Диверсия

Разбуженный ночным звонком, Гаков мгновенно и отчетливо вспомнил причудливый сон – Сталин, коза, диверсия на Комбинате. Нервно кричал в трубку начальник охраны Анохин:

– Арсений Яковлевич, беда у нас! Диверсия, поджог!

Не помнил, как оделся, как сел в машину. Подъехал и узнал – во время ночного обхода сторож, бывший сапер, услышал шорохи возле забора и решил осмотреть участок за лабораторией. Обнаружил брошенную коробку отсыревших спичек и подозрительный шнур, а по шнуру – закладку динамита.

Пока докладывал начальству и звонил в милицию, поднялся дым из второго корпуса. Сторож набрал пожарную часть, а сам побежал в цех, потушил песком два возгорания.

Взрыв произошел на инструментальном складе, но большого огня удалось избежать. К приезду Арсения пожарные заливали водой подвал лаборатории и два очага у отстойников. В цехах горел свет, люди Анохина с собаками прочесывали территорию. Пока работали на Комбинате, были совершены поджоги городской администрации, нового дома на улице Маяковского и сараев у рыболовного причала.

Люди просыпались от пожарной сирены, наскоро одевшись, выбегали на улицу. Не понимая, что происходит, стекались к горящему зданию исполкома. По толпе струился ропот: «Диверсия! Диверсия, поджог».

Таисию разбудила соседка. Ребятишки подбежали к окну. Николка обрадовался зрелищу:

– Мама, смотри, море горит! И еще один костер… И вон там!

Таисия сунула Насте пакет с документами и облигациями, наказала собрать на всякий случай брата, в узел завязать постели и посуду. Если огонь станет приближаться, вещи выкинуть из окна, выходить на улицу. Сама же набросила пальто и побежала на площадь к администрации.

Пожарная машина приехала с Комбината, но тут же развернулась – кончилась вода. Бабы бестолково метались с ведрами, боясь подойти к огню. В толпе Таисия встретила Нютку. От нее узнала, что на Комбинате был взрыв, в город вызвали войска.

Люди всё сбегались, «Победа» Гакова едва не врезалась в толпу. Лицо директора со следами копоти, в отсветах пожара – точно он выбрался из преисподней – было искажено огромным напряжением.

Срывая голос, Арсений хрипло закричал сквозь гомон толпы, покрывая звон лопающихся окон. Сила окрика вдруг направила мечущихся людей, и вот уже пожарный рукав прикрутили к уличной колонке, из окон подавали ведра, выстроилась цепь. Передавали воду, мешки с песком.

Время уплотнялось, преобразовывалось в иное качество, имя которому не находилось, но назначение было понятно – вещество это склеивало в одно целое разрозненные человеческие существа.

Тут был весь город. Вертелись под ногами, скулили перепуганные собаки. Цель важного общего дела в одну минуту подняла людей над обыденными интересами, мелкими заботами, склоками, побеждая на время животную природу и соединяя души в единой победе со-бытия.

Тася работала вместе со всеми, передавая полные ведра, утирая глаза от едкого дыма. Она видела краем глаза, что у колонки воду качал Воронцов, мокрый, с обнаженными руками.

Когда над обгоревшей частью здания клубами поднялся белый дым, движение рук и тел замедлилось. Стало ясно, что огонь залили и здание выстояло. Пожарная машина залила остатки возгораний и снова уехала за пополнением воды. Толпа наконец остановилась и выдохнула:

– Спасли!..

Директор обходил дышащее паром здание с инженерами, указывал на окна. Вот когда понятно стало, почему именно Гаков волною времени был вынесен над прочими. Пример этот наглядно показал, почему побеждает общее дело, а не соперничество пусть ярких, но отдельных индивидуумов. Гаков сомневался, но все же делал то, что должен был делать тот самый советский человек, в праве называться которым он себе отказывал.

Лозовой выставлял вокруг милицейское оцепление. Стихия общего дела, огнем которой три сотни людей были охвачены еще минуту назад, потухла, толпа распалась на отдельные группы. Тихо переговариваясь, начали расходиться по домам. Небо над морем окрасилось золотистым светом – поднималось солнце. Кто-то крикнул в шутку: «Дом культуры горит!» В толпе молодых рабочих раздался смех. Но в следующую минуту Таисия увидела, что над зданием дворца культуры и в самом деле поднимается дым.

Зрелище было величественным и страшным, как будто огонь имел разум и волю, доказывая бессмысленность человеческой борьбы. Люди ринулись к портику под белыми колоннами, но по ним ударил жар, с крыши начали отлетать раскаленные заклепки и куски железа.

Толпа отшатнулась. Какой-то рабочий скомкал кепку, прижался к ней лицом и зарыдал в голос, как над покойником. Рыдания послышались со всех сторон. Люди, а с ними Таисия, ужаснулись мысли, что город теперь не спасти. Казалось, что пламенем охвачено не только здание, но каждая жизнь по отдельности, и все они вместе. Люди вдруг увидели себя сиротами на пепелище, бездомными скитальцами.

Тася рыдала вместе с толпой. Никто уже не слушал Гакова, который, поднявшись на каком-то возвышении, уже не кричал, сипел без голоса. По лицу Арсения текли слезы – он тоже понимал, что не залить ведрами высокую крышу, не дотянется пожарный рукав. И оставалось только смотреть, как огонь уничтожает постройку, внутри которой скоро запылает бархат кресел, буфет с дорогим оборудованием, сейф с выручкой в кабинете директора, хрустальная люстра и лепные портреты Пушкина, Гоголя, Чехова. И вместе с народным имуществом сгорит мечта о светлой, справедливой общей жизни, ради которой они вытерпели столько лишений, голодали, мерзли, отказывались от единоличного счастья.

– Червие земное, окаянное, осклизлое! Собаки, грехом в мир рожденные! Молитесь сыну и Богородице!..

Таисия обернулась на грозный окрик и увидала, как со стороны прачечной, раздвигая толпу, идет Квашня. Нагая, старуха шла босиком по головешкам и битому стеклу, подняв над головой черную икону, часть крышки сундука.

Ужас отразился на лицах – седая голая женщина с дряблыми складками кожи, отвислыми грудями и ягодицами, с венозными шишками на толстых ногах шагала размеренно и твердо, сотрясая землю.

– Бог наш Троица, гнев его во спасение! Земли целование! Слезами умовение! На торжище, на каторгу… Покаяние!.. Дождя просите!..

Таисия увидела, что там и тут люди опускаются на колени. Зинаида приближалась. Жутко звучал голос, красные всполохи падали на икону, где архангел и сатана с выскобленными лицами держали весы, и на одной чаше сидел, хвост подняв, рогатый бес. От ужаса перед этой картиной, трепеща всей душой, Тася пошатнулась, упала на четвереньки.

– Поклонитесь Богу нашему, червие содомское! Поклонитесь Царю небесному! Раны его отверсты… Целуй! Землю целуй, блудница!

Тася оперлась руками, приникла к земле лицом, и в этот момент общего крика и плача она вдруг погрузилась в тишину.

Всходило солнце. Внутри, под толщей почвы, кристаллических пород, залежей металлов, планета пульсировала беззвучной музыкой. И ту же музыку женщина услышала внутри себя и безошибочно поняла, что в ее теле совершается вечное таинство, нежное движение атомов, из которых должна составиться новая человеческая жизнь.

Воронцов смотрел на икону в руках старухи. Он видел две фигуры, одну в черном, другую в красном одеянии. Вместо лиц – белые пятна. Крик юродивой проникал в его голову, катился по венам, как будто огонь разгорался внутри грудной клетки и в паху.

– Дождя просите! Поклонись Царю небесному! Целуй землю, червие содомское, – хрипло кричала старуха.

В небе над городом сгущалась туча.

Гаков видел, как обнаженная старуха с иконой обходит горящее здание Дома культуры. Эта картина навечно врезалась в его сознание. Люди падали на колени, всхлипывали, никому не пришло в голову остановить обезумевшую женщину. Выкрикивая бессвязные слова, прачка ринулась к запертым дверям, толкнула плечом, и створка тут же поддалась. Люди молча ждали. Через несколько минут старуха появилась в окне верхнего этажа.

– В огонь идет!

– Господи, помилуй!..

Огонь над крышей вспыхнул сильнее.

Ветер прошел над головами и словно бросил в толпу пригоршню зерен. Алексей почувствовал, как крупная капля ударила по щеке. Дождь? Дождь!

Еще полминуты, и хлынул с неба потоком. Люди начали разбегаться, толкаясь, налетая друг на друга, не разбирая дороги. Накрыв головы одной телогрейкой, три женщины спешили спрятаться под крышу. Скинув ботинки, босиком шлепали по лужам молодые парни, студенты техникума. Многие бежали к дверям Дворца культуры. Откуда-то слышался смех.

Воронцов стоял посреди площади и смотрел, как дождь заливает дым над горящей крышей. Орфей, блуждающий средь сумрачных теней, он вдруг осознал, что присутствует при сотворении чуда, и от этого неожиданно остро ощутил себя живым, спасенным. Он вымок до нитки, но не чувствовал холода.

Над морем показался край солнца.

 

Старуха разбивает яйца в рот.

Два айсберга, над морем голых десен

Торчат клыки. Обвис ее живот,

Как скоротечна смена зим и весен!

 

 

Как ярмарочный пьяный хоровод,

Жизнь промелькнула. Выпит хмель до дна.

В кошелке памяти ее дыра. И вот

Обвешена, обсчитана она.

 

 

Косматую любовницу свою

Уже несет в объятьях Азраил.

Летят по кромке неба к забытью,

И Млечный путь – лишь тень могучих крыл.

 

 

Нет сладости, нет горечи потерь,

Лишь атомы вокруг и пустота.

Скрипит петлей расшатанная дверь.

И птицы вылетают изо рта.