Глава 20

Ползком наверх

В клинике проводились психологические тренинги. Я любила их со студенческих лет. Ибо что может быть приятнее, чем коллективные разборы твоих снов, комплексов и страхов? Однако попасть в группу мне удалось не сразу. Жучка, с неизменным носовым платком, прижатым к распухшему носу, полагала, что тренинги мне только навредят, позволив подружиться с другими больными (подружиться против врачей!), и вместо тренингов назначила целую батарею лекарств.

Мне постоянно кололи какие-то препараты, давали пилюли. Из-за них я плохо контролировала свои эмоции. Иногда ощущение непринадлежности самой себе становилось таким острым, что таблетки выплёвывались в унитаз. Случалось, меня ловили за этим делом дотошные медсестры и нудно выговаривали или визгливо орали. В зависимости от темперамента.

Сидеть на лекарствах всю оставшуюся жизнь не хотелось, поэтому я делала всё, чтобы к ним не привыкать. Мне казалось, что если пить таблетки не по графику, то я не привыкну. В моём кругу были люди, страдавшие психозами и неврозами и сидевшие на таблетках. Например, поэтесса Любимцева постоянно складывала губы в трубочку и подёргивала ими – из-за таблеток. А в клинике со мной лежал устрашающий юноша, Саня-Рыба, получивший прозвище из-за «рыбьих» глаз – прозрачных, навыкате, с отёкшими веками, с остановившимся взглядом. Он был похож на зомби и выползал только в столовую и туалет, а всё остальное время проводил на своей койке. Мои новые друзья говорили, что его довели до такого состояния психиатры, что они «высосали Саньке мозги». И я, недавно заявлявшая, что «жить мне незачем», понимала: бывают беды пострашнее, чем у меня, и вот он, живой пример, перед глазами.

Саня-Рыба. Хуже только Вика-Овощ. Или во что ещё меня могли превратить.

Наконец я попала в тренинговую группу. Она состояла из неизлечимых невротиков, вызывавших глухое раздражение. Пациентки, посещавшие тренинг вместе со мной, говорили о себе во множественном числе, чуть ли не с гордостью: «Мы, невротики…» – далее следовали пространные тирады, призванные прояснить, чем они, невротики, отличаются от остальных людей.

Я открещивалась от любых попыток вовлечь меня в клуб невротиков. Наблюдая за этой публикой, поклялась себе стать здоровым человеком. В результате я оказалась для невротического сообщества такой же белой вороной, какой чувствовала себя везде. Примерно на четвертом занятии меня озарило: вероятно, белая ворона – это особый склад личности. Я могу быть здоровой или больной, но останусь белой вороной навсегда, и не нужно огорчаться или комплексовать по этому поводу.

Я поделилась своим открытием с Жучкой, и она, несколько раз переспросив, записала за мной всё слово в слово.

В другой раз я обмолвилась, что до начала лечения в клинике почти целый месяц просыпалась в «чёрном мешке».

– Это же классика! – радостно воскликнула Жучка. – Какая ты умница! – И тут же схватилась за свою тетрадь.

Когда тебя понимают, пусть даже в дурдоме, – это так приятно.

Прошло два месяца, и меня выписали.

– Всё в порядке, – приветливо сказала Жучка моим родственникам. – Но Виктории надо принимать аминазин, амитриптилин, финлепсин и фенибут не меньше года. Вот рецепты.

– Доктор, я читала фармакологический справочник, не слишком ли много лекарств? – попыталась было противиться мама.

Но Жучка перебила:

– Вы что, хотите рецидива?

И даже моя дотошная, бдительная матушка сдалась, склонила голову перед безжалостной машиной, катящейся по человеческим судьбам, – психиатрией.

Рецидива не хотел никто.

Тем не менее первое, что я сделала, выйдя за порог клиники, – выбросила в урну все рецепты и лекарства. Потом, правда, меня «ломало», но недолго.

Я решила бороться с неврозом самостоятельно. Представляла его чёрным рыцарем в шлеме и в доспехах. Мы бились на мечах, и с каждым ударом я ощущала весёлый задор и прилив сил. И, конечно, всегда побеждала!

Ещё я научилась воображать невроз в виде крутящегося колеса с перекладинами. Я, как проворная белка, бегаю, перебирая перекладины ножками, и меня крутит, крутит, крутит. Остановить колесо нельзя, зато можно из него выпрыгнуть. И я, собравшись с силами и зажмурившись, прыгала куда-то вбок. Могла, например, прыгнуть прямо в бассейн и поплыть, активно работая всеми конечностями.

После выхода на свободу я неуверенно чувствовала себя в метро. Особенно на станциях без колонн и железных дверок, разделяющих поезда и пассажиров. Открытые станции меня пугали, и когда я шла по платформе, а поезда надвигались слева и справа, у меня кружилась голова. Хотелось сесть на мраморный пол и сидеть, пока не подберут…

В такие минуты я говорила себе, что нахожусь в компьютерной игре. Передо мной – эскалаторы, справа и слева – платформы и грохочущие поезда. А сама я сижу дома, в удобном кресле, и только двигаю рычажками, приближаясь к цели. Кстати, в отличие от всех без исключения виртуальных игрушек, в моей игре и препятствий-то никаких нет!

В психологии такие штучки называются визуализацией. Что интересно: они действовали!

В управлении меня встретили холодно. Два месяца тунеядствовала, отсиживалась, и где – в сумасшедшем доме! Ничего, кроме раздражения, такое поведение вызывать не могло.

Я появилась тихо, как мышь. Села за свой стол и принялась разгребать бумажные залежи. Через пару недель почувствовала, что созрела и для общения с людьми.

Пришлось, конечно, нарисоваться в управлении, прежде чем засесть в своём кабинете на периферии активной жизни. Меня вызвал к себе Упырь. Хотел, вероятно, узнать, как я дошла до жизни такой и как мне не совестно.

Я зашла к нему в кабинет, поздоровалась, села напротив и, глядя в глаза начальнику, стала ждать – что скажет? Зачем позвал? Упырь молчал и тоже смотрел на меня. Слов у него вдруг не оказалось. Может, физиономия моя была отёчной от психотропных препаратов, может, круги вокруг глаз слишком черны, а может, оболваненная фосфоресцирующая голова его напугала – кто знает? Посидев, помолчав, Упырь прикрыл глаза рукой и замахал мне: иди, мол, иди!

Я встала и вышла. В коридоре наткнулась на Гришку. Вид у него был неухоженный. Гришка обрадовался мне, но, присмотревшись, тут же погрустнел.

– В отпуск бы тебе, девчонка, – только и сказал он.

– Через два месяца пойду. У меня по графику…

– Ну, береги себя… Поболтаем позже.

Гришка куда-то торопился. А мне не хотелось его задерживать. Напротив, хотелось как можно быстрее остаться одной, запереться в своём кабинете, как в бункере. Может, даже поплакать… В последний раз!

В принципе боль никуда не ушла. Наоборот, под действием лекарств она закрепилась, стала моей нормой. Я постоянно чувствовала её, как любой человек чувствует биение собственного сердца, не сосредоточиваясь на нём, но и не забывая, что оно есть. Точно так же я не сосредоточивалась на боли. Надо было разбираться с жизнью, накапливать силы для рывка наверх, из ямы, в которую я сама себя засунула. А там, думала я, всё потихоньку наладится, образуется. Что обычно говорят в таких ситуациях…

И всё действительно стало налаживаться! Мне вдруг позвонили из Университета МВД. Об университете ходили легенды. Рассказывали о фантастически комфортных условиях труда, высоких окладах, человечном отношении к подчинённым. Поэтому, увидев, с чьего номера звонок, я от волнения еле могла говорить.

Начальственная дама Ариадна Владленовна – яркая, дерзкая, предмет вечной зависти и сплетен – сообщила, что в психологическом отделе университета есть вакансия для меня. Кто рекомендовал? Поколебавшись, дама назвала фамилию: Хитров. Эксцентричный московский проверяющий! Он дал мне самую высокую оценку. Особенно сильное впечатление произвело на него умение виртуозно отписываться от суицидов. В МВД это редкий дар, который следует лелеять, почти как музыкальный или поэтический.

Вот уж действительно – никогда не знаешь, за счёт чего тебе подфартит!

Упырь, конечно, ни за что не отпустил бы меня, если бы не моя «больничка». Он по-прежнему ценил мои способности, но теперь побаивался меня саму. А тут представился случай «слить» бомбу замедленного действия, сотрудника, оказавшегося не вполне благонадёжным… Упырь, конечно, попытался меня отговорить, но скорее для проформы: от него этого требовали. И, убедившись в твёрдости моих намерений, облегчённо вздохнул и черканул на рапорте: «Неоднократно беседовал. Настаивает на переводе!»

Так был подписан приказ на перевод, и передо мной открылась дверка «в лучшую жизнь»…