Церковные праздники и религиозная жизнь в королевстве

Помимо святынь паломников привлекали также праздники христианского календаря. Когда сформировалась «священная география» Иерусалима, праздники не просто отмечали, но разыгрывались настоящие мистерии, повествовавшие о евангельских событиях в естественной исторической обстановке. Крестные ходы во главе с духовенством шли к многочисленным церквам города и его окрестностей, демонстрируя верующим могущество их веры и драму их спасения.

Кроме больших праздников, обычных в Святой земле и в целом для христианства, некоторые имели место только в Иерусалиме. Каждый год 15 июля столица праздновала два памятных события: овладение города крестоносцами в 1099 г. и освящение Гроба Господня, произошедшее полвека спустя в 1 149 г.

Завоевание города отмечалось торжественной процессией. Возглавлял ее сам патриарх; она начиналась ранним утром и шла от храма Гроба Господня к Templum Domini, мечети Омара. Здесь процессия останавливалась, и у южного входа, в той части эспланады, что была обращена к мечети Аль-Акса, читались молитвы. Отсюда процессия следовала через эспланаду к месту захоронения у стен города тех, кто пал во время штурма. Затем, пройдя через Иосафатову долину, участники крестного хода направлялись к северной части городских стен; здесь, недалеко от их северо-восточного угла, крест отмечал то место, где рыцари Готфрида первыми проникли в город. В этом месте патриарх произносил проповедь перед собравшимся народом и священниками; и благодарственные молитвы возносились в память об утверждении крестоносцев в Святой земле.

Иерусалим праздновал большие события литургического года наравне с остальными христианами. Эти празднования, должно быть, производили глубокое впечатление на всех их участников – крестоносцев и паломников. Крестные ходы начинались от храма Гроба Господня и заканчивались у памятных мест празднуемых событий. Конечно, во время пышных торжеств случались ссоры и недоразумения, поскольку не всегда отношения между конгрегациями складывались гармонично.

Иногда во время остановки процессии у ближайшей церкви в ней начинали звонить во все колокола, чтобы не дать священнику произнести проповедь и помешать ее участникам. Подобный случай имел место, к неудовольствию всех жителей города, когда госпитальеры однажды попытались сорвать молебен верующих в храме Гроба Господня. Бывало и так, что аббат какого-либо монастыря начинал служить самовольно, не получив разрешения у настоятеля, или патриарха, или каноников Гроба Господня. Такие конфликты часто разрешал церковный суд, или их передавали на рассмотрение высших иерархов. Праздничную службу Рождества Христова в базилике Вифлеема часто возглавлял патриарх.

В Пепельную среду патриарх встречался в зале капитула с канониками и братьями-мирянами конгрегаций. В полдень один из больших колоколов созывал верующих в придел Голгофы. Со ступеней этой святыни патриарх проповедовал всем собравшимся во дворе храма. После исповеди, отпущения грехов и благословления верующих их головы посыпали пеплом.

В праздник Сретения устраивалась процессия с зажженными свечами, кадильницами для курения фимиама и крестами от храма Гроба Господня к храму Господню.

Вербное воскресенье праздновалось особенно пышно. Перед восходом солнца сразу же после утрени все духовенство Иерусалима, патриарх, приоры монастырей горы Сион и Елеонской (Масличной) горы, а также настоятель храма Богоматери в Иосафатовой долине отправлялись пешком в Вифанию. Ризничий храма Гроба Господня нес самую почитаемую реликвию – Святой Крест. Тем временем жители города собирались у храма Господня вместе со священниками церкви Воскресения, монахами монастырей Святого Иоанна, Святой Марии Латинской и горы Сион. На эспланаде храма один из прелатов благословлял пальмовые и оливковые ветви, принесенные людьми, и вел процессию через ворота Иосафата в долину с одноименным названием, расположенную сразу же за городскими стенами. Здесь они встречали процессию, шедшую из Вифании, во главе с патриархом, несущим Крест. Затем процессия поднималась по крутому склону на холм, с которого открывался вид на долину, и шествовала в храм Господень, входя в город через Золотые ворота (открытые специально по этому случаю), в воспоминание триумфального входа Христа в Иерусалим. Обойдя владение тамплиеров в храме Соломона, процессия с молитвами подходила к храму Господню. Таким образом, эпизод из Нового Завета, изображенный на тысячах картин и скульптур, разыгрывался in situ.

Обряд умывания ног накануне Страстной пятницы совершался в монастыре Святой Марии на горе Сион. Живший в XII в. автор Требника храма Гроба Господня, согласно которому мы ведем свое описание, хотел удостовериться заранее, что ноги приглашенных бедняков были вымыты еще до церемонии, чтобы вовремя обнаружить у них случаи проказы или других заболеваний. Перед совершением обряда патриарх молился и затем освящал благословленное масло, которое раздавалось всем конгрегациям. Вслед за этим приор и каноники Гроба Господня выносили тазы и полотенца, умывали головы и ноги бедняков, целовали у них руки и раздавали им одежду и обувь. На следующий день в пятницу из ризницы храма Гроба Господня выносили Святой Крест и выставляли его в приделе Голгофы. Собор священников храма молился босым, и его призывал на мессу не удар колокола, но стук в деревянное било, обычай, принятый на Востоке.

Какой бы известностью ни пользовались эти празднества, но самой важной церемонией, имевшей место только в Иерусалиме, было схождение Благодатного огня. Корни события уходили в отдаленное прошлое (но о нем нет свидетельств ранее IX в.). Обычай греков празднования кануна Пасхи был перенят франками. Вначале в нем проявлялись византийские черты, но впоследствии они исчезли. Православный игумен Даниил из Руси, посетивший Иерусалим в 1105 г., хотя и не настроенный против франков, все же с радостью воспринимал участие в праздновании греческих монахов из монастыря Святого Саввы. Он с удовлетворением отмечал, что греческие лампады на Гробе Господнем сияют иначе, чем зажженные франками, что свет их более яркий. Позднее здесь служили только франки, и в Требнике упоминается только франкская община.

Священники и народ заполняли всю большую базилику, и многие были вынуждены оставаться на внешнем дворе. Для короля и сопровождавшей его свиты приходилось расчищать дорогу к малому западному входу к местам напротив Гроба. Невообразимая давка (которая часто приводила к тому, что в толпе были задохнувшиеся) и напряженное ожидание чуда создавало атмосферу скорого прихода Мессии. Для христиан той эпохи Иерусалим был единственным местом в мире, где каждый год в назначенное время чудо становилось реальностью и можно было ощутимо почувствовать присутствие Бога. Всегда были сомневающиеся, и анонимный автор Требника советует патриарху «выбрать трех-четырех человек, в том числе и среди паломников, если таковые будут присутствовать, которые известны своей честностью и благочестием, тех, кто достойны, по его мнению, принять участие в подобном чудесном событии, чтобы опровергнуть возражения всех сомневающихся и укрепить веру. Им следует отправиться туда, где хранится Святой Крест». Затем Святой Крест несли во главе процессии четыре босоногих служителя, которые обходили с ним Гробницу, увенчанную большой серебряной статуей Христа и находившуюся под открытым куполом придела Вознесения.

«Собравшиеся здесь толпы людей, представителей всех наций, возносят громким голосом молитвы прошения, непрестанно обращаясь к Богу. Он должен услышать мольбы и слезы своих рабов и снизойти к ним и возвеселить их чудом схождения Благодатного огня».

Шесть или семь раз Крест обносили вокруг Гроба под усиливавшееся молитвенное пение собравшихся и их призывы. Наконец, одна из погашенных лампад над Гробом Господним начинала чудесным образом мерцать колеблющимся светом. Тот служитель, кто нес Крест, заходил в Кувуклию и со страхом Божиим и почтением зажигал свечу от чудесного огня. Его приносили патриарху, и тот передавал огонь королю и его свите, присутствовавшей в храме. Затем раздавался звон двух больших колоколов, и тысячи свечей зажигались от одной первоначальной под пение гимна Te Deum laudamus («Тебя, Бога, хвалим»). Этот праздник, более чем какой-либо иной, поражал воображение франков, так же как и пилигримов. Но чудо действовало до тех пор, пока существовало Первое королевство. С потерей Иерусалима наступило отрезвляющее пробуждение, и папа Григорий IX в 1238 г. своей буллой отменил латинское празднование (Иерусалим тогда короткое время был в руках франков). Восточные церкви продолжали проводить обряд. Когда читаешь описание празднества у лорда Керзона в середине XIX в., возникает ощущение, что присутствуешь на церемонии, происходившей семь веков назад.

Пасха праздновалась с большой пышностью. Центральной частью торжеств был ритуал «Посещения Гроба Господня», который в античное время распространился из Иерусалима и вернулся в этот город с крестоносцами в европейском обличье. Хорошо известно, что этот обряд привнес в торжественную восточную литургию некий драматизм. В Средние века он способствовал развитию жанра религиозной драмы. Можно было ожидать, что в аутентичной исторической обстановке Иерусалима он будет развиваться и дальше и станет для всех образцом. Так бы все и шло, но спустя какое-то время со всеми начинаниями было покончено. Давайте послушаем, что говорит древний Требник. Во время заутрени «три молодых клирика в женской одежде стоят за алтарем, как это принято у древних греков и римлян… затем, следуя за свещеносцами, они выходят оттуда; каждый держит в руках золотой или серебряный сосуд с небольшим количеством мирра, и они начинают петь O Deus, quis revolvet? [ «И говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба?» (Евангелие от Марка, 16: 3)]. И когда они приближаются к вратам Гроба Господня, два других клирика со свечами и в накидках с капюшоном становятся перед входом или близ него и поют в ответ: Quem queritis [ «Кого ищете»]. А жены отвечают: Jhesum Nazarenum. Тогда те им в ответ: Non est hic, surrexit [ «Его здесь нет, Он воскрес» (Евангелие от Матфея, 28: 6)]. Они продолжают петь, когда жены входят во Гроб и после короткой молитвы выходят и встают посреди хора. Они громко всем возвещают: Alleluia. Resurrexit Dominus».

Автор Требника прерывает свое описание переодевания клириков в женское платье замечанием: «Но этого больше не делают по причине больших толп молящихся паломников». Замечание озадачивает, если понимать его буквально, что из-за тесноты в храме невозможно было переодеваться. Мы скорее склонны думать, что паломники (наш автор не говорит о людях в целом, но только о паломниках) находили подобное представление (хотя и обычное в Европе) несколько фривольным и неподобающим в святом Иерусалиме. Это был не единственный случай, когда европейцы проявляли бо́льшую толерантность у себя дома, чем в Святой земле во время паломничества.

В праздник Вознесения крестный ход, естественно, направлялся к Масличной горе, где после молитвы «Отче Наш» (Pater Noster) процессия шла в храм Вознесения Господня (Ascencio Domini), в котором сохранились отпечатки его стоп.

Праздник Обретение Святого Креста, возникший в Иерусалиме в честь его чудесного обнаружения (3 мая 326 г.) императрицей Еленой, матерью Константина Великого, торжественно отмечался в храме, в приделе Обретения Креста.

Хотя Требник не указывает деталей, мы можем предположить, что праздник Троицы и Сошествия Святого Духа имел отношение к храму на горе Сион. Здесь также праздновался праздник Успения Пресвятой Девы Марии, когда участники торжеств шли крестным ходом в церковь Спасителя, а затем в церковь Святой Девы Марии в Иосафатовой долине.

Ничего подобного Требнику храма Гроба Господня не сохранилось в других местах, кроме Иерусалима. Конечно, ни один город не мог сравниться по количеству храмов и памятных мест со столицей. Тем не менее Назарет, Вифлеем, гора Фавор, храм Иоанна Крестителя в Иудейских горах (Айн-Карем) и церковь Встречи, место Крещения Господа на реке Иордан были не только местом паломничества, но и важными центрами торжеств в соответствующие дни литургического года. Каждый год для благочестивых и любознательных паломников и местных жителей здесь устраивались чтения Евангелий, назидательное представление для всех пришедших.

«Приидите, неверные, покажите мне место, где вы храните ваши самые ценные реликвии. Если вы не сделаете этого, готовьтесь к смерти!» Эта фраза взята не из кровавой мелодрамы или поучительного сказания о монашеских чудесах. Эти слова принадлежат Мартину, аббату цистерцианского монастыря Пайрис в Эльзасе, и приведены в его жизнеописании, написанном монахом Гюнтером. Они относятся к 1204 г., когда крестоносцы разграбили Константинополь. Биограф рассказывает, как во время повального грабежа города, когда каждый крестоносец искал для себя добычу, добрый аббат ворвался в одну из византийских церквей, где была похоронена мать императора Мануила Комнина (по всей вероятности, храм Пантократора), и похитил все его реликвии. В последней главе его биографии содержится полный список реликвий, которые были вывезены в Европу и стали ценным сокровищем монастыря Пайрис. Биограф-монах, наделенный чувством юмора, подытоживает все деяния своего настоятеля краткой фразой: «sacrum sacrilegium» – «святое святотатство»!

Культ реликвий, бывший важной проблемой в первые века христианства, стал самым популярным выражением массового благочестия в пору раннего Средневековья. Простой человек не ждал, пока святые отцы и ученые выработают теорию о святости мощей мучеников, как о земном храме, хранителе Святого Духа. Вера в чудесные свойства мощей была одной из наиболее распространенных религиозных практик на Западе. Иногда чудесным образом, но довольно часто самым прозаическим образом святые реликвии привозили с легендарного Востока. Не все Translationes (перенесения мощей), как эвфемистично называли это ограбление, получили большую известность, как это было с мощами святого Марка, принесенными с триумфом из Александрии в Венецию, и только о некоторых можно сказать, что они переместились сверхъестественным образом. Так случилось с телом святого Иакова, которое оказалось в Компостеле (ставшей Сантьяго-де-Компостелой). Церкви и монастыри просто жаждали иметь у себя любые «подлинные» мощи, чтобы придать себе больше святости и повысить свой статус. В этих обстоятельствах Святая земля и некоторые граничившие с ней страны, такие как Египет и Сирия, стали миной замедленного действия для людей благочестивых и золотым дном для предприимчивых авантюристов. Константинополь, в котором собирались реликвии со времен Античности, снабжал ими всю христианскую Европу вплоть до разграбления города во время 4-го Крестового похода (1204). Европу после этого события наводнили святые реликвии византийской столицы. Тем не менее Святая земля продолжала обладать многочисленными святынями. В святых местах Палестины, особенно в Иерусалиме, Вифлееме и Назарете, паломники имели большие возможности для приобретения реликвий или, по крайней мере, различных сувениров, которые потом с большим почитанием хранились в церквях и монастырях их родных городов.

Было бы утомительно перечислять все те места, из которых в Европу привозили частицы святых мощей. Гроб Господень, Голгофа, Колонна бичевания Христа – все это только небольшая их часть. Строго говоря, фрагменты скальных пород и земля, пропитанная елеем, были не «реликвиями»; их классифицируют в наши дни как «святые объекты», которые обладают некоторой долей святости; они соприкасались со святыми останками и собственно святынями. «Подлинных» святынь было меньше; волосы, зубы и кости святых почитались более всего, но ничто не шло в сравнение с фрагментами Креста Господня, бывшего самой большой святыней среди всех тех реликвий, что остались от Христа. Отдельные частицы Креста были привезены в Европу; часть из них архиепископ Ансельм передал Парижу, и им поклонялись сотни лет вплоть до Французской революции. Иногда собрание реликвий с частицами истинного Креста становилось средством пропаганды, которой занимались крестоносцы за рубежом. Иногда будущий объект поклонения присылали из Европы, как это случилось с перстнем французского короля Людовика VII. Его отослали обратно во Францию после того, как им прикоснулись к различным святыням.

Невозможно сказать, насколько этот культ мощей стал частью религии самих крестоносцев. Все, что мы знаем, связано с паломниками и церковными учреждениями в Европе. Люди, жившие в постоянном соприкосновении со святынями, могли иметь совсем иное отношение к мощам и святым предметам, чем те, кто пришел издалека в поисках таких предметов. Если бы крестоносцы имели более трезвый взгляд на вещи, то они могли бы понять, что это не было следствием софистических рассуждений, но простым «привыканием» к святому. То, что мы знаем о практике крестоносцев в области их верований, не дает нам сделать какие-либо выводы.

Суеверия крестоносцев были идентичны не только суевериям их современников в Европе, но и зачастую таковым восточных христиан и мусульман. Вера, что земля из Мамре близ Хеврона (из которой был создан Адам) была действенным лекарством от болезней, имела широкое распространение. Таким же исцеляющим средством, но только против укуса змеи, было немедленное совокупление. «Молоко Девы Марии» – частички белого пористого камня из Млечного вертепа (лат. Crypta Lactea) в Вифлееме, которое принес с собой епископ Вифлеема на поле битвы под Аскалоном (1123), обеспечило войскам победу. Стрела, которая пробивала доспехи, сразу же отклонялась, едва коснувшись надписи с именем Господним. Длинный перечень таких суеверий можно составить по источникам крестоносцев. Это характерно не только для Святой земли, на основании любого европейского источника можно собрать подобный богатый урожай сведений. С другой стороны, небесные видения (столь обычные в 1-м Крестовом походе) – рыцари в сияющих доспехах, ведущие Божьих воинов в бой с неверными; таинственные отшельники, дающие советы предводителям войска, какую избрать тактику для победы, – случались все реже с каждым последующим крестовым походом. На самом деле довольно сложно найти подобные примеры в хрониках самого королевства. Это само по себе не доказывает, что крестоносцы имели более трезвый взгляд и были меньше склонны к сверхъестественному; им требовался мессианский экстаз, чтобы вызвать видения Божественного вмешательства. В повседневной жизни жители королевства хотя и просили Бога о помощи, но больше надеялись на свои собственные силы, даже если мусульманин был учеником сатаны.

Для поведения крестоносцев был характерен один феномен – почитание мест, что считались святыми для всех религий. Гробницы патриархов в Хевроне с постройками царя Ирода почитались евреями, мусульманами и крестоносцами. Последние даже «повторно обрели» их в 1118 г. Начиная с I в. традиция почитания гробницы царя Давида вышла за пределы горы Сион, и она стала святым местом всех трех религий. Известный еврейский путешественник Беньямин из Туделы рассказал историю о христианах, которые попытались проникнуть в гробницу, и Бог жестоко отомстил им за это. «Пещера льва» напротив Яффских ворот на кладбище каноников храма Гроба Господня (Мамилла) была местом, где персы собирались предать огню христианских мучеников, но чудесным вмешательством льва, который охранял их, они были спасены. В XIII в. ученик великого Нахманидеса рассказал, увы, ту же самую историю, только на место христиан он поставил евреев, а на место персов – христиан! Место близ Акры вблизи «Бычьего источника» (Айн-Бакар), где Адам пахал землю, почиталось представителями всех трех религий. «Зеленая мечеть» – Аль-Кхадра – в Аскалоне стала храмом Святой Девы Марии Катарской. «Пещера Илии» на горе Кармель была почитаема христианами, евреями и мусульманами. Само собой разумеется, что эспланада перед храмом со своими святынями, так же как и Елеонская (Масличная) гора, почитались всеми.

Эти немногие примеры среди множества других не могут служить доказательством синкретичности религий и религиозной терпимости. Такая практика просто отражает непростую историю страны, которая стала колыбелью иудаизма и христианства. Под их объединенным влиянием ислам многое заимствовал у них. Святыни сменили хозяина. Христианство изгнало иудаизм из места его рождения, построив свои церкви и монастыри. Когда пришел ислам, они стали мечетями, а затем крестоносцы снова обратили их в храмы. Мусульмане уничтожали скульптуры, иконы, кресты и мозаики и, как это сделал Саладин после захвата Иеруслима, совершили обряд очищения оскверненных христианами мечетей розовой водой. Христиане закрывали михраб в южной стене мечети и строили алтарь у восточной, переплавляя захваченный металл в колокола. Места, святые для одной религии, оставались такими и для другой, когда та побеждала. Новые верующие брали себе святые писания прежней религии и продолжали молиться в тех же самых местах вместе с теми, кто относился к ним как своим законным наследникам, молясь и надеясь на искупление своих грехов.

Даже несмотря на наше исчерпывающее знание церковной организации, довольно трудно определить роль церковной иерархии и понять значение религиозной жизни в королевстве. Налицо явно выраженная двойственность между официальной и действительной позицией духовенства в жизни государства и общества. Хотя из договоров крестоносцев следовало, что патриарх является одним из двух правителей королевства, и называли его не иначе как «духовным владыкой», в действительности ни один прелат не влиял когда-либо на политику и не играл важной роли в его истории. Имя патриарха, как и повсюду в Европе, стояло первым в списке тех, кто участвовал в работе государственного совета и присутствовал на официальных церемониях, и подпись его тоже стояла первой под международными договорами. Но так было принято в любой христианской стране, что отражало общую концепцию общественного строя, и это не служит доказательством значимости его поста в королевстве.

Латинская церковь на Востоке с самого начала обеспечила себе более важное положение в королевстве, чем церковь в Европе. Тем не менее в королевстве, созданном в большой степени благодаря инициативе папства, которое оставалось его главной опорой на протяжении двухсот лет его существования, роль церкви так и не стала определяющим фактором. Она никогда не представляла интересы какой-либо партии, идеологии или хотя бы группы влияния ради соперничества с монархией и знатью. Казалось бы, напрашивается вывод, что общество крестоносцев было более мирским и менее религиозным, чем современные ему европейские общества. Об этом могли бы свидетельствовать и впечатления большого количества паломников, и обличения епископа Акры Жака де Витри. Однако, если трезво проанализировать все его труды, нам трудно однозначно опровергнуть или принять эту точку зрения. Дело было не в религиозности или отсутствии ее, место церкви в обществе определял тип прелата, который управлял ею и представлял ее.

За единственным исключением – это был архиепископ Тира Вильгельм (Гийом) – среди палестинского духовенства никогда не встречалось выдающихся личностей. Палестинский клир, если сравнить его с клиром таких стран, как Англия, Франция, Германия и Италия в ту же самую эпоху, так и не дал миру ни выдающихся государственных деятелей, ни мыслителей, ни ученых, ни духовных лидеров, типичных для Европы XII–XIII вв. Это может быть отчасти объяснено неблагоприятными условиями, сложившимися в королевстве. К примеру, тем, что оно вело постоянные войны. Но этот ответ, как представляется, не совсем правильный.

Иной подход, возможно, поможет прийти к решению вопроса. Никто из высшего духовенства (и снова за исключением архиепископа Тира) не был уроженцем Святой земли. Высшие эшелоны церковной иерархии рекрутировались исключительно из европейцев. Некоторые папские легаты стали патриархами, а священники-визитаторы были избраны в епископы и настоятели. Страна не произвела на свет своих собственных духовных вождей.

Эта зависимость в священниках от Европы – характерная черта королевства. По всей вероятности, крестоносцы настолько привыкли ждать помощи и руководства от Европы, что приняли за само собой разумеющийся факт, что духовенство приглашалось из-за границы. Возможно, чувство своей неполноценности порождало эту зависимость от Европы. Но нельзя было пожаловаться на отсутствие возможностей или интереса. Множество церквей и монастырей, святые места и другие достопримечательности Святой земли вкупе с богатством церковных учреждений – все это были благоприятные факторы, должным образом не используемые. Здесь и там мы слышим о наставнике, обучающем клириков храма Гроба Господня, об учителе теологии в Акре. Но такие отсылки очень редки, и они не более чем любопытные исключения. Школы при церквах и монастырях, конечно, существовали, но они занимались только начальной подготовкой священников и никогда не становились настоящими школами в средневековом смысле слова. Если ученик отличался одаренностью и хотел продолжать обучение, он следовал примеру архиепископа Вильгельма Тирского, который покинул королевство и 20 лет обучался во Франции и Италии. Само королевство не давало такой возможности способным людям и так и не обзавелось своей богословской школой. Государство крестоносцев, находясь на периферии Европы, оставалось колониальным по своей сути, зависимым от материнского континента в самых сокровенных областях своей духовной жизни.

Очевидная провинциальность местной культуры и тот факт, что в королевстве так и не появилось ни своей школы, ни собственных священников, вполне достаточны для того, чтобы объяснить то незначительное влияние, которым пользовалась церковь и духовенство. Это резко контрастирует с богатством церкви. В описях ее имущества фигурируют сотни деревень, домов, виноградников, торговых мест, сушильных печей, купален. Десятины с различных феодальных доходов, богатые дарения из-за границы и пожертвования паломников постоянно пополняли церковную казну.

Обратившись затем, после рассмотрения проблем клира, к общественным институтам и организациям церкви, мы вновь обнаруживаем подобную двойственность. С одной стороны, духовенство обладало большими состояниями и отдельные его представители вели жизнь весьма далекую от аскетической жизни 1-го Крестового похода, не говоря уже о следовании по стезе апостолов, которые учительствовали и проповедовали здесь тысячу лет назад. Излишне упоминать про патриарха, у которого хозяйство вела замужняя женщина. Жители Иерусалима прозвали ее Мадам патриарх. Не обращая внимания на некоторые преувеличения такого проницательного наблюдателя, как англичанин Ральф Найджер, невозможно не вспомнить его описания патриарха Ираклия, который накануне падения Первого королевства просил помощи у Запада.

«Я видел патриарха Иерусалима, который приехал в Европу просить помощи. Он прибыл в роскошном облачении, блиставшем золотом и серебром, которое начинало звенеть каждый раз, как только он совершал какое-либо движение, и это мешало, к большой досаде, расслышать его слова. Добавьте к этому различные их напитки с травами и специями и сами их наряды, издававшие сильный запах, от которого начинала кружиться голова. Я видел его церковную утварь, которую мне еще не доводилось увидеть в своей жизни, я имею в виду более дорогую. Подытоживая сказанное: ни один патриарх в западном мире не появлялся в обществе в столь торжественной обстановке. Если нам придется судить о других сторонах восточной роскоши этой страны (Палестины) на примере того, что мы видели, мы должны признать, что многое из этого противно Богу. А те, кто приходит из этой страны, рассказывают еще более удивительные истории».

Даже если не принимать во внимание большую часть того, о чем говорил Жак де Витри (который считал себя святее римского папы), вполне можно согласиться с его описанием богатств церкви, чему мы имеем многочисленные документальные свидетельства.

«И когда почти весь мир, – писал епископ Акры, – стал данником прелатов церкви и черного духовенства, одаривая их различными дарами и пожертвованиями, «и пасли пастыри самих себя, а овец Моих не пасли» (Книга пророка Иезекииля, 34: 8). Они даже заразили своим продажным поведением свою паству. Они стали коровами, жиреющими на горных пастбищах Самарии; они стали богачами, вместо того чтобы быть бедными, как Христос; вместо того чтобы, как он, унизиться, они возвысились; его бесчестью они противопоставили свою роскошь, они возвысились на его наследии. И все это они делают, когда Господь сказал апостолу Петру: «Паси овец моих» (Евангелие от Иоанна, 21: 17), и мы никогда не слышали, чтобы Он говорил: «Стриги овец моих».

Некоторые из этих прелатов были придворными фаворитами, и они добились высокого положения в церковной иерархии благодаря королю; другие, все еще не потерявшие благочестия, как получившие образование, так и его не имеющие, довольно малочисленны. В лучшем случае они были посредственными личностями и посредственными церковниками. Это был тип колониального духовенства; благодаря местным социальным условиям Святой земли и ее святыням эти священники заняли в церкви посты, которые они вряд ли могли заполучить благодаря своим личным качествам.

Мы опять сталкиваемся с двойственностью церковной организации. С одной стороны, процветающая и развивающаяся с беспрецедентным размахом новая латинская церковь. Нас поражает количество церквей и монастырей, построенных на небольшой территории Святой земли за два-три поколения после ее завоевания. Даже сверхкритичный Жак де Витри, которого охватывало лирическое вдохновение, только когда он занимался обличениями (что было в порядке вещей), не мог не отдать должное достижениям латинской церкви на Востоке: «Старые церкви были восстановлены, а новые построены благодаря щедрости правителей и подаяниям верующих, монастыри построены в подходящих для этого местах, повсюду возведены приходские церкви, а священники обеспечены всем необходимым для богослужений».

Но то же самое стремление простого человека и церковных институтов твердо обосноваться в Святой земле имело своей оборотной стороной процессы, мешавшие интегрироваться в новую жизнь. Языковые различия вели к образованию замкнутых групп верующих вокруг отдельных церквей. Можно было участвовать в литургии, обладая поверхностными знаниями латыни, или вовсе не знать ее. Но в таком случае невозможно было требовать от прихожан понимания произносимых проповедей на незнакомом языке. Кроме того, существовали местные и глубоко укорененные традиции, заимствованные in toto (в целом) из Европы. Венецианцы, пизанцы и генуэзцы, если и не находились в какой-то момент в состоянии войны друг с другом, вряд ли могли договориться. Они привезли собственных священников и построили собственные приходские церкви, которые находились в зависимости от своих кафедральных соборов. В итоге монастыри и духовно-рыцарские ордена узурпировали обязанности и привилегии приходских церквей. Официально или полуофициально они не подчинялись местным иерархам, и их приходы продолжали соперничать с местным духовенством. Они открывали свои церкви для таинства крещения, когда город был под интердиктом; в это время они также не отказывали в христианском погребении даже тем, кому было в нем отказано местными священниками. Совершались тайные браки, и заключались незаконные союзы, часто запрещенные каноническим правом. Высшая иерархия в отсутствие энергичных епископов была не в состоянии противостоять этим центробежным тенденциям, имевшим своей причиной разнородное происхождение иммигрантов.

Взаимоотношения в рамках церковной организации представляли те же самые центробежные тенденции, в политике представленные иммунитетом и независимым положением итальянских анклавов-коммун и духовно-рыцарских орденов. В целом они являются симптоматическим отражением реальностей колониального государства, которое так и не решило проблему соперничавших друг с другом институтов. Государство не смогло объединить в единое целое разнородное население, продолжавшее следовать своим обычаям и религиозным взглядам, которые так и не удалось привести к общему знаменателю с официальным вероисповеданием.