ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В ГРАНИЦАХ ЧЕРНОЙ РАМЫ
Вы бесстрашны, как хищные звери
Грозен лязг ваших битв и побед,
Но ведь все ж у вас нет артиллерии?
Но ведь все ж у вас пороху нет?
С. Есенин «Пугачев»
Мысли о времени, его природе, течении и прочих особенностях посещали Мефодия и раньше, но в основном это были ни к чему не ведущие досужие умозаключения. Просвещение, пройденное Мефодием почти полтора года назад, разгадок этой великой тайны тоже не дало: при создании Человечества Хозяин посчитал нецелесообразным рассекречивать сущность времени даже высшим человеческим вариантам. Хотя вполне вероятно, что он и сам этого не знал.
Сегодня у Мефодия времени на размышления о времени было более чем достаточно, и путем долгих раздумий он пришел к выводу, что времени в общепринятом понимании не существует вовсе. Нет ни прошлого, ни будущего. А есть лишь некое «вечное настоящее», в котором движется все материальное и нематериальное, живое и неживое; все, что заполняет собой Вселенную. Мало того, акселерат даже допускал, что Вселенная и «вечное настоящее» – это одно и то же.
Перемещения в пространстве, контакты с другими движущимися объектами, изменение траектории движения после этих контактов – то есть так называемые «последствия событий», – новые контакты и новые последствия, новые траектории движений… естественно, что для движущегося предмета будут двигаться все предметы и даже атмосфера, окружающая его. Двигаться, видоизменяться, рождаться и умирать… И кажется с позиций двигающегося, что «вечное настоящее» вокруг него тоже двигается, живет и постепенно развивается из прошлого в будущее, создавая иллюзию движения времени и превращая его, по сути, в физическую величину: двигается, значит, существует…
Человек судит о «вечном настоящем» – о Вселенной, – глядя лишь на «далеко не вечное» – то, что ее заполняет. Для того же, чтобы узнать, двигается ли это «вечное настоящее» на самом деле или нет, недостаточно находиться у него внутри, следует взглянуть на него со стороны. А чтобы взглянуть на Вселенную со стороны… Ну что ж, для этого требуется сущая малость: покинуть этот лишенный окон «транспорт» и понаблюдать за тем, как он едет, с «обочины».
В данный момент Мефодий пребывал на «обочине» – пусть не столь отдаленной, как граница Вселенной, но именно на «обочине». Так что воспоминания о прошлом и философские мысли о «вечном настоящем» – единственное, что мог себе позволить в своем нынешнем положении некогда грозный акселерат.
Полное обездвиживание… Паралич практически всех мускульных групп… Невозможно не то что говорить, но просто двигать глазными яблоками. Работают только легкие и сердце, и то лишь потому, что им милостиво позволили работать. До поры до времени.
Времени, которого не существует…
Времени действительно теперь как бы не существовало. Часов в поле зрения акселерата не наблюдалось, позывов ко сну он не ощущал, в пище, воде и прочих атрибутах нормальной жизнедеятельности не нуждался. Просто парил в невесомости, с головой погруженный в полупрозрачную желтую жидкость, точнее – питательный раствор.
То, чего Мефодию было суждено избежать в Ницце, настигло его здесь – в родном Староболотинске. Жуткий аквариум, подобный тому какой он разбил в офисе «Сумрачной Тени», был уготован акселерату словно плаха – провозгласившему себя царем Емельяну Пугачеву.
Воспоминания о моменте пленения были отрывочны. Последнее, что более или менее четко отложилось в голове исполнителя, – приказ Гавриила о проведении экстренной разведки и последовавшая гонка на стареньком мотоцикле по задворкам, проселкам, а то и вовсе полному бездорожью. Дальше – только неясные фрагменты. Коварный гравиудар в спину откуда-то сверху… Долгое, будто при замедленной съемке, падение… Еще гравиудар, еще и еще… Выпрыгивающие навстречу, кажется, прямо из воздуха Сатиры с обнаженными саблями… Целые орды Сатиров, заполонившие собой округу… Жалкая попытка акселерата оказать сопротивление… Занесенный над головой лес юпитерианских клинков… Ожидание дикой боли…
Ожидание боли такое продолжительное, что Мефодию уже начинает мерещиться, будто боль давно наступила, а он в возбуждении ее не почувствовал. Однако лес клинков расступается, образуя широкую просеку… Хочется броситься в эту просеку, но не получается, к тому же длинные, как ножки королевского краба, пальцы Сатира проникают в рот и накрепко фиксируют челюсти акселерата в раскрытом положении, наверняка из опасения, как бы пленник не откусил себе язык.
Эх, а ведь он действительно имел шанс покончить со всеми дальнейшими неприятностями и опоздал всего на несколько секунд!..
Затем все словно сквозь пелену…
Знакомое лицо, при виде которого испытываешь двойственное ощущение – хочется покорно склонить голову и в то же время выпустить слэйеры и обрушить их на юпитерианца безо всякой жалости… Сагадей – младший сын Хозяина, лишь отдаленно похожий на него, однако этой похожести вполне хватает, чтобы смутить даже акселерата.
– Просто не верится! – восклицает Сагадей, приподнимая голову пленника за волосы и буравя его пронзительным взглядом. – Первый пойманный за сегодня живой исполнитель, и такая удача!
Мефодий силится что-то сказать, но ручища Сатира обвилась вокруг его горла и не позволяет издать ни звука.
– Было бы опрометчиво уничтожать такой ценный материал, – говорит Сагадей, в то время как Сатиры стаскивают с акселерата его слэйероносную куртку-кольчугу. – А мама-то как обрадуется!
После все пропало, будто кто-то выключил свет, а когда он снова появился, перед неподвижными глазами исполнителя была вот эта стена, кажущаяся сквозь желтую муть питательного раствора светло-зеленой. Будучи художником, а следовательно, человеком, разбирающимся в смешивании красок, Мефодий отметил, что подлинный цвет стены – голубой, но никаких выводов из данного факта сделать было невозможно. Других имеющихся в поле зрения объектов попросту не было.
Акселерат знал, что спасать его никто не придет, а если и придет, то что с того? Слова лаборанта, обслуживавшего подобные «аквариумы» в Ницце, звенели в ушах: «Состояние организма необратимо, нервная система подверглась разрушительному воздействию…»
Мертвую ткань не восстановит ни один смотритель, даже такой умник, как Сатана. Уж лучше было бы потерять руку или ногу – даже обе руки или обе ноги, – чем вот так лишиться всего тела целиком. А что до функционирующего мозга, то не такой уж он у акселерата и особый, чтобы представлять собой какую-нибудь ценность без тела.
Созерцание однотонной стены и при этом невозможность отвести взгляд или хотя бы заснуть угнетали неимоверно. Чувство времени, развитое в каждом исполнителе, не действовало, поскольку зависело от внешних признаков – положения солнца и прочих природных явлений. Волей-неволей пришла на ум теория о ложности самого понятия «время», теория, переросшая затем в стойкое убеждение. Вот только отстаивать данное убеждение приходилось лишь перед самим собой – единственным собеседником, с которым теперь можно было говорить и спорить бесконечно.
Первоначальное отчаяние довольно скоро сменилось тупой прострацией, пребывать в которой было куда легче, чем тосковать о потерянных навеки близких людях и привычных вещах.
Мефодий старался утешиться древним самурайским принципом, гласившим, что следует уже при жизни считать себя мертвым и тогда само понятие «страх смерти» потеряет всякий смысл. Представить себя покойником оказалось гораздо проще, чем ожидалось, так как пребывание в «аквариуме» считать настоящей жизнью было уже нельзя. Усилием воли акселерат перестал вспоминать о родных и близких, а зациклился на нейтральных раздумьях о вечном. В идеале следовало бы вообще ни о чем не думать, но так не получалось.
Мефодию захотелось объять разумом Вселенную, заглянуть во все ее утолки, познать ее свойства, покопаться в секретах, ибо кто ведает, удастся ли это после окончательной смерти? Суждено ли будет растворившейся в вечности душе обратить внимание на эти грандиозные материи? И будут ли они тогда смотреться столь грандиозно?
Полет мыслей акселерата немного походил на сон, но не был таковым, потому что представшая в мыслях исполнителя Вселенная все равно имела светло-зеленый оттенок стены, маячившей перед его незакрывающимися глазами. Стена и Вселенная: две несоизмеримые по масштабу вещи, однако малое в данном случае весьма ощутимо искажало большое и при этом уже не выглядело малым, а выглядело чем-то внушительным…
Первым существом, нарушившим гармонию большого и малого, стал юпитерианец Сагадей, возникший перед глазами Мефодия, когда пленник прошивал мыслью парсеки зеленого пространства. Сагадей вклинился в сознание акселерата столь обыденно, что, несмотря на свое небесное происхождение, был поначалу принят исполнителем за дополнение к уже сформированному в его сознании образу «вечного настоящего».
– Я узнал, что у вас, землян, принято при встрече желать друг другу удачи и интересоваться состоянием материальной оболочки, – проговорил Сагадей, останавливаясь перед взором пленника. – Какая любопытная особенность! Могу, конечно, для порядка соблюсти ваши приличия, но сам понимаешь: удачи у тебя и без того хватает, а про твою материальную оболочку я и так все знаю.
Мефодию было чем ответить Сагадею, но диалога по вполне понятным причинам не получилось: кругом жидкость, во рту шланг, да и челюсть с языком давно перестали подчиняться своему владельцу. Даже состроить гневную гримасу и выпучить глаза было выше сил некогда казавшегося всесильным акселерата.
Сагадей продолжал стоять возле аквариума с таким видом, будто у него выдалась свободная минута и он заглянул в живой уголок, дабы расслабиться и полюбоваться аквариумными рыбками.
– Вообще, огромное количество условностей, что присутствует в общении вечноматериальных существ, поражает меня, – продолжал Сагадей. – Обязательные слова, знаки, поступки, обязательная ответная реакция на них… Вы ждете друг от друга строго определенного и очень бурно реагируете, когда не дожидаетесь того, на что рассчитывали. Такая сложность отношений чрезмерна. Вы, так называемое Человечество, очень интересный объект для исследований.
Считавший себя мертвецом Мефодий на секунду вышел из этого состояния и от всего сердца послал Сагадея (разумеется, мысленно) на край Вселенной.
– К твоему сведению: я был против вашей ликвидации. Неразумно убивать уникальную искусственную форму жизни, тем более в силу своей природы не угрожающую никакой другой жизненной форме. Но… Когда Повелитель сжигает звезды, исследователям вроде меня приказано не обращать на них внимания.
«Что-то наподобие говорящих пушек и молчащих муз, – подумал Мефодий, сам того не желая, все больше прислушиваясь к словам Сагадея. – Да вы, любезный живодер, не иначе поэт в душе!»
– Так что сегодня я занимаюсь лишь вопросами массового уничтожения, хотя… – Сагадей приблизился к стеклу аквариума и доверительным тоном негромко произнес: – Хотя меньше всего хотел бы этим заниматься. Порой завидую своему отцу: в конце жизни он осуществил свою мечту и был по-настоящему свободен…
Мефодию становилось все любопытнее и любопытнее: Сагадей вел себя так, словно пытался подружиться со своей «лабораторной крысой». Пообещав себе, что позднее он обязательно вернется в прежнюю ипостась умершего самурая, Мефодий стал внимать каждому слову небожителя, тем более что откровенничающий юпитерианец был единственным ярким явлением за последнее время.
Подозрительно вежливый с вражеским пленником Сагадей побродил немного в молчании вокруг аквариума, затем снова наклонился к стеклу и, подмигнув, спросил:
– Небось хочется узнать, как там снаружи, да?
Мефодий повторно послал в мыслях хитрого юпитерианца туда, куда уже посылал. Впрочем, Сагадей об этом все равно не узнал, поэтому не оскорбился.
– Мне незачем скрывать это от тебя; ты ведь сегодня как-никак на моей стороне, – с издевкой сказал небожитель. – У нас возникла небольшая проблема. То, что вы именуете Усилителем, не может быть вывезено с этой планеты. По крайней мере, в том состоянии, в каком находится сейчас. Покинув вашу атмосферу, оно превратится в обычный мусор, которого во Вселенной без того хватает. Отец все предусмотрел! Он переделал Усилитель и интегрировал его в вашу планетную среду столь мастерски, что, обнаружив устройство, я чуть было не признал свое поражение как Ученый. Так что придется теперь некоторое время с ним провозиться.
«Врет или нет? – засомневался Мефодий. – Хотя зачем ему врать? А я стал бы врать полудохлой рыбе, которую поймал, если бы вообще заговорил с ней?»
– Тебя наверняка интересует собственная судьба. Скажу прямо: ты мне очень скоро потребуешься… Можешь успокоиться, убивать тебя я не собирать. Тебе придется самому решать – погибнуть или нет. Насколько я о тебе наслышан, человек ты вполне здравомыслящий и в силах принять грамотное решение.
Сагадей немного потоптался в молчании, будто собирался сообщить нечто сокровенное, но не решался. Потом вдруг забеспокоился, стал озираться и прислушиваться, словно боялся, что его застанут за запрещенным занятием – разговором с пленником.
– Еще поговорим, – проговорил Сагадей перед тем, как уйти. – Не забудь о том, что я тебе сейчас сказал. Торопиться не будем: время у нас с тобой еще есть…
«Времени не существует! – мысленно ответил ему Мефодий, возвращаясь к созерцанию зеленой стены и раздумьям о Вселенной, но последние слова Сагадея о некоем предназначении акселерата занозой засели в голове и мешали вновь обрести прежнюю отрешенность. – Как мало, однако, требуется, чтобы лишить человека покоя даже на пороге смерти. Дерьмовый бы самурай из меня вышел…»
После ухода Сагадея одиночество Мефодия продлилось недолго. Акселерат уже твердо решил игнорировать докучливых посетителей, которые приходят поболтать, но следующих гостей оставить без внимания было нельзя, даже если бы очень захотелось.
Наверное, еще ни один землянин не удостаивался персонального визита одного из Повелителей Вселенной. Хочешь не хочешь, а даже разбитого параличом Мефодия пробрал благоговейный трепет.
Вместе с Юпитером явилась Афродита, появления которой Мефодий ожидал давно, но в тени своего босса вселенская обольстительница выглядела как-то блекло. Милое личико Афродиты было напряжено, а обычно грациозные движения скованы. Наблюдать за неуверенностью той, пасть жертвой чар которой некогда опасался даже Совет смотрителей, было очень забавно.
Афродита и Юпитер долго молчали, видимо переговариваясь между собой телепатически. На лице Повелителя было выражение, какое, наверное, было бы у него при осмотре пустого аквариума; болтающийся в аквариуме Мефодий, судя по всему, представлялся ему чем-то вроде присохшей к стенке грязи. Тем не менее Повелитель снизошел-таки до разговора с ним, правда, тон его резко отличался от дружелюбного тона оружейника:
– Мне рассказали о том, что в пределах своей планеты ты стал великим воином. Однако теперь я вижу обратное: жалкое существо, пусть и сотворенное гением. Даже не верится, что это тот самый человечек, который сумел потрепать нашу земную группировку. Мы случайно не ошиблись?
– Нет, Повелитель, это точно он! – не сводя с Мефодия лютого взора, уверенно помотала головой Афродита. – Мой сын не мог ошибиться. Они называют его…
– Мне все равно, как его здесь называют, – гневно перебил ее Юпитер, и Афродита сразу прикусила язык. – Меня вообще не интересует, как на моей планете люди называют людей, низших четвероногих, места своего скопления, впадины с водой и прочее. Меня даже не интересует, как называется та корявая штуковина, которую мне приволок твой сын и которая, как он утверждает, и есть то, что мне надо.
– Она называется «дерево», – робко пояснила Афродита. – Разве вы не чувствуете в материальной форме этого дерева скрытую энергию Усилителя?
– Чувствую, – согласился Повелитель. – Но мне нужно не дерево, а то, что я потерял! Нужно как можно быстрее – я не могу торчать здесь вечность. А твой сын ведет себя как его отец – нельзя, дескать, одним желанием ускорить естественные процессы преобразования!.. Но то, что Сагадей нашел Усилитель, это, конечно, ему зачтется… Слышишь меня, ты, существо? Тебя не разорвали на куски лишь потому, что так захотел твой заступник! Твой мозг нужен ему для раскрытия тайны Усилителя, и я даровал тебе жизнь. Но знай, что ты первый и последний, кто удостоился такой милости! И когда на этой планете не останется ни одного человека, я с удовольствием вытащу тебя на свет и покажу, как должна выглядеть Земля в действительности! Моя Земля! А потом, так и быть, я сжалюсь над тобой и казню. Казню последнего человека во Вселенной!
«Какая проникновенная речь! – подумал Мефодий, мысленно уже умерший, а потому равнодушный к угрозам. – Сколько эмоций! Я бы, конечно, и рад задрожать от страха, да не могу. С таким же успехом, уважаемый Повелитель, можете путать вот эту стену. Эффект будет аналогичный!»
– Оставляю вас наедине, – обратился Юпитер к Афродите, видимо почувствовав, что той недостаточно простого созерцания поверженного обидчика и хочется большего. – Я, конечно, понимаю ваши непростые взаимоотношения, однако прошу: будь почтительна к последнему землянину, ведь мы же не столь негостеприимные существа, как они.
Скромно потупившись, Афродита терпеливо дождалась, пока Повелитель удалится, после чего взгляд ее загорелся такой злобой, что назвать его прекрасным язык уже не поворачивался. Впрочем, онемевший язык Мефодия и так не поворачивался.
– Давно не виделись, дружок! – прошипела юпитерианка и в качестве приветствия постучала по стеклу аквариума рукой-протезом, наверняка работы своего гениального сына. – Что-то ты неважно выглядишь! Не заболел ли? Или, может, подбросить тебе туда парочку рыбок, чтобы не скучал? Знаешь, таких рыбок, которые питаются себе подобными, – я видела их в ваших морях. А потом я бы с удовольствием наблюдала, как они медленно отъедают от тебя по кусочку и растут, чтобы назавтра отхватить кусок побольше!
«Смейся, смейся, – мысленно смеялся ей в ответ акселерат. – Обидно небось, что не можешь до меня и пальцем своим искусственным дотронуться? Я ведь теперь неприкасаемый – Последний Из Землян! Поэтому пугай не пугай, приказ Повелителя – закон. Прикажет танцевать передо мной танец живота – будешь танцевать как миленькая, а прикажут ублажать неприкасаемого – будешь ублажать!»
Почему-то от подобных язвительных мыслей исполнителю полегчало гораздо сильнее, чем от разного рода самовнушений. В какой-то мере было приятно снова встретиться с небожительницей, о которой у него осталось столько потрясающих воспоминаний. И все-таки сегодня Афродита не походила на ту очаровательную собеседницу с мальдивского кораллового атолла, где они с Мефодием провели двое дивных суток. Впрочем, кто был виновен в этой перемене, как не сам Мефодий и его безжалостный слэйер?
– Жалко, что не я добралась до тебя первой! А то бы… – И ноготки на искусственных пальцах Афродиты прошлись по стеклу аквариума, оставив на нем отчетливые борозды. – Знаешь, мерзавец, как теперь больно перевоплощаться в материальное обличье и обратно? Ну ничего, я прикажу сыну, чтобы он заставил тебя помучиться! Обещаю, ты еще стократно пожалеешь, что в свое время не послушался меня! Тысячекратно!..
«Не знаю, мамочка, но, по-моему, твой Сагадей обо мне совершенно другого мнения, – подумал Мефодий и хотел было недоуменно пожать плечами, но спохватился и потому пожал ими мысленно. – Между прочим, из вас троих он мне больше всех понравился: рожи страшные не корчит, растерзанием не пугает, стекло не царапает… Хотя кто знает, может, и академик Павлов своих собачек с ладошки подкармливал перед тем, как…»
– Мучить, мучить и мучить! – не унималась Афродита. – Каждый час до смерти будет казаться тебе вечностью! Я лично прослежу за этим!..
Фантазия у богини любви и красоты оказалась богатая, и в течение получаса она красочно рисовала сцены членовредительств, которым вот-вот подвергнется искалечивший ее акселерат. Никогда до этого не думал Мефодий, что самое прелестное создание во Вселенной склонно ко столь извращенному садизму. Исполнителю не суждено было видеть, с каким упоением Афродита кромсала людские тела на центральной площади Староболотинска, иначе бы он сомнений не испытывал.
Большинство планов жестокого возмездия юпитерианки строилось не на каноническом «глаз за глаз» – то есть руки за руки, – а почему-то зацикливалось на гениталиях Мефодия, что было далеко от понятий справедливости. Все процедуры небожительница распланировала в строго определенной последовательности, а подытожить их намеревалась оскоплением, правда, если к тому моменту, следуя логике ее планов, от достоинства акселерата могло еще что-то остаться. Чисто по-человечески Мефодий Афродиту понимал, но чисто по-мужски согласиться с ней не мог и не хотел.
Отведя душу, юпитерианка немного поостыла. Видимо, все-таки поняла, что посылать проклятия безжизненному куску плоти – занятие довольно глупое. Оставив еще несколько царапин на стекле напротив промежности исполнителя, юпитерианка на прощание злобно рассмеялась и, издевательски покачивая бедрами, удалилась.
Вновь акселерат оказался предоставлен сам себе, вновь перед его глазами нарисовалась зеленая стена. Вот только мысли его на этот раз упрямо не хотели возвращаться в прежнее русло. Они роились в голове, сменяли друг друга, но ухватиться хотя бы за одну из них никак не получалось. Такое бывало с Мефодием раньше, когда он пытался вспомнить нечто важное, но его постоянно отвлекали, мешая сосредоточиться…
«Проклятый Юпитер, о чем же ты говорил, когда я оправлялся от шока после твоего появления?.. Что-то об Усилителе… Что-то о деревьях… Что-то о проблемах транспортировки Усилителя… Проблемы из-за деревьев?.. Нет, о проблемах говорил Сагадей… А о деревьях, кажется, Юпитер… Совсем голова перестала работать! Сам уже в дерево превратился: руки-ноги деревянные и питаюсь методом всасывания питательных веществ… Стоп! Вот оно: Усилитель, превращенный в дерево! Отсюда и проблемы его переправки с Земли. Боятся, гады, что не сумеют сохранить Усилитель-дерево в условиях Космоса в целости и сохранности до обратной дематериализации! Боятся, что Космос убьет живую древесную ткань и дематериализация Усилителя окажется под угрозой!»
Безусловно, когда Сагадей говорил об идеальной интеграции Усилителя к земным условиям, он имел в виду именно это. Спрятать дерево в непроходимой таежной местности, не нанесенной ни на одну карту и окруженной сплошными болотами… Сегодня подобное не могло считаться идеальной маскировкой – современная техника землекопа позволяла ему осушать болота и прокладывать дороги в любой глухомани. Но во времена Хозяина азиатский Север, суровый и необжитый, олицетворял собой идеальное место для сокрытия превращенного в дерево Усилителя. Наверное, не думал тогда Хозяин, что нога любимого им землекопа, а тем более небожителя, когда-нибудь ступит в те мрачные места.
Мефодий припомнил краткий курс истории Человечества по исполнительской программе Просвещения. Адам и Ева – прототипы землекопа – прислуживали Хозяину в его резиденции и случайно угодили в излучаемое Усилителем энергетическое поле, после чего и начались проблемы человеческого варианта два и остального Человечества. В жалких обрывках чудом дошедшей до современного землекопа информации это подавалось как «вкушение запретного плода с древа познания Добра и Зла»…
С древа!
Значит, факт сей был отнюдь не художественной аллегорией гораздого на выдумки землекопа! Значит, кусочек Истины прорвался-таки через препоны кодировок мозга человеческого варианта два и занял положенное место в его красочных летописях! Получалось, что пусть и иносказательно, но землекоп знал об Усилителе даже больше, чем все исполнители, вместе взятые!
Действительно, «древо познания Добра и Зла»! При обнаружении его юпитерианцы тут же явили Человеку свою настоящую личину. И как в предыдущий раз, новое «вкушение запретных плодов» опять вылилось в ужасную по масштабам трагедию…
Блокада!
В России это простенькое словечко из военной терминологии было столь же известным, как и, казалось бы, обычное название древнеримской казни – распятие – для христиан.
Блокада Ленинграда…
С той героической поры прошло шестьдесят с лишним лет. Никто из россиян и представить себе не мог, что это жуткое слово снова будет у всех на слуху и имя ей дадут уже из-за Староболотинска…
Человечество, боготворившее взявших Землю под покровительство миротворцев, впало в шоковое состояние, когда увидело, во что вылилась встреча Председателя миротворческого Сената. Все трансляции из Староболотинска прекратились в тот же день, когда произошла трагедия. Телеэкраны землян погасли практически одновременно, продемонстрировав перед этим душераздирающую сцену: на последнего из вещающих с места встречи корреспондентов и его оператора обрушилась стена здания. Последующие телерепортажи взволнованное Человечество начало получать лишь по прошествии нескольких часов с отдаленных староболотинских окрестностей.
После того как на город опустились сумерки, двигавшиеся к Староболотинску воинские части могли наблюдать не обещающее ничего хорошего зрелище. Море огней, какое обычно представлял собой Староболотинск по ночам, погасло, словно опять вернулись времена, когда за неуплату долгов энергетикам те лишали электричества целые города. Однако тот, кто вывел из строя Роговскую ГЭС, кромешной тьмы все равно не добился: во всех районах Староболотинска полыхали многочисленные пожары. Погасшие городские огни также дали возможность рассмотреть надвигающуюся по воздуху с северо-запада гигантскую светящуюся тучу из сотен дискообразных объектов. Туча двигалась на город гораздо быстрее, нежели войсковые подразделения землян…
В городе и на его окраинах, как на земле, так и в воздухе, начались ожесточенные баталии. Горожане забились в подвалы и в спешном порядке расконсервированные бомбоубежища и сквозь толщу бетона слушали непрекращающуюся канонаду. Иногда в нее вклинивался рев реактивных турбин истребителей, который очень часто заканчивался мощным ударом и грохотом рушащихся зданий, – самолеты в эту ночь падали на город чуть ли не целыми звеньями.
Первые лучи солнца пробились на опустевшие улицы сквозь серый саван окутавших город клубов дыма и пыли. Сутки назад поражающий своим праздничным великолепием, сегодня лик города был уныл и однообразен.
Итоги ночной битвы с врагом, применившим не описанную ни в одной военной энциклопедии тактику, были для землян неутешительными. В самом Староболотинске военных подразделений практически не осталось – все они были либо уничтожены подчистую, либо рассеяны ордами озверевших Сатиров. Те воинские части, что за истекшие сутки успели лишь подтянуться к окраинам, встретили ожесточенный отпор миротворцев. Миротворцы атаковали на невероятной скорости и за минуту вырезали целые роты. Ударов их страшных сабель не выдерживала даже танковая броня. Сверху вражескую пехоту прикрывали «летуны», которые с легкостью выводили из строя электронику и сбивали на землю авиацию.
За сутки в сибирской глубинке доблестная российская армия понесла катастрофические потери, равносильные разве что обеим чеченским кампаниям, вместе взятым, причем потери, усугубленные пропавшим без вести Верховным Главнокомандующим – Президентом. Те подразделения, что вынуждены были отступить в отдаленные районы пригорода, спешно окапывались, хотя прекрасно понимали: если враг захочет, он оттеснит их без каких-либо усилий. Враг, однако, по известной только ему причине предпочел не преследовать потрепанные и униженные остатки войск, а ограничился завоеванным Староболотинском и ближайшими его окраинами.
Министерство обороны не преминуло воспользоваться передышкой и перебросило в Староболотинскую область все имеющиеся силы из соседних округов. Были подняты по тревоге имеющие боевой опыт лучшие российские части; графики авиарейсов срывались из-за несчетного количества военно-транспортных самолетов, нуждающихся во внеочередной отправке.
Ближе к вечеру второго дня конфликта город был полностью оцеплен, и на территории Западной Сибири наконец объявили военное положение.
Остальную планету лихорадило ничуть не меньше, однако маловразумительность поступивших из России сведений не позволяла сразу объявить миротворцев врагами Человечества. Американские боевые корабли, выдвинувшиеся к берегам карибской штаб-квартиры миротворцев, обнаружили, что остров совершенно пуст, каким он был до расквартирования там братьев по разуму. Также опустели и их миссии по всему свету. Так что взять за грудки кого-нибудь из миротворцев и напрямую спросить его о том, что же, черт побери, происходит, возможности не представлялось.
Взгляды мировой общественности устремились в сторону России, на территории которой разворачивались непонятные и пугающие события. Сам факт того, что миротворцы повернули оружие против землян, шел вразрез с их заверениями в вечной дружбе и существовании рефлезианской угрозы, порождая множество новых вопросов в духе «а был ли мальчик?».
Ответы же на все эти вопросы сосредоточились теперь в одном месте – на восток от Уральского хребта.
Шел второй месяц войны…
Именно войны, поскольку полковник Мотыльков, являвшийся руководителем староболотинского отделения Службы Обнаружения и Дезактивации Инопланетных Резидентов, находился сегодня на самой настоящей войне. Инопланетных резидентов на подведомственной территории полковника нынче ошивалось достаточно, а с должности Сергея Васильевича никто не снимал, поэтому работы у него было выше крыши.
В Староболотинске царили хаос и безвластие. Единственной реальной силой в городе среди землян были остатки милицейских и войсковых подразделений которые и поддерживали порядок среди уцелевших групп горожан. Полковник и его выжившие бойцы как раз и представляли собой такую группу.
Мотыльков взвалил на свои могучие плечи тяжкое бремя власти безропотно, как и подобает истинному солдату. И как истинному солдату, ему необходимо было в первую очередь позаботиться о брошенном на произвол судьбы и юпитерианцев мирном населении.
Сергей Васильевич был реалистом и не стремился объять своей заботой весь город, полуразрушенный, лишенный электричества и впавший в кому. Не хватало боеспособных людей – тех, кто в этой кутерьме сохранил трезвый рассудок и мог держать в руках оружие. Группа полковника, костяк которой составляли двадцать содировцев и примкнувшие к ним бывшие подчиненные Мотылькова из милицейского СОБРа, включала в себя также уцелевших после штурма города солдат, милиционеров, омоновцев и просто крепких ребят, отслуживших в прошлом срочную. Общая численность подразделения под командованием полковника едва переваливала за сотню «штыков». Обнадеживало Сергея Васильевича то, что все бойцы безоговорочно признавали его авторитет и после всего пережитого готовы были идти за ним хоть в огонь, хоть в воду, хоть на клинки Сатиров.
Мотыльков категорически запретил бойцам вступать в стычки с юпитерианцами, опять же потому, что был реалистом и ценил жизнь каждого из своих подчиненных. Приоритетная задача их заключалась в скрытном поиске уцелевших людей и обеспечении их дальнейшей безопасности, поскольку все попытки найти пути выхода из города провалились: Сатиров по периметру городской черты скопилось великое множество. Даже жители окраин не могли прорваться за линию блокады и потому бежали к центру города.
Самым безопасным местом для человека в кишащем юпитерианцами Староболотинске являлась система подземных коммуникаций, паутиной опутавшая пространство под городом, тесно переплетающаяся с метро и подвальными помещениями административных зданий. Целый мир, словно терпеливо ждавший своего заселения и наконец дождавшийся.
Граждане, знакомые с устройством и планами городских катакомб – бывшие работники муниципальных служб и метрополитена, – назначались Мотыльковым ответственными за расквартирование эвакуированных с поверхности. А старшиной над новообразованной общиной «детей подземелья» Сергей Васильевич поставил собственную жену Зинаиду – единственного гражданского человека, которому он мог безоговорочно доверять. Любое неподчинение Зинаиде каралось изгнанием из общины и лишением протекции со стороны подразделения полковника: кара суровая и потому влиявшая на общинную дисциплину не хуже угрозы смертной казни.
Зинаида контролировала расход добытых продуктов и воды, а также, будучи по профессии операционной сестрой, оказывала посильную медицинскую помощь. Сергей Васильевич, ранее державший в семье Мотыльковых масть, и ведать не ведал, что у его супруги также, оказывается, имеются задатки потенциального лидера. Так что, уходя в очередной рейд на поверхность, полковник был спокоен: дела в общине, выросшей к исходу первого месяца блокады до приличного размера, будут делаться и без его надзора.
Шел второй месяц войны…
Благодаря проводникам бойцы Мотылькова вызубрили схемы подземных коммуникаций и теперь могли посредством их незаметно достигать любой части города. Нет, конечно, Сатиры встречались и здесь, но только сталкиваться с ними в тесных тоннелях приходилось куда реже. Очевидно, юпитерианцы предпочитали держаться подальше от мест, где они не имели возможности полноценно маневрировать. Подтверждением тому был первый убитый людьми Сатир, которого уложил выстрелом в глаз снайпер из СОБРа.
Также опытным путем было доказано, что юпитерианцы действительно панически боятся слезоточивого газа – Сергей Васильевич вовремя вспомнил об этом, когда его группа случайно нарвалась в тоннеле на целый взвод Сатиров. После подобного инцидента едкая «черемуха» стала возглавлять список главных объектов для поиска, сместив вниз даже патроны и скорострельное стрелковое оружие.
Мотыльковцы – так теперь с гордостью называло себя партизанское подразделение полковника – не делали предпочтений ночным вылазкам, поскольку, как выяснилось, юпитерианцы прекрасно ориентировались в кромешной темноте. Наоборот, дневные вылазки были более результативными и позволяли в случае угрозы организовать грамотное отступление без опасения переломать себе ноги в развалинах или разбрестись по всему городу.
Тяжело было находить общий язык с некоторыми отчаявшимися гражданами, не желающими покидать обесточенные и холодные квартиры ни под каким предлогом. Мотыльковцы никого не тащили к себе силой, но на всякий случай оставляли упрямцам координаты, где тех через какое-то время будет ждать провожатый. К слову сказать, многие из упрямцев впоследствии передумали и присоединились к общине, жить в которой было куда безопаснее.
Кое-где – все там же, в подземных коммуникациях – мотыльковцами обнаруживались общины поменьше, с уже сформированными, в основном из бывших военных, органами управления. Мотыльков ничьих прав на власть не ущемлял и на слияние не претендовал, но всегда брал слово с лидеров, что никаких распрей между общинами не возникнет и в любой критической ситуации все они будут приходить друг другу на подмогу. С ним соглашались: не хватало еще, чтобы люди грызлись из-за продуктов, которых пока что было вдоволь, или по какой-либо другой причине.
Шел второй месяц войны…
Единственным источником информации извне служил радиоприемник, подключенный к чудом уцелевшему в одном из глухих бомбоубежищ аккумулятору. Было понятно, что оставленное за чертой блокады Человечество о гражданах Староболотинска не забывает и делает все возможное для разрешения их проблемы. Было понятно, что миротворцы, столь убедительно доказавшие свое превосходство над армией землян, пока что не решаются заступать за пределы одного-единственного города. Было только непонятно почему…
Окружившие город войска стояли плотным кольцом на безопасном расстоянии и, наученные горьким опытом, вылетов в окруженную зону не предпринимали. Нашлось, правда, несколько отчаянных смельчаков, что вызвались забросить по воздуху в город контейнеры с лекарствами и прочими предметами первой необходимости, но, как и прогнозировалось, их сбили еще на подлете. Та же судьба ожидала парламентеров, что осмеливались приблизиться к условий границе блокадной зоны. Инопланетный враг – настоящий, а не тот, которым пугали землянина весь прошедший год, – к мирным инициативам относился равнодушно, а на попытки обстрелять его ракетами отвечал кровавыми вылазками, оставляя после себя груды человеческих тел и уничтоженной техники. В конце концов, войскам не осталось ничего другого, как просто стоять, молча наблюдать за безжизненным Староболотинском и вспоминать позабытую морзянку – спутники связи и орбитального слежения последнее время выходили из строя один за другим. Причина их тотального отказа загадки не составляла.
Помимо кровожадных юпитерианцев и грядущей зимы, полковник Мотыльков опасался еще одного: как бы над умами военных не возобладала идея поставить на чаши весов жизни староболотинцев и жизнь остального Человечества и не шарахнуть по Староболотинску ядерной боеголовкой. Опасность эта была как никогда реальна, особенно после каждой случающейся в блокадной зоне стычки.
Шел второй месяц войны…
Относительно теплый сентябрь сменился прохладным октябрем, что в заброшенном городе было не очень-то заметно: деревья здесь и так облетели раньше срока из-за дыма, огня и юпитерианских гравиударов. Предстояло задуматься о грядущей зиме, так как быть оптимистом и надеяться на лучшее Мотылькову мешало множество факторов. Сергей Васильевич даже перестал ожидать вестей от своего настоящего командования – смотрителей, поскольку решил, что раз не встретил их здесь, значит, они снаружи, а раз они снаружи и молчат, значит, тоже не могут пробиться через кольцо блокады.
Шел второй месяц войны…
Самой странной войны в жизни полковника Mотылькова.
– Докладывай, – распорядился Гавриил после того, как его помощник смотритель Иошида вернулся из «большого мира» и отыскал Главу Совета в опустевших десятиэтажках, которые этаким панельным Стоунхеджем выстроились на северо-западной окраине Староболотинска. Глава Совета молча стоял на десятом этаже возле окна и печально наблюдал за встающим над городом солнцем. Ни единого звука не доносилось из города, тогда как раньше в это время он уже просыпался, звенел трамваями, гудел автомобилями и завораживал многообразием людских голосов. Мрачная тишина висела сегодня над пустыми и местами разрушенными зданиями, и оттого холодный воздух октябрьского утра казался еще прозрачнее.
– Силы практически собраны, – с готовностью ответил Иошида, присоединяясь к Главе Совета в его траурном созерцании города. – Исполнители из Австралии и Южной Америки перейдут завтра линию оцепления под прикрытием «скользких колпаков». Остатки прибудут на днях. Дабы не маячить на виду у юпитерианцев, мы заняли еще одну заброшенную перевалочную базу и сидим там не высовывая носа.
– Что с новыми акселератами?
Для Иошиды не осталось незамеченным, что при упоминании новых акселератов голос Гавриила дрогнул – ни для кого из членов Совета не было секретом, как Глава дорожил пропавшим без вести исполнителем Мефодием.
– Исполнитель Жак проходит с Бегущим Бизоном финальное тестирование, – доложил Иошида. – Еще трое из обнаруженных нами в июле и августе готовятся по ускоренной программе и недели через две будут полностью боеспособны.
– Значит, ждем еще две недели, – подытожил Глава Совета. – Как раз к тому времени подтянется арьергард, и все силы будут в сборе. Кстати, мой сын прибыл?
– Да, смотритель Симеон прибыл сегодня утром вместе со мной и сейчас переводит через линию блокады своих людей… А вы уверены, что Юпитер даст нам две недели?
– Уверен. Сатиры основательно закрепляются по периметру, позавчера их приземлилось еще не меньше тысячи. К сожалению, не знаю, где конкретно юпитерианцы скрывают Усилитель; думаю, что пересадили его в грунт где-нибудь в парковой зоне. Наш агент Сергей неплохо обустроился в городе. Сегодня я планирую навестить его и попробовать выяснить кое-какие подробности насчет вражеских зон активности.
– Как думаете, Совет поддержит ваше предложение об очередной отсрочке атаки? – спросил Иошида, который полторы недели мотался по свету, исполняя различные поручения, и потому не знал, насколько серьезны на данный момент разногласия среди членов Совета.
Разногласия начались сразу после того, как спешившая следом за Мефодием спасательная команда исполнителей и смотрителей угодила на дороге в гигантскую пробку, поэтому прорваться за город так и не сумела. Во время разгоревшихся вскоре сражений Гавриилу пришлось проявить немалую выдержку в удержании подчиненных от участия в боевых действиях. И смотрители, и исполнители рвались в бой, но непреклонный Глава Совета назвал это напрасным растранжириванием сил и предпочел остаться в стороне. Решение его было здравым – что бы сделали с армией юпитерианцев двадцать с небольшим смотрителей и примерно столько же исполнителей? Но многие из членов Совета едва ли не в открытую обвинили Гавриила в малодушии. Подобно Кутузову в Филях, Гавриил стерпел и от своего мнения не отступил.
Самое интересное, что, потеряв многих сторонников, он обрел неожиданного союзника – смотрителя Сатану.
– Правильное решение! – заявил Сатана во всеуслышание. – Пусть ущербный землекоп наконец-то уяснит, кто для него друг, а кто враг! К тому же, если влезем в драку сейчас, получим от тех и от других. Вы что, уважаемые герои, желаете погибнуть от ракет землекопа?
Пришлось смотрителям, подобно полковнику Мотылькову, также искать себе укрытие, только на окраине. Там они и прятались первые дни блокады, ожидая вестей от находящегося за пределами блокадной зоны Иошиды, который сумел отыскать Совет лишь через три дня.
Иошида первым наловчился пересекать блокадную линию под прикрытием «скользкого колпака». Он поддерживал связь с Советом и находящимся за границей оцепления подкреплением, опоздавшим к началу боевых действий на несколько дней.
Иошида и принес подтверждение дурным прогнозам, сообщив, что Усилитель-дерево выкопан и, по всей видимости, находится в Староболотинске, переправленный туда, скорее всего, еще до образования блокадного кольца. Иошида тщательно исследовал территорию вокруг свежевырытого котлована, где совсем недавно находились корни Усилителя, но останков тел охранявших его «комендантов» и посланного на разведку акселерата не обнаружил.
Мнения в Совете опять разделились. Сторонники активных действий настаивали на скорейшем объединении с подкреплением и массированной атаке с целью отбить похищенный Усилитель. Глава Совета снова пошел им наперекор и в резкой форме заявил, что сил для полноценной атаки пока что недостаточно – для массированного удара требуется как минимум восемьдесят процентов смотрителей и исполнителей планеты.
– К тому же, – добавил Гавриил, – ни Сагадей ни Юпитер не глупцы, чтобы вырывать живое дерево и тащить его в безвоздушное пространство. Я также считаю, что такую хрупкую вещь они не станут переправлять и в специальном контейнере: побоятся непредвиденных эксцессов. Самое разумное и наименее рискованное в их ситуации – дематериализовать Усилитель в его естественной среде, а на это потребуется время и безопасная зона. Заполучив Усилитель, Юпитер ошалел от радости и явно поторопился пускать землянам кровь, поэтому теперь будет исходить из того, что имеет. Завоевание юпитерианцами планеты началось и сразу же застопорилось, но застопорилось ненадолго. Наша задача на ближайшее время: собрать мощный ударный кулак и отвоевать Усилитель, раз уж по собственной нерасторопности мы не сумели его уберечь!
«Скорее всего, не отвоевать, а просто с честью погибнуть, – подумали как противники, так и сторонники Главы Совета. – Ибо что проку от нас после потери Усилителя?»
– Совет меня поддержит, – уверил Иошиду Гавриил. – Четыре акселерата равноценны двадцати мастерам – против такого аргумента вряд ли кто-то возразит. И вообще, единства сегодня среди нас куда больше, чем даже неделю назад. Взгляни хотя бы на Сатану: он на полном серьезе собрался отыскать Сагадея и разорвать его пополам!
– Да сбудутся его мечты! – ухмыльнулся Иошида и, как образцовый подчиненный, на всякий случай поинтересовался: – Имеются еще какие-нибудь приказания?
– Пока никаких. Но сильно не расслабляйся – вечером летишь со мной в город на встречу с агентом.
– Как ваш телохранитель и советник, я бы порекомендовал вам воздержаться от передвижений по оккупированной территории…
– Да брось ты! – отмахнулся Гавриил. – Время заседаний ушло, а массированную атаку сможет скоординировать любой из членов Совета. Так что хватит сдувать с меня, глупого старика, пылинки, когда не сегодня завтра все мы и так обратимся в пыль…
– Негоже главнокомандующему выказывать пессимизм перед подчиненными, – заметил Иошида.
– Какой же это пессимизм! – хмыкнул Гавриил. – Наоборот, я жизнерадостен как никогда! Разве можно идти в последний бой без улыбки на лице?
– Значит, все-таки последний?
– Кто знает?..
«Ну вот, кажется, настала пора расплачиваться за грехи молодости! – думал Мефодий, извлекаемый Сатирами из аквариума, словно использованный пакетик чая из стакана. – Отмочили как следует, теперь в отжим…»
Конструкция, на которую водрузили тело исполнителя, была чем-то средним между разделочным столом и стоматологическим креслом. К удивлению акселерата, несмотря ни на что еще не разучившегося удивляться, что само по себе было весьма удивительным, его конечности и голову закрепили в зажимах, а в рот вставили фиксирующий челюсти мягкий предохранитель.
«Неужели боятся, что все это время я симулировал паралич? – с горькой усмешкой подумал Мефодий. – Или боль ожидается такая, что паралитик затанцует?»
Угрюмые молчаливые Сатиры еще раз проверили зажимы, после чего отошли в сторону и замерли в ожидании. Сказать, что замер в ожидании и исполнитель, будет наполовину неточно, так как ждать он действительно ждал, вот только замер уже достаточно давно. За спиной Мефодия хлопнула дверь, и Сатиры в почтении склонили головы. Вошедший был ему не виден, но явно принадлежал к юпитерианской верхушке.
Наихудшие предположения не оправдались – это была не Афродита, а Сагадей, и вид его ничем не напоминал вид готового к истязаниям живодера. Впрочем, любой юпитерианец при желании вполне мог обойтись без пыточных инструментов и терзать плоть голыми руками.
Сагадей подал знак Сатирам, и те друг за другом покинули помещение. Оставшись наедине с недвижимым акселератом, Сагадей некоторое время понаблюдал за ним, скрестив руки на груди и явно понимая, о чем пленник думает и чего ожидает.
– Не бойся, мать не придет, – спустя пару минут заговорил Сагадей. – Но я получил от нее насчет тебя столько подробных указаний, что половину уже позабыл. Однако ее желания меня абсолютно не интересуют, и выполнять их я не собираюсь. Нет, конечно, я испытываю раздражение от того, что ты лишил ее рук, но сейчас мне просто не до этого. Или давай так: будем считать, что я отомстил за ее руки, продержав тебя в отключенном состоянии полтора земных месяца…
«Ага, значит, полтора месяца прошло! – подумал Мефодий. – Что ж, спасибо за информацию, а то я уже извелся мыслями о том, сколько дней рождения успел справить в вашем аквариуме».
– Теперь, когда о тебе все немного позабыли, я собираюсь вернуть тебя обратно к жизни. Однако предчувствую, что ты попытаешься сделать в первую очередь, и потому немного подстраховался. Так что вот это… – Сагадей дотронулся до фиксатора челюстей – скорее для твоей безопасности, чем для моей. Итак, исполнитель, приступим…
Сагадей зашел за спинку кресла и чем-то зазвенел на приборном столике. Затем до ушей Мефодия долетел странный хруст, источник которого находился не то прямо возле его затылка, не то рядом с ухом.
Акселерат не успел даже выдвинуть какую-нибудь догадку, а по конечностям его уже бежали мурашки и разливалось изрядно подзабытое тепло. Все говорило о том, что тело, не функционировавшее весь прошедший месяц с лишним, снова обретает чувствительность. Сразу же вместе с «оттаиванием» в затылке вспыхнула боль. Исполнитель невольно вздрогнул и ощутил, как из-под основания черепа у него извлекли холодный, напоминающий длинную иглу, предмет.
Проформы ради Мефодий произвел в зажимах несколько сильных рывков, словно прогревая двигатель, попытался произнести несколько слов, но вставленный в рот фиксатор помешал обругать Сагадея полноценным образом.
Тело подчинялось акселерату как и раньше. Подчинялось несмотря на то, что тогда, в Ницце, надзиратель за аквариумами говорил о необратимости этого искусственно вызванного паралича.
– Как видишь, ничего не попортил, – заметил Сагадей, откладывая в сторону устрашающих размеров иглу. – Ты у меня не первый на этом столе, поэтому кое-чему я уже успел научиться. Извини за прямоту, но твои друзья все равно были обречены, а я жутко любопытен.
Мефодий отвел взгляд, демонстрируя, что презирает Сагадея и плевать хочет на все его извинения. Жаль только, что уши нельзя было заткнуть.
– Тем не менее ты должен меня выслушать, потому что это не только в твоих интересах, но и в интересах всего вашего крохотного мирка. Как я уже, кажется, говорил, ты мне нужен не как подопытный образец, а совершенно по другой причине. Буду краток – я собираюсь тебя отпустить в обмен на одно условие – мне требуется как можно скорее встретиться с Главой смотрителей.
Акселерат перестал пялиться в стену и скосил глаза на фиксатор челюстей, после чего помотал головой, насколько это позволял удерживающий голову зажим.
– Обещаешь? – с сомнением поинтересовался Сагадей и, не особо доверяя энергичному кивку пленника, аккуратно извлек изо его рта фиксатор.
После стольких недель речевого воздержания Мефодия прорвало:
– А не пошел бы ты!..
И указал Сагадею конкретный маршрут, по которому до этого с полсотни раз посылал его мысленно.
– Вот еще одна земная загадка, – почесал голову Сагадей, немало удивленный первыми словами вернувшего себе дар речи исполнителя. – Ведь сам прекрасно знаешь, что идти туда я не могу в принципе, но тем не менее говоришь такие вещи. Непонятное пожелание! Хотя я еще многого не знаю ни о вас, ни о ваших традициях…
– Могу порекомендовать места, где тебе покажут, как это делается! Причем совершенно бесплатно! – продолжал неистовствовать Мефодий. – Ишь чего захотел: командира ему подавай!
– Тише ты!.. – Сагадей обеспокоенно посмотрел на дверь. – Услышат – все пропало! Я тебе не только рот не должен был открывать, но и вообще подвижность восстанавливать. Если узнают, тебя долго будут на куски рвать!
– Вот и замечательно! – не унимался акселерат. – А тебя, значит, вместе со мной за нарушение приказа. Ради такого зрелища я, пожалуй, рискну!
Ладонь Сагадея, крепостью захвата сравнимая разве что с тем же фиксатором челюстей, грубо зажала пленнику рот. Мефодий не преминул тяпнуть зубами юпитерианца за палец, но Сагадей даже не вздрогнул. Исполнительский укус, начисто оттяпавший бы палец человеку, плоть небожителя осилить был не в состоянии.
– Похоже, мать была не права – он гораздо тупее, чем кажется на первый взгляд… – пробормотал Сагадей. – Слушай меня, ты, подобие великого воина, или кем там тебя считают! Ситуация сегодня такова, что отдельные жизни ваших командиров Повелителя абсолютно не интересуют. Когда я дематериализую Усилитель, дни вашего существования можно будет пересчитать по пальцам – наших сил в городе собрано столько, сколько вы за свое короткое существование еще не видели. Так что задумайся: стоит ли нам тратить силы на жизнь отдельного землянина, пусть даже и высокопоставленного, если за одну атаку мы способны уничтожить всю армию вашей Германии или другой адекватной по размеру страны… Подумал?
Гневно сверкая очами, Мефодий еще какое-то время посопел, но, не найдя альтернативы, кивнул – все же выслушать Сагадея было куда разумнее, нежели бесцельно с ним пререкаться.
– Еще орать будешь?
Теперь следовало не кивать, а наоборот – мотать головой.
Сагадей убрал ладонь со рта акселерата и придирчиво осмотрел побывавший в его зубах палец.
– И что у тебя за манера такая – калечить нам верхние конечности, – вздохнул он. – Теперь пару дней не согнуть…
– Ну и на что вам сдался Глава смотрителей? – спросил Мефодий, на этот раз спокойным деловым тоном.
– Смотритель Гавриил понадобился вовсе не нам, как ты ошибочно выразился, – так же спокойно ответил Сагадей. – Он понадобился мне.
– Ага, небось спишь и видишь, как бы порыться у него в голове.
– Нет. Во-первых, я никогда не сплю и даже понятия не имею, как это делается! А во-вторых, я, конечно, рад бы исследовать голову самого совершенного после погибшего Джейкоба землянина, но, к счастью, прекрасно осведомлен, что случается, когда головы ваших командиров отделяются от тела.
– Что, не хочется погибнуть во имя науки?
– Не хочется, – честно признался Сагадей. – Вообще погибать не хочется. А такое вполне может случиться, если наша война с Кроносом не прекратится. Я не воин и желаю жить в мире. Какое бы мне открылось в мирной обстановке поле для научной деятельности! Сегодня же я понапрасну растрачиваю талант на все эти «испепелители», «энергокапканы», «плазмогасители», «концентраторы» и им подобное… А недавно меня заставили разбирать, копировать и внедрять ваши примитивные приспособления для расчленения материальных форм! Какое унижение!
– И не говори, – с издевкой согласился Мефодий. – Ну ничего, теперь немного осталось: сейчас доделаешь Усилитель, прикрепишь его к Аннигилирующему Пламени, твой Повелитель шарахнет по врагам, изничтожит их подчистую, и станете потом вместе с ним мирно жить-поживать на нашей Земле, уже очищенной к тому времен от грязи по имени Человечество.
– Да будет тебе известно, что я уже сегодня могу полностью дематериализовать Усилитель и завтра передать его Повелителю, – оборвал его Сагадей. – Я разобрался с отцовской системой дематериализации, и то, что сейчас ты и твои земляне еще живы, – исключительно моя заслуга.
– Вот оно как! – Для исполнителя подобное заявление со стороны юпитерианского оружейника оказалось довольно неожиданным. – Ну так и…
– … Почему я медлю? Я же сказал: хочу прекратить войну! Насовсем! Восстановление Аннигилирующего Пламени если и подарит победу моему Повелителю, то еще очень и очень не скоро. Получив Пламя, Повелитель устроит такую бойню, что, естественно, потеснит врагов, а они, что также естественно, постараются взять реванш. Я останусь в кабале и буду опять неизвестно сколько заниматься всякими гадостями… Достаточно! Пора с этим что-то делать.
– Насколько я в курсе, уважаемый космический пацифист, твой Повелитель и без Пламени довольно могуч, так что саботаж дематериализации Усилителя мало что дает. Это настолько элементарно, что даже я, тупица, могу сказать: ты поступаешь глупо!
– Не знаю, что такое «пацифист», потому не могу согласиться, пацифист я или нет, но ты не тупица – это я тогда просто со злости сказал. А медлю с дематериализацией лишь по одной причине: я помогаю вам, а вы в конечном итоге помогаете мне.
– Ого – Человечество восстанавливает мир во Вселенной! Причем об этом мне говорит приближенный к ее Повелителю! – восхищенно, но с недоверием – произнес Мефодий.
– Да, именно так, – кивнул Сагадей. – Пусть не восстанавливает, но помогает – точно. Вы – представители высшего человеческого сообщества – были и остаетесь лучшей частью Человечества, хоть последнее время вам не очень везет. Поэтому на кого опираться мне в моих планах, как не на вас?
– Позвольте-позвольте! – усмехнулся акселерат, поглощенный беседой и даже позабывший, что лучшего момента лишить себя языка может уже не представиться. – Однако не стоит забывать, где мы, а где Вселенная! Нет, конечно, то, что ты сказал, – большая честь для нас, и мы просто не можем пройти мимо столь гуманной инициативы, но… Как бы тебе это попонятнее объяснить… В общем, по вашим критериям, мы не то что на силу – даже на хиленькую силенку не тянем. И хоть опирайся на нас, хоть не опирайся – итог получится один.
Сагадей недовольно поморщился, затем вышел за дверь, пробыл где-то четверть часа, после чего вернулся и сообщил:
– Ладно, некогда мне с тобой разговаривать – за мной наблюдают. Ты исполнитель, а потому твое дело исполнять, а не рассуждать. Короче: мое предложение – единственная для вас возможность выжить. Я выпускаю тебя на свободу, ты через семь дней устраиваешь мне встречу со смотрителем Гавриилом. Я буду ждать его ровно полдня в районе большого железного моста через реку. Описывать подробности моего плана я собираюсь лишь ему.
– А чем оправдаешь мой побег? – Мефодия перспектива возвращения к своим немного пугала, и в первую очередь потому, что мало походила на правду. Правда для смотрителей состояла в следующем: акселерат угодил к юпитерианцам, а от них не возвращаются. Доберись Мефодий до смотрителей, и они сразу заподозрят неладное, вполне возможно, что даже не будут проверять исполнителя на вшивость и в связи со сложной обстановкой возьмут и ликвидируют потенциальную угрозу без разговоров.
– Оправдаюсь легко, – пояснил Сагадей. – Подопытное вечноматериальное существо не перенесло серию тяжелых экспериментов и перестало существовать, в результате чего пришлось от него избавиться.
– А тело? Тело предъявить не попросят?
Сагадей отвел взгляд и, явно испытывая неловкость, проговорил:
– Раньше же не просили…
Все произошло так стремительно, что основательно подумать над произошедшим с ним в последние часы Мефодий смог только на свободе. Неожиданное пленение, последующее ожидание мучительной смерти, когда та представлялась чуть ли не высшей наградой, затем знакомство с довольно приятным в общении – уравновешенным и здравомыслящим – сыном Хозяина Сагадеем… А после совершенно непредвиденное освобождение из юпитерианского плена, что практически соответствовало побегу из Бастилии или Алькатраса!
Сагадей откуда-то принес исполнителю разорванные и на два размера больше, чем следовало, брюки («Извини, исполнитель, больше ничего предложить не могу…»), а затем вытолкал его в какой-то темный коридор – жалкое подобие пресловутого лабиринта «Семь дней Истины», в котором некогда акселерат едва не лишился рассудка. Но перед тем, как захлопнуть за ним тяжелую бронированную дверь, взял один из своих непонятных приборчиков и припечатал его к тыльной стороне запястья Мефодия. Кожу под приборчиком обожгло будто каленым железом.
– Что это ты делаешь?! – возмущенно запротестовал акселерат, одергивая руку, но поздно – на ней нe ярко, но достаточно отчетливо краснели непонятные выжженные каракули. – Клеймишь меня как своего раба?
– Не болтай ерунды, – ответил Сагадей. – Это знак для смотрителя Гавриила. Заверение в моих честных намерениях. Вот увидишь: он поймет.
Почесывая зудящее запястье, босой и полуголый Мефодий припустил сквозь непроглядную тьму коридоров, следуя лишь своим обостренным чувствам. Полтора месяца в неподвижности здорово выбили его из формы, и с непривычки голова сильно кружилась, но утраченные силы восстанавливались быстро, наполняя исполнителя энергией к жизни с каждой минутой. Чувство голода, самый верный показатель крепости здоровья, терзало желудок, ссохшийся от длительного воздержания и теперь вновь требовательно забурливший.
Аккуратно, чтобы вдруг не скрипнула, Мефодий отворил ржавую дверь, вывалился на свежий воздух и жадно, будто вынырнул на поверхность после долгого погружения, вдохнул его полной грудью.
Темный коридор вывел акселерата в незнакомое место, по крайней мере тот не смог сразу сориентироваться, где очутился. Стояла глубокая ночь, тихая, какая бывает только в глухом лесу. Вот только окружал Мефодия не лес, а город; безмолвный зловещий город с многоэтажными зданиями, в которых не светилось ни одного окна. Улицы города были пустынны, засыпаны битым стеклом, заставлены остовами разбитых автомобилей, перегорожены упавшими фонарными столбами и обрушенными стенами зданий. Холодный ветер жонглировал обрывками газет и полиэтиленовых пакетов, гулко завывая меж высоток.
«Вот занесло так занесло! – подумал Мефодий. – Где же это меня держали? В Грозном, Белфасте или Бейруте?.. Нет, пожалуй, для Бейрута слишком прохладно будет…»
Обойдя здание, из подвала которого выбрался, исполнитель вышел на улицу, судя по ширине проезжей части, бывшую некогда оживленным проспектом. Попавшиеся Мефодию по дороге обгоревшая «Лада» и перевернутая «Волга» сразу дали понять: нет, это не Белфаст…
Прямо напротив, через дорогу, зияли провалы выбитых витрин большого магазина, а разбросанные вокруг рваные продуктовые упаковки указывали на то, что когда-то здесь находился довольно богатый супермаркет. Голод, острыми клыками грызущий Мефодия изнутри, заставил его направиться туда, где, вероятно, еще можно было разжиться неразграбленным провиантом, а если повезет, и одеждой.
«Высоковольтная» нервная система акселерата, на укрепление которой было потрачено столько смотрительских сил и опять же нервов, едва не перегорела, когда на нее обрушилось очередное потрясение, на сей раз в виде вывески на фронтоне бывшего супермаркета.
«СТРАНА ИЗОБИЛИЯ: все, что вам необходимо, – круглые сутки и в широком ассортименте! – гласила погасшая вывеска, а внизу имелась приписка: – Частное предприятие К. П. Ятаганова».
Так вот почему холодный ветер, дувший Мефодию в лицо, сквозь тяжелую вонь гари и разложившейся человеческой плоти нес в себе нечто такое, что исполнитель узнал сразу, но по причине нереальности происходящего счел наваждением. Запах родных мест; запах, который впитался в каждую клетку тела и, как аромат крепкого дегтя, мог быть опознан всегда. Запах именно этих улиц и этого асфальта, запах сырости захламленных подворотен и бетонной пыли… Тот самый запах, правда уже не несущий в себе выхлопные газы и ароматы дешевой парфюмерии…
Раздавленный, словно пустая яичная скорлупа, Мефодий сомнамбулой проследовал в глубь бывших владений родного брата (где, интересно, Кирилл сегодня? Может, вон там, под развалинами собственного склада?), ничего не соображая, поднял с пола банку, вскрыл ее руками и прямо пальцами стал выковыривать холодные противные куски мяса. Затем подобрал еще несколько упаковок со всякой всячиной, уселся в уцелевшее кресло кассира, разложил перед собой найденную провизию и, уже не торопясь принялся за еду. Голод оказался сильнее всех переживаний, вместе взятых.
Если акселерат проявит нужную осторожность, он в любом случае найдет собратьев по оружию или хотя бы тех из них, кто выжил. Раз до сих пор бесхозные продукты вот так свободно валяются по улицам, с голоду он не умрет. Разживется и одеждой. А что дальше?
Мефодий посмотрел на левое запястье, где алели выжженные Сагадеем непонятные символы. Именно непонятные: исполнителям знакомы все языки и письменности Земли, современные и давно ушедшие в историю; эти же каракули, напоминавшие арабскую вязь, но только выполненные остроугольными ломаными линиями, разобрать было невозможно. Неизвестный язык, который, по заверению Сагадея, должен быть обязательно знаком смотрителю Гавриилу. А жив ли вообще Гавриил? Вдруг Совет смотрителей и исполнители вступили в неравную схватку с врагом при виде того хаоса, в который миротворцы обратили город? Нет, не должны бы – Гавриил не столь безрассуден, чтобы совершать самоубийство. Прежде всего он мобилизует для решающего удара все силы и выждет момент. Это в его стиле: обдуманно и хладнокровно…
Набив желудок подобно оголодавшему льву, Meфодий, как и лев, чувствовал вполне естественное желание лечь и отоспаться сутки, а то и двое. Однако не требующие отлагательств дела погнали его дальше. Выжженная на запястье надпись беспрерывно зудела, словно требовала, чтобы ее как можно скорее доставили по назначению.
– Кто стреляет? – встрепенулся полковник Мотыльков, когда услышал раздавшиеся неподалеку глухие хлопки пистолетных выстрелов.
– Точно не наши, – отозвался его заместитель подполковник Ерыгин, сидевший с командиром в одном укрытии. – Наших в той стороне быть не должно.
– Земцов! Саенко! – сказал полковник и молча указал двум бойцам в направлении, откуда доносились выстрелы. Мотыльковцы кивками подтвердили, что поняли приказ, и короткими перебежками двинулись вдоль стен домов.
Сегодня Мотыльков и его бойцы чувствовали себя на поверхности планеты не людьми, а пресмыкающимися. Враг был остер на глаз и на ухо, поэтому передвигаться в полный рост по открытым городским пространствам было равносильно самоубийству. Мало того, в небе над Староболотинском постоянно кружили миротворцы-«летуны», которые легко засекали сверху любое движение. В связи с этим рискнувшим выйти из подземелий на поверхность людям приходилось не только постоянно ползать на брюхе, но и заботиться о маскировке, прикрываясь листами жести, тряпьем или рваными картонными коробками.
Утешало лишь то, что основные вражеские силы были стянуты к староболотинским окраинам, поэтому в пределах города столкновения с юпитерианцами можно было при соблюдении осторожности избежать. Но даже заботясь о собственной маскировке, Мотыльковцы частенько возвращались из рейдов не все, порой бросая убитых на поверхности и добивая тяжелораненых, лишь бы не угодить в плен и не вывести врага на общину. Особенно тяжко приходилось в первые дни блокады, когда тактика военных действий с противником такого рода только вырабатывалась. Поэтому стрельба производилась мотыльковцами только в случае крайней необходимости, поскольку на грохот выстрелов незамедлительно стягивались все юпитерианцы в округе. Вот и сейчас требовалось как можно быстрее проваливать из этого района, однако для Сергея Васильевича оставить в беде собрата-человека или хотя бы не попытаться помочь ему было недопустимо.
Пистолетные хлопки смолкли, но вместо них тут же ударило раскатистое эхо выстрела снайперской винтовки, которой был вооружен ушедший в дозор мотыльковец Саенко. Последовавший за этим короткий прерывистый свист означал, что остальным членам группы следует сниматься с позиций и подтягиваться к дозорным.
Когда Мотыльков, Ерыгин и еще трое бойцов добрались до Земцова и Саенко, тело убитого снайпером Сатира уже погасло, оставив после себя, кроме жалкой кучки пепла, лишь горелый смрад.
– Четвертый! – с гордостью сообщил Саенко, делая на прикладе штык-ножом зарубку. – Прямо в левый глаз. Четвертого и опять в левый! Однако тенденция!
Спасен мотыльковцами был лишь один – рослый мужчина средних лет, военную выправку которого не мог скрыть даже мешковатый засаленный плащ. Всего же до стычки с Сатиром их небольшой коллектив состоял из трех человек, но двоим товарищам спасенного медицинская помощь уже не требовалась: их изрубленные тела были разбросаны неподалеку. Сам спасенный сидел на земле, глядел на мотыльковцев и держал перед собой давно разряженный пистолет.
– Свои! – поспешил успокоить полковник побывавшего на пороге смерти человека. – Спрячь оружие и двигай за нами. Шевелись!
Нервы у спасенного оказались достаточно крепкие, и два раза повторять не пришлось. Поднявшись с земли, он извлек из пистолета пустую обойму, сунул ее в карман, пошарил там в поисках новой и, не обнаружив таковой, чертыхнулся, после чего вернул оружие в кобуру под плащом. Двигался он уверенно, но на всякий случай Земцов бежал рядом с ним, готовый подхватить спасенного, если тот вдруг споткнется. Саенко с трофейной небожительской саблей в руке замыкал ретирующуюся с места стычки компанию.
Стараясь держаться под прикрытием деревьев, беглецы рывком миновали несколько двориков, пересекли детскую площадку и юркнули в подъезд хрущевской пятиэтажки, стойко выдержавшей все перипетии минувших сражений, в отличие от своей более молодой десятиэтажной соседки, разрушенной до основания.
Мотыльковцы действовали четко и, едва группа скрылась в подъезде, как бывший собровец, сержант Зайцев, тут же занял позицию у выхода, а Саенко забрался на несколько этажей выше, дабы с высоты наблюдать за округой.
– Ну что ж, если не возражаете, я хотел бы узнать, кто вы такой и что не поделили с нашими миротворцами, – обратился к спасенному Мотыльков, располагаясь на ступеньках подъезда. После довольно резвой пробежки Сергей Васильевич чувствовал себя превосходно – за прошедший месяц с лишним он неплохо натренировался в этой легкоатлетической дисциплине и даже, по личным ощущениям, стал бегать куда изящнее, чем раньше.
– Вы – командир? – поинтересовался незнакомец, судя по ровному дыханию, тоже неплохой спортсмен.
– Так точно, – ответил Мотыльков. – Руководитель староболотинского отделения СОДИР, а нынче старший Первой общины полковник Мотыльков.
– Майор Прохоренко, – представился в ответ незнакомец. – Сотрудник секретной службы при Президенте. Стеклов и Васильев тоже оттуда… были. Как вы сказали: «Первой общины»?
– Да, именно так: Первой. Все мы теперь по общинам да по пещерам, как первобытные люди… А вы, похоже, до сих пор болтаетесь сами по себе. Кстати что с Президентом? Погиб?
Прохоренко внимательно посмотрел на полковника, затем на его бойцов, внешний вид которых больше напоминал партизан, нежели солдат действующей армии, потом снова перевел взгляд на Мотылькова.
– Разрешите доложить, товарищ полковник, – наконец произнес он, переходя на официальный тон. – Поскольку мой непосредственный командир полковник Васильев погиб двадцать минут назад, я беру на себя его обязанности и довожу до вашего сведения, что Президент Российской Федерации жив и нуждается в защите вашего подразделения. Надеюсь, вы и ваши люди остаетесь верными Государственной присяге и Уставу, поэтому готовы выполнить свой долг.
Последние слова Прохоренко полковника Мотылькова сильно оскорбили, но виду он не подал, лишь, скрипнув зубами, произнес:
– Безусловно, мы прекрасно помним, кто такой Президент Российской Федерации и что такое Присяга и Устав, так что можете на наш счет быть совершенно спокойны. Ну и где же ваш подопечный?
– Идемте за мной.
Путь до места, где скрывался, как выяснилось, живой и здоровый Президент, занял весь остаток дня. И хоть в доблокадное время Мотыльков прошагал бы это расстояние за пятнадцать минут, нынче приходилось исходить из принципа «тише едешь…».
«Все пузо уже в мозолях, – сетовал в мыслях полковник, ползя по шершавому асфальту и бетонному крошеву. – Скоро бронежилет не потребуется – обрасту роговыми пластинами, как броненосец…»
При первом взгляде на Президента Мотыльков его даже не узнал. Некогда энергичный и жизнерадостный человек, лучезарная улыбка которого была известна на весь мир, сегодня он своим помятым видом больше смахивал на продрогшего бомжа. Президент сидел на корточках возле подвальной стены и был погружен в невеселые раздумья. Лицо его украшала редкая русая бороденка, похожая на ту, какая была у царских писарей из киносказок Александра Роу. Хотя говорить о такой бороде «украшала» – погрешить перед истиной. Президент осунулся, щеки его впали, а плечи понуро опустились. Лишь во взгляде еще оставалось что-то от прежнего, знакомого Мотылькову по телерепортажам и настенным портретам державного лидера.
Полковник вежливо дождался, пока Прохоренко доложит Президенту обо всем случившемся – рейд за продуктами сорвался, двое сотрудников секретной службы, включая ее руководителя, погибли, а самого Прохоренко спасли вот эти представители местной ФСБ… и так далее. Выслушав доклад, Президент лишь сдержанно кивнул – похоже, подобные дурные известия его уже не удивляли.
Прохоренко подал знак Мотылькову, чтобы тот приблизился. Под настороженными взорами двух телохранителей, похоже, ни на шаг не отходивших от Президента, полковник подошел к человеку, за которого некогда голосовал и в порядочность которого искренне верил.
Омраченный плохими известиями, Президент тем не менее нашел в себе силы поприветствовать гостя как подобает. Опираясь на руки телохранителей, он поднялся и предстал перед Мотыльковым уже человеком, не сломленным обстоятельствами, а все еще наделенным властью.
– Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий! – выпалил Мотыльков и, прежде чем пожать протянутую ему руку, четко козырнул. – Разрешите представиться: полковник Мотыльков, руководитель староболотинского!..
– Да какое уж тут «здравие», – перебил его Президент. – Ладно, отставить формальности. Как вас по имени-отчеству?
– Сергей Васильевич.
– Ну здравствуйте, Сергей Васильевич… Присаживайтесь.
Мотыльков уселся рядом с Президентом на кожаный диван, в мирное время оцененный бы не в одну зарплату полковника, а сегодня теряющий свой благородный вид среди обломков кирпичей и подвальной грязи. Бойцы Мотылькова, те, что не остались в охранении, также с позволения Президента расселись вдоль стен и принялись недоверчиво переглядываться с президентскими телохранителями, которых выжило всего пятеро.
– У вас есть радиостанция? – первым делом поинтересовался Президент у Мотылькова.
– Никак нет, – ответил полковник, но, вспомнив, что Президент настаивал на неформальном общении, поправился: – Таковой, к сожалению, не имеем. Все, что мы ни находили, было повреждено электромагнитными ударами… или как они у миротворцев называются.
– Вы можете вывезти меня из города? – задал Президент еще один остро волнующий его вопрос.
– Скорее всего, тоже нет, – снова разочаровал его Мотыльков. – Конечно, мы можем попытаться, но вряд ли у нас это получится.
– Я так и думал… – вздохнул Президент. – Наверное, о почтовых голубях спрашивать будет тоже излишним?
Мотыльков лишь молча помотал головой – какие голуби! И воробьи-то давно из города разлетелись; сегодня в воздухе другие птицы господствуют…
– Все мы в плотно закрытом котле, – пояснил полковник после небольшой паузы. – Нам нельзя не то что выйти из города – даже перемещаться по улицам. Не буду кривить душой: шансов на улучшение обстановки нет. Запасов продовольствия нам должно хватить до весны, однако не потому, что продуктов в избытке, а потому, что многие из нас до весны не дотянут. Больные умирают не столько от недоедания или холода, сколько от безнадежности. У нас остался к приемнику лишь один аккумулятор. Я распорядился включать приемник раз в день на полчаса, не больше. Из того, что мы слышим, утешительного мало. Миротворцы организовали в Староболотинске своеобразный анклав, цели их неясны. Вступать с ними в схватки или переговоры бесполезно. Любая попытка прорваться через оцепление обречена: самолеты падают, спасательные команды гибнут. В мире уверены, что вы также погибли. Я лично слышал по радио, как кое-кто из правительства уже поговаривает о ядерном ударе.
– Мерзавцы! – невольно вырвалось у Президента. – Я догадываюсь, у кого там руки чешутся!.. Проклятье, вот так влипли мы. «Братья по разуму»! Эти космические авантюристы обули нас как самых натуральных простофиль!.. Простите, Сергей Васильевич, мою несдержанность, просто накипело…
Мотыльков махнул рукой: дескать, что я, не понимаю, вы ведь тоже, в конце концов, человек.
– Всегда ждали или друзей или врагов, – продолжал Президент. – Или дружба навек, или сразу вторжение и война. Третьего не дано! Кто бы мог подумать, что все так обернется… А как они нас рефлезианцами запугивали! Знать бы еще, зачем они это делали…
Президент замолчал.
– Вам нельзя здесь оставаться, – заметил Мотыльков. – Охрана у вас слабая, к тому же неосторожная. Вы должны немедленно перебираться в нашу общину – так будет надежнее.
– Безусловно, вы правы, Сергей Васильевич, – согласился Президент. – Да и куда нам еще идти? Надеюсь, мы с ребятами не слишком вас обременим.
– Ну что вы! Наоборот, сочтем за честь!..
Мефодий пробрался почти через весь Староболотинск, пока сумел обнаружить в опустевшем городе первых живых людей. Заметив в окнах одного некогда респектабельного магазина копошение, акселерат затаился, но, убедившись, что это не Сатиры, решился подойти и поприветствовать сограждан – авось не прогонят да новости расскажут.
Трое парней связывали в тюки теплые вещи. Все они были вооружены, а один из них поглядывал то на улицу, то в небо. Элегантные шубы, среди которых попадались довольно дорогие и шикарные, правда, уже изрядно попорченные пылью, паковались ими словно благотворительные дары жертвам какого-нибудь землетрясения. Было очевидно, что парни занимаются этим не ради наживы, а всего лишь в преддверии грядущих холодов.
Акселерат мог подкрасться к парням незаметно, но решил, что они могут истолковать его поведение неправильно. Поэтому он высунулся из-за укрытия и вполголоса окликнул того из добытчиков, что наблюдал за округой.
– Ты из какой общины? – так же негромко поинтересовался тот у исполнителя.
– Я сам по себе, – честно ответил Мефодий, поскольку, чтобы убедительно врать, надо было знать о сегодняшних городских порядках хотя бы часть правды. Мефодий не знал и этого минимума. – На подножном корме. Пока не решил, к кому прибиться.
– Дурак ты, приятель, – ответил наблюдатель, к которому уже подошли заинтересованные разговором товарищи. – Все одиночки мрут как мухи, только сегодня на трех покойничков напоролись, таких же, как и ты, независимых. Спортом занимался? Ползать-стрелять умеешь?
– Да оттарабанил когда-то два года в пехоте. – На этот раз акселерату пришлось соврать, но лишь в целях лучшего взаимопонимания с теми, кто, похоже, и ползал, и стрелял отменно.
– А коли так, тогда айда к нам! – ввязался в разговор второй добытчик. – Васильичу бойцы нужны: лишний боец – он и себя, и еще десять ртов прокормит. Оружием обеспечим, раз своего нет.
– Заметано! – Мефодий показал большой палец и, внимательно осмотрев небо над головой, перебежал из укрытия к общинникам.
– Набирай еще один тюк, – распорядился третий добытчик. – Только не очень большой, а то в лаз не пройдет.
Акселерат подчинился, завернул две длиннополые шубы в третью и последовал за новыми друзьями куда-то в глубь квартала. По пути к ним присоединился еще один добытчик, под отросшей шевелюрой которого Мефодий опознал некогда стригшегося под ноль своего старого знакомого.
– Колян! – воскликнул Мефодий. – Какими судьбами! Не забыл меня?
Память у Коляна – в прошлом телохранителя Виктора Игнатьевича Тутуничева, или просто Тутанхамона, соседа Мефодия по подъезду, – тоже оказалась неплохая.
– А-а-а, рисова-а-алыцик! – протянул он, только непонятно, обрадованно или, наоборот, недовольно. – Как же, помню-помню! Покойный Игнатьич твою мазню шибко уважал.
– Покойный? – удивился Мефодий. Смерть Тутанхамона огорчить его, разумеется, не могла, но все равно, «покойный Тутанхамон» – звучало непривычно. – Так, значит, ты теперь вроде как ронин, получается? А от чего же скончался солнцеликий Тутанхамон?
– Не Ронин я – Сидорчук моя фамилия! – обиделся Колян, познания которого в зарубежной истории из-за специфики предыдущей профессии были ограниченными. – А Игнатьич – царство ему небесное! – аккурат в день начала этой большой разборки и прибрался. Мы тогда за городом были, подальше от суеты. Игнатьич как раз со своей кралей на даче уединился, когда самолет прямо на дачный поселок рухнул. Мы его с пацанами в машине ждали, вдруг удар, огонь, дым… Я один выжил – меня из машины в открытую дверцу выбросило. Когда очнулся, уже погасло все. Труп Игнатьича лишь по золотым коронкам опознал – обгорел он до костей…
– Да, не очень удачный выдался у вас вечерок, – посочувствовал исполнитель. – Ну да хоть умер твой шеф в объятиях красавицы, а не от фугаса в лифте – все солиднее.
– Вот тут ты, рисовальщик, прав, – согласился Колян. – Всем нам бы так, как он, окочуриться; нет же – подохнем теперь, как крысы на помойке…
– Типун тебе на язык! – обернувшись, шикнул на него один из добытчиков. – Мелешь всякую ерунду, да еще под руку!
– Что, думаю, теперь делать, как быть, куда податься… – продолжал Колян, не обратив внимания на упрек товарища. – Потом пацанов Васильича встретил. Он тоже мужик справедливый оказался. Пусть и мент бывший, но справедливый! Понятия у него железные, почти как у Тутанхамона, а то и пожестче. «Из братвы?» – прямо в лоб меня спрашивает, когда я к нему в бойцы стал напрашиваться. «Врать не буду – оттуда! – говорю. – Ваши же ребята меня не единожды мордой в асфальт и тыкали!» – «Ну а раз в братве состоял, то, значит, за слова свои отвечаешь?» – спрашивает опять. «Отвечаю», – соглашаюсь. «Можешь дать мне слово, что будешь служить нашей общине так же, как Тутанхамону?» – «Могу», – говорю. «Значит, верю!»… Так и сказал: «Верю!» Мне сказал – у кого за плечами срок за грабеж! Вот какой наш Васильич! Авторитет!..
«Авторитет» этот, однако, при виде исполнителя несколько стушевался, что было заметно даже со стороны. Мотыльковцы недоуменно посматривали на встретившего Мефодия полковника и не могли понять, отчего их командир так растерян.
– Мне надо с вами поговорить, Сергей Васильевич, – попросил Мефодий. – Желательно наедине.
Мотыльков молча кивнул и указал рукой на противоположный конец бомбоубежища, которое было построено еще при советской власти специально для членов обкома компартии. Теперь в этих неприступных и сокрытых глубоко под землей бункерах обитала Первая община.
Полковник и Мефодий уединились в насосной, где стояли ручные и моторные помпы, качающие воду из пробуренных прямо в бомбоубежище скважин. Помпы работали отвратительно, моторные не работали совсем – видимо, от времени пришли в негодность поршни. Но путем некоторых усилий бочку-другую воды в сутки с помощью них можно было выкачать.
– Долго же вас не было, – посетовал агент Сергей после того, как затворил дверь насосной. – Я уж думал, больше не придете. Какие новости за периметром?
– Должен вас огорчить, Сергей Васильевич, – ответил Мефодий. – Я пришел не из-за периметра. Все это время я был здесь… неподалеку.
– Вы без оружия? – удивился Мотыльков, осматривая надетый на исполнителе грязный ватник который ничем не напоминал элегантные исполнительские куртки со встроенными слэйерами.
– Я попал в серьезную передрягу и еле унес ноги, – в общих чертах проинформировал акселерат руководителя Первой общины. Говорить полковнику о том, что он побывал в плену, не следовало – нечего вгонять агента в ненужные подозрения. – Теперь ищу смотрителя Гавриила, но, как уже понял, вы мне в этом вопросе не поможете.
– Не помогу, – подтвердил Мотыльков. – Последнего из ваших я видел аккурат перед войной. Поэтому даже не подскажу, где их сегодня искать.
– Все ясно, – огорчился Мефодий. – Что же поделаешь… Ладно, отыщем. Как вообще тут у вас дела, как настроение?
– Выживаем помаленьку. Детям только плохо: им ведь солнце надо, свежий воздух да витамины… А позавчера на поверхности с Президентом встретились.
Последние слова Мотыльков произнес таким невозмутимым тоном, будто сообщал, что ел сегодня на завтрак.
– Вы имеете в виду Президента России? – уточнил Мефодий, поскольку речь могла идти о президенте какого-нибудь крутого банка или фонда.
– Конечно, России, чего же еще? – ответил Мотыльков. – Выжил, повезло ему… Понятия не имел поначалу, что мне с такой важной персоной делать, но Президент сам предложил: оказывается, он неплохой переводчик – три языка знает. У меня ведь здесь иностранцев хватает, а хороших переводчиков нет, поэтому тяжело с басурманами общаться.
– Может, я чем помочь смогу? – предложил акселерат, вспоминая, как шагал сюда по бомбоубежищу между расположившимися на бетонном полу людьми всех возрастов. Были среди них закутанные в одеяла пенсионеры, чумазые заплаканные дети, угрюмые работяги, подавленные интеллигенты и даже бизнесмены, прежний лоск которых сошел с них, как эмаль с ведра, что использовалось для переноски щебня.
– Да, можете, – подтвердил Мотыльков, и командная сталь в его голосе сменилась усталым тоном обыкновенного человека. – Поскорее найдите своих и разрешите проблему раз и навсегда. Люди гибнут, а все, на что мы способны, так это лишь дать им продержаться еще какой-то срок. Страшно представить, что будет, если вдруг сюда ворвутся Сатиры. Две-три минуты, и нам конец…
– Сделаем, Сергей Васильевич, – ответил Мефодий, стараясь, чтобы слова его прозвучали как можно более обнадеживающе. – Никто о вас не забыл. Наведем порядок, вы только держитесь…
У народов Востока существует одно наблюдение, гласящее, что, если гора не сходит с места и не идет к Магомету, значит, Магомету ничего не остается, как выдвинуться к горе самому. В истории не осталось упоминаний о том, имелись ли случаи обратного, но то, что произошло в бункерах убежища Первой общины, можно было с полной уверенностью отнести к таковым.
В роли покладистой горы выступил смотритель Гавриил, правда, выступил невольно, поскольку изначально шел на встречу вовсе не с «Магометом»-Мефодием. Тем не менее Глава Совета и акселерат столкнулись практически в воротах бункера, когда первый пытался войти в бомбоубежище, а второй – выйти на поверхность.
Из донесений исполнителей-разведчиков смотритель Гавриил знал, где приблизительно искать общину агента Сергея; вычислить ее точное месторасположение для знакомого с городом Главы Совета было задачей несложной. Выдав себя за бесприютных бродяг-иностранцев, Гавриил и Иошида были обнаружены дозорными Первой общины и препровождены ими в место ее нынешней дислокации.
Исполнитель мог разминуться с Гавриилом и потратить потом на его розыск не одни сутки, если бы ушел из общины сразу после разговора с полковником. Остаться его вынудило желание поискать среди общинников брата Кирилла и его жену Раису. К своему глубокому разочарованию, родственников Мефодий не нашел, но задержка все равно получилась не напрасной.
Гавриил, Иошида, Мефодий и Мотыльков опять очутились в насосной, которую агент Сергей уже привык использовать для проведения приватных бесед.
– Замри на месте, малыш! – распорядился Гавриил, как только акселерат переступил порог насосной. – Замри, не двигайся и даже не дыши!
Мефодий безропотно повиновался (разве что дышать не прекратил), поскольку подозрительность смотрителей была оправдана: акселерат вернулся оттуда, откуда еще ни один из исполнителей не возвращался. Тем более вернулся после полуторамесячного отсутствия, за время которого с ним могли сделать все, что угодно.
Возникла заминка, причин которой не понимал лишь агент Сергей. Для него было удивительно, почему вдруг смотрители так настороженно встретили своего бойца, причем далеко не самого последнего.
Глядя на Главу Совета, Мефодий догадался, что Гавриил просто-напросто боится наладить с ним телепатический контакт, закономерно опасаясь, что мозг исполнителя может быть нашпигован разными опасными сюрпризами. Смотритель Иошида и вовсе напоминал приготовившегося к броску хищника, буравя акселерата своими узкими азиатскими глазами.
Мефодий открыл было рот, собираясь начать оправдания, но Гавриил властным жестом заставил его замолчать.
– Ни слова! – велел он, после чего отдал приказ Иошиде: – Держите его как можно крепче. Так, чтобы даже пикнуть не смог. А я все-таки попробую установить контакт.
– Рискованно, – заметил Иошида. – А вдруг его мозг – заряженная бомба? Поэтому хоть держи его, хоть не держи…
– Тогда что же вы предлагаете?
– Может, все-таки дадим ему слово?
Слово взрывоопасному акселерату дали. Мефодий никогда не отличался красноречием, но сегодня он был в ударе, стараясь придать своему оправдательному монологу как можно больше убедительности, – еще бы, ведь решалась его дальнейшая судьба.
– Складная история и довольно неожиданная, – подытожил рассказ исполнителя Гавриил. – Может статься, что она действительно правдива. Вот если бы ты сказал, что сбежал, тогда бы я точно не поверил… А ну-ка покажи надпись!
Акселерат поднял ладонь, развернул ее внутренней стороной к смотрителям, будто приветствуя, и шагнул навстречу, но бдительный Иошида тут же остановил его легким гравиударом, припечатав спиной к ржавым водопроводным трубам.
– Не так шустро! – сверкнул глазами телохранитель Главы Совета. – Просто покажи, и все.
– Ты знаешь, что там написано? – поинтересовался Гавриил у Мефодия после того, как изучил замысловатый иероглиф Сагадея. Исполнитель помотал головой. – Смотритель Иошида, продолжайте удерживать акселерата, а я, пожалуй, рискну и перепроверю его легенду в его воспоминаниях…
И, не дожидаясь обычных возражений Иошиды, приступил к телепатическому исследованию памяти исполнителя.
Видя повышенную мнительность командования, Мефодий тоже невольно стал побаиваться сюрпризов, какие он мог, сам того не желая, принести из юпитерианского плена. Однако, ко всеобщему облегчению, все обошлось, и исследование памяти прошло как и десятки раз до этого.
Гавриил подал знак Иошиде, и тот сначала ослабил захват, а затем отпустил Мефодия окончательно. Только теперь Глава Совета осмелился подойти к акселерату и взять его за руку, но не для дружеского рукопожатия, а для того, чтобы получше изучить выжженное на его запястье послание. Следом за ним воспоминания исполнителя и таинственные знаки изучил Иошида. Он и высказал первым свое мнение:
– Хорошо, согласен: акселерат чист. Но ведь его просто могли использовать как источник заведомо ложной информации. Не собираетесь же вы на самом деле идти на эту встречу?
– Собираюсь, – сказал Гавриил. – И обязательно пойду. Никто меня не остановит – ни ты, ни Совет.
Иошида тяжко вздохнул и, ни слова не говоря, отвернулся – он мог только советовать, приказывать Главе Совета он не имел права. Гавриил же, как назло, советов Иошиды – вполне разумных с любой точки зрения – слушался редко.
– Мы уже однажды согласились на переговоры, – напомнил Иошида. – Ни к чему хорошему это не привело. Не приведет и на этот раз. Все это или очередная разведка, или новая провокация.
– Но в прошлый раз нам не делали столь недвусмысленных подарков, – возразил Гавриил. – И если Сагадей передал нам действительно то, что я вижу, думаю, немного доверять сыну Хозяина мы можем.
– Вы как хотите – доверяйте или не доверяйте, но проверяю подлинность его подарка я! – попытался настоять на своем Иошида.
Впрочем, по этому вопросу Глава Совета нисколько не возражал.
– Сергей Васильевич, – обратился Гавриил к скромно притулившемуся у стены и с любопытством следившему за происходящим Мотылькову. – Понимаю жестокость своей просьбы, но мне потребуется из ваших рядов один доброволец для проведения рискованного опыта.
– Разрешите мне! – без колебаний выпалил полковник. – Мой заместитель достаточно организован, чтобы в случае чего руководить общиной вместо меня.
– Вы смелый человек, Сергей Васильевич, но должен отклонить вашу кандидатуру, – произнес Гавриил. – Сейчас нами, а точнее, смотрителем Иошидой будет проделана уникальная работа. В ее ходе он попробует взломать юпитерианскую блокировку на телепатическом канале доступа к мозгу землекопа. Мы, конечно, рады бы взять вас добровольцем, но, как помните, на вашем мозге в свое время эта блокирующая аномалия никак не отразилась. Поэтому сами понимаете… Повторяю – опыт рискованный. Я не рекомендовал бы направлять на него незаменимых людей.
Мотыльков пробурчал «ладно» и удалился.
– Итак, малыш, судя по твоим воспоминаниям, месячишко у тебя выдался не из лучших, – произнес Гавриил, вроде бы вновь обретя к акселерату прежнее доверие.
– У вас, я вижу, он прошел еще отвратительней, – отозвался Мефодий и сразу же поинтересовался: – Я сильно навредил своим провалом? Никто не пострадал?
– Никто, кроме «комендантов», но их гибель не на твоей совести, а на моей, – ответил Гавриил. – А друзья твои в полном порядке, разве что переживают о тебе сильно. Рвутся в бой, чтобы отомстить. Так что, надеюсь, твое появление не очень остудит их боевой пыл.
– О моей родне ничего не известно? – исполнитель спросил это без особой надежды, но, как и ожидал, получил в ответ лишь молчание. – Что ж, ясно… Тогда разрешите еще вопрос: вы решили ломать юпитерианскую блокировку, основываясь вот на этом?
И он указал себе на запястье.
– Совершенно верно, – подтвердил Гавриил. – Это код, причем код от самого создателя блокирующей аномалии. И если он не липовый, значит, Сагадей и впрямь может быть на нашей стороне. Сын Хозяина придумал неплохую идею, чтобы засвидетельствовать искренность своих намерений…
На роль этакого подопытного кролика Мотыльковым был отобран хорошо знакомый акселерату Колян. Бывший охранник Тутанхамона слабо понимал, что от него хотят, впрочем, никто ему ничего объяснять не стал. Коляна усадили на табурет, Иошида встал напротив, а Гавриил пристроился сбоку, готовый в случае чего обездвижить подопытного легким гравиударом. Мотыльков и Мефодий остались топтаться возле выхода.
– Повторите код! – приказал Гавриил Иошиде, желая удостовериться, что тот как следует расшифровал порядок декодировки на руке исполнителя. Посредством телепатии Иошида повторил, после чего удовлетворенный Гавриил дал добро на процедуру.
Процедура продлилась несколько секунд. Поначалу ничего интересного не происходило: Иошида просто глядел Коляну в глаза, а тот столь же пристально пялился на Иошиду, и язык его явно чесался ляпнуть что-нибудь наподобие «какого черта зенки вылупил?». Но присутствие полковника удерживало Коляна от оскорблений.
Потом мотыльковца передернуло, будто от стопки противной дешевой водки, он часто заморгал, а когда немного пришел в себя, то вежливо, насколько умел, полюбопытствовал:
– Что за шутки, мужики? Я к вам на реальное дело или на гипноз подписывался? Тебе, узкоглазый, вообще что от меня надо?
Иошида на «узкоглазого» не обратил внимания, повернулся к Гавриилу и доложил:
– На этом все. Разрешите тест?
– Разрешаю.
Иошида ухмыльнулся и, отойдя от Коляна на три шага, подчеркнуто вежливо попросил:
– Николай Поликарпович, не будете ли вы так любезны поцеловать мои ботинки?
Расчет Иошиды оказался верным: услыхав подобие, Колян переменил цвет лица на ярко-вишневый, сощурил глаза уже, чем у самого Иошиды, и, видимо по старой привычке распустив пальцы веером, подскочил со стула:
– Что ты сказал? Да я тебя, ублюдок, сейчас самого!..
Наверняка Колян хотел заставить Иошиду тоже совершить нечто унизительное, однако смотритель даже не вздрогнул, лишь взгляд его стал холоден и неподвижен, как у статуи.
Через мгновение произошло следующее: ничего не соображающий Колян стоял на четвереньках, словно богомолец, и недоуменно разглядывал носки ботинок Иошиды. Смотритель все-таки проявил к Николаю Поликарповичу уважение и не заставил того лобзать собственную обувь, хотя без труда мог его к этому принудить.
– Усмирительный сигнал работает как подобает! – не скрывая радости, сообщил Иошида. – Однако продолжим. Теперь тест на работу памяти. Сядьте обратно, Николай Поликарпович!
Колян, донельзя озадаченный и одновременно смущенный своим поведением, неуверенно поднялся с пола и уселся обратно на табурет.
– Скажите, вы помните какие-нибудь стихи? – спросил у него Иошида. – Не сочтите за труд, процитируйте что-нибудь из последнего, вами прочитанного.