Глава 25

Прощальный залп

На загородном кладбище в морозной тишине теснились красивые памятники – все, как на подбор, из чёрного мрамора. Гришка упокоился под временной плитой; позже и его последнее убежище обрядят в мрамор.

У ворот стояли трое омоновцев. Двоих я узнала сразу, хоть они изменились: это были бойцы из Северо-Западного УВД на транспорте. Третий, совсем молодой, незнакомый, карикатурно походил на моего персонажа Морковкина. Парни топтались, понуро опустив стволы.

На хруст снега обернулся один из бойцов, синеглазый Вася Елкин. Когда-то мы вместе поступали на службу, проходили военно-врачебную комиссию. В ОМОНе у Васи была красивая должность – снайпер. Я не знала, хороший ли Вася снайпер, но много лет встречала его на чьих-нибудь похоронах, где он давал прощальный залп. Это получалось у Васи громко и по-особому торжественно.

Мы поздоровались. Я спросила, где хоронят Гришку. Вася указал рукой в глубь кладбища.

– Я что-то не помню такого… Григория Николаевича Стороженко, – заметил двойник Морковкина.

– Молодой ещё. Поэтому, – объяснил Вася.

Здравствуй, Гришка! Наконец-то мы встретились. Правда, я немного опоздала. Переживала, стоя в многокилометровой пробке на выезде из города. Зато так и не увидела тебя в гробу. И теперь буду помнить только живым.

К свежему холмику прислонён большой Гришкин портрет. На фото он заснят в тот период, когда мы встретились: молодой, с мягкой улыбкой и дерзким взглядом. Мне впервые приходит в голову: Гришкин взгляд кажется нахальным, потому что глаза немного навыкате… Народу немного. Могилу закрывают венки, цветы, еловые лапы. Блестят на красной бархатной подушечке Гришкины боевые награды.

Ищу глазами Галку. Вот и она, сидит на скамеечке, ссутулившись, в руке держит пластиковый стакан. Я подхожу, обнимаю её за плечи. Галка поворачивает голову и смотрит снизу вверх – то ли на меня, то ли мимо. Потом узнаёт, слабо кивает.

– Почему ты мне не позвонила? – спрашиваю тихо.

Галка долго молчит, наконец разлепляет губы.

– Вика, Вика, – говорит она, мелко и страшно тряся головой. – Он умер у меня на руках, Вика…

Тяжко смотреть на неё… а ведь Галке ещё и пятидесяти нет.

Неподалёку стоят сухонькая Гришкина мама, сестра и зять. Я их видела последний раз лет пятнадцать назад. На Гришкином сорокалетнем юбилее. Как весело тогда было! Правда, Лёшка сидел надутый. Всё не мог простить Гришке разгрома в родительской квартире.

Кстати, Лёшки на кладбище нет: не отпустили со службы. Он хотел прийти, честно отпрашивался. Впрочем, с Лёшки взятки гладки – а вот где Гришкин сын? Бывшую его жену Нинку я встретила на кладбищенской аллее, а сын где?

«…У меня пацан… Забавный такой!» – вспомнилось мне.

Топчется, переминается с ноги на ногу Гришкин кореш, Валерка Фролов. Когда-то он работал в нашем управлении. Сейчас Валерке на вид можно дать все восемьдесят.

Грустят, тихо переговариваясь, ещё какие-то люди неопределённого вида. Их я либо не помню, либо вовсе не знаю.

Подходит, сдержанно кивнув, мужчина средних лет, в мундире генерала внутренних войск. Кладёт цветы, отходит в сторону, останавливается метрах в десяти. С трудом узнаю в этой важной особе своего соседа по кабинету, Стасика из Барнаула.

А вот эта группа… к ним придётся подойти. Генерал и несколько полковников из универа. Гришкины сокурсники, которые так и остались для него Сеньками, Генками, Витальками. Это я их оповестила, как принято говорить у нас. А если по-русски, то сообщила о печальном событии. Все – лощёные, успешные люди. И всем не дашь больше сорока пяти.

– Мы тут денег собрали. Вдове, – весомо произносит Сенька… то есть Семён Григорьевич.

Гришка зарегистрировал брак с Галкой незадолго до смерти. Переживал, как бы его мать с сестрой не выгнали Галку из квартиры. Уже и Нинка махнула рукой, заткнулась насчёт своих метров, но Гришкины родственники… Оказывается, у них шла настоящая война, в которой я много лет не принимала участия. И даже знать об этом не знала.

Под занавес – прощальный залп. Гришке полагается – он майором ушёл.

Омоновцы строятся в шеренгу. Вася даёт команду. Орудия – заряжай! Бах! Бах! Бабах!

И тут я вспоминаю, как мы с Гришкой стояли на похоронах какого-то ветерана. У меня было торжественно и печально на душе, а Гришка был несерьёзно настроен и хотел выпить. Он бессовестно смешил меня, толкал в бок, щекотал, один раз больно наступил на ногу. К нам повернулись, на нас зашикали… Помню, было стыдно.

И вдруг – вот ужас! – мне не к месту становится смешно. Хочется толкнуть кого-то, наступить кому-то на ногу и, повернувшись вполоборота, уловить тень такого же беспричинного веселья в глазах стоящего позади…

Но за мной никого нет. Я чувствую, осязаю непоправимость.

«Это твоя единственная девчонка. Береги её, не давай никому в обиду», – вспоминаю вдруг. И, кажется, даже слышу…

Церемония заканчивается. Начальственные персоны молча, по-английски уходят. Я смотрю, как они идут, как исчезают среди сосен.

Валерка Фролов, вокруг которого собралась Гришкина компания, рассказывает:

– Мы тогда у Героя в отделе работали. А Герой был прогрессивный мужик! Он первым запретил курить на рабочих местах. Оборудовал во дворе курилку. Сам первый выходил на улицу. Но разве это годится для Гришки? Конечно, Гришка прямо на рабочем месте курил. Кабинет у него на втором этаже был, отдельный, он тогда «секреткой» занимался… И вот как-то раз Герой идёт по коридору, а из-под Тришкиной двери дым ползёт. Герой рассердился. «Гришка, – кричит, – открывай немедленно!» А там – тишина. Какой-то гад, лизоблюд, Герою тут же давай в ухо дудеть: «Аверьян Макарыч, знаете, а Стороженко в своём кабинете, говорят, и пьянствует!» Герой недобро покосился на него: «Да-а? А чем он там ещё занимается? Не подскажешь?» – «Дык, Аверьян Макарыч, говорят, что и баб водит…» – «Так вот что я тебе скажу, – сощурившись, отвечает Герой, – пусть мои сотрудники хоть гадят в кабинетах, лишь бы работали! Ясно? А Стороженко работать умеет… Но, – Герой помрачнел, – вы всё-таки этого курильщика ко мне вызовите. Как только выйти соизволит…» И тут – поднимается по лестнице Гришка! Это он в окно сиганул со второго этажа. Подходит, прихрамывая, и спрашивает: «Что случилось, Аверьян Макарыч? Простите, я покурить выходил…» Дверь кабинета ключом открывает. А там всё проветрено! Герой засмеялся, ткнул Гришку в плечо: «Молодец, Стороженко! Нигде не пропадёшь. И всё-таки, если будешь в кабинете курить, я тебя премии лишу. Понял?» – «Понял, товарищ полковник!» Но и потом, сколько я его помню, Гришка всегда курил только в кабинете. Одну папиросу от другой.

Мужики смеются, разливают водку в пластиковые стаканчики…

А Гришка действительно много курил.

Я тоже ушла по-английски. Убедилась, что Галка уже пьяна, что её держит под руку бывшая сослуживица, и отчалила. Я была за рулём и потому помянула Гришку яблочным соком. Впрочем, душе и не хотелось буйных поминок.

Дорога была снежной, едва очищенной – погибель для «всесезонки», или резины «на липучках», без шипов: попадёшь в снежную кашу, и водит тебя, и водит… Я давно за рулём, но никак не привыкну к колеям, к снежной каше и гололёду. Дискомфорт, стрессы; впрочем, куда без них жителю Петербурга?

По дороге на кладбище застряла в пробке; сейчас же полпути пришлось плестись за какой-то фурой. На то, чтобы выскочить на встречку, как делали другие водители, не осталось задора и сил.

Я ехала навстречу городу, видневшемуся впереди расплывчатым серым массивом, а город ехал навстречу мне.

Сосны теснились у дороги с обеих сторон. Рыжий шар солнца опускался туда, где за деревьями скрывался обледенелый залив. И половина прожитой мною жизни, связанная с Гришкой, показалась не длиннее, чем путь этого шара от востока к западу.

У меня был духовный наставник: матерщинник, бабник, пьяница и драчун. Но ведь без него – неправильного, неакадемичного – не было бы меня.

Спасибо, Гришка! Спасибо за то, что ты был.

Занесённая снегом одноколейка вдруг разделилась на две чистые, ровные полосы. Тут явно поработала снегоочистительная техника. Медлительное чудище ушло вбок, освободив мне путь. Перестраиваясь в другой ряд, громоздкая фура подскочила на ухабине, грохнув прицепом. Этот металлический звук напомнил орудийный залп, короткий и резкий…

Солнце садилось. Дорога была свободна.

Я проглотила комок в горле и прибавила скорость.

Санкт-Петербург

2016