Глава 24

Последняя встреча

Гришка продолжал звонить. Раз в месяц, а то и чаще. Спохватившись, что ханыжный голос, требующий к телефону меня, слышат мои драгоценные сотрудницы, я продиктовала Гришке номер мобильного телефона.

И он стал звонить раз в неделю.

– Вик, привет! Ты жива? В гости придёшь?

Разговор клеился (или не клеился) в зависимости от моей занятости. Либо я поддерживала беседу, либо быстренько сворачивала. А можно было вообще не снимать трубку или сбросить звонок: Гришка не обижался.

Все эти годы моя жизнь кипела, крутилась в бешеном ритме. Гришка же, по-видимому, только и делал, что принимал каких-то гостей.

– Вик, приезжай, вчера гости были! Холодец не доели…

– Спасибо, Григорий, но мне надо писать отчёт.

– Ну ты… – Гришка нецензурно ругался.

Я сухо прощалась и вешала трубку, якобы задетая грубостью. Мы таких словей не понимаем!

На самом деле то было совсем другое чувство, в котором трудно себе сознаться. Мне так и не удалось найти ему подходящее определение. Что-то скреблось внутри и «грызло», как сказал Семён Григорьевич, – гадкое, пищащее, шершавое.

Что это было – сожаление? Досада? Чувство вины? Или, может, сострадание? Успокаивая себя, я мысленно говорила: уж если кто и нуждается в сострадании, то это я, загнанная лошадь, живущая по схеме «работа-дом». А вовсе не Гришка, живущий только так, как он хочет сам.

Но вот Гришка звонит в очередной раз – и попадает в удачный момент. Я благодушно настроена, и у меня есть время поболтать.

– Здорово, Вик. Слышал, у тебя с диссертацией были проблемы?

– Да… в ВАК застряла. Сволочи, год решение принять не могли. Полемическая работа, видите ли… Ну, сейчас всё позади. Привет, Гришка!

– А я, между прочим, переживал, – говорит он искренне. – Но знаешь, Вик, – его тон неуловимо меняется, и я словно вижу прежнюю Гришкину нагловатую ухмылку, – из-за чего были все твои проблемы? Ты забыла проставиться самой главной инстанции. Про меня забыла, блин!

Я смеюсь. Всё-таки хорошо, что есть Гришка. И жаль, что мы потерялись на годы.

– Так ты меня ждёшь? А как Галка – надеюсь, обрадуется?

– Натюрлих, – говорит Гришка. – Конечно, как ты можешь спрашивать!

Канун Двадцать третьего февраля. Я покупаю вина, сыру, ветчины. Расщедриваюсь на подарок Гришке. И еду в гости.

Я вызываю такси. Приезжает молодой словоохотливый араб. По дороге он с чудовищным акцентом, фамильярно (а на самом деле – от незнания языка) обращаясь ко мне на «ты», рассказывает о своей сумасшедшей русской сожительнице, которая за последние семь лет ни разу не приготовила самую простую еду, не прибралась, не почистила зубы и не помыла голову. Несколько лет назад пара потеряла сына, и с тех пор, по словам таксиста, женщина «сошёл свой ум, стал дикий». У них есть ещё две дочери, и таксист не может вернуться на родину, куда его тянет тоска по солнцу и корням, поскольку боится, что девочки умрут от голода или будут убиты безумной матерью.

– Я убираль от жена всё, что резать и уколоть, – причитает таксист. – Готовиль, мыль, гуляль детей. Она не работаль ни день, всё время плакаль. Всё время, с утро до ночь…

Я сочувствую, прячу улыбку (очень уж смешно говорит!), а про себя думаю: рассказал бы ты землякам, какие ужасы ждут их в России! У нас своих безработных полно… Таксист скорбно смотрит на меня и продолжает потоки жалоб. Речь его становится всё более сбивчивой, я понимаю всё меньше, теряю нить и вскоре уже не слушаю.

История чужой жизни, трагическая и дикая, неожиданно освещает вечер, как одинокая сигнальная ракета – свинцовую ночь. Обыденное кажется ярким. Я еду в гости к Гришке с Галкой! Вот радость!

Жму на звонок и слышу весёлый мат, собачий лай и шаркающие шаги. Дверь распахивается, и в зеркале прихожей отражается странная пара: женщина в норковой шубе и тип, похожий на сильно пьющего дворника. Они обнимаются, как будто это в порядке вещей.

Из кухни выплывает Галка, запахиваясь в халат. За прошедшие годы она заметно… прибавила зрелости. Волосы, всё ещё пышные, обрамляют отёчное лицо. Фигура потяжелела. Мы с достоинством целуемся и идём на кухню. Я достаю бутылку вина, что вызывает у Галки одобрительный возглас:

– Вот и правильно! Пусть Гришка сам пьёт свою гадость…

– Какую ещё «гадость»? – возмущается Гришка. – Всё натуральное! Витамины, злаки… Сам настаивал!

И он достаёт из «темнухи» литровую бутыль с мутной жидкостью, в которой плавает перчик… и кто-то ещё.

– Нет уж, это без меня, – открещиваюсь я. – Что за «настойка на эмбрионе»?

– Фу, как неинтеллигентно! – кричит Гришка. И, увидев, как я сама открываю штопором бутылку вина и разливаю в фужеры себе и Галке, картинно хватается за голову.

Выпиваем «по первой». Гришка суетится, раскладывает на блюде принесённую мною закуску. Его отощавший зад обтягивают те самые бежевые брюки, когда-то пострадавшие от Лёшкиной ревности. Чувствую, как что-то тёплое шевелится в душе. И приятно сидеть на захламлённой кухне, отгоняя косматую псину, которая тычется в мои колени, и слушая Гришкину шепелявую речь…

– …Съездили в Псковскую область, – рассказывает Гришка. – Галкину дочку навестили…

У Галки есть дочь-подросток, которая живёт в деревне с бабушкой. Об этой девочке я и раньше слышала вскользь.

– Галя, как дочка? – спрашиваю я.

– Нормально, в техникуме учится. Гришку любит, – оживляется Галка. – Знаешь, как она его зовёт? Бородатик!

– Да дайте же рассказать, – нетерпеливо перебивает Гришка. – Хорошо провели отпуск: на рыбалку ездили, в баню ходили. Сидели с дядей и братом Галкиными, выпивали. Соседи присоединились. Ну, немного поругались…

– Да ты вообще драться со мной полез, – возмущается Галка. – Приревновал к соседу Мишке!

– Я тебя не трогал! – орёт Гришка. – Ты сама мне затрещину закатила, чуть башка не отвалилась!

Я веселюсь, наблюдая за этой парочкой. Как-то всё у них тепло и слаженно, даже если дерутся от души… А они, перебивая и отталкивая друг друга руками, лезут ко мне, взахлёб рассказывая о том, как Галка, проснувшись на рассвете в похмельном ознобе, обнаружила, что во рту у неё отсутствует передний зуб. А зуб был ценный, как говорит Гришка, – инплатан!

– Это он мне выбил зуб, представляешь? – жалуется Галка. – Из ревности. Чтобы соседа отшить…

– Врёт она, не слушай ее, Вик!

Дальше следует рассказ о том, как они всю ночь искали зуб и наконец нашли его… в кроличьей клетке!

– Кролика заживо хотела сожрать, да зуб обломала! – выкрикивает Гришка, отбиваясь от Галки. И они оба хохочут и бурно обнимаются.

– Да! Упорные вы ребята, всю ночь искали, – говорю я, к удивлению своему, испытывая что-то похожее на зависть.

– Ну, как же, – Гришка разводит руками. – Инплатан ведь, ё-моё! Пятьдесят тыщ стоит. Мне в котельной три месяца вкалывать, чтоб Галке новый вставить…

– Вика, а как твоё семейство? – спрашивает Галка.

– Да, – спохватывается и Гришка, – выкладывай! Как там Алексей, детишки? Как ты сама?

Ну, что сказать… Всё нормально. Алексей не пьёт восемь лет. Да, совсем! Врачи запретили. И похудел на тридцать килограмм, почти такой же тощий, как в юности. А что кудрей лишился в борьбе за выживание, так это мелочи. У нас вон сын Гришка кудрявый! Гришка? Учится… В коррекционной школе. Зато сын Лёшка – практически вундеркинд. Гордость гимназии… Я? А что я? Две книжечки издала, потихоньку пишу… Нет, подполковниками мы не стали – ни я, ни Лёшка. Так и демобилизуемся, как вы, майорами. У меня через год пенсия. Учёная степень есть, преподавать устроюсь. Да мало ли интересных занятий – писательство, журналистика. И, сказать по правде, надоела мне полицейская система!

– А ты в систему никогда не вписывалась, – замечает Гришка. – Сплошные ляпы! Удивительно, как ты всегда выкручивалась…

Сидим, беседуем, выпиваем. И так легко у меня на душе, как не бывало лет десять. Расходимся за полночь.

А потом…

Опять повисла пауза – самая долгая. И мне теперь звонила в основном Галка. Правда, всё реже и реже.

Пауза оборвалась, когда я ответила на звонок с незнакомого номера и услышала дрожащий немолодой женский голос:

– Вика Громова? Простите, что без отчества… Это мама Гриши Стороженко. Ваш номер был в его мобильном телефоне. В списке Гришиных лучших друзей…