Обрыв

Фома Хромой, морщась, волочил ногу, Кила топал, угрюмо повесив голову, хитрован Луков норовил поотстать – Голод оглядывал исподтишка своих подельников, ни к одному не чувствуя доверия. Думал: «Всех бы вас одним пучком – в болото. Только виснете на шее».

Считай, чудо, что не обдристались черти при побеге. Кила перехватил руль в ту же минуту, как Голод проткнул заточкой глаз шоферу. Фома и Луков прыгнули на подножку ЗИСа, капотом выбили створку ворот – хорошо, одна была открыта. Погнали по шоссе.

Прикинув, за какое время легаши организуют перехват, Голый царь велел свернуть на лесную дорогу. Попетляли мимо хуторов, рыбачьих сараев. За трансформаторной будкой оставили грузовик, двинулись лесом по берегу.

В лесу Голод и собирался бросить подельников – каждый за себя. Он прикидывал, правильно ли наметился в сторону колхоза «Путь Ильича», где на лесной пасеке его ждал надежный кореш. Воровская ельна приготовила авторитету «лежку» – тайную малину в частном доме, в окрестностях Таллина. Пересидеть, а там как бог даст – документы своеручат, можно смазать лыжи и в Ленинград, и в Москву.

Хромой начал отставать, похныкивать. Луков подгонял – мол, надо до темноты выйти к человеческому жилью.

– А чего тебе жилье? Можно и в лесу заночевать, – возражал Кила.

– Тут, говорили, дачный поселок. Много дач теперь стоят закрытые. Переночуем в тепле, а там решим, что дальше.

«Хитрит, глиста. Сам винта нарезать решил. Такой скозлится на первом допросе».

Шли по лесу больше часа, держались морского обрыва – справа был виден просвет между сосен.

Голод первым услышал, как невдалеке затрещала сорока. Сделал уркам знак примолкнуть, замереть. Хрустели ветки, к ним приближался человек.

Гражданский штымп, худой как палка, в кепке, брезентовом плаще и резиновых охотничьих сапогах, шагал как попало, не глядя под ноги. Лицо с мелкими чертами, с небольшими, глубоко посаженными глазками, помятое, с налипшими на щеку сосновыми иголками. Хрящеватые уши. За спиной рюкзак.

– Гражданин, мы к дачному поселку правильно идем? – окликнул Луков, моргнув Фоме, чтобы заходил штымпу за спину.

Прохожий сморгнул глазами, растерянно оглядывая босяков.

– Да, вероятно…

Ване Кнутову показалось, что он снова стал мальчиком тринадцати лет. Псков, укрепления вдоль реки. Лагерники в телогрейках, русская речь. Он торопится забрать из караульной корзинку для пикника. Оберштурмфюрер просил захватить теплый плед…

Нет, он – Ганс Кнутсен, награжденный почетным дипломом за успехи в обучении. Нет, Ремчуков! Перебивая, смешиваясь, в голове назойливо спорили разными голосами незнакомые люди. Лагерники тем временем потрошили его рюкзак. Трясли пробирки, в которых находились образцы почв и урановой руды.

– Гляди, Голод, да у него тут целое радио!

– Ты, дядя, никак шпион?

– Вот бы сдать его в обмен на актировочку!

– Маслину тебе в пузо, а не волю…

Ремчуков опомнился.

– Товарищи, я – начальник геологоразведочной партии. Моя группа идет следом, восемь человек. Они смогут ответить на ваши вопросы.

Лагерники переглянулись. На лицах изобразился страх. Мгновение, чтобы переломить ситуацию. Идиоты не догадались сначала обыскать его.

Пистолет сам лег в руку, Ремчуков выстрелил через плащ. Хромой упал, угрюмый ударился спиной о дерево. Но в этот момент сзади тяжело напрыгнул на плечи зверь; изможденное лицо, напоминающее костистый череп, нависло сверху. Смерть? Моя?..

Голод вломил «геологу» кулаком между глаз и, локтем зажав, свернул шею – склизло хрустнули позвонки.

– Может, он правда тут не один? – шепнул Луков, поднимаясь из-за куста.

– Не размузыкивай, лярва.

Кила откинулся – мелкой дрожью пошевелился минут восемь, закатил глаза. Фоме пуля «геолога» попала в мякоть руки. Луков перевязал его тряпками. Помалкивали урки, опускали рожи, чтобы не встречаться с волчьими глазами Голода. Но приказания исполняли.

В низинке развели костер, раздели «геолога». Голод нашел в его котомке хороший нож. Срезал с костей убитого филей и бедренные части. Остатки прикопали, присыпали листьями. Мясо запекли на огне.

Фомушка поморщился было.

– Мы ж не в блокаду… человека жрать.

– Не хочешь – не жри.

Кусок хлеба, взятый из вещей «геолога», Голод делить не стал, взял целиком себе.

Жевали сладковатую человечину, каждый думал о своем.

У Фомушки в приморском поселке под Таганрогом имелись некогда жена и дочка. К ним думал пробираться. Воображал, как удивится Тамара, увидав его после стольких лет неизвестности. Сколько раз написать собирался, да не выходило складно соврать. А может, и нет уже на земле ни того Таганрога, ни дома, ни родных когда-то людей?..

Луков тоже думал о женщине. Представлял стройное, но с большими тяжелыми грудями тело юной марухи, с которой сожительствовал в довоенные времена. Найти бы такую девочку в кружевных панталонах, со звонким, летучим смехом. Отмокнуть в ванне, намыть подмышки и голову душистым мылом. Отоспаться на чистых простынях в обнимку с горячей, гладкой, веселой… Только чтоб была она не старше двадцати пяти, нравились ему молодые.

Голод прислушивался к шорохам леса, обдумывая план избавления от ненужных уже подельников. Поев, он переоделся – натянул штаны, накинул лепень «геолога», осмотрел и сунул во внутренний карман тульский пистолет. Думал, не взять ли рацию – рискованно, а вещь полезная, может послужить.

– Думал, всяких шпионов перевидал. Немецких, японских, бразильских, – сплевывая жилистый кусок, усмехнулся Луков. – Но чтоб не по при говору, а настоящий диверсант – не чаял и поглядеть.

Голый Царь молчал.

С тоски или чтоб заглушить боль, свербящую в руке, Фома затянул негромко песню:

 

В скалистых горах Апатиты,

Где строится новый завод,

Туда сослано много народа

Неизвестно на сколько годов.

Их бьют за работу плохую

И хлеба им мало дают.

Едят они тухлую рыбу

И воду холодную пьют.

 

От шоссе по грунтовой дороге приближались грузовые машины. Охранный взвод и две роты нарвской стрелковой дивизии готовились прочесывать лесной массив у взморья.