Надя

Зачем я позвонила, повторяла она, зачем я позвонила. Господи, зачем, что делать, это так неожиданно и страшно, он не перезвонит, он рассердился, впервые рассердился на меня, неожиданно, сильно, на ровном месте. Я позвонила не вовремя, неуместно, он был не рад мне, оказывается, он может и не радоваться мне, он поставил меня на место, потому что кто я действительно и зачем ему нужна, я придумала все себе, я поверила в него и в дракона, нет никакого дракона, и этого городка в мальвах и георгинах тоже нет, и того человека, который тепло и влажно дышал мне в висок теплой летней ночью, нет и никогда не было, вместо него есть другой, которого я не знаю, а ведь думала, что уже знаю…

Надя сидела на полу, прислонившись спиной к дивану, и ей очень хотелось пить. Но встать и пойти на кухню она не могла. Она не могла себя поднять – ни усилием воли, ни усилием мышц. И тут позвонила Нино – как почувствовала что-то.

– Послушай, – сказала Нино, выслушав Надино закольцованное «зачем я позвонила», – послушай, мать, ведь ничего не произошло. Абсолютно ничего. Просто попала под горячую руку. Уверяю тебя, такое случается.

– Он больше не позвонит, – сказала Надя. – Никогда.

Нино молчала.

– Он больше не позвонит, – повторила Надя.

– А если и так? – вдруг согласилась Нино, и Надя зажмурилась. – Если и так? Что, умирать теперь?

– Я позвоню ему завтра, – сказала Надя. – Проведу завтра интервью с кандидатом и позвоню. Сама.

– С кандидатом в президенты? – неудачно пошутила Нино.

– С кандидатом в управляющие филиала агрохолдинга. И позвоню.

– Так, – сказала Нино. – Бери такси и дуй ко мне. Я иду за коньяком.

Надю ждал не только коньяк, но и накрытый с грузинским размахом стол – долма, чахохбили, лобиани, ачма и дымящийся шашлык.

– Мы в прекрасном мире живем, моя курочка, – сказала Нино и крепко обняла Надю. – Все привозят в любое время суток. Обожаю. И за это мой первый тост. За этот прекрасный заботливый мир.

Надя выпила первый бокал залпом и попросила налить еще. И заплакала.

– Ешь, – приказала Нино. – Ешь мясо. И пхали. И бажи. Вот я тебе бажи сейчас на хлеб намажу. Баааажи на хлеб намааажу… Бажи лечит душу, чтоб ты знала. И веточку кинзы сверху. Кинза тоже лечит. И мясо я тебе порежу маленькими кусочками. Ешь, любимая. Жизнь – боль. Плачь и ешь, одно другому не мешает.

После третьего тоста, который был за Илона Маска, создателя электромобиля, Нино заметила:

– Несоразмерная реакция.

Надя ела бажи чайной ложкой. Бажи действительно лечил, или ей просто хотелось в это верить.

– Несоразмерная реакция у тебя, – повторила Нино, – избыточная. Так могла бы реагировать пятнадцатилетняя дурочка с гормональной революцией в организме. Но ты взрослая женщина сорока лет и не дурочка. Хоть отворот делай, ей-богу.

– Я позвоню ему завтра, – сказала Надя.

– Выжди три дня, – посоветовала Нино и наполнила бокалы вновь. – Лучше четыре. Успокойся. И он пусть успокоится, если он вообще о чем-то волновался. Везде, где появляется сверхценность, все рвется по швам в итоге и летит к черту. Ты сделала из него сверхценность, а он просто мужик предпенсионного возраста и, похоже, со странностями. И вся эта психофизиологическая композиция меня очень беспокоит.

– Ты права, – сказала Надя. – Через три дня.

Нино резала для Нади мясо маленькими кусочками. Отложила нож, налила и выпила рюмку коньяку в одиночку, не призывая Надю в компанию, сказала, жуя веточку кинзы:

– Жизнь только и говорит нам, что зарекаться не стоит, все пытается с регулярностью курьерского поезда донести до нас эту простую мысль, но мы, конечно, не слышим, не слышим…

Марк

Зоя приехала спустя два с половиной часа после своего звонка, совсем ночью, одарила полусонных детей Марка французскими сувенирами и влетела к нему на второй этаж.

Он увидел ее, сияющую и благоухающую, и понял, что он все скажет ей завтра. Потому что у него сегодня нет сил.

Зоя стремительно высвобождалась из невесомых одежд.

– У меня нет сил, – сказал Марк чистую правду, – я отвратительно себя чувствую.

– Да бог с тобой, дорогой, – легко засмеялась Зоя, – я сейчас рухну рядом и засну.

Так она и сделала – уже через минуту спала, перекинув через него свою длинную ногу, разговаривала и смеялась во сне. Марк не заснул вообще, и наутро его мутило, будто с похмелья, хотя не пил он уже сто лет, а вот лучше бы напился вчера, чем бесконечно прокручивать в голове фразы будущего разговора – одну глупее другой.

Утром к Пашке прибежала Танька и заставила друга фотографировать их с Зоей и так и эдак. Таньке тоже достался подарок – розовый чехол для телефона, и они с Пашкой унеслись со двора с деньгами на пиццу, выданными Пашке заботливой будущей бабушкой. Я ничего не имею против, чтобы ты, малыш, называл меня бабушкой – веселилась тридцативосьмилетняя звезда кинематографа, взбивала в блендере ягодный смузи, жевала какой-то невообразимо душистый нормандский камамбер и периодически гладила Марка по голове.

– Какие у тебя волосы! – восхищалась она.

– Какие? – тупо спрашивал Марк.

– Мягкие, теплые…

– Пойдем в ресторан, – решился Марк.

– Зачем? – она засмеялась. – Давай валяться, сегодня же воскресенье. Я сейчас покажу тебе платье!

– Пойдем в ресторан, – угрюмо повторил Марк. – Одевайся и пойдем.

Зоя подошла к нему близко и заглянула в его глаза.

– Так-так… – сказала она. – Ну хорошо, пойдем в ресторан.

И тут позвонила Надя.

– Я не могу сейчас говорить, – сухо сказал Марк, – я перезвоню позже.

Три часа спустя он проводил Зою в гостиницу, – она не хотела садиться за руль, но и не хотела оставаться в его доме. Зоя была ровной, спокойной и вопреки его ожиданиям обошлась без всех присущих моменту женских спецэффектов. Единственное, что она сказала:

– Взял свои слова назад однажды, значит, и в следующий раз поступишь так же.

Марк вернулся домой, не чувствуя тела. Он решил, что позвонит Наде, вот сейчас прямо и позвонит, только успокоится немного. Он бы пошел к своему морю, но уже не мог никуда идти.

На кухне шумно возились Пашка с Танькой – поедали малину из миски.

– Деда, привет! – сказал Пашка. – А мы эту женщину видели, которая на желтом «Ситроене». – Она тебя нашла?

Марк почувствовал, что его изо всех сил ударили тяжелым тупым предметом в район солнечного сплетения.

– Где видели?

– Ну в городе, она сказала, что приехала к тебе, а мы сказали: «Так вы ему позвоните!»

– А она?

– А она сказала, что сейчас позвонит. А Танька сказала, что к тебе невеста приехала, знаменитая артистка. И показывала ей фотки на телефоне.

– И что вы поженитесь! – вставила довольная Танька.

– А она? – проговорил Марк, опускаясь на табуретку.

– А она сказала, что ей срочно надо домой, в Киев. И уехала. Вот.

– Когда это было? – спросил Марк, с трудом шевеля резиновыми губами, и прижал пальцем пульсирующую точку в уголке глаза.

– Вот недавно было! – Пашка сосредоточился. – Пятнадцать минут назад! Или семнадцать?

Марк позвонил зятю Леше и попросил дать ему машину. В Киев и обратно.

– Ты сколько за руль не садился? – мрачно поинтересовался зять. – Года четыре?

– Примерно. – Марк понял, что почти не может говорить.

– И ты собираешься ехать по этой трассе? Не дам.

– Леша!

– Я сам отвезу тебя, – сказал Леша. – Сейчас сдам дежурство и приду, потерпи.

– Что случилось? – спросил зять, когда они уже выехали на трассу.

– Можно курить? – Марк вертел в пальцах сигарету. – Курить можно?

– Да кури! – Леша открыл окно. – И пристегнись. Ехать же будем быстро, правда? Я дежурством поменялся, чтоб ты знал.

– Спасибо. – Марк закурил, набрал Надю и слушал гудки, пока они не оборвались. Еще набрал. И еще.

– Догнать желтый «Ситроен», – задумчиво сказал зять и поскреб подбородок. – С бабой за рулем. Ну че, реально…

– Я твой должник, – пробормотал Марк, с ненавистью глядя на телефон. – Я с тобой на рыбалку пойду…

– Не мое дело, ясен хрен, но кто она, та, которую мы должны догнать? А? – Леша обогнал фуру и тоже закурил. – Хотя я понимаю кто. В общих чертах… А что будет, если не догоним?

– Ничего не будет, – сказал Марк. – Больше не будет ничего.

– За Житомиром трасса идеальная, не волнуйся. – Леша улыбнулся сочувствующе. – Догоним и перегоним, пиздюлей надаем!

– Это не ей надо надавать пиздюлей, а мне. – Марк выбросил окурок в окно.

На идеальной трассе стояла мертвая километровая пробка.

Водители машин, стоящих впереди, периодически выходили и пытались рассмотреть, что там, вдали.

– Ну что? – крикнул Леша в открытое окно.

– ДТП, – сказала дама в красной бандане. – У меня сын там впереди стоит. Говорит, какая-то коза на «Ситроене» въехала в отбойник. Теперь нам не меньше часа тут париться. Как вы думаете, когда пойдет дождь?

Марк вышел из машины и пошел вперед.

Шел медленно, вслепую, на ощупь. Почти не видел ничего впереди, кроме вереницы автомобилей, слившихся в один разноцветный рукав.

– Отец, ты ок? – окликнул кто-то из машины. – Водички дать?

«Это не ты, – говорил он, – это не ты». За один его шаг сердце успевало сделать три удара, и пот катился за воротник рубахи, и резкая боль в диафрагме почти не давала дышать.

Это не ты.

В отделении нейрохирургии Житомирской областной больницы, возле двери в реанимацию, Марк сидел на корточках, потому что только так он и мог сидеть, сжавшись и обхватив колени руками. Леша же пристроился на длинной железной скамье с аптечным пакетиком, в котором была упаковка корвалола, одноразовый пластиковый стаканчик и бутылочка минеральной воды.

– Врач сейчас выйдет, выпей пока, – говорил Леша. – Давай я тебе накапаю, выпей, тебе еще с врачом говорить…

Дверь с визгом открылась, и две немолодые санитарки выкатили каталку с кем-то, накрытым серой простыней.

Марк встал и качнулся. Леша немедленно оказался рядом.

– Это мужик, – прошептал зять, – видишь ноги? Это не она. Выпей корвалол, я тебе говорю. Все будет хорошо, вот увидишь, все будет…

Дверь открылась еще раз и вышел врач – молодой, лысый, уставший.

– Вы родственники? – тускло поинтересовался он. – Кто муж? – и посмотрел на Лешу.

– Я, – еле слышно проговорил Марк.

– Что? Громче. – Врач закашлялся и стукнул себя кулаком по груди.

– Я. Муж.

– Перелом основания черепа. Политравма.

– Она будет жить? – беспомощно спросил Марк. – Да?

– Нет. Умирает. Извините. Там агония уже.

– Так спасайте! – Марк подошел к врачу вплотную и смотрел на него сверху вниз.

Тот отступил и пожал плечами.

– Травма, несовместимая с жизнью. Агония, вы не поняли?

– Пустите меня к ней, – попросил Марк. – Пустите.

– Хорошо, – врач вздохнул и сунул руку в карман. – Хорошо, давайте, что уж теперь. А я покурю пока.

– Проводите, это муж, – крикнул он в пустой коридор реанимации, и откуда-то сбоку выплыла круглая фигура в белом халате и косынке.

Он увидел ее голое тело, любимое, нежное, синее в области грудной клетки, ее руки, привязанные желтыми бинтами к краям широкой каталки, ее лицо в судороге и белую пену в уголке рта.

Она лежала возле открытого окна, за которым было вечернее розовое небо и ветка каштана.

– Выйдите, – сказал он женщине в халате.

– Не положено.

– Пожалуйста, – сказал Марк и задохнулся.

– Недолго. Может, вам водички налить?

– Нет, – сказал Марк, глядя на Надю. – Не надо.

И она вышла.

Он взял ее за холодное запястье и позвал тем именем, которым называл ее в совсем других обстоятельствах, в прохладной зашторенной комнате, совсем недавно, буквально позавчера.

– Чара.

Она рассказывала ему, что учила норвежский, и что «чара» по-норвежски значит «дорогая».

– Чара!

Она открыла глаза.

– У тебя будет дом, – сказал Марк. – Ты сейчас уснешь и проснешься в доме в лесу. Подожди там меня, чара. Я приду.

Лист каштана проник в бокс и качался вверх-вниз.

– Тут нет ни твердой земли, ни неба над головой, – говорил ей Марк. – Я не успею раздеться. Но я сейчас сделаю это. Смотри на меня.

Она смотрела.

Если встать так, чтобы сквозь тебя проходила ось божественного времени, в твоих руках оказываются все инструменты для раскрытия нужного тебе пространства и все возможные времена…

Немного назад, немного в прошлое, там, где ты дышишь и согреваешься в моих руках, теперь немного вперед, минуя этот вечер с его закатом цвета крови, разбавленной водой, туда, где сосны роняют кремовую кору в свежую густую траву, мокрую после дождя, вот крыльцо твое, не гаси свет на крыльце, договорились?

Иди, чара.

Теперь он обнимал ее – теплую и живую – одной рукой, а другой раскрывал полуоткрытое, тугое, неподатливое пространство, и слышал только их общее дыхание и странный звук, похожий на звук рвущегося шелка. Она живет, пока сквозь них проходит ось основного времени, а теперь ее нужно протолкнуть туда, осторожно, минуя безнадежное настоящее, где ее почти уже нет.

– Иди, чара.

– Где она? – растерянно спросил вошедший врач.

– Она ушла, – сказал Марк. – Я тоже пойду, пропустите, пожалуйста.

– Лида! – крикнул врач, и на пороге появилась медсестра в косынке.

– Ой мамочки! – пискнула она. – А где…

– Вот и я спрашиваю – где? Это вы ее отвязали? Куда ее дели? Что это вообще такое?

Через три минуты реанимация напоминала воскресный базар.

– Куда вы дели тело? – в десятый раз спрашивал майор милиции у совершенно нормального на вид немолодого мужчины, который сидел напротив него.

– Переместил, – в десятый раз отвечал мужчина.

– Что будем делать? – растерянно спросил майор, обращаясь сразу к целой группе людей в погонах – к утру приехало все житомирское милицейское начальство, а во дворе райотдела на лавочке сидели муж Нади Саша и зять Марка Леша. Они пили коньяк прямо из бутылки и молчали.

Следствие показало, что факта похищения тела Надежды Максимовой семьдесят пятого года рождения не было, потому что подтвердить этот факт не представляется возможным. А был факт чего? Пусть решает суд, постановило следствие и умыло руки.

Через два дня судья, зачитывая в зале суда обвинительное заключение, прервал чтение, захлопнул папку и сказал: «Не делайте из меня идиота!»

– Ну что, архитектор времени, – сказал дракон, – доигрался? Изменил правила игры? А разгребать кому?

– Я уйду к ней, – сказал Марк.

– Теперь уже погоди, – сказал дракон. – Успеешь. Иди, Маркиян Вегенин, наводи порядок. Новый порядок вещей.