родственникам императора, а количество наносимых полос указывает на принадлежность к семье японского монарха.
Совсем немного лет тому назад, когда я только собирался отправить своего помощника в поездку по Испании и Марокко, где ему поручалось сделать зарисовки всевозможных имеющих художественную ценность объектов, мой добрый приятель Джордж Август Сала предупредил: «Помните, что Испания – это страна гвоздей». Мой помощник прислал мне из этой страны рисунки самых причудливых гвоздей. Многие из них я видел впервые в моей жизни. К тому же он привез несколько гвоздей, приобретенных им по случаю в антикварных лавках. Однако знания господина Сала в данной области грешат большими пробелами, так как звание страны гвоздей по праву должно принадлежать не Испании, а Японии: и эту истину он признал бы первым, если прогулялся со мной по старинным районам города Нары этим утром. Здесь ворота храма на самом деле украшены такими гвоздями, что они выглядят настоящими украшениями в полном смысле этого слова (рис. 36).
Рис. 35. Угол желтой стены. Стена покрашена желтой охрой. Такой цвет и пять параллельных белых полос указывают на то, что данная недвижимость находится в собственности или распоряжении носителя августейшей крови
Огромный поворотный шарнир здесь иногда крепится к храмовой двери гвоздями, диаметр головки которых составляет 1,2–3,8 см, при этом любая свободная площадь этой двери обита гвоздями с поперечником головки около 9 см.
Рис. 36. Старинные гвозди, украшающие храмовые ворота в Наре
Приведенный видом этих гвоздей в полный восторг я не мог не задержаться, чтобы перенести их изображение в свой дорожный альбом; поглощенный таким занятием, я прекрасно понимал, что принуждаю своих спутников терпеливо ждать меня. Но огромный интерес здесь представляли не только роскошные гвозди, но и дверные петли – громадные поворотные шарниры длиной от 60 до 90 см. А наряду с поворотными шарнирами следовало еще рассмотреть металлические полосы и бандажи, которыми облицовывали ворота. Старинные металлические изделия в Наре могли бы послужить студенту отделения гуманитарных наук наглядным пособием, на изучение которого и изготовление зарисовок ушли бы многие недели. И ни в одном известном мне городе мира не отыскать столько интересного в этом смысле материала, как здесь. Французский город Труа славится своим разнообразием шнурков для колокольчиков, дверных молоточков и дверных ручек, представляющих известный художественный интерес. Местечко Андерматт на перевале Сент-Готард отличается богатством изделий из металла; во Франкфурте-на-Майне со Средневековья до наших дней сохранились великолепные образцы изделий из кованого железа; а в Наре вас повсюду преследует восхищение роскошью, принадлежащей этому городу в виде металлических изделий.
Теперь нам предстоит по-новому взглянуть на великий храм Дайбуцу с его широченными воротами, и чем внимательнее мы в него всматриваемся, тем больше проникаемся непередаваемым восхищением. Колонны ворот, как мы уже заметили вчера, достигают высоты 30 м и окружности 3,5 м. Причем изготовили эти колонны из ствола одного дерева, а ведь это здание возвели 1131 год назад.
Трудно себе представить какое-либо еще здание, простоявшее одиннадцать столетий и сохранившееся в прекрасном состоянии. Особенно с учетом того, что его построили исключительно из дерева. Да еще оно постоянно подвергалось пагубному воздействию атмосферных явлений. И вот я стою как раз перед таким зданием, хотя оно, в отличие от старинной сокровищницы, совершенно определенно подвергалось периодическому ремонту.
Когда всерьез задумываешься над подобными фактами, становится сложно рационально обосновать наши нынешние попытки убеждать японцев строить каменные дома вместо деревянных. Тем более что всем известно: Япония – территория постоянных землетрясений. Где в Англии вы отыщете здания, простоявшие с VIII столетия и сохранившие практически такой же безупречный внешний вид, какой они имели в день завершения их строительства? Причем наши дома возводят на прочном фундаменте, а не ставят прямо на почву, постоянно смещающуюся в результате судорог земли.
Сверх этого японцы с применением изделий из древесины сотворили единственную в своем роде прекрасную архитектуру. В величественном храме города Сиба нам показали достижения архитектуры, сравнить которые нельзя ни с чем еще созданным остальными народами за все эпохи существования человечества. С чего бы тогда европейцам принуждать народ, великий сам по себе, перенимать новые технические методы, через которые он только утратит свое величие?
Более того, когда народ, соорудивший свое жилье каким-то простым способом, начал строить его из более прочного материала, он, безусловно, встроит в новый метод строительства традиции своего прошлого. Так, египтяне возвели колонны своих каменных храмов в виде связок тростинок папируса; крыши многих китайских зданий снабжаются прогибом по центру, и тем самым сохраняется традиционная форма конька старинного жилища в виде палатки. Тем временем стены архитектурно-паркового ансамбля Альгамбра в городе Гранада расписаны в стиле арабского платка с четкими границами, так как кочевые арабы украшали свои примитивные жилища роскошными тканями, ими же сотканными. Следовательно, сплошь и рядом мы обнаруживаем строения из более надежных материалов, в конструкции которых воплощается мысль или представление об изначальном обиталище коренного народа.
Но история человечества хранит еще более замечательные примеры сохранения в камне старинных приемов строительства, так как многие высеченные в скале храмы Индии представляются всего лишь повторениями творений или техники работ, использовавшихся в древности при работе с древесиной.
Речь идет не о том, чтобы в каменных строениях буквально повторялись фактически или в настроении конструкции деревянных сооружений. Народ, способный сотворить благородную архитектуру, должен возводить такие здания, чтобы в них воплощались чувства, вера и пожелания его соотечественников, и возведенные здания требуется адаптировать к конкретным климатическим условиям, а для этого придется закономерно использовать материалы, максимально подходящие для их строительства. Мы, европейцы, однако, сотворили столице Японии Токио парочку отвратительнейших образцов «архитектуры работного дома». И теперь рассчитываем на то, что коренное население начнет нам подражать. В этом деле мы все еще поступаем ошибочно и глупо. Можем ли мы научить японцев возведению на узких фундаментах строений высотой 45 м, чтобы они могли выстоять землетрясение? Способны ли мы научить их установке просторных ворот и громадных каменных храмов, способных через одиннадцать столетий по-прежнему радовать японцев своей сохранностью? Боюсь, что нет. Поэтому я свято верю в правильность такого поведения, когда мы воздерживаемся от навязывания наших советов народу, сведущему в своих желаниях гораздо лучше нас.
Мы теперь шли к скверу, который видели вчера вечером в состоянии веселья и бурной жизни; благородные японские кедры этого сквера выглядят по-настоящему гигантскими. Здесь мы видим прогуливающихся оленей, почти таких же ручных, как сопровождающие нас собаки. Бедные женщины предлагают нам купить небольшие съедобные шарики, которыми можно покормить оленей. Мы их покупаем, а потом подзываем оленей, и они их берут у нас прямо из рук. Олени свободно гуляют по этому городу, и они забредают повсюду, куда им вздумается. Небольшие изображения этих оленей можно встретить повсеместно, как изображения медведя в Берне.
Пора зайти в один храм, чтобы купить фигурки под названием нэцке, которые в этом городе отличаются от нэцке остальных городов Японии. Многие из них изготавливаются в виде лежащего оленя; некоторые статуэтки выполнены в гротескном стиле, тогда как еще можно найти изображения омара или речного рака. Но их особенность состоит в том, что фигурки изготовили способом многочисленных «чистых» срезов, в результате чего получается миниатюрная резная вещица, покрытая гранями, а не с гладкой поверхностью.
Когда мы вернулись в гостиницу, лоточник принес нам на выбор несколько красивых вееров, изготовленных ремесленниками Нары, которые мы без долгого раздумья купили. Посетил нас и пожилой жрец из храма, в пользу которого мы вчера сделали небольшое пожертвование. Поприветствовав нас с исполнением всех знаков уважения и благожелательности, он попросил принять от него в подарок несколько симпатичных апельсинов, живописно разложенных на совершенно очаровательном подносе. Салфетка, которой жрец накрыл апельсины, представляла собой настоящий шедевр, о котором можно было только мечтать. Предложенные таким образом апельсины должны конечно же выглядеть гораздо лучше, чем принесенные в обычной корзине. Любопытно отметить красивые предметы, которые японец, когда он хочет показать одновременно свое собственное богатство и уважение к человеку, приносит из дома, где вроде бы ничего не найти, кроме хозяйственной утвари.
Матида попрощался с нами, пожелал доброго пути и пообещал добыть специально для меня образцы великолепных старинных гвоздей, которые я сегодня видел на храмовых вратах.
Японцы любят предметы старины как таковые и ради предметов, с которыми они связываются какими-либо ассоциациями, и в синтоистской религии заложено многое из того, что должно бы стимулировать такое благоговение перед стариной.
Мое восхищение искусством японцы восприняли за поклонение старине. Так, Матида вместо буквального выполнения своего обещания заказать для меня гвозди, изготовленные по образцу тех, что мы видели в Наре, пошел на огромные затраты и беспокойства: он приобрел для меня настоящие шедевры старинной металлообработки, позаимствовав из старинных зданий, представляющих бесспорный исторический интерес. Таким образом, после моего возвращения в Англию я получил коробку с очаровательным письмом от моего старинного приятеля, в котором он изъяснялся самым витиеватым языком: «И я дарю Вам два декоративных покрытия шляпок гвоздей, применявшихся для облицовки ворот Росёмон и Конгосюин, и двадцать одну старинную железяку». К нашему великому изумлению, «двадцать одна старинная железяка», на наш непритязательный взгляд, оказались буквально «старинными железяками», за исключением разве что парочки из них. Но для меня главную ценность эти «железяки» представляют тем, что подарил их дорогой мне человек, и я верю, что наступит день, когда у меня накопится достаточно знаний для открытия в них недоступных для моего нынешнего англичанина понимания весьма занимательных моментов.
Как только мы покинули Нару и взяли курс на Киото, небо затянули тучи. Дорога, по которой мы ехали, выглядела новой, так как ее специально подготовили для микадо, собравшегося посетить этот город в ближайшие дни. По ходу нашего путешествия мы остановились в небольшой придорожной гостинице, где нам подали все те же неизменные куриные яйца и рис; но на сей раз они пришлись кстати из-за пробирающего до костей холода – некоторое время шел мокрый противный снег.
В этой небольшой гостинице должен был остановиться микадо на пути из Киото в Нару, и для его приема в тыльной части здания специально приготовили новые апартаменты. Эти апартаменты снабжены были обычными сдвижными перегородками из бумаги, наклеенной на некрашеные рамки из сосновых реек, а пол хозяин распорядился застелить традиционными японскими циновками. Ближе к торцевой стене оборудован приподнятый помост с разложенными на нем напоминающими матрасики подушками, тоже застеленный циновками. Под потолком зала над сдвижными перегородками своеобразным бордюром тянется простая ажурная решетка. Таким образом во всех комнатах обеспечивается циркуляция воздуха при задвинутых бумажных перегородках. На такой случай подбирается самая простая конструкция решетки. В саду оборудован маленький пруд для разведения рыб диаметром 1,2 м. Рыбы в нем полно, и любую из них можно выбрать себе на ужин.
Во всем убранстве просматривается очаровательная простота. Никаких дорогостоящих приготовлений для встречи императора в этой гостинице не предпринималось, никаких затейливо убранных комнат не приготовили, и дорогой мебели никто закупать не стал. Микадо едет как простой представитель своего народа, и останавливается он в небольшой придорожной гостинице, где ему для постоя полагается только одна небольшая комната. Но эта комната по-своему прекрасна: она отделана материалами высочайшего качества, и для этого привлекли лучших в округе мастеров своего дела, и чистоту здесь навели такую, что не найдешь ни в одной другой стране, то есть непревзойденную.
Глядя на эту комнату и восхищаясь ее красотой, мы выразили наше удивление непритязательностью микадо. Нам сказали, что угощение, приготовленное для императора, ничем не отличается от того, что готовится для остальных постояльцев их гостиницы. Нам казалось странным, что монарх должен довольствоваться такими простыми условиями постоя, тем более равным со всеми обхождением; но на такой народ, как японцы, это должно произвести самое благоприятное впечатление.
Дальше по дороге мы преодолели мост длиной 230 м, сооруженный за двадцать семь дней специально к приезду микадо.
К концу семичасовой поездки, замерзшие и уставшие от неудобного положения, в котором пришлось находиться под развернутым складным верхом тележек наших рикш, мы прибыли в Киото. Мы поселились в гостинице «Маруяма», где останавливается подавляющее большинство иностранцев, на какое-то время приехавших в Киото. Ее часто называют «Европейской» гостиницей, так как здесь постояльцам предлагают европейские удобства в виде столов со стульями, настоящих кроватей и умывальников. После ужина в импровизированном английском стиле господин Сумарес оставляет нас, чтобы вместе с сэром Гарри Паркесом и остальными представителями иностранных государств, приглашенными в ясики, или дворец даймё, заняться приготовлениями к завтрашнему официальному открытию железной дороги. Любезному читателю не составит труда догадаться, что поезда по этой железной дороге курсировали уже на протяжении нескольких месяцев.
Притом что эту гостиницу маленькой не назовешь, постояльцев в ней кажется чересчур много. Все дело в наплыве народа, изъявившего желание воочию наблюдать официальную церемонию пуска в эксплуатацию железной дороги. Тем не менее мне предоставили кровать, но при этом у меня вряд ли повернется язык утверждать, будто мне выделили спальню, так как моя кровать стояла в углу общей комнаты, отделенной от соседей шестистворчатой ширмой, какие мы используем в наших собственных комнатах.
Рано утром следующего дня, когда я раздвинул створки окна, меня буквально потрясла великолепием представшая перед моим взором картина. Гостиница построена высоко на склоне густо поросшего лесом холма, а моя комната окном выходит на равнину, раскинувшуюся у подножия. С террасы, устроенной по всему периметру здания гостиницы, я увидел величественную раскидистую старую ель, очаровательный сад и густо поросший лесом склон холма, а дальше в долине простирался обширный город. Тут и там возвышались пагоды прекрасных пропорций и изящной формы, тогда как равнина заканчивалась покрытыми снегом горами, вид которых размывался нависшими облаками и туманом.
Пока я смотрел со своего балкона вдаль, у меня появилось острое ощущение сходства между прекрасной картиной, развернувшейся передо мной, и пейзажем, открывающимся с тыльной стороны Солт-Лейк-Сити в Америке. Но в то время как сам город представляет совсем незначительный интерес в нашем конкретном случае, он требует пристальнейшего внимания в несколько ином отношении. Солт-Лейк-Сити выглядит не до конца завершенным населенным пунктом, и состоит он по большому счету из незатейливых деревянных домов, тогда как Киото поражает своим живописным видом и намного превосходит величиной. Оба города, однако, стоят на равнинах, окруженных горами; в обоих случаях горы кажутся во многом одной и той же самой высоты, и в обоих случаях город намного ближе к одной стороне равнины, чем к другой.
Сегодня в Киото объявлен праздничным днем: магазины закрыты, работа предприятий приостановлена, улицы в праздничном убранстве, главные улицы запружены разнаряженным народом. Около железнодорожной станции собралась настолько плотная толпа, что мне приходится отказаться от намерения лично присутствовать на намеченном пышном зрелище и довольствоваться общим обзором достопримечательностей.
Обнаружив, что, кроме как тратить время на осмотр достопримечательностей, в Киото мне делать больше нечего, я на следующий день отправился в Осаку и прибыл в этот город по железной дороге меньше чем за два часа. Расстояние между двумя городами составляет 64 км, но поезда в Японии идут очень медленно.
Осаку с полным на то основанием можно назвать самым главным городом ремесленных предприятий страны. Во всех направлениях его пересекают каналы, и поэтому Осаку европейцы назвали японской Венецией. Все-таки особого сходства между двумя этими городами не существует, и мне он скорее представляется Амстердамом, чем Венецией Японии. Здесь я нашел временный приют в гостинице «Дзиютеи», расположенной в квартале города под названием Кавагути и представляющей собой двухэтажное здание, прозванное европейским домом. Но притом что номера наверху обставлены во многом так же, как в гостинице «Маруяма» в Киото, первый этаж остается без мебели в стиле обычных японских домов.
В Осаке налажено производство самых разных товаров. Здесь изготавливаются практически все возможные изделия из бамбука, а также разнообразные игрушки, дырчатые и плетеные деревянные решетки (рис. 37), постаменты под вазы и комоды из твердых пород дерева наподобие тех, что привозят из Китая, чайные подносы, чайники из бронзы и белых металлических сплавов и многие прочие товары.
Закончив изучение ремесел Осаки, на что ушло дней десять, я покинул этот город на рикше и отправился в Вакаяму. Вакаяма считается главным городом княжества Кисю, расположен он на расстоянии 68 км от Осаки. Мы тронулись в путь в десять часов утра и за два часа (покрыв 19 км) добрались до одного из двух городов Японии, в которых ткут ковры, под названием Сакаи. Здесь мы посещаем храм, к которому ведет мост. Возведен он настолько крутой дугой, что его пришлось снабдить специальными вырубленными упорами для ступней, без которых на такой мост было не взобраться даже с помощью имеющихся на нем перил.
Вскоре после пересечения границы города Сакаи мы приблизились к морскому побережью и увидели на удалении 6,5–8 км величественную гряду гор, которые легко было принять за остров или мыс. Слева от нас приблизительно на том же самом расстоянии виднелась еще одна горная цепь, и мы устремились к окончанию этого хребта. Через 48 км мы поворачиваем налево, минуем узкий горный проход, следуем по берегу горного потока к его истоку, пересекаем горный хребет, и тут нашему взору внезапно открывается по-настоящему прекрасный пейзаж. Перед нами раскинулась обширная равнина с пересекающими ее зеленую поверхность реками и серебряными зеркалами озер, а на горизонте видится гряда покрытых снегом гор. Где-то под нами на склоне гор приютилась деревенька. Теперь для нас начинается стремительный спуск горным зигзагом, и уже в сумерках мы оказываемся на равнине. Луна еще молодая, но уже просматривается почти полный ее диск, на небе остается еще несколько небольших кудрявых облаков и ярко сияют звезды.
Рис. 37. Фрагмент оформления окна
Следующая миля нашего пути пролегает поперек широкого песчаного русла реки, усыпанного неисчислимыми валунами: такие долины здесь встречаются сплошь и рядом. Во время сезона дождей (наступающего в конце весны) выпадают огромные массы осадков, и они, собираясь в долинах, образуют мощные потоки воды горных рек. Так как в остальное время года дождей в Японии выпадает мало, стремительные полноводные горные реки постепенно сокращаются до ручейков, бегущих в середине русел, а в некоторых случаях даже полностью пересыхают. Посредине этой странной каменистой долины, по которой мы самым нещадным образом тряслись, оказывается настоящая река, которую пришлось переплывать на плоскодонной лодке. В ней поместились все мы с нашими пятью рикшами, и лодочник повез нас через поток на противоположный берег. В этой долине холод кажется практически невыносимым; он постепенно овладевает тобой, и создается такое впечатление, будто из-за холода останавливается биение сердца. Обратите внимание: готовясь в путь в лютую стужу, я надел на себя толстый твидовый костюм, толстое нижнее белье, фланелевую толстовку, стеганый шелковый халат и очень плотное пальто, а колени прикрыл большой полостью, подбитой шкурой опоссума. Но, закутанный во все это, я все-таки решился занять у одного из наших рикш одеяло, которым он не пользовался, чтобы обернуть им голову.
Чуть раньше восьми часов вечера мы доехали до Вакаямы. Здесь мы поселились на превосходном японском постоялом дворе, где, после сытной трапезы в смешанном японском и английском стиле, я заполнил свой дневник и лег спать.
Я уже сетовал по поводу японских постелей и того, как сложно в них согреваться, но теперь я преодолел эту трудность, ну, скажем, в большинстве случаев благодаря подсказке моего доброго приятеля Сумареса, который посоветовал мне брать с собой в путешествия толстый стеганый халат и надевать его вместо ночной рубашки. Но даже такой теплый халат не спасал от ужасного холода, который сковал эту область Японии. Таким образом, мне пришлось оставить на себе на ночь толстое нижнее белье, натянуть свой стеганый халат, а потом еще завернуться со всех сторон в меховую полость. Только таким образом мне удалось как-то согреться.
