Глава 23

Новая жизнь и старый друг

Меня перевели в Университет МВД старшим психологом по работе с постоянным составом (то есть с преподавателями и прочим «обслуживающим персоналом»), и там началась совершенно другая жизнь. Началась сразу, буквально «с вешалки».

Каждое утро я приходила на работу к половине девятого и видела что-то космическое: холл психологического отдела с интерактивными рисунками на полу и стенах; тренинговый зал со звёздным небом на потолке, роскошной люстрой, позволявшей использовать шесть видов освещения, фонтанчиками и мягкими креслами с релаксационным оборудованием; массажные кресла, гидрокровать…

Где вокзальный чулан близ общественного туалета (как у психолога из ЛОВД на станции Новгород), где отгороженный шкафом закуток с доской, положенной на две тумбочки вместо стола (как у Витьки Фёдорова из Великих Лук), где моя собственная каморка, в которой министерским требованиям соответствовал только сейф? Где вообще приметы родной милиции? Куда я попала?

Помню, что, оказавшись впервые в этом раю, я несколько минут стояла и озиралась по сторонам, должно быть, с глупым видом, потому что новые коллеги тоже стояли и смотрели на меня, переглядываясь. «У неё шок, – услышала я, – такое бывает, помните делегацию из Тулы?..» Меня легко и быстро приняли в команду. И потащили пить чай.

Офисное помещение в психологическом отделе было одно на шестерых. Мне расчистили и оборудовали рабочее место. Вокруг сидели красотки коллеги, стильные и яркие. Они носили шпильки и наращивали ногти. Девочки что-то быстро печатали и слушали музыку; чаще всего – популярную в коллективе Ваенгу. Все – аспиранты и адъюнкты, а две, включая начальницу, уже кандидаты наук.

Я тоже поступила в адъюнктуру. И сидела рядом с ними, за своим компьютером, в своих ботинках Dr. Martens, в потертых Wrangler и в наушниках Beats, откуда доносились взрывные волны Rammstein. И мне было комфортно.

Удивительно, но такого здорового, деятельного, сострадательного коллектива я не встречала. Все проблемы, начиная от мелких ссор до крупных корпоративных разногласий, разрешались девчонками тут же, за круглым столом. Создатель сего микроклимата, микрокосмоса, микровселенной, Ариадна Владленовна, женщина-звезда, иногда журила меня за промахи, но неизменно помогала советами, связями и просто поддержкой.

Я поняла, что попала к равным, из «девочки на побегушках» превратилась в личность. Здесь я сумею раскрыться и показать себя! Знакомые отмечали, что у меня появились новые, матёрые интонации, изменились походка и взгляд. Мои рассказы стали печатать в толстых журналах. Впрочем, в моей профессиональной среде как раз это не было кому-либо интересно. Ну, причуда, хобби, безобидный способ убить свободное время. Они есть у всех, есть и у меня. Имею право!

В нашем коллективе, например, распространёнными способами времяубийства были: дача, рукоделие, кулинария. Нормальные хобби для выросших хороших девочек.

Осваиваясь в новой жизни, я не вспоминала Гришку неделями, месяцами. Я уже знала, что он уволился, но понятия не имела о том, чем сейчас занимается. И вдруг он позвонил мне на работу.

– Викторию Сергеевну хочу, – донеслось до меня.

Это было похоже на дуновение ветерка, пощекотавшего кожу, нагретую солнцем. На прикосновение бабочки, случайно влетевшей в окно спальни, когда в доме все уже спят. На полифонию запахов двора моего детства… среди которых, кстати, доминировал аромат канализации, периодически разливавшейся в бабушкином дворе. Неплохая ассоциация?

– Гришка? Как ты узнал мой рабочий телефон?

– Вик… Я щас подойду. Спустись к проходной. – И Гришка повесил трубку.

Я пошла его встречать, раздражённая, думая о недоделанной работе.

Гришка выглядел совершенно истрёпанным и больным.

– А где все? – поинтересовался он, бесцеремонно целуя меня в щеку. – Где Сенька?

Я не сразу сообразила, кого Гришка имел в виду: Семёна Григорьевича Бобрикова, полковника из воспитательного отдела, своего однокашника! У меня назвать этого небожителя Сенькой язык не повернулся бы.

– Все работают, – проговорила я сухо, не отвечая на поцелуй. И, обернувшись к дежурному, проговорила: – Это ко мне.

Мы поднялись в психологический отдел. Мои коллеги находились на «площадках» – так назывались факультеты, которые они обслуживали. Я работала со «взрослыми» сотрудниками, поэтому и была одна в отделе. И слава богу: не хватало только девочкам увидеть моего посетителя и попадать в обмороки!

– Чаю хочешь? – Не дожидаясь ответа, я включила электрочайник.

– Ну-у, – неопределённо протянул Гришка. И вместо ответа взял с полки чашку.

– Как дела… вообще? – спросила я. И тут же предупредила: – Только учти, у меня всего полчаса.

Работы действительно было, что называется, «выше крыши». И я не знала никого, кто бы жил иначе. Переаттестация – смена старой разболтанной патриархальной милиции жёсткой подтянутой безликой полицией – торчала перед нами, как шлагбаум. Или это мы торчали перед шлагбаумом в длинной очереди, ожидая, кого отгонят в сторону, как старого больного пса, а кого пустят в новую жизнь, чтобы дальше кормить и охаживать плёткой?

Мы стали собранными, жёсткими, по-деловому немногословными. Нам было не до Гришек…

– Слушай, Вик, – Гришка отхлебнул чаю и наклонился ко мне, уткнув подбородок в сплетённые пальцы рук, – мне правда позарез нужен Сенька. Проводи к нему, а?

– У тебя что-то случилось? – И без расспросов понятно, что да!

– Угу… Проблемы у меня, в тюрьму могут посадить.

Вот это новости! Даже для Гришки – крутовато.

– Ну-ка рассказывай, – потребовала я. – Если хочешь, чтобы я проводила тебя к Семёну Григорьевичу.

А тот пусть сам решает: принять – не принять. Это не в моей компетенции. Правда, вслух я ничего подобного не сказала.

Гришка вздохнул, потом пожал плечами.

– Подрался, – сообщил он, как что-то само собой разумеющееся.

– С кем?

– В поезде мужик скандальный попался. Видишь, ножичком пырнул. – Гришка задрал толстовку, надетую на голое тело, и я увидела пластырную нашлёпку с расползшимся жёлтым пятном.

И не знаешь, жалеть его или возмущаться!

– Григорий! Умные учатся на чужих ошибках. Дураки – на своих. А на чём учишься ты?.. Рана серьёзная?

– Да брось, царапина. Понимаешь… его-то я вообще в реанимацию отправил…

Нанесение тяжких телесных повреждений, прокрутилось в моей голове. Шесть лет отхватить запросто можно.

– А… Семён Григорьевич знает, что ты придёшь? И вообще, он в курсе твоих дел?

– Понимаешь, я ему звонил. Сказать ничего не успел. Он был занят. Обещал перезвонить… и не перезванивает уже два дня! И что мне – сидеть и ждать, пока «закроют»?

– Понятно, – протянула я. Про себя же подумала: дохлый номер. Семён Григорьевич просто так, за спасибо, ничего ни для кого не делает.

– Хорошо, – сказала я вслух, – пойдём… Только чаю попей. Вот бутерброды…

Не жрал ведь, судя по всему!

– Спасибо, Вик. Ты – настоящий друг. – Глаза Гришки сейчас были тёплыми и преданными. – Слушай, раз такая пьянка и я оказался здесь – зайдем ещё к Генке, ладно? Проведёшь к нему в приёмную. Может, с работой выручит. Мне б хоть дворником…

– К какому ещё Генке?

– К Крылатову, к кому же ещё…

Я тяжко вздохнула. Вот уж называется – не делай добра…

Генка, то есть Геннадий Анатольевич Крылатов, тоже Гришкин сокурсник, сидел ещё выше Сеньки. Он был генералом и в вузе нашем трудился, в переводе на человеческий язык, проректором по науке. У нас эта должность называлась иначе, длинно и казённо. Мимо Генкиного кабинета мы, адъюнкты, даже прошмыгнуть боялись.

– Ладно, пошли… там видно будет, – проговорила я, отодвигая кружку.

Следовало поспешить: не дай бог, вернутся девочки!

Гришка перезвонил мне месяц спустя:

– Вик, спасибо, что выручила!

– Как дела? – спросила я, постаравшись, чтобы голос звучал тепло.

– Отлично! Я на работу устроился, – похвастал Гришка.

– Поздравляю. Куда?

– В котельную.

Что ж… Генка к другу юности был более милостив, чем к нам, адъюнктам. И за то ему спасибо.

– Но главное, – Гришкин голос вибрировал от предвкушения моей реакции на его вторую, ещё более радостную новость, – меня не посадят! Сказали – два года условно дадут…

Значит, и Сенька не подвёл!

Сенька, то есть Семён Григорьевич, захаживал к моей начальнице попить чайку и покурить в нашем туалете (их, сидящих на генеральском этаже, за курение наказывали) и однажды завёл со мной разговор о Гришке.

– Григорий Стороженко рассказал, что вы давно дружите, – Семён Григорьевич откашливался, покряхтывал и осторожно подбирал слова, словно не зная, как сформулировать деликатный вопрос, хоть и без знака вопроса на конце.

– Да, – спокойно подтвердила я, – это правда. Дружим семьями. Мой младший сын назван в его честь.

– А-а, – протянул Семён Григорьевич не то с облегчением, не то с разочарованием. – Это хорошо. На него повлиять кому-то надо. А то… опустившийся он какой-то. И жена пьёт. Я справки наводил.

Я молчала, ожидая, что за этим последует.

– Тут ведь и не знаешь, чем помочь! – вдруг разоткровенничался полковник. – У нас двое таких на курсе было: Гришка Стороженко и Борька Воронин. Борьку я тоже жалел-жалел… Денег в долг дал. От прокуратуры отмазал. Ну, этот умер шесть лет назад, а Григорий… Чем смогу – помогу, сказал ему я. Только денег не проси. И вроде прав, да и он не обиделся – а всё-таки что-то грызёт…

Ну, как говорит мой муж Алексей: «Что на это скажешь, кроме: „Да-а-а!“».

Я хотела промолчать, но, спохватившись, что я всё же психолог и полковник сидит в моём кабинете для консультаций, выдавила из себя несколько профессиональных дежурных фраз. И Сенька ушёл.