ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ЖЕСТОКАЯ МУЗА ИСКУССТВА ВОЙНЫ

Зима вошла в Староболотинск, словно Наполеон в сожженную Москву. И если раньше ей не радовались лишь работники коммунальных служб да водители, то в этом году прихода зимы не желал никто, даже дети. Седовласая старуха-зима бродила по пустым улицам, заходила в распахнутые двери и окна, в явном раздражении разбрасывала по промерзлым комнатам снег и брела дальше, обиженно воя в обесточенных проводах ледяным ветром. Холодной зиме не нравился такой холодный прием, и она недоумевала, почему в этом городе ее встречают столь недружелюбно. Откуда ей, заезжей гостье, было знать, что нынешним своим визитом она невольно помогает не горожанам, а тем, кто выгнал их из домов в темные подземелья. Впрочем, зиме было на это наплевать – ее-то ведь никто ниоткуда не выселял да и не мог выселить в принципе.

Несмотря на равнодушный прием, зима все равно обещала остаться в Староболотинске как обычно – до прихода сменщицы-весны. И, словно решив выказать свое недовольство нынешней негостеприимностью горожан, взялась за самоуправство: то вываливала на вымерший город горы снега, то стегала его хлесткими плетями буранов, то терзала невероятными даже для Сибири морозами…

Разбившиеся по общинам выжившие люди взирали на беспредел зимы с усталым равнодушием, укутывались потеплее и отсиживались в глубоких подземных убежищах. Редкие отчаянные смельчаки в грязно-белых маскхалатах выбирались на поверхность, и то лишь по самым неотложным делам, к которым относилась прежде всего добыча медикаментов и горючего для примусов – дровами и углем предпочитали не пользоваться, дабы дым не навел на убежища врага. Запасы провианта, согласно строгому распоряжению старших общин, были произведены еще осенью: и их количества должно было хватить до весны, такой далекой и нереальной…

Люди уже не ждали ничего – ни помощи, ни чуда. Постоянное пребывание в холодных подземельях, ежедневно наблюдаемая смерть и отсутствие надежд на то, что когда-нибудь вернется прежняя, человеческая жизнь, постепенно разучили плакать даже детей. Не слышно было ни разговоров, ни бесед, поскольку все они так или иначе затрагивали прошлое, а зачем лишний раз его ворошить, если будущее теперь не существовало и в мечтах?

Поэтому, когда однажды, в очередной ничем не примечательный день (ночь? вечер? утро?) в убежище Четвертой общины пришли какие-то люди (миротворцы? рефлезианцы?) и приказали общинникам встать, собрать самое необходимое и куда-то идти (на смерть? на свободу?), те не воспротивились, просто поднялись, взяли на руки обессиленных детей и безропотно зашагали наружу.

Мефодий стоял у выхода из подземного гаража и вглядывался в лицо каждого, кто проходил мимо него. Как только очередная группа людей оказывалась на улице, ее тут же накрывал «скользким колпаком» один из смотрителей и вел по направлению к Институту ядерной физики – месту расквартирования Третьей общины. Путь предстоял недолгий – всего пару кварталов, – но за эти пару кварталов с вышедшими на поверхность людьми могло случиться все, что угодно. И хоть вокруг были выставлены группы наблюдения, огромный риск эвакуации Четвертой общины от этого не ослабевал.

– Их здесь нет, – сказала Кимберли, выйдя из гаража и остановившись рядом с Мефодием. – Я проверила.

– Да, я уже понял, но… – пробормотал Мефодий, не сводя глаз с пожилой пары, бредущей мимо и трогательно поддерживающей друг друга под руки. – Подумал, столько времени прошло, вдруг с первого взгляда не признаю…

– Пойдем, – Кимберли настойчиво потянула его за локоть. – Может, твоего брата и его жены вообще в тот день в городе не было, может, они где-нибудь на Тенерифе загорали.

– Все может быть, – угрюмо согласился Мефодий, следуя за подругой. – Кирилл раньше любил по осени на Канары махнуть…

Эвакуация прерывалась четыре раза: трижды наблюдателями были замечены Сатиры, а в последний раз – маячивший в небе высший юпитерианец. При поступлении сигнала об опасности находящаяся в пути группа людей незамедлительно скрывалась в близлежащих подъездах, специально перед операцией проверенных и подготовленных для подобных случаев по всей протяженности маршрута. Единственное, что могло выдать людей, так это отпечатки ног на снегу, но свирепствующий сегодня буран успевал заметать следы начисто.

Некогда один из крупнейших научных объектов города, ныне Институт ядерной физики напоминал таковой весьма отдаленно. И пусть разграблен он был лишь поверхностно – ибо чем жизненно необходимым можно поживиться в обители высоколобых ядерщиков? – при входе в институт создавалось впечатление, что посетитель попал в заколдованное спящее королевство, причем спящее уже достаточно долго. Унылые серые стены, в мирное время обязанные настраивать персонал на рабочий лад, теперь вгоняли в такую же серую тоску и невольно вызывали суицидальные мысли.

Старшим Третьей общины являлся майор вневедомственной охраны Неряхин, ранее возглавлявший подразделение, отвечавшее за сохранность в институте радиоактивных материалов. Несколько килограммов плутония, радия, стронция и урана все еще находились на подотчете Неряхина. Подобно Мотылькову, он тоже не считал себя освобожденным от должности и потому как зеницу ока берег драгоценные свинцовые контейнеры.

Поначалу Неряхин воспротивился слиянию Третьей и Четвертой общин – и без того в институтских подвалах было довольно тесно, – но, когда узнал, что слияние осуществляется из-за попытки ликвидации блокады, сразу же прекратил пререкания. Впрочем, пререкаться он прекратил бы в любом случае, поскольку с недавних пор смотритель Гавриил начинал беседу с каждым землекопом со снятия юпитерианской блокировки.

Четвертая община благополучно влилась в состав Третьей, после чего по своей численности они вплотную приблизились к Первой. Однако мотыльковцы, уже принявшие в свои ряды несколько мелких общин, также продолжали пополнение и готовились вот-вот приютить у себя в бомбоубежище членов Второй, тоже очень крупной общины.

Мефодий лично исследовал все закоулки Института ядерной физики и его подземных лабораторий, куда в доблокадную пору мог пробиться разве что опробованным в Ницце способом. Захламленные коридоры, бывшие некогда стерильными, словно больничная операционная; расположившиеся на грубо сколоченных лежанках и прямо на холодном кафеле люди; непрекращающийся кашель, стоны и невнятное бормотание спящих…

Ни Кирилла, ни Раисы не оказалось и здесь. На все расспросы изможденные люди отвечали лишь равнодушными взглядами, редко кто добавлял при этом «не видел» или «не знаю». Чувствуя, что результата он не добьется, Мефодий прекратил надоедать унылым общинникам, которых, похоже, ничего в этой жизни больше не волновало.

Покидая убежище объединенных общин, акселерат постарался разогнать свои мрачные думы мыслями о предстоящих в скором времени заботах. Не то чтобы, зацикливаясь на них, можно было поднять себе настроение, но волнение об общих, а не о личных интересах все-таки мобилизовало и не давало перед началом грядущих событий непростительно размякнуть.

Уход Президента никак не сказался на общине Мотылькова. Его бойцы лишних вопросов не задавали, а всем остальным было попросту наплевать, как было бы им, наверное, наплевать, если бы вдруг на поверхности вместо зимы наступило лето. Дабы поднять упавший дух сограждан, сразу же после ухода Президента Мотыльков во всеуслышание заявил, что глава государства был ценой неимоверных усилий переправлен через блокадную линию и обязался в скором времени разрешить насущную проблему человечества в целом и Староболотинска в частности.

Ожидаемого душевного подъема не возникло, к чему полковник был в принципе готов. Общинники выслушали его равнодушно, после чего понуро разбрелись по своим укромным уголкам.

– Знамо дело, разрешит! – буркнул кто-то из пенсионеров. – Быстрее бы только бомбил…

Волна самоубийств в Первой общине постепенно сошла на нет – видимо, все, кто был способен на этот шаг, свои планы уже осуществили. Полковник, правда, все еще опасался снимать бойцов с круглосуточной вахты в общем жилом помещении, но допуск общинников к мировым новостям открыл, тем более что из-за блокадной линии смотрители принесли агенту Сергею миниатюрный телевизор с комплектом аккумуляторов. Полковник надеялся, что эта бесценная здесь техника прослужит исправно хоть какой-то срок, поскольку юпитерианцам гасить электромагнитными импульсами в Староболотинске уже давно было нечего.

Просмотр новостей стал единственным событием, которым можно было растормошить обитателей Первой общины. Большего Сергей Васильевич общинникам не позволял – опасался, как бы злоупотребление телепередачами, в особенности художественными фильмами о красивой жизни, не вызвало новый наплыв массового суицида. Новости же так или иначе вращались вокруг анклава миротворцев и являлись достаточной пищей для ума усталых общинников. Для голодавшего длительный срок человека тарелка бульона предпочтительней уставленного яствами стола…

Само собой, возвращение Президента невозможно было сохранить в тайне. Однако, будучи человеком, закаленным службой во внешней разведке, он не стал разглашать всех подробностей своего чудесного побега из блокадной зоны. Сказал лишь, что целые сутки полз по мерзлой земле, накрытый белой простыней. На провокационный вопрос, как ему посчастливилось не обморозиться, он ответил, что прошел в Староболотинске суровую школу выживания и посему ни холода, ни голода отныне не страшится.

Первым делом Президент устроил публичную головомойку тем, кто в его отсутствие настаивал на ядерном ударе по оккупированному инопланетным врагом Староболотинску.

– В городе находится огромное количество выжившего населения! – поведал Президент всему миру. – Они прячутся по щелям, мерзнут, голодают и при этом не перестают надеяться на нашу помощь. И чем же вы собираетесь им помочь? Ядерной боеголовкой?.. Я думаю, что всем нам за такие мысли должно быть стыдно! Проблема действительно не из легких. Наши враги могучи, но они далеко не бессмертны. Я сам видел, как их убивали обыкновенные люди, такие, как вы и я! Так что будем искать наиболее оптимальное решение для выхода из кризиса.

– У вас уже есть на этот счет какие-нибудь идеи? – раздался вопрос из зала.

– Да, есть! Они основаны на новейших технологиях и будут реализованы в самое ближайшее время, – ответил Президент, ограничившись этим расплывчатым ответом.

Дальнейшие репортажи рассказывали об усилении активности военных по всей планете и о железнодорожных составах, стягивающихся к зоне чрезвычайного положения.

Однако какого-либо беспокойства в стане врага замечено не было: либо он настолько верил в свою непобедимость, что совершенно не интересовался происками землян, либо тоже запланировал нечто грандиозное и просто не хотел размениваться по мелочам, отвлекаясь на обычные вылазки. Но в любом случае пренебрегать конспирацией Верховный Главнокомандующий никому не позволил, и как репортеры ни старались, сверх того, что Президент заявил на первой пресс-конференции, они у него так ничего и не выведали.

– Что бы такое ценное потребовать у тебя за эту услугу… – Мигель в задумчивости поднял глаза к потолку бомбоубежища, выискивая в уме ответ на абсолютно непонятную Мефодию загадку. Последняя услуга, которую помнил за ним акселерат, была переданная за обедом соль, но раньше мастер платы за подобные мелочи не взимал. – И взять-то с вас, уважаемая жертва акселерации, нечего, вот ведь незадача… Может, еще один портрет тебе заказать? В полный рост и при регалиях.

– Поясните, пожалуйста, уважаемый носитель двенадцати дисциплинарных регалий, за что это я должен увековечить вас в акварелях? – хмыкнул Мефодий, несмотря на подавленное настроение, нашедший в себе силы воздать мастеру ответным сарказмом.

Впрочем, Мигель испытывать его терпение не стал и, поманив в общее жилое помещение, молча указал в противоположный конец зала – туда, где располагалась первая партия эвакуированных членов Второй общины.

– Это я их обнаружил! – похвастался Мигель. – Пока вы там наверху наслаждались свежим воздухом, мы тоже решили зря времени не терять. Наведались на станцию метро, где окопалась Вторая община, проторили дорогу и прихватили кое-кого из желающих сменить обстановку… Я когда их увидел, чуть было мимо не прошел, но потом все-таки признал – мастера не проведешь!

До Мефодия наконец дошло, кого имеет в виду остроглазый Мигель.

В дальнем углу помещения неспешно раскладывало пожитки ничем не примечательное семейство – по-видимому, муж, жена и не то престарелая мать, не то бабушка. Вид у всех троих был измученный: как-никак они только что отмахали несколько километров по тоннелям метро, отнюдь не приспособленным для пеших прогулок. Признаться, акселерат и сам не обратил бы на это семейство внимания, если бы не Мигель.

Первой Мефодий узнал Раису, и то лишь потому, что она повернулась к нему лицом. Острый носик Раисы Николаевны торчал из-под укутывающей ее древней вязаной шали, которую, наверное, носили еще во времена первых пятилеток. Шаль и грязь на лице Раисы старили бывшую жену господина Ятаганова-младшего лет на пятнадцать, но Мефодий невольно отметил, что глаза ее – большие, карие и бездонные – все так же обворожительно прекрасны.

Некогда любительница роскошных туалетов, ныне Раиса предпочитала короткий полушубок на овчинном меху, стеганые ватные штаны и валенки, которые были великоваты даже ее сегодняшнему супругу, представительному Кириллу Петровичу Ятаганову-старшему.

Сам Кирилл Петрович, или, как он любил называть себя по аналогии с «Дубровским», Кирила Петрович, после всех злоключений, что пережили они с женой за последние месяцы, из прежней своей представительности сохранил лишь высокий рост, да и то только потому, что рост взрослого человека – величина практически неизменная. От былой упитанности и подчеркнутой холености делового человека у Кирилла не осталось и следа. Нечесаные космы, торчащие наружу из-под драной кроличьей шапки; дубленка, когда-то благородная, а теперь заляпанная грязными пятнами всех оттенков; утепленные охотничьи штаны, разодранные на коленях и грубо заштопанные суровыми нитками; одного размера с Раисеными неаккуратно обрезанные валенки… Таким являлся сегодня облик бывшего владельца четырех магазинов.

Пока жена отогревала замерзшие пальцы над тусклым пламенем керосинки, Кирилл развязывал баул с вещами и расстилал на полу принесенный с собой матрас. Движения рук Кирилла были резкими и раздраженными, будто он сейчас не распаковывал вещи, а увлеченно играл с невидимым противником в настольный хоккей и при этом проигрывал.

Сидевшая чуть поодаль от них щуплая старушка с кудрявой собачкой на руках родственных связей с четой Ятагановых не имела, но пришла в Первую общину наверняка вместе с ними. Старушку Мефодий опознал сразу, поскольку тяжкие скитания по холодным подземельям ее совершенно не изменили. Пелагея Прокловна, она же агент Пелагея в среде высших землян и просто Прокловна для остальных знакомых, выглядела на удивление бодро и, кажется, нисколько не мерзла в своем платочке, ватнике и спортивном трико. Из вещей при ней имелся один безразмерный рюкзак с притороченным сверху матрасом, за которым при желании могли спрятаться три подобных Прокловне миниатюрных бабули. Похоже, что изнурительный марш-бросок по пересеченной местности утомил Прокловну не больше, чем прогулка по магазинам. Оно и понятно – в пору лекарственного травосбора, собирая свои гербарии, целительница-старушка отмеривала в пригородных лесах дистанции куда длиннее.

Прокловна склонилась над своим фокстерьером Тузиком и что-то тихонько шептала в его мохнатое ухо, очевидно, успокаивала взволнованную переменой обстановки собачонку. Тузик нервно ерзал у нее на коленях, жалобно поскуливал и с рук хозяйки отказывался слезать категорически.

Мефодий немного понаблюдал издалека за этой необычной троицей, после чего решился-таки приблизиться.

Прокловна заметила его первой, всплеснула руками, выпустила Тузика и кинулась навстречу, едва не перекувыркнувшись через стоявший у нее под ногами рюкзак.

– А Мигелька-то, паразит, и словом не обмолвился! – запричитала она, обнимая Мефодия и смахивая непрошеную слезу. – Пойдемте, говорит, Пелагея Прокловна, с нами, там обстановка безопасней, и ни гугу более! Только хотела у него насчет тебя выведать, как он, стервец, сразу шасть в сторону и молчок – дескать, прости, бабушка, занят я сейчас. Ну жив, и слава богу, слава богу… А мы вот с Кирюшей и Раечкой вместе теперь держаться решили, как-никак знакомы-то давно. Заботятся они о бабке нынче, как и внуки, бывало, не заботились. Помогают, храни их господь…

Кирилл и Раиса оторвались от своих занятий и сейчас не сводили глаз с выросшего как из-под земли Ятаганова-младшего, который по совершенно необъяснимой для них причине выглядел на фоне окружающей обстановки невозмутимым, опрятным и, в отличие от Кирилла, гладко выбритым. А также, как понял Мефодий, внимательно присмотревшись к старшему брату, кристально трезвым.

Кирилл был слегка навеселе – именно этим объяснялась несобранность и нервозность его движений. По его изрядно помятому лицу было видно, что к бутылке он прикладывается достаточно регулярно, вот только кто снабжает его спиртным – неизвестно, так как сам Кирилл на добытчика не походил. Видимо, порядки во Второй общине были куда демократичнее, чем у адепта строгой дисциплины Мотылькова, карающего за распитие спиртных напитков такими тяжелыми штрафработами, от которых схватил бы грыжу даже Геракл.

Раиса робко выглядывала из-за плеча мужа. И хоть при появлении Мефодия в ее глазах загорелась искорка от нечаянной встречи с бывшим «другом-любовником-мужем», тем не менее от публичного проявления радости Раиса воздерживалась, явно ожидая, каковой окажется реакция Кирилла. Причины подобной кротости некогда неукротимой Раисы могли быть разными, но только сейчас Мефодий обратил внимание на почти рассосавшийся синяк под ее глазом.

– Ну, здравствуй, братишка, – выговорил наконец Кирилл. В голосе его чувствовался испуг. – А мы уж с Раей это… и не чаяли тебя увидеть… Мать говорила, что ты у нас теперь деловой, постоянно в разъездах, и все такое… Надеялись, что не было тебя тогда в городе…

Словно собираясь отобрать кусок мяса у тигра, Кирилл с опаской подошел к Мефодию и неуверенно сгреб его в объятия, далеко не такие цепкие, как у щупленькой бабушки Пелагеи.

– Здравствуй, братишка. – Мефодий тоже обнял брата, крепостью своих объятий пытаясь доказать, что не держит на Кирилла абсолютно никакого зла. – А я уж тебя обыскался…

– Ну ладно, хорош, а то что-то уже в спине хрустит… – взмолился Кирилл, пытаясь высвободиться из хватки акселерата, которая, если бы тот захотел, могла бы стать для Кирилла фатальной. Но Ятаганов-младший был сейчас сама доброта и действительно обрадовался брату, обрадовался так, как до сего момента не радовался ему ни разу в жизни.

Раиса терпеливо дождалась своей очереди, после чего вспорхнула со скамьи и повисла на шее Мефодия, но, правда, лишь на мгновение – для того чтобы чмокнуть его в щеку и тут же ретироваться. Запахов косметики Раиса сегодня не источала, но, помимо хорошо знакомого аромата ее тела, Мефодий с некоторым разочарованием учуял нечто новое – то же самое, чем так щедро веяло от Кирилла. Только от Раисы этим веяло чуть меньше.

«Что ж, я не удивлен, – невольно подумал Мефодий. – Ты ведь раньше так стремилась не отстать от него в светских манерах… Не отстаешь и сейчас».

– Какой ты стал прямо… – Раиса растопырила руки в стороны, изображая «здоровый как бык». – Здесь закалился или еще там?

«Там», видимо, следовало понимать «в доблокадную пору».

– Это точно, – подхватил Кирилл. – Чуть ребра не переломал! Так ты, значит, у вашего полковника в бойцах, а я не знал… Вот уж чего от тебя не ожидал, так это того, что ты вообще способен воякой стать! Хотя надо было догадаться – квартиру мою ты тогда по пьянке круто разгромил…

«А они ведь ничегошеньки не помнят! – осенило Мефодия. – Ни то, как выдворяли меня, ни то, как бригаду Васьки Конопатого нанимали, ни то, что потом было… Хорошая работа по промывке мозгов, уважаемый Глава Совета, что могу сказать?»

Исполнитель посмотрел на своих, как он привык именовать их за глаза, полуближних родственников, на их вполне искренние, слегка пьяные улыбки… Стоит сообщить им о своей принадлежности к рефлезианцам или нет? Все равно в скором времени тайна его наверняка будет раскрыта. Посмотрел на внимательно наблюдавшую за ним агента Пелагею…

И не рискнул.

– Да вот, вступил в отряд Сергея Васильевича, – подтвердил Мефодий. – Что поделаешь, постоянная нехватка боеспособных людей… Пришлось с некоторых пор взяться за здоровый образ жизни – лучше поздно, чем никогда. Ваши-то как дела?

При упоминании о делах Кирилл помрачнел.

– Будто не видишь! – пробурчал он. – Хреновее не бывает. Только-только четвертый супермаркет открыл, товар завез, с кредитами еще не рассчитался… Только масть пошла, как на тебе!.. Мы с Райкой даже ребенка на будущее лето запланировали… Так что, братишка, какие там дела, все дела сегодня под развалинами остались…

Кирилл насупился еще больше, а Раиса часто-часто заморгала, видимо, хотела сдержаться, но не смогла и разревелась, размазывая по грязным щекам слезы. Кирилл посмотрел на жену, вздохнул и скупо потрепал ее по плечу, После чего вернулся к своим недораспакованным вещам, долго копался в них и наконец извлек из узла уже на треть опустошенную литровую бутылку водки.

– Давай, что ли, за встречу, – предложил он, усаживаясь на матрас. – Стопок, правда, нет, поэтому придется прямо из горла.

– Прости, брат, я на службе, – сказал исполнитель, хотя выпить с Кириллом был не прочь – когда они в последний раз пили с ним за компанию, тем более из горла? – Дисциплина у нас суровая, так что вот это, – он указал на бутылку, – ни под каким видом. Извини, давай лучше как-нибудь потом.

– Нельзя – значит нельзя, – не стал пререкаться Кирилл. – Ну, ты как хочешь, а мы, пожалуй…

И, как истинный джентльмен, сначала любезно предложил выпить даме. Раиса утерла рукавом слезы, которых сегодня вовсе не стеснялась, ухватила бутылку и, громко шмыгнув носом, произнесла:

– Ладно, братья, говорю тост. Я знаю вас обоих давно, кого-то чуть дольше, кого-то чуть меньше, в общем, неважно… Мужики вы каждый по-своему хорошие, поэтому хватит отныне ссориться. Короче, давайте за встречу и нерушимую дружбу братьев Ятагановых на веки вечные. Ну… и за все хорошее тоже!

И, зажмурив глаза, припала к горлышку, а затем, будто по команде «Старт», совершила несколько торопливых глотков. Кирилл, опасаясь, что супруга выронит невзначай бутылку – видимо, подобное уже случалось, – страховал ее, держа руки под бутылочным донышком и готовясь, если что, поймать бутылку в полете. Сцена эта вызвала у Мефодия едва заметную улыбку, хотя на самом деле улыбаться здесь было нечему.

– Ух-х-х! – Лицо Раисы искривилось, а прекратившиеся было слезы побежали с новой силой. – Если правду говорят, что Первая община не пьет, то с завтрашнего дня мы с тобой, Кирюша, в завязке.

– Да, я слышал, что этот Мотыльков крут на расправу, – подтвердил Кирилл, принимая из рук Раисы бутылку, содержимое которой уменьшилось очень заметно. – А скажи, братишка, ты наверху часто бываешь?

– Приходится, – ответил Мефодий, глядя, как брат воспроизводит продемонстрированный его женой душераздирающий номер под названием «из горла в горло», только у Кирилла он продолжался секунд на пять дольше. – Где-то раз в два дня выползаем в город по разным делам.

– Случаем не обратил внимание, как там мои лавочки, сохранились?

Мефодий не стал скрывать от брата жестокой правды и поведал, что виденный им не так давно супермаркет нуждается не только в новой завозке товара, но и в тотальной реконструкции. Услышанное не стало для Кирилла откровением, но все равно заставило в очередной раз прибегнуть к «успокоительному». Как выяснилось впоследствии, теперь Ятаганов-старший принимал его куда чаще, чем диабетики – инсулин.

– Пьют, Мефодьюшка; с той поры, как встретила я их, почитай, ни дня еще не пропустили, – сокрушенно покачала головой Пелагея Прокловна, когда опорожнившую бутылку чету Ятагановых сморил сон и они улеглись на своем видавшем виды матрасе, даже не снимая валенок. – Пьют, касатики. Тяжко им, сердешным, потерявши-то столько… Да и что им еще делать, как не пить? Вояки с них не ахти. Ни с ружья пальнуть, ни саблей махнуть не сумеют…

Прокловна подошла к трогательно обнявшимся во сне Кириллу и Раисе и заботливо укрыла их поношенной солдатской шинелью, которыми полковник Мотыльков одарил всех новоприбывших.

– Я и так их уговаривала, и этак, чтоб не хлебали ее, окаянную, – продолжала жаловаться старушка. – Уже вроде как шефство над ними взяла, над несмышлеными… Мне-то что, я войну не одну повидала, а вот им впрямь тяжко. Это хорошо, что они тебя повстречали, все радость какая-то…

Мефодий еще немного посидел с Пелагеей Прокловной, послушал сетования на нелегкое житье-бытье, не отказался от ее лекарственного чая, заваренного тут же, на примусе. Оказалось, рюкзак агента Пелагеи был наполовину забит сушеными травами – видимо, при уходе в подполье она прихватила с собой лишь то, что сочла наиболее ценным. Однако времени особо рассиживаться не было – эвакуация Второй общины была в самом разгаре, так что пришлось извиниться перед разговорчивой старушкой и возвратиться к службе.

Давным-давно известно, что, помимо сумы да тюрьмы существует еще огромная масса вещей, от которых нельзя зарекаться. Алкоголики никогда не говорят «никогда», спортсмены не восклицают «гоп!», пока через что-нибудь не перепрыгнут, охотники, бизнесмены и адвокаты не делят шкур неубитых медведей. Никто из обитателей подлунного мира не застрахован практически ни от чего, разве что только от бессмертия.

От неосторожности нельзя быть застрахованным подавно. Каждый профессионал своего дела помнит, что, несмотря даже на крайнюю осторожность, его в любой момент может погубить простая мелочь: развязавшийся шнурок, открутившаяся гайка или угодивший в глаза солнечный зайчик. Маленькие досадные случайности, направляющие, коверкающие, а то и обрывающие людские судьбы.

Маленькие случайности, изменяющие ход истории…

Царившая над безлюдным Староболотинском тишина с приходом зимы стала воистину мертвой. Находясь на городской окраине, можно было расслышать, как где-нибудь в центре обваливается крыша или звенят бьющиеся стекла. Поэтому, когда в одно прекрасное утро из города ударил шквал выстрелов, его услышали не только смотрители, но и солдаты блокадного оцепления. И если последним ничего другого не оставалось, как только внимать со своих позиций сотрясающей воздух канонаде, то первым, базирующимся внутри блокадной зоны, игнорировать это событие было нельзя.

Стрельба, шквальная и, по всей видимости, беспорядочная, доносилась из центрального района, а в тех местах вести огонь с такой интенсивностью, кроме мотыльковцев, было абсолютно некому. О том, что Сергею Васильевичу и его общине приходится скверно, говорила даже не плотность огня, а сам факт его открытия, поскольку раньше предельно осторожный полковник столь откровенной демаскировки не допускал.

Никаких разногласий среди членов Совета смотрителей не возникло – последнему оплоту чудом выживших в блокадном городе людей срочно требовалась подмога. Все недавние сторонники и оппоненты глядели на Главу Совета, ожидая от него закономерного и конкретного приказа.

Гавриил ничьих ожиданий не обманул и бросил в бой все имеющиеся в его распоряжении силы. Он знал, что защищать придется тех, кого уже никуда не спрячешь и тем более не эвакуируешь.

Мефодий и его соратники давно ждали приказа к атаке, но все равно, когда прозвучала команда выдвинуться в центр и уничтожить всех, кто угрожает Первой общине, произошло это немного неожиданно. Однако исполнитель не являлся бы исполнителем, если бы не был готов к подобным неожиданностям.

Ворота огромных цехов и складов, внутри которых скрывались от всевидящего юпитерианского ока представители высших землян, распахнулись, и оттуда хлынули на город боевые группы исполнителей, напоминая скорее снежную лавину, нежели несущихся в атаку людей. Их не могло задержать никакое препятствие. Заборы, малоэтажные постройки, рвы, насыпи и завалы преодолевались исполнителями так же, как горная река преодолевает лежащие у нее на пути камни. Под топотом тысяч пар ног задрожал асфальт, а с деревьев и обесточенных проводов посыпались комья снега.

Поднявшиеся над землей полторы сотни смотрителей не производили столь ошеломляющего впечатления, но, поскольку двигались они исключительно по воздуху, зрелище тоже было из ряда вон выходящее. Боевой порядок смотрителей напоминал сформировавший половину гигантского купола рой огромных ос. Любой летающий враг, попав внутрь этого купола, был обречен. Подобно тому, как радарная тарелка фокусирует радиоволны, данное воздушное построение смотрителей фокусировало их гравиудары в одной точке и размазывало цель в воздухе.

На Староболотинск надвигалась действительно грозная сила, но все же не настолько мощная, чтобы на равных тягаться с оккупировавшими город юпитерианцами. Конспирация была отныне отброшена, и в неизбежности столкновения не сомневался ни один из идущих в яростную атаку.

Смотрители достигли места схватки на несколько минут раньше исполнителей. И пусть представшая перед ними картина была, на смотрительский взгляд, не особо катастрофической, люди, находящиеся на земле, так не считали.

Бомбоубежище Первой общины размещалось в подвалах здания бывшего обкома компартии – бетонной пятиэтажной коробки с минимумом архитектурных излишеств наподобие нестандартных продолговатых окон, опоясывающих здание карнизов с незамысловатой лепниной и портика, вместо атлантов и кариатид поддерживаемого скульптурными снопами огромных колосьев – очевидно, когда-то таковой виделась пшеница при коммунизме селекционеру Мичурину. После распада Советского Союза и разгона КПСС в здание обкома была переведена областная консерватория, которая довольно быстро звуками музыкальных гамм выветрила из этих стен стойкий коммунистический дух. Трехглавый барельеф «Маркс-Энгельс-Ленин» на фронтоне был беспощадно сколот, и вместо него появился другой – «арфа-скрипка-флейта», куда более привлекательный, чем три задумчивых бородача.

Обкомовское бомбоубежище являлось стратегическим объектом, поэтому было сохранено и законсервировано. Вход в него завесили тяжелой портьерой, дабы взрывоустойчивые проклепанные врата не пугали будущих Шостаковичей и Глинок своим откровенно милитаристским видом. Но сегодня, когда о консерватории напоминали лишь разбросанные повсюду обломки музыкальных инструментов да листки бумаги с ничего не говорящими большинству землян округлыми закорючками, бомбоубежище раскрывало свой зев по нескольку раз на дню, выпуская на свет добытчиков Первой общины.

Бой пока что шел за пределами консерватории – узкие окна и прочные стены позволяли мотыльковцам сдерживать яростным огнем осаждающую их большую группу Сатиров. Сатиры вопили, прыгали вокруг здания, то и дело кидались на штурм, но, встретив на своем пути плотную завесу свинца, сразу откатывались назад. И все-таки кое-где возле входа и окон нижнего этажа уже наблюдались в бетоне глубокие отметины от юпитерианских клинков.

Общинники попали в затруднительное положение: чтобы сдерживать юпитерианцев, им следовало вести непрерывный огонь, а при таких темпах стрельбы патроны растрачивались довольно быстро и вскоре должны были иссякнуть совсем. Что ожидало мотыльковцев через час-полтора, не подоспей к ним по воздуху эскадрилья смотрителей, страшно было предположить.

Группа Сатиров для полутора сотен смотрителей была таким же противником, как кавалерия для бомбардировщиков. Серия гравиударов обрушилась сверху и подняла с земли завесу пыли, в клубах которой вспыхивали яркие голубые вспышки сгорающих тел юпитерианцев. Выжившие враги бросились было наутек, но, не пропрыгав и сотню метров, обратились в бесформенные куски плоти, исправно воспламенившиеся через полминуты.

Появившийся в небе неподалеку от места схватки один из высших юпитерианцев – кажется, это был Дионис, – еще находясь на почтительном расстоянии, развернулся и спикировал к земле, стремясь скрыться в лабиринтах зданий. Бросившиеся ему вдогонку смотрители были остановлены Гавриилом – гоняться за юпитерианцами на их территории было не самой удачной затеей.

Несколько очередей ударило из окон по заполонившим небо смотрителям – кое-кто из мотыльковцев сгоряча принял их за вражеское подкрепление. Но грозный окрик полковника заставил стрелков прекратить огонь.

Последовала короткая заминка, в ходе которой Мотыльков вкратце обрисовал своим бойцам, что эти летающие представители рода человеческого вовсе не враги, а наоборот – самые верные друзья. Лично пообещав пересчитать зубы тому, кто отныне глянет косо в сторону рефлезианца, Сергей Васильевич тем самым совершил поистине исторический поступок, сумев за столь короткий срок запрячь в одну упряжку «коня» – рефлезианцев – и «трепетную лань» – соответственно, землекопов.

Едва смотрители сошли на землю, как и без того перепуганные мотыльковцы пережили новое беспокойство: в скверике перед консерваторией появились исполнители. Кое-кто из исполнителей уже успел замарать слэйеры о встреченных на дороге Сатиров-одиночек и потому вид имел разгоряченный и свирепый. Мотыльковцы выглядывали из окон и со смешанным чувством радости и настороженности наблюдали, как, подобно наводнению, сотни людей всевозможных оттенков кожи с мечами в руках заполоняют маленький, уже истоптанный Сатирами и изрытый пулями скверик. И хоть полковник уверял, что это прибыла долгожданная подмога, видеть перед собой такую загадочную силу, тем более не так давно считавшуюся враждебной, было жутковато. Уже обжегшиеся на молоке люди не могли поручиться, на кого эта сила направит свой гнев в следующее мгновение.

Рефлезианцы, миротворцы!.. А как прекрасно жилось Человечеству какой-то год с небольшим назад!

– Спасибо, что прибыли! – произнес Мотыльков, выходя навстречу смотрителям и тем самым демонстрируя своим людям, что рефлезианцев не нужно бояться. – Я надеялся, что вы услышите.

– Что стряслось? – спросил Гавриил, просто ради формальности, так как знание причин случившегося уже не могло повлиять на последствия.

– Мои люди вышли утром за бензином с пластиковой канистрой и случайно раскололи ее на обратном пути прямо здесь, на крыльце. Мороз, сами понимаете, – пояснил Мотыльков, ощущая неловкость перед Главой Совета за неуклюжесть своих бойцов, породившую такой переполох. – Один из узколобых сшивался поблизости и учуял – нюх у мерзавцев что надо. Тут как раз возвращалась вторая наша группа. Ну и… Восемь человек потеряли. Как скоро эти миротворцы вернутся?

– Довольно скоро, – ответил Гавриил. – В подобных делах они проволочек не допускают.

– Хорошо, что вы с нами…

– Хорошего мало, Сергей Васильевич, – заявил Гавриил. – Зная, что мы здесь и сколько нас, враг нанесет адекватный контрудар. Я приказываю вам увести своих людей в бункер и хорошенько забаррикадироваться. Хотя если миротворцы прорвутся… Но не волнуйтесь – мы этого не допустим.

– Мы можем прикрыть вас огнем! – отосланный «в обоз» полковник попытался отстоять свое право на участие в битве. – Мы хорошие стрелки, и у нас еще полно газовых гранат!

– Оставьте их себе на крайний случай. Сейчас это уже не ваша война, а наша. Вашей первоочередной задачей будет продержаться еще два дня до газовой атаки. По последним данным, Президент делает все возможное, чтобы она состоялась в срок. Выполните свой долг, а мы выполним свой, раз уж не смогли сделать этого, когда требовалось.

Мотыльков огорченно поморщился, но пререкаться с Главой Совета не стал и дал бойцам знак к отходу. Сам же дождался, пока все они скроются в бомбоубежище и, подобно капитану тонущего судна, покинул «палубу» последним. Метровой толщины ворота закрылись за ним с гулким стальным стоном и заскрежетали блокираторами, превращая обитель Первой общины в неприступную цитадель.

Снова на Староболотинск обрушилась тишина, однако мертвой она никому из смотрителей и исполнителей уже не казалась.

Словно непрерывно гудящий у горизонта поезд, словно яростный вой далекого урагана, словно кромсающая где-то землю колоссальная буровая установка, режущий слух звук постепенно сменял тишину. Звук этот с каждой минутой нарастал и почему-то не вызывал сомнений в том, что сам по себе он не прекратится. Звук доносился отовсюду, и определить его источник было невозможно. Звук просто наполнял собой пространство, как вода наполняет бассейн, – медленно и непрерывно.

Исполнители рассредоточились по прилегающему к консерватории району, перекрыли все подступы к ней и выставили заслоны на открытых пространствах. Смотрители в воздух пока не поднимались – берегли силы, но на высоте птичьего полета дежурила дозорная группа. Правда, сильный ветер со снегом не позволял вести за округой полноценное наблюдение.

Гавриил не стал объединять пятерку акселератов в единую группу, а разбросал ее по всем направлениям, определив каждого из исполнителей-уникумов этаким орудием главного калибра, что обязано было задавать тон остальной исполнительской «артиллерии».

Мефодий и две сотни его товарищей расположились напротив парадного входа в консерваторию, как раз в той части широкой улицы Маршала Толбухина, где она взлетала на эстакаду, проложенную через низинный район Староболотинска – Песчаный Лог. Противоположная сторона Лога, и продолжавшаяся уже в Заельницком районе улица Маршала Толбухина просматривались с этой точки превосходно, несмотря на буран. Взоры исполнителей были устремлены сейчас за Песчаный Лог, но никаких источников зловещего звука пока не замечали.

Мефодий подозвал Кимберли.

– Что бы ни случилось, держись рядом. Я должен видеть тебя постоянно! – приказал он подруге. Точно так же ему приказывал Мигель, когда Мефодий был еще зеленым новобранцем. Сегодня мастер уже ничего не приказывал акселерату, но находился неподалеку – так, будто до сих пор продолжал приглядывать за ним. Хотя кто знает, может, и впрямь приглядывал.

– Как раз это я могу тебе пообещать, – ответила Ким. – Я ведь как-никак все еще твой ангел-хранитель.

– Сегодня мы, пожалуй, поменяемся ролями, – Мефодий не предлагал, а констатировал факт. – Я, конечно, не ангел, но хранителем твоей жизни послужить тоже могу.

– Как скажешь, – не стала возражать Ким, что было для нее нехарактерно. – Только поменьше пялься на меня и побольше смотри по сторонам. Что-то подсказывает мне, это будет куда веселее Нью-Йорка. И, Мефодий, если что – не грусти по мне…

– Ты тоже, – печально вздохнул Мефодий, осознавая суровую реальность происходящего. Все они оказались в ситуации, когда необходимо думать друг о друге как о товарищах по оружию, а не о близких людях. В тяжелый момент это сослужит хорошую службу, ибо перед таким кровопролитием никто не может обещать остаться в живых. Но Мефодий все равно пообещал Кимберли – пусть мысленно, но пообещал, – что тяжелого момента он ни для кого из них не допустит.

Звук продолжал нарастать, и уже приходилось говорить во весь голос. К однотонному визгливо-противному звуку добавился еще один – низкий и дробный, так же медленно нарастающий. Новый звук больше напоминал отдаленный топот огромного табуна, только были это не кони, а существа, не имеющие с ними ничего общего.

Один из дозорных смотрителей ястребом спикировал сверху и сразу же со всех ног бросился к стоявшему на крыльце консерватории Главе Совета. Исполнители насторожились, а смотрители стали подтягиваться к Гавриилу.

– Пора! – произнес Гавриил, выслушав доклад. – Враг уже на подходе! Что ж, раз он так любит кичиться своим совершенством – докажем ему, что это ложь. Смерти нет, а вечности мы не страшимся! За дело!

Смотрители взмыли в воздух, тут же начав перестроение в боевой порядок для отражения кругового нападения – что-то похожее на гриб с короткой ножкой и широкополой шляпкой, только размерами этот гриб больше напоминал ядерный.

Наконец на безжизненном до сего момента горизонте наметились кое-какие изменения. Сначала в воздух взметнулись клубы снежной пыли, но виной этому явно был не буран. Клубы разрастались, поднимались вверх и двигались вперед, постепенно заполоняя собой улицу Маршала Толбухина. Снеговые тучи вздымались не только над этой улицей, а и над соседними в пределах всего видимого Мефодию пространства. Создавалось впечатление, что по вине необъяснимой аномалии горизонт начал сдвигаться к одной точке, которой являлось музыкальное училище и стерегущие его исполнители. Душераздирающий визг и топот заметно прибавили в силе, порой резонируя между собой давящими на барабанные перепонки низкими звуковыми волнами.

Постепенно из снежной пелены стали вырисовываться отдельные точки, которых с каждой секундой становилось все больше и больше, и уже через минуту на их месте в клубах снега колыхалась темная масса. Тотчас же все загадочные звуковые эффекты наложились на появившееся изображение, и зловещая композиция приобрела наконец законченную форму,

Орда безумно вопящих Сатиров (в кои-то веки Мефодий понял, что на самом следует определять размытым количественным термином «орда») неслась по Староболотинску подобно тому, как совсем недавно по городу бежали исполнители, вот только легкости и изящности исполнительского бега у Сатиров не наблюдалось в помине. Они мчались вперед словно разогнанные асфальтоукладочные катки, поэтому небольшие препятствия – столбы, автомобили, киоски – они предпочитали не перепрыгивать, а попросту крушить и стирать с лица земли. Вопли Сатиров сливались в единый боевой клич, который своей душераздирающей пронзительностью невольно вызывал на коже людей даже не мурашки, а натуральную дрожь. Вооружены Сатиры были далеко не все – видимо, у небожителей глобальная оружейная реформа так же невозможна в кратчайшие сроки, как и у землян. Тем паче реформа, проводимая хитрым изменником Сагадеем.

Рожденному в век моторов Мефодию довелось видеть кавалерийские атаки лишь в кино, и потому сравнить с ними лавинообразную атаку Сатиров он мог весьма приблизительно. Скорость бегущих юпитерианцев была, пожалуй, быстрее лошадиного галопа, и топота они производили куда больше. Так что если вражескую кавалерию землекопы могли задержать, проделать то же самое с галопирующими Сатирами было под силу только исполнителям. Да и то лишь гипотетически.

Авангард монстров скатился с противоположного откоса Песчаного Лога и, не сбавляя темпа, ринулся дальше; кто-то из Сатиров помчался по эстакаде, а кто-то по заросшему кустарником и покрытому кочками дну котловины. Где заканчивались боевые порядки – точнее сказать, «беспорядки» – атакующих, мешала рассмотреть поднятая ими снежная пыль. Поэтому рвущееся с воплями в бой воинство юпитерианцев казалось лишенным конца и края.

Чтобы немного сбросить напряжение, Мефодий несколько раз энергично вдохнул морозный воздух, переступил с ноги на ногу и крутанул в ладонях слэйеры. Хотелось незамедлительно броситься навстречу врагу, но от этого опрометчивого поступка его удерживало элементарное здравомыслие: вступать в схватку на эстакаде и в низине было опасно, следовало дождаться, когда Сатиры выскочат на крутой склон Песчаного Лога и замедлят ход.

«Сегодня хороший день для смерти!» – вспомнились акселерату чьи-то слова; кажется, очень давно их произнес один из вождей североамериканских индейцев. «Надо будет спросить при случае у Бегущего Бизона – он точно знает», – подумал Мефодий и мрачно усмехнулся.

Казалось, приближаясь, Сатиры двигались все быстрее. Не успел еще Мефодий как следует рассмотреть первые ряды юпитерианцев, как те уже длинными скачками взбирались вверх по склону, выбрасывая из-под ног ошметки снега в лица бегущим сзади. Время томительного ожидания закончилось, и, зарядив свою кровь повышенной порцией адреналина, Мефодий кинулся к краю Песчаного Лога, на ходу раскручивая слэйеры во всесокрушающую сферу. Для остальных исполнителей действия акселерата послужили сигналом «делай как я», и потому не пробежал он и десяти шагов, как вслед ему бросились его соратники.

Две огромные силы, боевую мощь которых на этой планете можно было расценивать как равную, столкнулись и сцепились одна с другой так яростно, что воздух дрогнул, словно от взрыва. Там, где недавно текла мирная жизнь – ездили автомобили, спешили в консерваторию студенты, шли по своим делам прохожие, – началось настоящее безумие, кровавым размахом сравнимое разве что с какой-нибудь средневековой сечей.

Исполнители брали выучкой и грамотной стратегией, Сатиры – числом: на Земле в сражении такого масштаба они участвовали впервые. Тактика Сатиров была элементарной и похожей на поведение гиен: накинуться скопом на отбившегося от стада и разорвать его. Поэтому люди старались держаться группами, прижимались спина к спине и разили всякого юпитерианца, какой приближался на расстояние удара. Похожим способом тысячелетия назад римские когорты с успехом отражали натиск варваров.

Мефодий сознательно держался чуть поодаль от своей группы, дабы такое фирменное блюдо акселератов как люциферрумовая сфера, смогло насытить Сатиров как следует и одновременно обойти стороной зазевавшихся собратьев по оружию. Стремительный, словно запущенная юла, Мефодий двигался непредсказуемым зигзагом, успевая помогать как своей группе, так и соседним.

Неплохо изучив в Ницце слабые места Сатиров в фехтовании, акселерат ощущал себя сегодня гораздо увереннее. Основной ошибкой юпитерианцев являлось пренебрежение защитой и зацикленность на прямых яростных атаках. Арсенал ударов у Сатиров был небогат и предсказуем, однако этот недостаток с лихвой компенсировался силой, скоростью и жаждой убивать.

Впрочем, жажда убивать была у дерущихся обоюдной…

Смотрители летали над полем боя и ожидали воздушной атаки высших юпитерианцев, но так и не дождались. Или для небожителей это нападение было разведкой боем, или они посчитали, что пехота в состоянии управиться самостоятельно. Ни один из приближенных Юпитера пока что не давал о себе знать, и смотрители переключились на дела земные, не забывая, разумеется, краем глаза посматривать на небо. Помощь их вовсе не оказалась лишней – Сатиры продолжали прибывать, заступая на места павших товарищей еще до того, как их тела успевали воспламениться.

Сейчас для Мефодия главными были две вещи – враги, сменявшие друг друга едва ли не со скоростью кинокадров, и группа соратников, в которой сражались Кимберли и Мигель. Последних акселерат старался держать по возможности у себя за спиной – когда тебя прикрывают не один, а несколько товарищей, волноваться приходится куда меньше. Слэйер Мефодия всегда оказывался на долю секунды быстрее сабли Сатира и разил беспощадно и наверняка.

Больше всего Мефодий опасался, что Кимберли застанут врасплох в первые мгновения битвы, когда противники сшибались лоб в лоб на огромной скорости, и если не погибали при столкновении, то старались перехватить друг у друга инициативу. Все-таки, несмотря на весь свой боевой опыт, Кимберли была прежде всего женщиной, а следовательно, существом хоть и гибким, но хрупким и не предназначенным для такой тактики боя.

Мефодий встал перед подругой и, словно волнорез, отсек от нее тех Сатиров, которые позарились на ее голову. К счастью, этот тяжелейший этап битвы скоро миновал. Когда же темп сражения вошел в норму, акселерат все-таки позволил Ким внести посильный вклад в общее дело, но ни на миг не терял ее из вида.

За Мигеля переживать особо не приходилось – мастер предавался работе с таким упоением, что его примером можно было воодушевить батальон упавших духом исполнителей. Естественно, что темп боя мастера был ниже, чем у акселерата, и потому Мигель далеко от группы не удалялся, но так же, как и Мефодий, успевал позаботиться и о себе, и о ближнем. Посредством своих изогнутых клинков, напоминавших арабские сабли, Мигель преподавал Сатирам науку грамотного применения оружия в конкретной боевой ситуации. Правда, обученные Сатиры хранили переданный им опыт в своих узколобых головах недолго – ровно столько, сколько горели их порубленные мастером тела.

Мефодий понятия не имел, как обстоят дела на других участках обороны, но на вверенной ему территории забот хватало с лихвой. К сожалению, невозможно было уследить за всеми исполнителями, и многие из них уже погибли, рассеченные юпитерианскими саблями. Некоторые лежали на снегу со свернутыми набок шеями, нарвавшись на коронный прием невооруженных Сатиров. Акселерат был не в силах помочь каждому попавшему в беду, как не может этого сделать в пылу битвы ни один воин, будь он величайшим из великих.

Самым страшным в бою с Сатирами была невозможность спасти своих раненых, поскольку едва человек падал, оступался или проявлял хоть малейшую слабость, юпитерианцы налетали на него и растерзывали на куски за считаные мгновения. Снег, перед началом сражения грязно-белый, теперь был обагрен человеческой кровью и покрыт копотью. Местами он и вовсе таял от жаркого пламени, что пожирало мертвых Сатиров. Ноги Мефодия то и дело скользили в кровавой слякоти.

Какими бы плотными ни были заслоны исполнителей, к Сатирам все время подходило пополнение, и это позволяло врагу совершать регулярные прорывы. В подобных случаях вся надежда оставалась на бдительность смотрителей, которые размазывали по земле прорвавшихся юпитерианцев беспощадными гравиударами. Так что пересечь скверик при консерватории без приключений Сатирам было невозможно.

Жестокая рубка – на сей раз действительно серьезное испытание для акселерата и прочих исполнителей – не закончилась и с наступлением коротких декабрьских сумерек. И если днем тела Сатиров сгорали не столь ослепительно, то в темноте это действительно впечатляло, разве что оценить всю красоту «фейерверка» людям было попросту некогда. Теперь битва шла словно при свете множества электросварок, поэтому исполнителям невольно приходилось заботиться о собственном зрении. Очевидно, стоявшие по периметру блокадной зоны войска гадали сейчас о причинах странного ослепительно-голубого зарева, мерцающего над центральной частью города.

Схватка угрожала затянуться надолго – натиск Сатиров ослаб, но все равно оставался непрерывным. Так лесоруб пилит дерево ручной пилой – медленно, но упорно добиваясь своей цели. Иногда пилу зажимает в пропиле, иногда лесоруб сбавляет темп, чтобы перевести дух, но задержки эти никоим образом не влияют на конечный результат – дерево падает, каким бы несокрушимым оно ранее ни казалось.

От постоянного контакта Мефодия с жарким пламенем, которое он, убивая Сатиров, сам и порождал, куртка на нем накалилась и обжигала плечи (состоявшая в основном из волокон люциферрума, загореться она не могла), брюки начинали медленно тлеть. Волосы акселерата были опалены, а кожа на лице и руках раскраснелась, и только отменная реакция спасала исполнителя от многочисленных ожогов. Морозный воздух над полем брани раскалился настолько, что свирепствующий в городе буран терял здесь силу, превращая снежные хлопья в моросящую водяную пыль, которая оседала на разгоряченных исполнителях и обращалась в пар. Запах гари был непереносим, люди ощущали себя словно внутри мусоросжигающей печи. Мир для Мефодия сузился до пределов участка улицы, угрожая вовсе исчезнуть, если акселерат вдруг остановит слэйеры хотя бы на миг. Античное выражение «Движение – это жизнь!» могло считаться для господина Ятаганова девизом на сегодня…

Битва, конец которой, казалось, не наступит никогда, прекратилась так же стремительно, как и началась. Трое Сатиров только собрались взять Мефодия в кольцо – не очень подходящая против сокрушительной сферы тактика, – как вдруг отскочили и, оскалившись, стали пятиться по направлению к Песчаному Логу. Акселерат подумал было, что противник уворачивается от смотрительского гравиудара и сейчас снова кинется в бой, однако, достигнув откоса, Сатиры повернулись к исполнителям спинами и припустили обратно с той же скоростью, с какой атаковали. Оглядевшись, Мефодий обнаружил, что остальные враги поступили так же и теперь резво удирают по эстакаде туда, откуда пришли.

Это могло быть ловушкой. Поэтому смотрители, проводив Сатиров до середины Песчаного Лога и совершив по ним вдогонку последние гравиудары, быстро возвратились к исполнителям, которые прекратили преследование врага еще раньше – у откоса.

Сатиры выбрались из котловины на противоположной стороне Лога и нестройными рядами выстроились на краю склона. Теперь они не вопили и не потрясали оружием, а просто стояли в ожидании неизвестно чего и исподлобья взирали на людей, глядевших на них с неменьшей злобой.

Пока смотрители возвращались из скоротечного преследования и приземлялись, Мефодий, будучи старшим на этом участке обороны, оценил потери и подвел итог долгой выматывающей сечи. Из двух сотен бившихся с ним бок о бок товарищей выжило почти полторы сотни – не так уж плохо. Имелись раненые, которые, впрочем, могли продолжать драться. Но при возобновлении атаки, которая по всем признакам должна была стать гораздо сокрушительнее, раненые эти превращались в потенциальных покойников.

Кимберли припадала на левую ногу – к счастью, просто крепко ушибленную, а не разрубленную. Мигель, несмотря на все свое мастерство, умудрился-таки потерять левое ухо и в придачу к нему изрядную часть своей роскошной шевелюры. Кровь заливала ему шею, и он, крепко ругаясь, прикладывал к ране грязный полурастаявший снег. Сам Мефодий отделался лишь неглубокими порезами да легкими ожогами, на которые внимания не обращал.

Потери врага оценить было сложно – мертвый Сатир ничего, кроме кучки пепла и горелого смрада, после себя не оставлял. Но даже по количеству носимой ветром золы можно было судить: урон юпитерианцам причинен изрядный.

Наказав уцелевшим собратьям не спускать с врага глаз, Мефодий взялся было помогать бинтовать раненых, но был срочно вызван Гавриилом. Глава Совета собирал смотрителей и старших исполнительских групп возле парадного входа в консерваторию.

Все акселераты были живы, лишний раз подтверждая, что затраченные на проект «Самсон-2» средства окупаются с лихвой. Каждый из новичков успел сегодня поработать на славу, за несколько часов пройдя одновременно и стажировку, и тестирование, и боевое крещение.

Потери исполнителей в целом были пропорциональны потерям группы Мефодия – где-то чуть больше, где-то чуть меньше. Гибли в основном не новобранцы, а проверенные, поскольку новобранцев опекали мастера, а проверенным приходилось рассчитывать лишь на поддержку друг друга. Смотрители практически не пострадали, лишь одному молодому члену Совета высоко подпрыгнувший Сатир умудрился отсечь ногу. Пострадавшим уже занимался смотритель Сатана.

– Нас проверяли на излом, – подытожил Гавриил. – Возможно, мы оказались крепче, чем они рассчитывали. Теперь Юпитер попытается сломать нас окончательно. Так что давайте сделаем все возможное, чтобы он вывихнул при этом руки.

В отличие от предыдущей, вторая атака юпитерианцев, явно рассчитанная на окончательную победу, началась внезапно. Не было никакого предварительного психологического давления: ни жутких боевых кличей, ни запугивания людей неисчислимым количеством противника. Просто окружающая тишина, нарушаемая лишь воем ветра, вдруг исчезла, уступив место воцарившемуся повсюду хаосу.

Удар небожителей получился вдвойне неожиданным еще и из-за того, что выстроившиеся вдоль Песчаного Лога Сатиры как стояли истуканами, так и продолжали стоять, заметаемые снегом. Вглядываясь в темноту, Мефодий и в мыслях не держал, что второе нападение юпитерианцев может начаться без поддержки столь грозной силы. И тем не менее…

Крыши домов по обе стороны улицы Маршала Толбухина вдруг с оглушительным треском и грохотом обвалились, словно сорванные ураганом, и стали осыпаться обломками прямо на головы затаившихся внизу исполнителей. Обладавший более быстрой реакцией Мефодий едва успел оттолкнуть стоявшую возле него Кимберли к стене здания и броситься за ней, как по тому месту, где они только что находились, загрохотали кирпичи, доски и куски шифера. Остальные исполнители также метнулись кто куда – в подъезды, подворотни и выбитые витрины магазинов.

Устроить такие разрушения без применения взрывчатки можно было только гравиударом, причем не единственным, а целым залпом. И не успели еще последние обломки крыш рухнуть на асфальт, как тем, кто взял на себя обязанность хранителей Первой общины, стало ясно: в битву ввязались высшие юпитерианцы, тягаться с которыми исполнителям было уже не по силам…

Помимо Сатиров, на Землю прибыло также немало высших юпитерианцев. Ведущий против Юпитера тайную игру Сагадей сообщал, что в преддверии тотальной очистки планеты от Человека вокруг Повелителя собрались не только его фавориты – Нептун, Арес, Дионис, Артемида, – но и те, кто не был на данный момент задействован на остальных фронтах Вселенной. Возможно, по вселенским масштабам группа «уборщиков» и не выглядела внушительно, однако для землян полсотни высших юпитерианцев представляли серьезную угрозу.

Неизвестно, все ли из присутствующих на планете небожителей вступили в бой, но шум разрушений позволял уяснить – за землян взялись основательно. Больше всего то, что творилось окрест Мефодия, напоминало артналет или бомбардировку. Черные тени пронеслись поверх домов, наперерез им метнулись другие, и пространство превратилось в безумный водоворот.

В отличие от сумбурного нападения Сатиров, высшие юпитерианцы соблюдали четкий порядок: строй их был выдержан столь же безупречно, как у смотрителей, острие атаки направлялись на них же. Исполнители определялись юпитерианцами как прикованная к земле угроза второго плана, с уничтожением которой можно повременить. Хотя при каждом снижении они не упускали возможности шарахнуть по метавшимся внизу исполнителям гравиударом.

Обмен гравиударами между смотрителями и небожителями протекал столь яростно и плотно, что назвать это прицельным огнем было уже нельзя. Ударные волны шли одна за другой во всех направлениях, порой сталкивались между собой, после чего траектории их движений становились вовсе непредсказуемыми. Нередко они устремлялись к земле и крушили там все, что попадалось на пути. Лишенным возможности помочь сражающимся смотрителям, Мефодию со товарищи не оставалось ничего другого, как продолжать удерживать наземные позиции.

Рушившиеся здания грохотали непрерывно. На залитую кровью и засыпанную пеплом улицу падали балконы, вырванные панели, водопады стекол. Порой целиком обваливались фронтоны зданий. Тучи пыли, едва начинающие оседать, вновь вздымались над центром города. Осколки кирпичей и бетона проносились над головами исполнителей как шрапнель, рикошетили от стен и порой находили зазевавшуюся жертву. Безопасного места на улице отыскать было попросту невозможно.

Юпитерианцы наконец сообразили, как расправиться с высшими землянами при наименьших потерях. Стало очевидно, что Сатиры будут выжидать до тех пор, пока приближенные Юпитера не разделаются со смотрителями, а затем, лишив исполнителей воздушной поддержки, они объединятся и без особого труда добьют тех, кто не умеет левитировать.

Мефодию трудно было судить о том, как обстоит ситуация в небе над Староболотинском. Не угодить под обломки – вот что волновало его и остальных в данный момент. По всей вероятности, схватка шла с переменным успехом. Два раза на улицу вместе с обломками зданий падали тела смотрителей, и один раз, не долетев до асфальта совсем немного, разорвалось в воздухе мертвое тело юпитерианца. Взрыв получился чудовищным: ближайшие здания разнесло до фундамента, а исполнители, находившиеся в тот момент рядом, оказались либо погребены под плитами и арматурой, либо разорваны ударной волной. Даже после смерти юпитерианцы умудрялись наносить землянам урон.

Силы в поднебесье столкнулись равные: смотрителей было почти в три раза больше, но каждый из высших юпитерианцев в земном обличье стоил как минимум трех смотрителей. Равенство сил привело к затяжной, но от этого не менее яростной схватке, выматывающей противников. Противоборствующими сторонами руководили грамотные полководцы, и очень многое в схватке зависело не только от количества бойцов, но и от их расстановки, а также как быстро будет принято их командирами то или иное решение.

Появление над улицей Маршала Толбухина Афродиты Мефодий проморгал. Они с Кимберли как раз искали себе безопасное место, потому что здание, возле которого они прятались, начало разваливаться, накрытое очередным гравиударом. Перебегая через улицу к уже присмотренному укрытию – старинному кирпичному особняку, – Мефодий и Ким стремились поскорее достигнуть цели и на небо уже не глядели.

Афродита спикировала подобно заходящему на цель истребителю и на бреющем полете помчалась вдоль улицы. Что занесло ее сюда, акселерат понял чуть позже, когда непоправимое уже случилось.

Расслышав, как за спиной рассекает воздух что-то большое и стремительное, Мефодий обернулся и увидел идущую на сближение Афродиту, удивленно выпучившую глаза. Удивление ее было вполне объяснимо: среди юпитерианцев акселерат давным-давно считался использованным и утилизированным экспериментальным материалом. Впрочем, удивление удивлением, а боевые инстинкты юпитерианки сработали безотказно – гравиудар обрушился на бегущих через дорогу исполнителей практически в упор.

Стремительный полет слегка подвел Афродиту: Мефодия ее удар лишь задел вскользь. Но Кимберли, мчавшаяся впереди, оказалась как раз на пути сокрушительной ударной волны…

Мефодию почудилось, что это не он со всего размаха загремел лицом на асфальт, а асфальт вздыбился и стеной рухнул на него. В голове полыхнули радужные вспышки, в ушах раздался звон, рот наполнился кровью из прикушенного языка. Но четкая координация движений не позволила акселерату вспахать асфальт носом подобно слетевшему с мотоцикла ездоку. Совершив несколько перекатов, Мефодий вскочил на ноги и, еще не успев уловить Афродиту взглядом, обнажил слэйеры.

Афродита была уже далеко, а над головой акселерата пронеслась пятерка смотрителей – очевидно, юпитерианка прижалась к земле, спасаясь именно от зих. Чертыхнувшись вслед мерзавке, Мефодий тут же поискал глазами Кимберли, но, к своему удивлению, не смог ее обнаружить, хотя всего несколько секунд назад она бежала впереди него.

И только потом в сознание акселерата тараном вломилась страшная догадка…

Кимберли лежала на тротуаре далеко от места, где они угодили под гравиудар. Мефодий не сумел обнаружить ее сразу потому, что сверху Кимберли накрыла отвалившаяся от здания балконная плита.

Несмотря на то что мысленно исполнитель готовил себя к подобной ситуации, реальность оказалась куда ужаснее. Все вокруг пропало – рушащиеся стены, суетящиеся собратья, мелькающие в темном небе тени… Даже грохот затих, будто в адском кинотеатре, где все они находились, кто-то вырубил звук. Осталась только Кимберли и ее искаженное нечеловеческой болью лицо…

Не обращая внимания на то, что по голове и плечам бьют падающие сверху обломки кирпичей, а рядом рухнул еще один оторвавшийся от стены балкон, Мефодий ухватился за край придавившей Кимберли плиты и попытался сбросить ее с подруги. Плита приподнялась и, упершись краем в асфальт, освободила Ким, но сдвинуть такую тяжесть в сторону контуженному гравиударом Мефодию было уже не по силам. Он так и замер с плитой в руках и перекощенным от натуги лицом, не имея возможности помочь недвижимой Кимберли выбраться и боясь уронить тяжелую, в несколько центнеров, плиту обратно ей на грудь. Слезы беспомощности – наверное, в первый раз за все время службы исполнителем – навернулись акселерату на глаза…

Вихрем подлетел Мигель, словно футболист в подкате, упал возле Кимберли и выволок ее за плечи в безопасное место. Только тогда Мефодий позволил себе разжать пальцы и уронить плиту на землю.

Кимберли попыталась пошевелиться, но не сумела, застонала и часто-часто задышала, кашляя и выплевывая сгустки крови. Ребра ее, похоже, были переломаны, и это только при беглом осмотре; какие еще травмы имелись у Кимберли, определить было затруднительно, а сама она не могла вымолвить ни слова.

Мигель и Мефодий осторожно перенесли ее в подъезд ближайшего здания. На протяжении всего пути акселерат пытался добиться от Ким хотя бы простого кивка, но она никого и ничего не замечала.

– Я уже видел такое! – проорал Мигель, стараясь перекрыть царивший на улице грохот. – Это плохо! Очень плохо! Глубокий шок! Должно быть, сломан позвоночник, ребра и, возможно, что-то еще! Ей бы надо к смотрителю Сатане, но он сейчас в небе… Однако и простой врач был бы нелишним!..

– Я доставлю ее в Первую общину! – прокричал в ответ Мефодий. – В мое отсутствие принимаешь командование на себя!

– Первая община наглухо замурована! Они откроют ворота только через три дня после газовой атаки. Тебе не достучаться! Мотыльков имеет четкий приказ не впускать никого, даже Гавриила!

– Я достучусь! – рявкнул Мефодий. – Хоть ногами, хоть лбом, но достучусь!

– Вообще-то погоди! – встрепенулся Мигель. – Побереги лоб. Я тут вспомнил кое-что: когда переселяли Вторую общину, мотыльковцы не знали, что мы – рефлезианцы! Думали, мы бойцы Второй или Третьей. В знак дружбы они показали нам несколько потайных выходов на поверхность. Ближайший из них где-то за консерваторией. Там должен быть люк или что-то типа того. Если через него попадешь в метрополитен, возможно, с запасного выхода Мотыльков тебя и пропустит. Но это опять же только в теории…

– Я найду! – выпалил Мефодий и вскочил, собираясь поднять Кимберли на руки и незамедлительно отправиться на поиски потайного люка или чего-то типа того. – Я скоро, только передам ее медикам и назад. Надеюсь, ты понимаешь, что так надо…

– Я понимаю, – кивнул Мигель, даже не думая перечить. – Только ты упустил из виду одну деталь. – Он выскочил из подъезда, а когда вернулся, в руках у него был длинный обломок доски. – Ее нельзя нести на руках, – пояснил Мигель. – Если поврежден позвоночник, нужна шина. Помогай!..

Они осторожно переложили негромко застонавшую Кимберли на доску, перехватили ее тело поперек обрывками попавшихся под руку штор, после чего Мефодий бережно взял подругу вместе с доской на руки.

Кимберли была невесомой, словно перышко, и Мефодий невольно отметил, что последний раз носил ее на руках давным-давно. Не думал он тогда, что в следующий раз возьмет Кимберли на руки при столь трагических обстоятельствах…

Наполовину стертая с лица земли улица Маршала Толбухина теперь называлась улицей только на уцелевших кое-где табличках. На самом деле по ней сейчас не проехал бы и танк. Высокие завалы из рухнувших на проезжую часть зданий продолжали расти немыслимыми для строительства, но не для разрушения темпами.

Мефодий плевать хотел на возникающие на его пути препятствия. Он бежал в указанном Мигелем направлении, прыгал с камня на камень, с ходу перелетал через завалы и уворачивался от падающих на голову обломков. Несколько раз его чуть было не сшибло с ног шальными гравиударами, но, памятуя о том, что споткнуться, а тем более упасть он не имеет права, Мефодий стремился сохранять равновесие любой ценой.

Дважды прямо над ним проносились юпитерианцы, но бегущий по земле исполнитель их не интересовал, так как каждого юпитерианца преследовало по нескольку смотрителей. Однажды за спиной рвануло с такой силой, что завал, через который как раз перебирался акселерат, рассыпался и стал стремительно оседать, едва не похоронив под собой Мефодия и Кимберли. Создавалось впечатление, что не город рушился вокруг, а весь мир летел в тартарары, и потому нелепо и наивно выглядела теперь забота о чьей-то отдельной жизни.

Акселерат Брендон, стерегший со своей группой площадь за консерваторией, поначалу удивился, увидев Мефодия с Кимберли на руках, но через мгновение все понял. Кимберли, лицо которой было бледнее, чем ее белокурые волосы, была без сознания, но по ее частому дыханию и тихим стонам Мефодий видел, что за жизнь свою она борется не менее яростно, чем до этого боролась с Сатирами.

– Ей надо вниз, к доктору, – пояснил Мефодий. – Говорят, где-то здесь поблизости есть второй вход в бомбоубежище.

– Вроде бы ничего такого не попадалось, – пожал плечами Брендон. – Разве что вон там, за углом, – подземный переход…

Конечно же, никакой не люк, не отдушина, а обычный подземный переход! Мигелю простительно – он мог про него забыть, но Мефодий!.. Ведь сколько раз его выгоняла оттуда милиция, когда зимние холода заставляли уличного художника искать для промысла более теплое местечко, нежели продуваемые насквозь парковые аллеи. Еще в те времена Мефодий задавался вопросом: а куда, интересно, ведет имевшаяся там загадочная бронированная дверь? И вот теперь настала пора разгадать эту давнюю загадку.

Один выход из перехода был наглухо завален обломками, зато второй, к счастью, остался проходимым. Разве что был перегорожен поперек остовом тяжелого грузовика, но перелезть через него было вполне возможно.

Внутри перехода отголоски сражения заставляли ходить ходуном бетонные стены. Бронированная дверь оказалась именно там, где Мефодий ее запомнил. Он бережно опустил Кимберли на землю и, дабы не повредить саму дверь – вполне вероятно, еще пригодится, – аккуратно провел слэйером в том месте, где в стену должен был входить запирающий ригель дверного замка.

За дверью пахло тленом и крысиным дерьмом, а в спину повеяло лютым сквозняком – подземелье словно бы ожило и сделало глубокий вдох. Внутри было темно, но для зрения исполнителя вполне приемлемо.

– Держись! – снова взяв Кимберли на руки, попросил Мефодий и легонько коснулся ее щеки, холодной и будто восковой. – Скоро будешь в безопасности. Уже совсем немного осталось.

Веки Кимберли дрогнули, но глаза так и не открылись. Слышала она Мефодия или нет, почувствовала ли его прикосновение – неизвестно…

Короткий отрезок узкого коридора, в котором с Кимберли на руках пришлось передвигаться боком, длинная железная лестница, и вот уже акселерат бежит по широкому тоннелю с проложенными по нему рельсами. Судя по расположению, это был тоннель метро между станциями «Парк имени Розы Люксембург» и «Площадь Некрасова». Бомбоубежище Мотылькова должно было находиться где-то поблизости, возможно, даже в нескольких метрах за стеной.

Долго искать мотыльковцев не пришлось. Вернее, их вообще не пришлось искать – они сами заявили о себе.

Поскольку двигался Мефодий в полной темноте, слух и зрение его были обострены до предела, и потому, когда до его ушей долетел сначала легкий щелчок, а спустя десятую долю секунды – выстрел, акселерат сразу смекнул, что тот, кто спустил курок, стрелял именно в него. Других целей в тоннеле попросту не было. Трассирующая очередь прорезала тоннель, прошла под потолком, а потом зазвенела пулями по рельсам. Стрелявший явно запаниковал, когда почуял движение, и решил, что под покровом темноты к нему движется целое вражеское войско. У страха глаза велики, а у страха перед миротворцами они вообще вылезают из орбит.

Не мудрствуя лукаво, Мефодий отпрыгнул к стене тоннеля и спрятал Кимберли за бетонным выступом. Сам он за выступ не поместился, поэтому лишь втянул голову в плечи, пытаясь прикрыть ее воротником куртки. Две пули ударили акселерата в спину, еще одна в плечо, но все они, расплющенные, тут же упали на землю. Исполнитель лишь пошатнулся, признав, что люциферрумовое волокно снова оказалось на высоте.

– Не стреляй, я свой! – заорал Мефодий, опасаясь, как бы следующая очередь не зацепила его ног, прикрытых обычными джинсами. – Какого черта не спрашиваешь «кто идет», мать твою?!

И акселерат от души выплеснул на бдительного охранника поток ругательств, которые никто из юпитерианцев не вызубрил бы и на треть, даже если бы очень постарался.

– Какой такой свой? – ответили из темноты. – Есть приказ не пускать никого, даже своих!

– Я помню! – отозвался Мефодий. – Но мне действительно надо пройти. У меня раненый! Срочно нужна помощь!

– Есть приказ!.. – снова запротестовал охранник, но вдруг чей-то знакомый голос, по-видимому второго охранника, перебил его:

– Рисовальщик, это ты, что ли?

– Колян, это я! – подтвердил Мефодий, сразу узнав спрашивавшего. – Так пропустите или нет? У меня раненый!

Охранники начали о чем-то оживленно спорить. К счастью, спор их продлился недолго.

– Постой минуту! – выкрикнул Колян. – Надо твой вопрос с Васильичем перетереть. Как Васильич порешит, так и будет.

Верность мотыльковцев приказу командира, бесспорно, радовала, но только не сейчас, когда у Мефодия на руках едва дышала Кимберли.

Лязгнули задвижки, и Колян убежал за советом по разрешению столь непростой, на его взгляд, ситуации. Опасаясь второго охранника, настроенного гораздо скептичней, исполнитель пока не стал покидать свою неудобную, но безопасную позицию.

Мотыльков проявил себя грамотным и гибким командиром. Прекрасно зная по опыту, что никакой приказ не может предусмотреть все непредвиденные ситуации, Сергей Васильевич о приказе даже не заикнулся. Мало того, выслушав доклад Коляна, он не только прибыл к Мефодию лично, но и привел с собой двух бойцов с носилками.

Кимберли переложили на носилки вместе с доской и немедленно унесли в бомбоубежище. И хоть Мефодий спешил обратно, все же он воспользовался приглашением полковника и зашел на минутку, желая в последний раз убедиться, что из его рук Ким попала в не менее надежные.

Мотыльков не стал спрашивать исполнителя ни о чем – то, что дела защитников общины не очень хороши, было написано на лице помятого и израненного акселерата. Мефодий тоже ничего не сказал полковнику, поскольку знал, что тот способен обо всем догадаться сам. Акселерат и полковник просто стояли рядом и молча наблюдали, как Зинаида Мотылькова и медик из Второй общины – в прошлом довольно известный староболотинский хирург – копошатся вокруг Кимберли и со знанием дела выполняют свою привычную работу: срезают одежду, осматривают повреждения, делают обезболивающие уколы… Вскоре хирург отослал Зинаиду подготовить стол, вскипятить воду и продезинфицировать инструменты.

Кимберли очнулась, открыла глаза и недоуменно оглядела окруживших ее людей. Затем она, видимо, хотела подняться, но не смогла. Лицо ее перекосилось от жуткой боли.

Мефодий приблизился и, встав за спиной хирурга, постарался встретиться с Ким взглядом, надеясь, что она сумеет его узнать.

Кимберли узнала, даже попыталась улыбнуться и что-то сказать, но хирург – человек, обязанный быть жестким и невозмутимым по роду деятельности, – велел ей замолчать.

– Она выживет, доктор? – наконец не выдержал Мефодий, боявшийся, что молчание врачей означает для Кимберли самое худшее.

– С вами буду честен – не знаю, – отозвался хирург, не отрываясь от работы. – Но то, что она еще жива, – это само по себе весьма удивительно. Больше половины костей перебито, многочисленные внутренние кровотечения, пробиты легкие… Любой другой на ее месте уже давно бы…

Хирург не договорил, очевидно посчитав разговор исчерпанным. Мефодий еще раз встретился взглядом с Ким, которая теперь смотрела на него не отрываясь, только вот непонятно – утешала друга или прощалась. А может, то и другое одновременно…

Мефодий молча кивнул Кимберли, что для нее, наверное, тоже стало загадкой – утешение или прощание? Сам он имел в виду, разумеется, первое. Затем акселерат развернулся и направился к выходу. В данный момент наверху от него было куда больше пользы, чем здесь.

– Ложись! – скомандовал Мигель и для пущей доходчивости ткнул акселерата кулаком в спину. Вернувшись из бомбоубежища, тот пребывал в заторможенном состоянии. – Ложись, кому говорят!

Сидение без дела не шло Мефодию на пользу – он сам это чувствовал: все мысли были зациклены на оставленной внизу Ким. Поэтому, чтобы взбодриться, ему срочно требовалось переключиться на что-то активное, например рукопашную. Сатиры же, как назло, продолжали топтаться на той стороне Песчаного Лога, словно стервятники возле жертвы, ждущие, пока ею не насытятся львы.

Совершенно не желая знать, что так всполошило мастера, Мефодий машинально плюхнулся мешком за ближайшую груду обломков и накрыл голову руками. Будь что будет; в конце концов, со смертью за сегодня он уже обменялся рукопожатием не единожды. Поэтому, надо думать, теперь они с ней добрые друзья, а стоит ли добрым друзьям бояться друг друга?

И все-таки удивленный возглас Мигеля заставил Мефодия оторвать голову от земли и проявить некоторое любопытство.

– Эх, быстро же летит! – воскликнул Мигель, пристально глядя в небо и провожая взглядом нечто, стремительно несущееся по утреннему небосклону. – Этак, пожалуй, и затормозить не успеет!

Внимание мастера привлек пикирующий юпитерианец, к которым исполнители давно привыкли и, едва завидев кого-нибудь из них, кидались врассыпную и затаивались в камнях. Но замеченный Мигелем небожитель двигался слишком стремительно даже для юпитерианских скоростей.

Мигель и Мефодий съежились, когда юпитерианец пронесся прямо над ними, но тот, вопреки ожиданиям, не нанес по ним ни одного гравиудара. Более того, похоже, он вообще не думал выходить из пике.

– Да он же мертвец! – буркнул Мефодий и, как выяснилось, не ошибся.

Юпитерианец болидом промчался над Песчаным Логом и со всего разгона врезался в противоположный склон неподалеку от выстроившихся в цепочку Сатиров. Прогремел мощный взрыв, который пробил в откосе столь огромный котлован, что в него, словно игрушечные, провалились две десятиэтажки, оказавшиеся на краю воронки. Тонны земли, песка, снега и десятилетиями сваливаемого в Песчаный Лог мусора устремились в небо. Вместе с ними над Заельницким районом взлетело десятка два Сатиров, чьей смекалки не хватило на то, чтобы вычислить место падения мертвого собрата. Ударная волна прошла по Песчаному Логу, скосила росший на его дне чахлый кустарник и сошла на нет, ударившись в склон, по верху которого проходила линия обороны исполнителей.

Не успел еще утихнуть заглушивший все прочие шумы жуткий грохот, как неподалеку от затаившихся Мигеля и Мефодия спустились на землю Гавриил и Иошида.

– Конец Дионису! – глядя на оседающие вдали облака пыли и снега, бросил Гавриил и отряхнул руки, будто не низверг юпитерианца с небес гравиударом, а задушил его.

Взъерошенным видом Гавриил и Иошида напоминали мартовских котов в разгар брачного сезона. Одежда на обоих от порывов ветра растрепалась, лица раскраснелись, а пар от тел валил такой, словно смотрители выскочили из парилки, а не спустились прямиком из тропосферы.

Догадываясь, что Глава Совета отвлекся от сражения не ради простой передышки, Мефодий покинул свое убежище и, нутром чуя новый приказ, подскочил к Гавриилу.

– Слушать внимательно: времени мало, поэтому буду краток, – резко, как и положено в боевой обстановке, обратился к нему Гавриил. – Наших потерь очень много, и, если так будет продолжаться, до завтра нам не дотянуть. Силы врага требуется разъединить. Есть лишь один способ…

Собрать акселератов в группу оказалось куда сложнее, чем представлялось. Обращенный в руины Центральный район города теперь представлял собой сплошные лабиринты. Хотя Мефодий помнил, на какой улице кто из акселератов должен был находиться, сведения эти уже устарели. Улиц как таковых в Центральном районе больше не существовало, и местонахождение, к примеру, той же улицы Маршала Толбухина можно было определить лишь приблизительно – по руинам знакомых зданий.

Ввиду того, что в свое время обком партии строился на веки вечные – то есть с усердием египетских пирамидостроителей, – консерватория относилась к наименее пострадавшим строениям центра. К ним же относились здание Сбербанка – натуральный гигантский дот, построенный еще при Сталине, цирк, купол которого гравиудары обтекали, не повреждая, центральные бани (по совершенно таинственной причине) и множество малоэтажных строений, уже имеющих право претендовать на звание местных высоток.

Прежде чем удалось с миру по нитке сформировать ударный отряд из акселератов и пяти мастеров, Мефодию и Мигелю пришлось совершить зигзагообразный вояж по округе. Во избежание лишних потерь группы исполнителей разбились на более мелкие и затаились кто где мог, поэтому оперативность выполнения приказа Гавриила оказалась под угрозой.

Еще перед началом сбора команды Мигель предсказал, что цель задания каждому исполнителю придется втолковывать как минимум два раза. Столь категоричный вывод он сделал из того, что они с Мефодием сами с трудом поверили в слова Главы Совета.

– А может, вас обоих перед этим контузило и вы что-то не так расслышали? – недоверчиво спросил у Мефодия акселерат Жак.

– Не мели ерунды, – огрызнулся Мефодий, которому осточертело в восьмой раз твердить одно и то же. – Гавриил сказал именно это.

– Ну и дела, – только и сумел вымолвить Жак. «Юпитерианцы поймут, что мы блефуем, и врядли на это клюнут», – возразил Мефодий Гавриилу, когда тот взялся объяснять ему предстоящую задачу. «Именно поэтому вы не будете блефовать. Просто возьмете слэйеры и уничтожите Усилитель, что называется, на корню!» – ответил Гавриил.

Получив такое распоряжение, Мефодий едва не стал заикой.

«Виноват, смотритель Гавриил, я правильно вас…» «Абсолютно правильно. Выполняйте!..» Дабы не растрачивать понапрасну силы, маршрут диверсантами был выбран кратчайший и безопасный, тем паче что Мефодию уже пришлось совсем недавно ходить этой дорогой. Спустившись в метрополитен через обнаруженную лазейку в подземном переходе, акселераты и мастера вышли в основной тоннель метрополитена и двинулись по нему, но не в сторону Первой общины, а в противоположную – к станции «Парк имени Розы Люксембург».

Чем ближе подбирались они к парку, тем сильнее волнение овладевало Мефодием. Но не из-за боязни снующих там Сатиров, а из-за того варварства, которое ему с товарищами предстояло совершить. Покуситься на пресловутое древо познания Добра и Зла! Пожертвовать им ради того, чтобы дать последний шанс веками охранявшим его людям выжить и в свою очередь спасти других людей, не таких могущественных, но столь же сильно жаждущих жить…

Не слишком ли огромная жертва? Глава Совета смотрителей считает, что нет, а значит, так тому и быть.

В парк ворвались по-гусарски: в открытую, с гиканьем, размахивая слэйерами. Акция носила характер отвлекающего маневра, а следовательно, кураж в ней должен был преобладать над осторожностью.

Похоже, что стерегущие дерево-Усилитель Сатиры ожидали нападения. Никакого смятения в их немногочисленной группе не возникло, они просто развернулись в строй, издали свирепый клич и бросились в свой последний бой.

Яркое пламя вспыхнувших тел Сатиров должно было отвлечь находящихся в воздухе юпитерианцев. Оставалось самое трудное – доказать, что рефлезианцы не блефуют, а именно – совершить не имеющий аналогов в истории Человечества акт вандализма, сокрушив бессмертное древо.

От Усилителя в обличье кедра струились волны тепла, ударившие Мефодию в обветренное лицо. Снега вокруг Усилителя не наблюдалось, как и в тот день, когда Мефодий, Мигель и Кимберли его обнаружили. Несмотря на лютую декабрьскую стужу, возле кедра росла мелкая зеленая травка. Сам кедр тоже красовался свежей хвоей – ярко-зеленой, не такой, какой она была на его растущих неподалеку сородичах. Только энергия высшего порядка могла устроить подобную аномалию, бесперебойно подпитывая Усилитель.

Энергия, заключенная великим гением в материальную земную оболочку.

Слэйеры Мефодия и его товарищей невольно опустились, будто склонившись в почтительном поклоне перед тысячелетней святыней. Перед исполнителями находилось живое существо, которое широко раскинуло в стороны руки-ветви и словно демонстрировало свою беззащитность и безобидность…

Безобидность?!

От такой мысли Мефодия передернуло. Не тот ли это Усилитель, который вместе с Аннигилирующим Пламенем Юпитера способен испепелять целые планетные системы? Не они ли с незапамятных времен считаются мощнейшим средством уничтожения во Вселенной? Не его ли так страшится Кронос и жаждет заполучить Юпитер? Да в этом на первый взгляд безобидном дереве безобидности ровно столько, сколько ее в бесчинствующих в городе миротворцах!

– Приступим! – дрожащим голосом распорядился Мефодий и замахнулся слэйерами, каждый из которых, казалось, весил сейчас не меньше тонны. На правах старшего группы следовало вдохновлять бойцов личным примером.

Все-таки кедр-Усилитель оказался не совсем обычным кедром, ибо обычную древесину слэйер рассекал без труда. Клинки из люциферрума – самого прочного материала на Земле – рубили Усилитель, будто обычные топоры ствол обычного кедра. Под натиском двадцати клинков щепки полетели во все стороны. Там, где они падали, раздавалось шипение и вверх устремлялись клубы пара, будто в снег погружались капли раскаленного металла…