Пуповина

Пионерские кружки открылись в городе, в новом Дворце культуры. Сразу несколько девочек из класса записались на курсы домоводства. Когда Эльзе упомянула об этом за ужином, матушка глянула пристально в ее лицо, ничего не ответила.

Эльзе сделала так, что к ним в гости зашла черноволосая Айно, дочка мельника, который стал при новой власти председателем совхоза. Мать нажарила tortillid – ржаных лепешек, подала чай.

Не замечая, как варенье течет по ее круглому подбородку, Айно болтала разные глупости. Кроме прочего, рассказала, что на курсах учат кроить и шить не хуже, чем в ателье, на занятиях много эстонских девочек и для работы дают бесплатно нитки и бязевое полотно. Еще рассказала, что до Комбината пустили рейсовый автобус, а всем, кто ходит на курсы, сделали пропуска с печатями.

Мать промолчала и в этот раз. Но Эльзе запомнила, как внимательно та слушала про швейные и вязальные машинки в классе, про то, что девочкам разрешают забирать готовые вещи себе.

В субботу Осе и Вайдо пошли топить баню и носить из колодца воду к одинокой старухе Михалке – за это им всей семьей разрешалось помыться после хозяйки. Собирая в узел чистое белье, не глядя на Эльзе, матушка спросила:

– Хочешь пойти на курсы и шить вместе с Айно?

– Если ты позволишь, – боясь спугнуть счастливую минуту, девочка опустила глаза.

Братья вернулись, разговор оборвался. Однако было видно, что в голове у матери какая-то забота.

В бане матушка усадила Эльзе на полку, сама намылила ей голову, как не делала уже давно. Для крепости и приятного духа сполоснула волосы заваренной в кадушке nõges – свежей крапивой. Достала ridge – столетний деревянный гребень с резным узором. Проводя по длинным влажным волосам дочери, заговорила негромко, ласково:

– Что ж, не век тебя держать у своей юбки. Можешь записаться на курсы, я не возражаю. Но будь осторожна с чужими людьми, не подпускай их близко. Помни всегда – они принесли в наш дом беду, разлучили с твоим отцом и братом.

Эльзе помнила – под волосами у нее остался след от медной пуговицы чужака. Ранка давно зажила, но небольшое утолщение можно было нащупать пальцами. По счастью, мать, приметливая на мелочи, не углядела шрама.

В тот день, когда Ищенко напал на Эльзе, мать ездила в Кохла-Ярве. Зная ее характер, братья решили ничего не рассказывать. Вайдо и Осе отмыли сестру, отчистили ее одежду, заштопали порванные чулки и пришили новые пуговки к платью. А день спустя, тайно и быстро, лесные партизаны совершили казнь над чужаком.

Расчесав свои волосы, мать толкнула разбухшую дверь старой бани, выплеснула за порог крапивные листья. И, чего тоже давно не делала, обняла Эльзе, поцеловала в голову.

– Бог, девочка, все наши видит грехи, даже в помыслах. Всё тайное станет явным, всё скрытое выйдет наружу. Чистой держи себя, доченька. Ничего от меня не скрывай.

На дворе темнело, свет едва проникал сквозь мутное оконце под потолком рубленой бани, и матушка не заметила, как щеки Эльзе, ее маленькие груди и живот порозовели от стыда.

С мая девочка тайно получала письма от Павла. Айно помогала ей – забирала конверты на почте. Сокровеннее этой тайны в жизни Эльзе не было ничего. Ни близнецы, ни братья-партизаны, сидящие в бункере, не знали об этом.

Павел писал о своей жизни. О поступлении в университет, о прочитанных книгах, о футболе. О московском метро – подземных храмах, отделанных мрамором и скульптурой. После экзаменов он обещал приехать к дяде на Комбинат и остаться до августа. В одном конверте он прислал переписанное от руки стихотворение, в другом – набор открыток с видами Москвы.

Открытки эти поразили Эльзе. Замки и дворцы, как из древней сказки, казались невероятно огромными в сравнении с людьми-муравьями и жуками-машинами. Она подолгу рассматривала здание на Смоленской площади, Спасскую башню Кремля, высотку на Котельнической набережной и новое здание Университета. Ей не верилось, что этот сказочный город существует на самом деле, что люди могут запросто жить и работать в таких домах.

Но Павел писал, что ходит по этим улицам и даже бывал в Кремле. Он обещал, что покажет Эльзе Москву, самый светлый и прекрасный город мира, столицу самой лучшей в мире страны СССР, где люди живут свободно и счастливо.

Письма Эльзе прятала в лесу, в дупле большого ясеня, чтоб доставать и перечитывать по дороге в бункер. Но открытки, не удержавшись, принесла домой и сунула в соломенный матрас. Перед сном потихоньку разглядывала их и представляла, как вместе с Павлом гуляет по сказочному городу, задирает голову к небу, чтобы увидеть Ruby tärni – рубиновые звезды на остроконечных башнях. Душу тревожил чужой язык, журчащие имена: Кремль, Сокольники, Пречистенка, Якиманка.

Эльзе вспомнила письма Павла сейчас, надевая полотняную рубашку, застиранную до прозрачной тонкости, заштопанную в нескольких местах. Сама не знала, как решилась высказать то, о чем думала в последнее время.

– Мама, ведь не все чужаки плохие люди… Есть такие, кто не желает нам зла.

– Что ты сказала? – мать повернулась, лицо ее дышало гневом. – Запомни, глупая девчонка, чужаки пришли, чтоб уничтожить наше племя! Тысячи эстонцев сослали в Сибирь! Их повесили, расстреляли! А русские взяли их собственность – дома, хутора, заводы и фабрики!

– Не только эстонцев ссылают, – дрожа от волнения, но чувствуя упрямый дух противоречия, шепнула Эльзе. – Братья говорят, что русские заключенные живут тяжелей, чем немцы и эстонцы. Их ставят на самую черную работу. А солдаты Омакайтсе служили в СС, убивали евреев…

Мать ударила ее по губам, так сильно, что Эльзе почувствовала во рту привкус крови. Никогда раньше матушка не поднимала на нее руку, и девочка сжалась, застыла от изумления.

– Ложь чужаков в твоей голове! Ты предаешь своих братьев, которые заживо гниют в лесах и болотах! Знай, скоро настанет день судного гнева! Огромные корабли придут в наши воды, большие войска сойдут на берег, с ними вернутся твой отец и брат… Чужакам не будет пощады! Месть восстает из руин!

Бледное лицо, искаженное гневом, вдруг показалось Эльзе незнакомым и страшным. Будто не матушка перед ней, а безжалостный Libahunt – оборотень, вселившийся в человека.

– Горе тому, кто предаст свою землю и предков, – из горла матери звучал железный голос, от которого стыла кровь. – Уйдешь к чужакам – значит, ты мне не дочь. Так говорю тебе я, Мара Сепп.

Вечером за ужином и на другой день матушка не сказала Эльзе ни слова, избегая даже смотреть в ее сторону. Душу заливала обида, поднималось упрямое чувство противоречия. Девочка вспоминала тесный, пропахший несвежим бельем и сыростью бункер, вечно потупленные взгляды Осе и Вайдо, безнадежность в глазах двоюродных братьев. Разве кто-то из них еще верил в прибытие кораблей? Нет, они просто боялись высунуть головы из болота.

Чужаки сильны, как великаны, и готовы делиться с другими силой и мощью. А крестьянские парни, которые ушли в леса после войны – никакие не рыцари, а просто глупцы, которых одурачили пустыми обещаниями дурные люди. Может, и Худой не прячет рацию в лесу, не держит связь с могучими врагами СССР, как он рассказывает. Может, он вовсе не диверсант, не координатор центра разведки, а просто обманщик. На Комбинате убили женщину – об этом говорили в школе. Эльзе была почти уверена, что это дело рук Худого.

Нет, Павел не такой, – думала девочка. Юный комсомолец верит в будущее счастье, прямо смотрит людям в глаза. И здания-дворцы, и мосты над реками, и те прекрасные слова, что льются над Москвой в песнях и стихах, – они не могут быть обманом.

А матушка? Что ж, она просто стара. Ей не слышно движения времени, она живет одними прошлыми обидами. Бог простит ее. Со временем она поймет.

Так думала Эльзе в конце этого странного дня, засыпая в своей постели. Рукой она нащупывала и гладила картонку с открытками Москвы, мысленно посылая привет русоволосому Павлу.

Девочка всё еще слышала во рту вкус крови и чувствовала себя щенком, который перегрызает материнскую пуповину.