Книга: Слева от Африки
Назад: Дом в лесу
Дальше: Надя

Марк

Три года назад Маркиян Вегенин вдруг осознал, что жизнь обязательно кончится. Как ни растягивай удовольствие, сколько ни экспериментируй со временем, преодолевая его линейность, пробиваясь ко множеству божественных времен, она кончится – тупо и навсегда. И не то чтобы он боялся этого неизбежного конца, но то, что он так ничего и не понял ни о себе, ни об окружающих, ни о причинах почти бесконечного разнообразия флоры и фауны, рассветов и закатов, текстов и человеческих историй, удручало его все больше. Да что там удручало! Он впал в грех уныния. Он понял, что при всем разнообразии мира ограничен в маневре – он не сможет по большому счету реализовать больше одного полноценного сценария за то время активной жизни, которое ему осталось. Да и что это будет за сценарий – книга? новый учебный курс? кругосветное путешествие?

– Можно отправиться в кругосветное путешествие и за это время написать книгу, – его приятель Эдик Ривкин изо всех сил пытался выжать все возможное из гипотетического ближайшего будущего Марка. Они сидели у него на кухне и пили чай с чабрецом. Недавно завязавший художник Ривкин, который раньше, не стесняясь, приходил к непьющему Марку с пол-литровой бутылкой коньяка, теперь постигал радости неспешного холостяцкого чаепития. Он даже чайную доску купил – китайскую, лакированную – и подарил ее Марку на день рождения.

– А еще можно, – воодушевлялся Ривкин, – поехать в кругосветку, написать там книгу и влюбиться в британку, специалистку по разведению крокодилов в неволе.

– Почему в британку? – вяло поинтересовался Марк.

– То есть против крокодилов ты ничего не имеешь! – довольно заржал Ривкин. – Ну не в британку, в японку. С маленькими ножками. Хотя тебе ли париться на этот счет? Ты же от них отбиваться не успеваешь.

– Успеваю, – так же вяло возразил Марк. – Не преувеличивай.

Его коллега по кафедре Люда Вагнер сказала ему однажды:

– Ты нравишься тем женщинам, которые устали надеяться на чудо и вдруг видят тебя – умного, спокойного, внимательного, на первый взгляд очень терпеливого и снисходительного мужика. Красивого к тому же. Вот этих смущенных улыбочек не надо, ты каждое утро видишь себя в зеркале и, по-моему, всем доволен. Есть, конечно, и другие, которые не поведутся, просто потому что чудо пришло к ним несколько раньше, чем они увидели тебя. Вот я, например, ни за что не поведусь, ты же в курсе.

– Я старею, Людочка, – сказал Марк.

– И что? Не стои́т?

– Скажем так – раньше было лучше.

– Ну слушай, дорогой. – Люда нахмурилась и потащила сигарету из пачки. – Раньше все было лучше, вот у меня, например, жопа была круглее и сиськи имели более товарный вид. Но мне нравится жить, а ты как бледная тень в последнее время. Пойди трахни какую-нибудь студентку, или вон бедная Божена на тебя все смотрит… Нет, не та Божена, которая в приемной комиссии, а та, которая с медиакафедры… Ну умная такая, из Гарварда, слова в простоте не скажет, ты еще жаловался, что половины не понимаешь из того, что она говорит. Интеллектуалка. Может, она думает, что если ты философ, то надо непременно казаться умной? Успокой деву, дай ей понять, что у философов, как и у остальных мужиков, одно на уме. Ну вот, ты хотя бы улыбаешься, Марик…

За исключением двадцатилетней давности истории с одной девушкой – допустим, ее звали Мартой, – никакими другими случаями романтических отношений с юными девами младше двадцати Марк похвастаться не мог. Так он Людке и сообщил.

– О! – удивилась она. – А чего так? Смотри, какие газели бегают по нашим средневековым коридорам, какие дивные оленята в черных гольфах и мартенсах. Просто – ах! Ты странный.

Марк пожал плечами. Разговор стал его тяготить. Спасение одной газели добавило ему пару седых волос. Два года назад мокрым октябрьским вечером он возвращался к себе домой и уже за университетской стеной обнаружил сидящую на корточках барышню. Барышня отчаянно икала и стонала, держась за голову. То икала, то стонала. Поочередно.

«Да что ж вы пьете как не в себя, дурочки», – в очередной раз подумал Марк. Чем младше курс, тем больше и бестолковей они надираются на этих своих студенческих вечеринках.

– Что пили? – спросил Марк, тронув ее за плечо.

Девушка посмотрела на него глазами, мутными от слез и алкоголя, в черных кругах размазавшейся туши.

– Пиво, – сказала она и ее вырвало.

«Литра три», – оценил Марк, достал из кармана пачку влажных салфеток и вытер бедняге лицо, а потом трясущиеся холодные ручонки, похожие на птичьи лапки.

– О-о-о, – простонала дева, – меня комендант в общагу не пустит. Или настучит.

«Господи, – подумал Марк, – спасибо тебе, что в моей жизни уже давно нет никаких комендантов…»

Разумеется, он привел ее к себе, отпаивал сладким чаем, запихал в душ, предварительно выдав ей махровую простыню, и сопроводил полуживого мокрого воробья на диван в кабинете, сам же, даже не включая в спальне свет, настолько его измотала эта акция спасения, кое-как разделся, рухнул поперек кровати и мгновенно уснул. А проснулся в пять утра, о чем сообщило ему электронное табло будильника, от того, что рядом тихонько пыхтел и сопел совершенно голый человеческий детеныш женского пола, и если бы просто пыхтел и сопел, так еще и гладил Марка по плечу, одновременно совершая поползновения лизнуть его в шею.

Марк осторожно снял ее руку со своего плеча, встал, собрал по всей квартире ее вещи, да-да, те самые черные гольфы, трусишки шириной с полоску лейкопластыря, футболку и свитер. Принес ей и велел одеваться и валить со скоростью сверхзвукового самолета. Как ее звали, он вспомнить не мог.

Юница, косо поглядывая на Марка, нетвердо бродила по квартире, натыкаясь на мебель, и бормотала:

– Где же юбка, мать твою, ебаныврот…

Марк, ощутив приступ тошноты, ушел в ванную и принялся тщательно чистить зубы. Когда вернулся, несчастное создание уже сидело в кресле – в клетчатой юбке, черных колготках с дырой на острой коленке и в неровно натянутых гольфах.

– У меня болит голова, – сообщила малолетняя пьяница.

Марк принес ей таблетку спазмалгона и стакан воды.

Она запила таблетку, отдышалась и сказала:

– Спасибо. Ты классный. Ну иди сюда.

Марк взял ее за плечи и вывел на лестницу. Ему хотелось поступить более радикально, например дать ей подзатыльник и вынести за шкирку прямо во двор, чтобы наверняка, но он сдержался. И держал себя в руках каждый раз, когда она подбегала к нему в университете и упрекала его в холодности и бесчеловечности после того, как они провели ночь вместе. Вот тогда-то к Марку, видимо в качестве антидота, стало возвращаться воспоминание давнего польского католического Рождества, радостные детские вопли во дворе и Марта в струящемся зеленом платье и в венецианской маске. Марта, надо сказать, ведь тоже тогда обманула его. Но она воспользовалась карнавалом, а значит, действовала строго в рамках правил игры. Да и вообще, она была другой. Она была безупречно воспитанной лесной феей, она читала ночи напролет, в конце концов, это она придумала план спасения Гришки…

– Вот ты снова улыбаешься, Марик, – сказала Людка. – Улыбайся, душа моя, у тебя такая хорошая улыбка, а ты так редко…

Он улыбался доброй веселой Людке, пил с ней кофе, провожал до дома, а потом возвращался в свою квартиру, задергивал шторы в спальне и прямо в одежде валился на застеленную кровать. И спал долгим беспокойным сном, несколько раз за ночь просыпаясь от страха удушья. Откашливался, ждал, когда успокоится сердце, пил воду и засыпал снова.

А потом наконец наступил теплый душистый июль, и он уехал к детям, пришел в свою маленькую районную библиотеку, открыл все окна и полил фикус. «Например, это возраст, – сказал он себе, глядя на старый абрикос за окном, – проще говоря, мужской климакс или что-то в этом роде. Но я же живу еще!» Аргумент показался ему дохлым. Никаких других аргументов в голову не приходило. И только одно утешало – наверное, подобное уныние посещает не только его, он не уникален, есть и другие, их много – тех несчастных, которым так не по себе.

Он сидел за столом, положив перед собой обе руки, и ощущал свою досадную ничтожность и досадную слабость перед непонятой, безразличной и бесконечной жизнью, в которой почти не сказывается его присутствие, не скажется и отсутствие. Дети радостно орали за окном, люди целыми семьями выдвигались на сельскохозяйственную ярмарку – нарядные, будто шли не за покупками, а на воскресную службу. Женский голос перечислял:

– Возьму абрикосу на компот и яблочек, а сало что, сало у меня еще есть в морозилке, а вот голяшек возьму на холодное, и меда пол-литровую баночку, и куру…

– Мне букет для засолки нужен, а так больше и ничего, – говорила другая.

– Кто я такой, если я не могу снова создать мир? – вдруг сказал себе Марк.

И удивился. Потому что совершенно не собирался себе этого говорить. И думать об этом тоже не собирался. Но именно с этого момента болезненное стеснение в груди, которое так мучило его весь последний год, вдруг стало растворяться, как кусок льда под неожиданным мартовским солнцем, и за считаные минуты растворилось совсем.

И буквально через полчаса нарядные горожане могли наблюдать, как обычно молчаливый долговязый библиотекарь оживленно торгуется у дощатых прилавков с мясом и рыбой, шутит и говорит комплименты румяным веселым торговкам.

– Папа, да ты пол-ярмарки скупил! – радостно удивлялась дочь Вера, наблюдая, как он разбирает пакеты на кухне.

Этим же вечером Маркиян Вегенин взял каримат, сунул бутылку минеральной воды в рюкзак и ушел на окраину города, на границу леса и поля, как можно дальше от оживленной междугородной трассы. Постелил каримат на траву и впервые за много месяцев уснул крепко и спал с удовольствием.



Его разбудила птица. Еще все молчало, еще травы и деревья, оторвавшись от земли, плавали в белом тумане, и только безумная сойка вдруг взвилась над поляной с криком – исчезала и снова появлялась. Может, что-то случилось с ее гнездом, или похитили птенца, или у птиц тоже бывают ночные кошмары, полусонно думал Марк, пока сойка носилась прямо над его головой. Лес и луг проснулись, все зашелестело, зажужжало и запело. Перед глазами Марка качался стебель с каплей росы на конце травинки. Он сел, потер лицо, нашел воду в рюкзаке и сделал глоток.

– Так, – сказал он себе. – Очень хорошо.

Ничего так не хотелось ему в детстве, как найти тоннель в другой мир. Не в какой-то абстрактный и неизвестный другой, а в свой собственный. И даже повзрослев, более-менее благополучно миновав подростковый период, он не потерял ни самой остроты этого желания, ни острой горечи от его неосуществимости. Однажды это уже получилось. Но тогда он был не один, их было несколько – людей, которые неожиданно, одновременно, опираясь лишь на нечеловеческую совместную волю и желание выйти за границу понимаемого, вывалились в иное – каждый в свое. Двое остались в другом мире, один – близкий друг и главный собеседник, вернувшись с ним сюда, через пять лет уехал в Индию, и с тех пор нет с ним никакой связи. Решительно никакой.

Марк разделся. Вокруг не было ни души, и он был уверен, что никто сюда не забредает, разве что случайно, и поэтому маловероятно, что посторонний глаз с удивлением и живым интересом обнаружит голого пятидесятипятилетнего мужика среди луговых трав. Голого и в очках.

Он усмехнулся, снял очки, и все вокруг стало слегка смазанным, акварельным, отчего и луг, и поле, и стена леса как бы отслоились от реальности и, плавно покачиваясь, принялись дрейфовать в сторону медленного рассветного детского сна, когда ты слышишь мамин голос из летней кухни, звон посуды и лай собаки, но в то же самое время передвигаешься в своем собственном мире, скользишь по траве и летаешь невысоко над землей, и – море, обязательно море на каком-то участке пути. Чудо картезианского сна, знакомого Марку с детства, милосердно вернулось к нему на окраине маленького города, на границе луга и леса, утром первого июля 2013 года.

Ему уже приходилось потом много раз отвечать на вопросы «Как ты это сделал?» и «Что ты при этом чувствовал?» и на множество других, откровенно нелепых по звучанию, но необходимых для понимания вопросов. После ему придется путем нечеловеческого усилия рационализировать чудо, и это будет во сто крат сложнее, чем само действие, которое он осуществил в то лето, сделал то, на что уже не надеялся, – он построил себе мир, в который впоследствии мог уйти, чтобы не умереть. И каждый день, при желании, мог уходить, чтобы не умирать. Ибо время там было иное, и совершенно иные горизонты, и дороги, о которых ничего нельзя сказать заранее, потому что неизвестно, что там, за поворотом, – вот такие дороги ждали его.

Как ты сейчас это сделал, Марк?

А вот так.

Если есть архитектура пространства, то должна быть и архитектура времени. Где, как не в воображении архитектора, родился, например, католический храм с пилонами и вытянутыми кверху окнами и с длинной, длиною в жизнь, дорогой к алтарю? Земная вертикаль пространства, пересекающаяся с горизонталью человеческого времени, под определенным, специальным углом зрения превращается в устремленную вверх ось божественного времени, жестко противопоставленную поверхности Земли.

Если встать в ортогональ к поверхности и ощутить, как сквозь тебя движется и устремляется вверх основное время, ты получаешь весь набор инструментов для строительства – все возможные пространства и все возможные времена. Стой, создавая раскрытый на 45 градусов циркуль, крепко стой босыми ногами на земле – так ты можешь построить дугу, прочную, как китовый ус, а потом, сдвинувшись по оси на десять градусов от первоначального своего положения – еще одну дугу.

И так, двигаясь по часовой стрелке, ты способен построить купол, и это самое простое действие из всех возможных. Так ты научишься создавать вогнутое и выпуклое, закрытое и раскрытое, временное и условно бесконечное. Еще немного – и у тебя получится тоннель. А теперь ступай по этому тоннелю вперед и знай, что там, на другом его конце, тебя ждет твое море, но прежде, чем ты дойдешь до него, ты встретишь того, с кем можно разговаривать По Существу. Того, кто никогда не спросит у тебя о твоей не сложившейся личной жизни, а также о состоянии твоего банковского счета и твоей предстательной железы, потому что ему наплевать и на то, и на другое, и на третье. Он – дракон, и его волнуют совсем другие вещи, очень похожие на те, которые на самом деле волнуют тебя. Немного усилий в коммуникации, немного слегка укачивающей синхронизации смыслов и мыслеформ, логики и семантики, и вот ты уже не всегда доходишь до моря, потому что увлекся беседой, или вы доходите до моря вместе, обсуждая по дороге космос как лучшее место для строительства миров. Человек способен осваивать космос как архитектор времени и пространства, и ему для этого не нужны дополнительные ресурсы, протезы и костыли в виде фотонных звездолетов – вот о чем говорите вы по дороге к твоему теплому сине-белому морю.

А тут и в личной жизни наконец появилось приятное разнообразие – приехала провести мастер-класс в их университетской киношколе звезда украинского кино и театра Зоя Малазония, красавица и умница. Грузинский папа, светлоглазый русоволосый мегрел, и украинская мама, статная кареглазая шатенка из Мариуполя, – и вот получилась чудо-девочка, которая с детского сада начала сниматься в кино. Историю про маму и папу Марк Вегенин услышал в кофейне, куда повел гостью, которую ему поручили как человеку, который всегда готов показывать город гостям, друзьям друзей и совсем незнакомым людям, не жалея собственного времени, всегда подробно и с удовольствием. Зоя была высокой, тонкой и ослепительно-рыжей. Она была такой же рыжей, как Марта. В кафе, где они договорились встретиться, чтобы оттуда взять старт на экскурсию по Черновцам, она, как назло, пришла в длинном зеленом льняном платье, а рыжие волосы заплела в две косы каким-то удивительным плетением. Она смотрела на него своими слегка выпуклыми, как у Сьюзан Сарандон, медовыми глазами и красиво опускала светлые ресницы, когда задумывалась. Марк сразу вспомнил «Зеленые рукава» и подумал, что уж кого играть Зое, так это чистопородного ирландского эльфа.

В тот вечер прогулка закончилась у нее в номере, причем по ее инициативе. Вечер с бокалом чилийского белого с видом на костел увенчался недлинным прохладным сексом – она не любила, чтобы к ней прикасались, «когда уже все», ее это раздражало, но, впрочем, Марка как раз это устраивало вполне, поскольку не требовало от него дополнительных усилий. Все складывалось как нельзя лучше. Зоя полюбила сидеть у него дома на ковре, обложившись со всех сторон альбомами по искусству, она грызла соленый миндаль и бесконечно пила кофе.

Приезжала она примерно раз в два месяца, далеко не сразу рассказала, что в первом браке у нее было три выкидыша из-за какого-то сложного генетического конфликта с мужем, и она уже ничего не хочет, а только покоя, кофе и книжек вокруг. И чтобы он, Марк, был рядом. Он уже было решил показать ей дракона, и даже открыл рот, чтобы… Но она – так странно совпало – почему-то ровно в этот момент сказала:

– Я развелась с мужем не потому, что у нас не получались дети, а потому, что он идеалист и выдумщик. Художник, понимаешь. Выдуманные миры заменяют ему реальность.

– Но ведь и ты играешь выдуманных людей, – возразил Марк и почувствовал горечь под языком.

Зоя, взмахнув ресницами цвета крыла бледной ночной бабочки, сказала сухо:

– Я исполняю волю режиссера и являюсь частью его замысла. И никогда не забываю, какая сумма прописана в моем контракте. А мой муж писал картины, которые не мог продать. До поры до времени это мило, а потом, знаешь, начинает бесить.

«Ничего, ничего, – подумал Марк тогда, – люди и должны быть разными. Главное, что у нас с ней все получается, мы не ссоримся и у меня уже целый год не болит сердце».

Однажды, забравшись на колени к Марку и погладив его по щеке длинными молочно-белыми пальцами – дело было на укромной парковой скамейке, – она сказала:

– Давай родим ребенка.

– Можем попробовать, – согласился Марк со сложным чувством – ему нужно было время, чтобы осознать весь объем предшествий и последствий этого предприятия. Но желание Зои показалось ему в целом замечательным, и она была в целом замечательная, вот только не нужно ставить телегу впереди лошади.

– Сначала давай поженимся, – сказал Марк.

Зоя недоверчиво слезла с колен и пристроилась в некотором отдалении.

– Ты шутишь? – спросила она, и он впервые почувствовал в ее голосе неуверенность.

Марк в глубине души терпеть не мог вот этого лицемерного «Ты шутишь?», «Да неужели?», «Да ладно!» и подобных неискренних конструкций, которые якобы помогают сохранить лицо и выиграть время, а на самом деле ставят человека, их применяющего, в дурацкое положение. Марк всегда считал, что простота и прямодушие заслуживают ответного прямодушия. И ответной простоты. Мы любим друг друга? Отлично. Давай поженимся. Я не шучу в этом вопросе и тебе не советую.

Это было в конце февраля, за три месяца до того, как у Надежды Максимовой, семьдесят пятого года рождения, проживающей по адресу: Киев, Чеховский переулок эт сетера, полетело сцепление в километре от въезда в его город. У нее полетело сцепление, у него – тормоза. Он вообще-то сначала ничего не понял. Просто поймал ее в падении на крыльце библиотеки и почувствовал запах ее кожи. А потом поцеловал в ухо и почувствовал вкус ее кожи. Оказывается, с ожиданием этого запаха и вкуса он родился и пятьдесят семь лет жил, испытывая непонятную, необъяснимую жажду. И не головой, а осязанием, обонянием и прочими своими рецепторами, всеми своими сенсорными настройками ощутил, что раньше у него просто не было ничего, а теперь у него есть все. Ну как ничего… Была Женя, и это было в прошлой жизни. Была Марта, которая так и не смогла привыкнуть к нему, когда он вернулся оттуда, и только говорила: «Ты другой». И маялась, и плакала, и все-таки уехала от него, и сейчас живет в штате Коннектикут с каким-то учителем биологии, играет в теннис, пишет картины маслом и довольна вполне. И слава богу, думал Марк, слава богу, ничего уже давно не нужно, и не вернуться туда, она превратилась в отшлифованное памятью воспоминание, да и вспоминается, надо сказать, все реже и реже…

И вот свалилась на голову Надежда, случайная, незапланированная Надежда, непонятно откуда, непонятно зачем и в рамках какого сценария, и теперь он только и делает, что дышит через раз, когда говорит с ней по телефону, и вообще не дышит, когда видит и обнимает ее.

Она смогла пока только увидеть дракона и поговорить с ним. Она спросила у дракона о том, что он думает об антропотоках, и дракон сказал ей, что горизонтальные потоки – это не так интересно, как вертикальные. И пусть она не думает, что он говорит о смерти, – вовсе нет. Пройдет совсем немного лет, и она сможет наблюдать удивительную миграцию.

– Миграцию куда? – спросила Надя.

Дракон улыбался.

Дальше они пройти не смогли – то есть Марк с драконом могли, а ее не пускало и держало что-то – мягко, но крепко.

Не все сразу, понял Марк.

– Не отпускай меня, – попросила она беспомощно, когда он провожал ее.

– Не все сразу, – сказал Марк и прижался губами к ее шее. – Мне придется тебя еще немного поотпускать…

Этим же вечером позвонила Зоя, сказала, что только что прилетела из Канн и едет к нему. И что фестиваль был прекрасен – ну ты видел, я тебе посылала фотки. Он не видел. Он обо всем забыл за эти несколько дней. И еще она сказала, что купила платье.

– Какое платье? – рассеянно спросил Марк.

– Свадебное, Вегенин, – расслабленным голосом с эротическими нотками сказала Зоя, – цвета слоновой кости. С баварским кружевом.

Марк сидел в доме детей, в своей комнате и сжимал телефон обеими руками. У него зашумело в ушах.

– Папа, иди ужинать, – позвала дочь.

Он сослался на усталость и не пошел. Хотел позвонить Наде и не смог. Удовлетворился ее эсэмэской, что она доехала нормально и скучает. «Я тоже», – написал он в ответ.

Надя все же перезвонила, услышала его глухое «привет» и спросила:

– Что у тебя с голосом?

– Ничего, – сказал Марк.

– Точно? – переспросила она. Не поверила, значит.

И тут он разозлился. Вдруг, внезапно и сильно.

– У меня может быть разное настроение, у меня могут быть дела, послушай, я не должен отчитываться.

– Хорошо, извини, – сказала она и отключилась.

Марк увидел, как она медленно встает со стула на кухне, медленно идет в спальню и ложится там на кровать. И лежит зажмурившись. Просто увидел, и все. Может, и кухня, и спальня были несколько другими, чем те, которые возникли перед его глазами, но в том, что Надя совершила именно эти действия, он был уверен на сто процентов. И самое лучшее было – позвонить ей и сказать, что он ее целует, целует и сто раз обнимает, и хочет, и любит. Но он не смог, он вдруг понял, что его жизненные силы не бесконечны, что их надо бы попридержать и поднакопить для того, чтобы встретить Зою с ее платьем цвета слоновой кости и сказать ей все как есть, потому что говорить по телефону такие вещи не годится. И если он сейчас провалится в свое бездонное чувство, то станет беззащитным и слабым, а ему нужно выстоять, и не сойти с ума, и не сгореть от стыда, и не потерять лицо. А как все это сделать одновременно? Вот же черт побери…

Назад: Дом в лесу
Дальше: Надя